Текст книги "Популярная история спорта"

На вопрос «Является ли Голландия частью материка?» положительно ответит только иностранец. Для истинного голландца его родина ассоциируется с водой. Большая часть страны, расположенной на побережье Северного моря, лежит ниже уровня Мирового океана. Мощные потоки воды останавливаются плотинами, которые едва выдерживают напор прилива. По меткому замечанию писательницы М. М. Додж, голландцы похожи на бобров, упорно удерживающих свое обиталище, с тем чтобы оно не уплыло во время прилива. Вплоть до XIX века немногие государства могли сравниться с Голландией в сфере значительных открытий. Ни одна европейская нация не превзошла голландцев в торговле, мореходстве, науке, образовании и общественной благотворительности.

Физическая культура жителей Голландии также связана с водой. В Средневековье города этой удивительной страны представляли собой островки жилых кварталов, окруженных рвами, каналами, прудами, реками и озерами. «Голландский ландшафт – сплошной утиный рай», – заметил известный путешественник. Летом в таких озерах плескались дети, пуская игрушечные кораблики; люди постарше катались на больших лодках и плотах. Голландцы рождались, жили и умирали на судах, медленно скользящих по каналам.

В одной из старинных тюрем Амстердама заключенных занимали работой следующим образом: «В одном углу карцера для ленивых преступников стоял насос, а в другом было отверстие, через которое в помещение непрерывно лилась вода. Бедняге предстоял выбор: или стоять, ничего не делая, и утонуть, или работать изо всех сил у насоса, выкачивая воду, пока надзирателю не заблагорассудится сменить его». Постоянная угроза затопления определила удивительную практичность голландцев, не отделявших труд от любого другого занятия, в том числе отдыха и спорта. Обращая себе на пользу такое неблагоприятное явление природы, как излишняя вода, они превратили каналы в дороги, порой более удобные, чем сухопутные пути.

Зимой гладкие поверхности каналов превращались в катки, горожане пользовались ими как тротуарами, совмещая удовольствие скольжения на коньках с походами на рынок, к соседям, на службу, а иногда и в другой город. Ранним утром, когда зажиточные бюргеры еще нежились в постелях, по ледяной дорожке уже «скользила крестьянка, удерживая в равновесии туго набитую корзину; шустрый юноша бежал на работу; рабочие с усталыми глазами катились на фабрику. Спешили разносчики, сгибающиеся под тяжестью огромных тюков; священники торопились к ложу умирающих; дети с сумками за плечами во всю прыть неслись в школу – и все до единого были на коньках».

Голландцы, несомненно, являлись законодателями конькобежного спорта, хотя приспособление для скольжения по льду появилось намного раньше наступления «эпохи похолодания» в Западной Европе. Среди экспонатов британского музея выставлены костяные коньки, датированные началом нашей эры.

Однако самыми древними считаются коньки, найденные в захоронении киммерийцев. Представители воинственного племени, кочевавшие по землям Северного Причерноморья еще в бронзовом веке, изготавливали полозья из фаланги передних ног лошади.

Самое раннее упоминание слова «конек» встречается в «Англо-нидерландском словаре» Гемаха, опубликованном в 1648 году. Автор отнес происхождение ледового инвентаря к IX веку, когда территорию Скандинавии заселяли викинги. Они пользовались коньками в виде деревянной основы, к которой прикреплялся полоз из бронзы или железа.

Прогулка по-голландски

Прикрепить коньки к обуви первым догадался император Петр I, увлекшийся ледовым спортом во время пребывания в Голландии. Увидев неудобство в наличии большого количества ремешков, русский царь решил, что коньки и обувь должны составлять единое целое. Русское обозначение приспособления для катания по льду связано с формой старинных полозьев, украшавшихся спереди изображением конской головы. Предложенная императором конструкция не претерпела существенных изменений в течение 300 лет; деревянная основа и полоз в различных регионах отличались только по длине и форме.

Голландцы приспосабливали для скольжения по каналам самые разнообразные конструкции. Бедняки катались на деревянных брусках, старательно обструганных, отшлифованных и сточенных книзу. В верхней части бруска имелись отверстия, через которые продевалась веревка или кожаные ремешки. Необходимым дополнением к грубой «деревяшке» были теплые ботинки из мягкой кожи.

Обычная обувь жителей Скандинавии – деревянные башмаки клом-пен – для скрепления с коньком не подходили. Состоятельные граждане могли позволить себе настоящие коньки с прочными ремешками, со сверкающими стальными полозьями. Для безопасного скольжения лезвия мягко загибались над подъемом ноги, а для красоты заканчивались серебряными или позолоченными шариками. Обладатели таких коньков не считали трудом пробежку в 17–20 милей (около 30 км).

Если учитывать размеры страны, то прокатиться от Харлема до Амстердама по зеркальной поверхности канала было намного приятнее, чем пробираться по глубокому снегу на тряской повозке. По воскресеньям и праздникам природные катки превращались в места народных гуляний, словно «святой Николас вспоминал о любимом развлечении своей паствы: всюду мелькали причудливые коньки и модные наряды из Парижа». Пожилые дамы прогуливались по льду на креслах с полозьями, со всех сторон обкладываясь грелками и подушками.

Жители прибрежных районов путешествовали на причудливых конструкциях под названием «буер», внешне напоминавших обычные парусные лодки. Корпус такого судна ставился на треугольную раму со стальным полозом на каждом углу. Основание треугольника служило опорой для носа лодки, а вершина выступала за корму, поэтому буер превосходил размерами обычное судно. Владелец управлял этим ледовым транспортом с помощью руля, регулируя ход тормозной системой. Подобно конькам, буера по размерам и внешнему виду соответствовали доходам хозяина. По ледяным просторам скользили буера «…начиная от маленьких, грубо сколоченных лодчонок, управляемых детьми, до больших красивых судов, набитых веселыми пассажирами, с командой из опытных матросов, которые с очень важным видом и величайшей точностью брали рифы, лавировали и правили рулем, не выпуская изо рта коротких трубок. Некоторые буера, аляповато раскрашенные и позолоченные, щеголяли яркими вымпелами на верхушках мачт. Другие, белые как снег, с раздутыми ветром безукоризненно чистыми парусами, напоминали лебедей, подхваченных течением».

В начале XVIII века на ледяных полях Голландии появились первые хоккеисты, хотя игра с клюшкой и крупным мячом тогда больше походила на гольф. На гравюрах того времени запечатлены роскошно одетые вельможи, стоящие на коньках и картинно державшие клюшку в одной руке. Некоторые историки утверждают, что рождение хоккея с шайбой связано с индейцами, обитавшими на территории современной Канады, которые соревновались на льду в игре с клюшками. Заимствовав развлечение аборигенов севера Америки, голландцы назвали игру «айсрэкет» и приписали себе изобретение хоккея.

Начиная с XVII столетия в Голландии устраивались конькобежные соревнования, которые сначала посвящались знаменательным событиям, например дню рождения именитого бюргера, а затем стали регулярными спортивными мероприятиями. Торжества обычно проходили на широких каналах, например на гладкой ледяной равнине Ай морского рукава близ Амстердама. В день состязаний здесь собирались зрители, съезжавшиеся со всех концов Голландии. Почтенная публика располагалась на высоких подмостках с навесом, причем каждое семейство возводило и украшало свои павильоны самостоятельно. Судьям отводились места в шатрах конической формы, выделявшихся флагами и вымпелами всевозможной расцветки.

Костюм голландского хоккеиста. XVIII век

Конькобежцы состязались на беговой дорожке, ограниченной колоннами и флагштоками. Дистанция в полмили отмечалась на старте красивыми колоннами, обвитыми зеленью и шелком, а на финише во льду вырезалась канавка глубиной, достаточной для того, чтобы конькобежцы ее заметили и успели вовремя остановиться. В забеге принимали участие одновременно 20 мужчин и 20 женщин всех сословий, катавшихся на собственных коньках. Зато победитель получал превосходный приз – именные коньки с серебряными лезвиями в красивом деревянном футляре.

Почти до конца XIX века европейцы предпочитали деревянные коньки с металлическими полозьями голландского и английского производства. Трубчатые беговые коньки, изобретенные норвежскими конькобежцами А. Паульсеном и К. Вернером в 1880 году, произвели сенсацию в спортивном мире. Существенный вклад в создание новой формы коньков внес русский скороход А. Папшин. Его модель с удлиненными лезвиями, созданная в 1887 году, считается прообразом современных беговых коньков. Трубчатые беговые коньки сохраняли актуальность около 100 лет, пока не появилась принципиально новая модель, предложенная голландскими фирмами «Викинг» и «Рапс».

На сегодняшний день облавная охота с гончими, борзыми, подружейными собаками осталась только в памяти ценителей русской старины. Возникнув как аристократическое развлечение, в XVII–XIX веках псовая охота стала своеобразным элитным спортом. История этого самобытного явления началась во времена царствования Петра III, когда дворян освободили от придворной службы. Обширные помещичьи угодья с обилием зверя в лесах, наличие свободного времени, но главное, благородная цель – уничтожение волка, извечного врага крестьянского хозяйства, определили необыкновенную популярность конной охоты со стаями гончих.

Знакомый каждому русскому помещику термин «держать охоту» обозначал содержание большой конюшни и псарного двора на несколько сотен собак, обычно русских борзых, легавых, гончих. Для обслуживания такого хозяйства требовался многочисленный штат егерей, ловчих, псарей, стремянных. В назначенный день на поле выгонялись стаи гончих, включавших в себя 9 – 20 смычков (2 собаки, соединенные ошейниками) и 5 – 12 свор борзых, по 3–4 пса в каждой своре. Главный псарь, управлявший распорядком всего мероприятия, назывался ловчим. В небольших псовых охотах его обязанности поручались доезжачему. Так звался старший выжлятник, обучавший гончих собак и распоряжавшийся ими во время охоты. Гончего пса в старину называли выжлец. Человека, следившего за борзыми, называли борзятником, а тренера гончих – выжлятником; старший борзятник именовался заездным. Охота не обходилась без тенетчиков с тенетами – сетями, предназначенными для огораживания участка, через который мог проникнуть (слезть) зверь.

Согласно традиции, все участники выезжали на псовую охоту в форменных костюмах, облачаясь в шаровары с лампасами, красно-зеленый кафтан или куртку, украшенную позументом, сапоги из тонкой кожи и фуражку с блестящим козырьком. Для зимы предназначался короткий полушубок и суконный плащ. Выжлятникам разрешались кафтаны яркого тона, а борзятники надевали темное платье, чтобы не пугать зверя. Каждый охотник держал при себе специальный нож для приемки волка от собак и арапник – длинную охотничью плеть с короткой рукояткой. Ременные своры и небольшие рожки для подачи сигналов имели борзятники. Выжлятники подавали сигналы «позывистым рогом».

Все охотники, безусловно, ехали верхом, выбирая крепкого, сильного, легкого мерина или кобылу, так как они более спокойны, чем жеребцы. В проспектах охотничьих выставок XIX века рекомендовались лошади отечественных пород. Обученный конь не боялся внезапно выскочившего зверя, не вздрагивал от выстрела, легко преодолевал препятствия, перебирался через водоемы вброд или вплавь. Помимо всадников, на облаву выезжали наблюдатели в одноконных полевых тележках и разнообразных экипажах.

В журнальных заметках начала XIX века охотам присваивались названия местностей или имен владельцев: Першинская, Гатчинская, Киреевская. Русская история сохранила для потомков имена знаменитых охотников, тульских помещиков Ф. Свечина, С. Озерова, П. Мачеварианова, членов охотничьих династий Глебовых и Ермоловых, державших огромную псовую охоту более 200 лет. По рассказам знатоков, страстный охотник мог неделями не покидать седла, подобно тому, как поступал тамбовский генерал А. Жихарев. С последней травли волка 91-летний владелец горских (жихаревских) борзых вернулся за три дня до своей кончины.

Выдающейся фигурой в своем кругу считался писатель В. Ваксель, прославившийся как собаковод и великолепный стрелок, несмотря на отсутствие одной руки. Благодаря Вакселю в Москве появились новые легавые: короткошерстные пойнтеры и длинношерстные сеттеры. Кроме того, он ввел совершенно новую породу маркловок – первых русских легавых.

Самым знаменитым охотником своего времени был орловский помещик Н. Киреевский, державший в напуске до 200 смычков англо-русских гончих. Каждая собака знала хозяина и кличку, «работая ярко и вязко, парато и вежливо». В его имении Шаблыкино часто гостили известные писатели Л. Толстой, И. Тургенев, В. Ваксель, Н. Островский. В рассказах литератора Е. Прокудина-Горского Киреевский изображен «охотником старинного закала, понимающим ее не как промысел, а как наслаждение». Великолепные охоты на Орловщине отражены в романе «Война и мир», где сам Киреевский представлен в образе дядюшки, повторявшего присказку «Чистое дело марш!».

Подготовка охоты производилась задолго до назначенного дня, особенно если предстояло охотиться не рядом с домом, а в отъезжих полях, когда травля затягивалась на несколько месяцев. На зайца, лису или волка охотились «по чернотропу и по белой тропе». В отъезжих полях охотники продвигались по знакомым охотничьим маршрутам день за днем, выпуская (бросая) стаю гончих на определенном участке (острове). Иногда маршруты отъезжих полей проходили вдоль рек, а лесные острова располагались на обоих берегах. В таких случаях псовая охота перевозилась судами. В отъезжих полях охота велась согласно строгим правилам, малейшее нарушение которых приводило к срыву грандиозного мероприятия.

Гончих, приученных гнать зверя с громким лаем, напускали в остров по сигналу рога, после того как «борзятники занимали лазы» (вставали на возможном пути зверя). Борзятники всегда вставали под укрытие вдалеке от острова и до выхода гончих не съезжали с занятой позиции. При появлении зверя из острова борзятник замирал, хотя и до того стоял, почти не дыша. Таким образом, охотник «выдерживал» зверя, старался подпустить его на необходимое расстояние. Затем тихо произносил «Ату!», указывая на него псам. С этого момента начиналось преследование борзыми, обычно проходившее в тишине до самой поимки зверя.

Для того чтобы охота завершилась удачей, то есть поимкой зверя, борзые должны были быть хорошо «сосворены», лошадь выезжена, а стая гончих «приезжена и нагонена». Все это требовало длительных тренировок, «в поле с доброй стаей гончих, где молодой и сметливый охотник живо приобретал охотничье чутье и сноровку, которые удивляли людей, мало знакомых с такого рода охотой». Профессионалы выбирали небольшие острова с достаточным количеством зверя, особенно лисицы и зайца-русака. Любители заранее прорабатывали отъезжие поля, стараясь проводить в них нагонку стаи и чаще охотиться, пока не будут досконально изучены все лазы.

Иногда владелец псовой охоты допускал участие «мелкотравчатых» охотников с 1–2 сворами борзых. Так называли любителей, не имевших возможности содержать огромные псарные дворы и в сезон присоединявшихся к более состоятельным охотникам. С середины XIX века в псовую охоту стали допускать ружейных охотников, располагавшихся по краям тенет и стрелявших в зверя, крадущегося вдоль сетей. В то время считалось, что проникновение огнестрельного оружия в старинные традиции псовой облавы во многом обусловило ее упадок.

Употребление ружья определило снижение интереса к соколиной охоте, еще более древнему и более изысканному развлечению высшего дворянства. Подобно псовой травле, сокольничество никогда не носило промыслового характера, хотя теоретически конный охотник с собакой и беркутом на руке может добыть за сезон 80 – 100 лисиц. Несмотря на то что добывать зверя по велению хозяина способны многие пернатые хищники, в кругу специалистов любую ловчую птицу принято называть соколом.

История соколиной охоты уходит корнями в глубокую древность. В то время, когда первобытный человек понял, что в одиночку невозможно обеспечить себя достаточным количеством пищи, рядом с ним оказались помощники, роль которых в разных регионах исполняли собака, болотная рысь, гепард, хорь и хищные птицы. Однако последние требовали к себе слишком много внимания, а добычи приносили не больше, чем съедали сами.

Тем не менее, однажды увидев стремительное падение сокола со сложенными крыльями, мгновенные развороты ястреба, догонявшего зайца, завораживающий мах тяжелых крыльев беркута, человек «заболевал» этим занятием на всю жизнь.

Начиная с раннего Средневековья в славянских странах сокольничество ценилось прежде всего за высокие эстетические качества. Содержание и тренировка (вынашивание) ловчей птицы требовали немалых средств, что определило сущность соколиной охоты как аристократической привилегии.

Владелец соколиной охоты держал богатые выезды с лошадьми, приученными к долгим скачкам по бездорожью. Принадлежавших одному феодалу 200–300 птиц обслуживало множество специалистов. Обязанности сокольников, сокольничих, подсокольников ограничивались ловлей птиц, их кормлением, присмотром за линькой, тренировкой. В силу высокого положения сам хозяин уходом не занимался.

Немыслимо дорогие птицы редких видов – такие, как белый кречет, – служили украшением торжественных выездов, свидетельствуя о высоком достатке владельца. Подобную цель преследовали драгоценные, но ненужные дополнения, например серебряные бубенцы, расшитые золотом нагрудники и наплечники. Украшались камнями и золотом даже рабочие принадлежности птицы: тисненые кожаные опутенки и ремешки-должики, клобучки – колпачки, которыми соколу закрывали глаза, когда он не преследовал добычу.

Киевские князья отличались тщеславием не меньшим, чем европейские монархи, предпочитая крупных редких птиц без различия окраса. Особенно ценились крупный сокол балобан, средиземноморский рыжеголовый сокол, большой ястреб-тетеревятник, малый ястреб-перепелятник. Отсутствие полноценных трофеев для хозяина птицы восполнялось созерцанием «воздушного боя», по зрелищности не уступавшего гладиаторским играм. Самым подходящим противником для 2–3 соколов была цапля. Медлительная и неуклюжая на суше, в воздухе цапля могла ударить длинными, сильными ногами, одновременно облив промахнувшегося сокола мощной струей помета. Кроме того, она мастерски применяла клюв, сложив шею в тугую пружину и распрямляя ее в нужный момент.

Столь же захватывающим зрелищем являлась травля орлаков (подорликов), коршаков (коршунов) и болотных луней. Чувствуя опасность, эти птицы устремлялись ввысь, используя переменные воздушные потоки. В отличие от них ловчий сокол обладал худшими летными качествами, набирая высоту взмахами крыльев. Удивительная точность движений оборонявшейся птицы давала преимущество в воздушной схватке, и ловкий удар примитивного луня часто завершал охотничью карьеру ловчей птицы.

Пик популярности подобных спектаклей пришелся на позднее Средневековье, когда соколиная охота уже не являлась прерогативой охотников-мужчин. Прекрасные дамы выезжали с птицами меньшего размера – чеглоками, дербниками, которые легко удерживались на руке. Незначительная масса дамских соколов никак не сказывалась на их охотничьих качествах. Напротив, в воздухе эти птицы удивляли стремительностью атак и превосходно справлялись с жаворонками, скворцами, дроздами, ласточками.

Владелец соколиной охоты

Самым опасным противником ловчей птицы, а потому наиболее желанным трофеем считался ворон. Воспетый в легендах зловещий властелин воздуха способен летать долго и при любой погоде. Прекрасные летные качества ворона не позволяли ему прятаться от врага. Более того, при случае он первым нападал и часто одерживал победу над тренированными соколами. При массе около 1 кг он мог ударом клюва разбить череп грызуну или зайцу. Ворон атаковал в воздухе, складывая крылья подобно соколу. При нападении он часто проделывал следующий трюк: вылетев навстречу противнику с широко расставленными крыльями, вдруг резко убирал одно крыло, пропуская падавшего сокола мимо себя. В средневековых хрониках отмечен эпизод охоты английского герцога, напустившего на ворона трех ловчих птиц. Рыцарь сумел взять добычу только после 28-мильного преследования, хотя, по замечанию специалистов, сокол не способен совершать без отдыха более 5 нападений.

К началу прошлого века традиции соколиной охоты сохранились лишь в странах Персидского залива. В Европе более не добывали новых птиц. По старинным правилам, использование искусственно выведенных соколов не допускалось, поэтому их разведением не занимались до середины XX века. Однако после окончания Второй мировой войны на Востоке и в европейских странах неожиданно возродилось почти утраченное искусство вынашивания, тренировки и охоты с ловчими птицами.