Текст книги "Популярная история спорта"

Каждому жителю Первопрестольной приходилось бывать очевидцем кулачных боев на Масленую неделю, когда многотысячная толпа сходилась «стенка на стенку», со свистом и гиканьем бросаясь в драку. По уверениям любителей подобных развлечений, это не было ссорой или враждой, являясь всего лишь старинным народным игрищем. Между тем удары наносились вовсе не шуточные; били крепко, причиняя серьезные ушибы, увечья, а порой забивали насмерть. В то время кулачными боями на любительском уровне увлекались во многих странах, но европейцы придавали им состязательный, единоличный характер, как, например, в английском боксе. Широкая душа россиянина нуждалась в гораздо большем размахе. Молодецкая удаль, избыток сил и недостаток ума просились наружу, находя выход в таком своеобразном игрище, как ледовые побоища «стенка на стенку».

Составляя любимую народную забаву, кулачные бои на Руси существовали с незапамятных времен. В летописи Нестора имеется запись, датированная 1068 годом, где автор осуждал «поганский» обычай «пихать друг друга», называя массовые побоища «от беса замышленным делом». Слишком широкое распространение массовых драк в 1274 году побудило киевского митрополита Кирилла поставить вопрос на соборе во Владимире. Решением почтенного собрания предписывалось «отлучать от церкви участников боев кулачных и кольями, а убитых не отпевать». Не считаясь с древними традициями, православное духовенство во все времена осуждало жестокие забавы. В XVI веке митрополит Даниил резко выступал против «всяких позорищ», не отделяя кулачный бой от примитивного мордобоя.

В качестве привычного развлечения русский кулачный бой имел 4 разновидности. Баталия начиналась так называемой сцеплянкой-свалкой, представлявшей собой небольшие и безобидные хаотичные сборища, в которых не было противников. Слабые бойцы сражались «с кем попало и кто кого одолеет в толпе, без разбору». Более организованная форма, напоминавшая турнир, называлась примерным сражением с едва намеченными противоборствующими сторонами. Сражение «стенка на стенку» являлось слаженной битвой, с четким разделением на своих и чужих. Слава о победе в этом виде боя распространялась далеко за пределы района. Здесь соперниками выступали целые деревни или районы города, дружно встававшие напротив «врага». Последний вид «кулачного боя» – «один на один», или «сам на сам», изредка предшествовал общему, а победа одного из бойцов служила сигналом к нападению стороны победившего на сторону поверженного соперника.

В древности единоборство использовалось как доказательство правоты ответчика в судебном деле – «Суде Божием». Собственно поединок назывался «полем». Призывая обидчика к «полю», обвиняемый предлагал свои условия, выбирал оружие и способ проведения состязания. Авторы старинных рукописей, в частности судебника Иоанна III от 1497 года, представляли вооружение и правила, имевшие место в подобных тяжбах. На такие поединки не допускались посторонние; на поле оставались окольничий, дьяк, сами истцы, стряпчий и поручители. Бойцы сражались ослопами, дубинами, кинжалами, мечами, копьями, секирами, су-лицами, а применение пистолей и лука категорически запрещалось. Термин «сулица» в переводе со старославянского языка означает «метать копье». Так называли особый вид холодного оружия, короткое метательное копье, подобное дротику. Старые мужи, дети, женщины, попы, монахи и монахини могли выставить вместо себя наемного бойца, причем полагалось «биться на поле бойцу с бойцом или небойцу с небойцом, а бойцу с небойцом не биться».

Практика проведения судебных поединков сама собой ушла в прошлое со смертью Ивана IV Грозного. В документах царствования его преемника Федора Ивановича сведений о «поле» не имелось. Зато остался другой старинный обычай – обрядовые бои на свадьбах, видимо, ставшие основой поговорки «Без бойца нет венца».

Известный российский историк Н. И. Костомаров в сочинении «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII веке» (1860) замечал, что народная борьба способствовала развитию силы и ловкости, а также воспитывала в россиянах воинскую доблесть. «Зимою в праздничные дни, – писал Костомаров, – чаще всего на льду, народ валил на кулачные и палочные бои. Охотники собирались партиями и по свистку обе бросались одна на другую с криками; бились неистово, жестоко, и многие выходили оттуда калеками, а других выносили мертвыми. Палочные бои уподоблялись турнирам, сопровождаясь убийствами еще чаще кулачных боев».

Приготовления к предстоящей битве обычно начинались накануне вечером. Делегаты противных сторон собирались в условленном месте и оговаривали правила: не бить по голове, особенно в лицо, по виску или под «микитки», не трогать лежачего, на руки надевать рукавицы, не набивая их камнями или свинчаткой (кусками свинца).

На следующий день рано утром на льду Москвы-реки собиралась огромная толпа. Постепенно разделяясь на две стороны, соперники вставали напротив вдоль берега. Между ними потешно боролись ребятишки, которым поручалось открывать настоящий бой. В отдалении стояли зрители – горожане различных сословий, приходившие пешком и церемонно подъезжавшие в экипажах. Публика устраивалась на скамьях, грызла семечки, выпивала и закусывала; между рядами ходили торговцы со сбитнем (горячий напиток из меда с пряностями), с патокой, пирожками и пряниками.

В ожидании начала «турнира» болельщики вели споры, делали ставки на любимых силачей. Некоторые знатные особы привозили с собой собственных кулачных бойцов, натренированных специально для таких мероприятий.

«А ну, выходи!» – кричал самый сильный боец, вызывая на поединок равного себе противника. Если таковой находился, то победа одного из них могла решить бой: побитая сторона обращалась в бегство. Однако подобное случалось редко, и чаще всего битва продолжалась. «Стенки» сталкивались «со страшным гулом, свистом, криками, как прорвавший плотину поток, колышась, точно волны, то отступая, то набегая друг на друга. Грозно поднимались руки сильных бойцов и грузно опускались их кулаки на противников, и те валились, как мешки. Многие просто отбегали, а вокруг них образовывалось свободное пространство. Общая свалка принимала гомерические размеры; страсти разгорались. Наконец одна из „стенок“ стремительным натиском сламывала противную сторону, обращая ее в бегство. Ряды беглецов расстраивались; они уже не защищались; вся масса неслась теперь в одном направлении – вдоль реки. Преследуемые и преследователи смешивались, мелькали кулаки и наносились удары, хотя в спину убегавших молотить запрещалось».

Среди участников побоища непременно были прославленные бойцы, популярные не только в своем городе, но и по всей Руси. Например, в 1750-х годах лидерство в «стенках» держали казанские суконщики, в частности тульские силачи Алеша Родимый, Никита Долговязый. В битве 1796 года победителем вышел целовальник Гордей, саркастически представленный в сказке «Гордей с фонарем» известного баснописца А. Измайлова:

 
Лихой был в старину у нас боец кулачный,
Гордей – Чугунный Лоб, мужик невзрачный,
Он, правда, силы не имел
И биться не умел,
Зато был смел.
 

Но особенно славился некий Семен Трещала – мужик огромного роста, обладавший неимоверной силой. По словам очевидцев, он в одиночку валил «целые стенки», кулаком выбивал кирпичи из печки. Слава бойца Трещалы была так велика, что Измайлов сделал его персонажем другой своей сказки, назвав ее «Кулачные бойцы»:

 
В Москве фабричный был Семен, силач-боец.
Зараз из печи изразец
Своею вышибал железной пятернею,
Все опрокидывал и гнал перед собою.
Страх, ужас перед ним,
А клики радости и похвала за ним.
 

Далее автор поведал, как однажды после битвы Трещала «наугощался» до того, что по пути домой упал, заснув на берегу, где его нашли недавние соперники, связали и сильно избили, коварно нарушив старинные правила:

 
Не велено лежачих бить,
Бессильному грешно уж мстить;
И как же с теми драться,
Кто средств лишен обороняться.
 

Каждое многолюдное сражение не обходилось без тяжко побитых, покалеченных и убитых. После того как толпа расходилась, на утоптанном снегу оставались лежать бездыханные тела, которые спешно забирали товарищи, остерегаясь вмешательства полиции. По завершении боя противники, еще недавно беспощадно дубасившие друг друга, мирно отправлялись в кабак, дабы ознаменовать победу и оплакать поражение.

 
По окончании сраженья
Героя нашего ведут все с торжеством
В питейный дом
Для угощенья…
 

Кулачные бои являлись исключительно зимней забавой, по обычаю, происходившей в воскресенье перед Великим постом. Московские молодцы собирались на реке близ Симонова монастыря, у Воробьевых гор, в окрестностях фабрик. Иногда бились на улицах, а из документов 1640 года известно, что излюбленными местами кулачных боев были Каменный, Белый и Земляной город.

В Санкт-Петербурге баталии проходили на Фонтанке; на Аптекарском острове; у стекольного и фарфорового заводов; на Адмиралтейской стороне, в месте, называемом Зеленое Поле; на участке позади дворца графа Апраксина и даже на площади Зимнего дворца. В указе 1726 года говорилось о злых чухонцах (эстонцах), обращавших «чисто русскую незлобивую потеху» в жестокую бойню; пуская в ход ножи, они наносили тяжелые раны.

Во времена правления Екатерины II своей силой славились братья Орловы – граф Алексей Орлов-Чесменский (1735–1807) и его брат, фаворит императрицы, генерал-фельдцейхмейстер Григорий Орлов (1734–1783). Личность последнего сочетала в себе множество противоречий. Отличаясь мужеством, отвагой, бесшабашной удалью, высокий и мощно сложенный князь удивлял правильными и даже нежными чертами лица, за что его называли «гигантом с головой херувима». Демонстрируя силу, князь ударом сабли отсекал голову быку, одной рукой останавливал шестерку лошадей. Зимой на бегах, одетый в малиновую бархатную шубу, он объезжал округу на рысаках, слушал песни цыган и для остроты ощущений устраивал кулачные бои во дворе своего дома.

В противоположность брату граф Алексей Орлов относился к борьбе со всей серьезностью, устраивая заранее продуманные поединки «перед своим зимним дворцом в Нескучном; в этом доме сделан был фонарик, из которого граф Орлов смотрел на бой».

В соответствии со сценарием устроителя перед битвой целыми возами привозились кожаные рукавицы. На отведенной площадке собирались фабричные, целовальники и мясники; иногда подходили «купцы в лисьих шубах и даже благородные господа». Вся ватага разделялась на две группы и выстраивалась друг перед другом. Драку начинали исподволь, небольшими боями, часто один на один; затем вступали остальные, и начиналась сеча «стенка на стенку». Запасные бойцы стояли в стороне и принимали участие в драке только тогда, когда их «стенку» начинала теснить противная сторона.

Если в XVI–XVII веках «бойцы поражали друг друга в грудь, в лицо, в живот, бились неистово и жестоко и очень многие выходили оттуда калеками, а других выносили мертвыми», то в последние годы существования ледовые баталии приняли более мирный характер. Историк Д. А. Ровинский (1824–1895), некоторое время изучавший это своеобразное явление, замечал: «Несмотря на все запрещения производить кулачные бои, они все-таки производятся зачастую и в наше время, да особенной опасности в них для народного здравия и нравственности с деревенской точки зрения не видится. До смертных случаев при честных условиях боя никогда не доходит, кому не под силу, тот умышленно падает, а „лежаче-го“ не бьют. Так кончается себе бой тем, что молодцы на добром морозце друг другу бока погреют да носы подрумянят». В завершение книги автор иронически замечал: «…русские с детства приучались к ударам, побоям, которые вообще были неразлучны со всем течением русской жизни, делая человека неустрашимым и храбрым на войне».

Некоторые защитники жестоких развлечений пытались их оправдать, указывая на низкий уровень образованности простого народа, объясняя дикие забавы желанием отвлечься от тяжких будней. Удивительно, что виновники смерти своих товарищей не испытывали осуждения со стороны горожан, воспринимавших трагедию как данность свыше.

Вплоть до середины XIX века власти относились к диким забавам вполне терпимо, принимая меры лишь в отдельных случаях. Императрица Елизавета Петровна не одобряла кулачные бои, однако не осмелилась запретить их повсеместно. В именном указе от 3 июля 1743 года разрешалось устраивать сражения в Санкт-Петербурге и Москве, но только под надзором полиции. Нетвердые законы приводились в исполнение столь же нерешительно и крайне медленно.

Одна из попыток запрета относится ко времени правления императора Александра II. В 1823 году государь совершал поездку в южные провинции и сделал остановку в городе Пирятине накануне кулачного боя.

После того как ему доложили о том, что «прибывший из Кременчуга мещанин Иван Герасимов забил до смерти пирятинского мещанина Трофима Сыроватникова, Александр происшествием чрезвычайно огорчился». Длительное расследование имело последствием указ военного министра от 20 октября того же года, в котором кулачные бои разрешались, но со значительными ограничениями. Окончательное и бесповоротное запрещение кулачных боев вошло в кодекс, принятый императором Николаем I лишь в 1832 году. В этом законоположении, без объяснения мотивов, кратко и лаконично предписывалось: «Кулачные бои как забавы вредные вовсе запрещаются».

Прибывшим в Испанию иностранцам предлагают насладиться великолепием древней страны. Посетив лучшие музеи, осмотрев старинные памятники и чудеса средневековой архитектуры, отдохнув на прекрасных пляжах, турист мог бы по достоинству оценить изумительную атмосферу этого края, где мирно сосуществуют старина и современность.

Однако гости дружно устремляются на корриду и, не сумев понять сущности сложного явления, беспочвенно обвиняют испанцев в жестокости по отношению к животным. Обитатели Пиренейского полуострова с недоумением воспринимают подобные упреки, находя бессердечным, например, прогнать бездомную собаку с плантации или облить помоями кота. Предоставить воину, коим они называют бойцового быка, красивую, достойную смерть, в соответствии с национальным менталитетом, считается не жестокостью, а великодушием. Тем более что в обычных условиях быка ожидает бойня.

Поединок между человеком и быком можно сравнить с трагедией в трех актах с прологом и эпилогом. Коррида (от исп. corrida de toros – «бег быков») проводится в круглых амфитеатрах и неизменно собирает полные трибуны. Красочные зрелища устраивают в теплый период года, с середины весны до середины осени, придавая каждому представлению характер народного праздника.

Английский театральный критик Л. Тайнан назвал корриду «ритуалом, в котором удачно сочетаются отвага и красота, именно то, чего так не хватает западному обществу».

«Бой быков». Картина Франсиско де Гойи

Великий романист А. Дюма был настолько потрясен кровавым зрелищем, что не успел испытать ожидаемого отвращения в момент, когда от трупа быка отрезали ухо: «Я, кто не может видеть, как кухарка сворачивает шею курице, просто не мог оторвать глаз от быка, который убил трех лошадей и серьезно ранил человека». Бык участвует в сражении только один раз в жизни. Умное животное запоминает поведение человека, и повторный бой может быть слишком опасным. Быков, предназначенных для арены, не подготавливают к бою с человеком. Более того, им вообще не полагается видеть людей, поэтому дикий зверь стремится вонзить острые рога в незнакомое существо, дерзко машущее тканью у него перед мордой. В то же время быку предоставляется шанс выжить, отказавшись от схватки, и многие быки поступают именно так.

Первые сведения о корриде относятся к началу I тысячелетия, когда иберийские жрецы (Иберия – древнее название Испании) убивали священного быка, отдавая дань языческим богам. Перед вторжением арабов в VIII веке ритуальные бои перешли в форму народного развлечения. После падения Кордовского халифата (XV век) коррида стала занятием благородных идальго. Еще не остыв от баталий с маврами, средневековые рыцари вызывали на поединок быка. В отличие от крестьян кабальеро сражались верхом. Спустя столетие без корриды не обходилось ни одно национальное мероприятие. В Мадриде бои устраивались на центральной площади Пуэрта-дель-Соль («ворота солнца»), где традиционно происходили особо важные государственные события. На этом этапе кровавая битва стала тавромахией – искусством боя быков, сформировавшимся под влиянием региональных школ, среди которых самыми признанными были Севильская и Наваррская.

Приравненная к аутодафе, инквизиторским кострам и коронациям коррида считалась весьма эстетичным действом, достойным пера великих драматургов Лопе де Веги, Тирсо де Молина, Кальдерона. Пристрастие к ней испанцев было настолько велико, что древние традиции сохранились даже в условиях строгого запрета со стороны католической церкви. В XVI веке Папа Пий V подписал эдикт, отменявший корриду на всей территории страны. Однако испанский король Филипп II, впрочем питавший отвращение к жестоким зрелищам, настоял на отмене эдикта. В XVII веке благородных кабальеро на арене заменили профессиональные тореро (от исп. toro – «бык») из простонародья. С приходом к власти Филиппа V, первого представителя французской династии Бурбонов, в 1700 году «дикий обряд» был отменен, как и ожидалось. Табу действовало до середины XVIII столетия, и после смерти монарха-чужака коррида возродилась. Тогда бой быков уже напоминал современные зрелища; на арену выходил пеший тореадор-профессионал, а само представление строго регламентировалось. Смертельная схватка имела вид трагического спектакля, походившего на театр роскошными костюмами и декорациями.

По замечанию поэта Федерико Гарсиа Лорки, коррида отличалась «божественной приподнятостью, геометрией и обязательными фигурами». Специалисты оценивали мастерство тореро по легкости исполнения этих фигур, по степени сложности и рискованности поведения матадора. Высшим достижением считалось лавирование на грани смерти. Пропустив быка под мулетой немного дальше, боец объявлялся трусом; подпустив животное чуть ближе – естественно, становился покойником.

Коррида начиналась шествием paseillo с целью представления участников зрителям и устроителю зрелища. Герои будущего спектакля проходили в определенном порядке.

В первом ряду шли матадоры (от исп. matar – «убивать»), или главные бойцы, наносившие животному смертельный удар. Их сопровождали конные альгвасили (судьи) на лошадях. Во втором ряду двигались три помощника старшего матадора; в третьем – трое подчиненных среднего; в четвертом – трое помощников самого младшего тореро. Далее следовали пикадоры; завершали шествие рабочие арены.

Пикадор

После представления начиналась тавромахия, состоявшая из трех терций (частей): капоте и пикадоры, бандерильи, мулета и решающего удара. Из специального загона выпускали быка; розочка, прикрепленная к его холке, служила не для украшения, а закрывала кровоточащую рану. Выходили помощники с желто-малиновыми полотнами капоте и начинали гонять животное. Вопреки распространенному мнению, бык не различает цвета, поэтому яркий цвет полотна предназначался для зрителей дальних трибун. Капоте использовались в артистических ходах, в сражениях, их держали в руках и матадоры, и помощники, встречавшие быка при его выходе на площадку. По словам известного тореро, тяжелая ткань капоте была нужна для того, чтобы «бежать на рогатого зверя, останавливать, фиксировать, создавать интересные случаи».

Затем на арене появлялись пикадоры (от исп. picar – «колоть») в жестких фетровых шляпах, вышитых золотом куртках медового цвета и коротких светлых штанах из замши. Вооруженные длинными пиками всадники выезжали на лошадях, защищенных доспехами (брезент и вата), глаза животных прикрывались шорами, для того чтобы они не пугались быка. Основной задачей пикадора являлось изучение свирепости животного, а также соизмерение его сил на другие терции. Пикадор ранил быка острием пики и оценивал его реакцию на боль, что снижало агрессивность во время атаки матадора. Ремесло пикадора никогда не пользовалось уважением населения, вероятно оттого, что в этой части корриды использовалось оружие. Нанося уколы и раздражая животное, пикадор в то же время защищал себя, предотвращая попытки завалить лошадь.

Тотчас после ухода пикадора начиналась увеселительная терция бандерилий, названная так по должности помощников матадора. Задание бандерильеро состояло в «оживлении», то есть в действиях, направленных на своеобразное воодушевление быка, обессиленного предшественником. В последней терции животное готовилось к смерти посредством мулеты, а затем производилось убийство, посвященное кому-либо из зрителей. Однако первого быка каждый матадор жертвовал президенту корриды.

Наряд пешего тореадора получил название traje de luces («костюм света») вследствие блеска украшений, эффектно отражавших свет. В старину этот костюм изготавливался из замши.

В XIX веке боец выходил в ослепительном платье из шелка, украшенном золотом и серебром. Фасон костюма всегда сохранял национальные черты, не претерпев существенных изменений под влиянием европейской моды. Более всего трансформировался головной убор montera. Старинную треуголку постепенно сменила шляпа из бархатной нити, похожей на волосы.

Выступление матадора

Короткий жилет сhaquetilla выглядел настоящим произведением искусства. Украшенный золотыми кисточками, он был жестким, но достаточно открытым, чтобы не стеснять движений тореро.

Наряд дополнялся короткими обтягивающими штанами taleguilla, розовыми гольфами medias, накладной косичкой coleta, украшенной жабо белой рубашкой camisa и самой роскошной частью одеяния – плащом capote de paseo с вышивкой на религиозную тему.

В снаряжение матадора также входило капоте – кусок тяжелой ткани, который использовался для игры с быком. Атаки животного направлялись с помощью мулеты, небольшого куска легкой ткани преимущественно красного цвета. Загнутая на конце шпага бойца называлась estoque.

Получив оружие, матадор подходил к человеку, которому посвящалось предстоящее убийство, и торжественно произносил речь в стихах. Особенно забавными считались импровизации, часто смешившие зрителей неуклюжими строфами. Затем тореро бросал шляпу через плечо, исполняя древний ритуал: падение шляпы дном вниз означало удачное завершение боя. В противном случае шляпу следовало перевернуть.

Момент закалывания быка являлся самой напряженной и самой красивой частью корриды. В прошлые столетия заключительный акт совершался в присутствии помощников (квадрильи), но с началом деятельности маэстро тавромахии матадора Хоакина Родригеса Костияреса участники поединка сражались на пустой арене. Тореро бежал по направлению к обессиленному животному, держа мулету левой рукой. Опустив ткань вниз, он заставлял быка склонить голову, а правой рукой точно вонзал шпагу в отверстие между передними ребрами.

По правилам испанской корриды последний удар тореадора должен быть смертельным, иначе раненое животное будет бороться за жизнь, еще агрессивней нападая на противника.

Мгновенная смерть быка наступала после дескабельо, или удара коротким клинком в загривок, между пятым и шестым позвонком. Для того чтобы предотвратить кровавую агонию и усладить взор публики эффектной развязкой, бойцы отрабатывали технику нанесения удара на бойне.

Португальская конная коррида отличалась от испанской прежде всего содержанием. Представление в амфитеатре Лиссабона можно охарактеризовать как «конный балет перед разъяренным быком». Португальцев трудно обвинить в жестоком обращении с животными, потому что быка здесь убивать не принято. В финальной части спектакля на обессиленного, истекавшего кровью зверя наваливалось 12–15 форкадос. Так именовали юношей-добровольцев крепкого телосложения, бросавшихся на рога лишь для того, чтобы продемонстрировать свою отвагу. Им не оплачивали выступления, они не ожидали награды или приглашения стать профессиональным тореро. Единственной задачей форкадос являлось усмирение быка с помощью крепкой веревки.

Конный матадор, или «тавромахический наездник» (рехонеадор), работал на арене с самого начала представления. Основной деталью его снаряжения была фарпа – подобие пики с острым загнутым наконечником, который вонзался и застревал под кожей на холке быка. Португальский вариант корриды не представлял большой опасности ни для животного, ни для человека. Правилами фронтального нападения быку давалось преимущество перед всадником: наездник не имел права атаковать первым. Оставаясь на месте, лошадь подпускала быка максимально близко, а затем резко отклонялась в сторону, давая возможность рехонеадору воткнуть пику в холку быка.

В конной испанской корриде быку укорачивали рога приблизительно на 2 см. Португальцы считали, что всякий зверь чувствует длину своего рога и, потеряв даже несколько сантиметров, не сможет нанести точный удар. Чтобы не лишать соперника преимущества, но в целях предотвращения опасности для лошади в Португалии бычьи рога закрывали кожаными наконечниками, правда укрепленными изнутри сталью.

Лучшими для участия в боях считались лошади иберийской породы. Однако такие качества, как баланс хладнокровия и агрессии, ценились гораздо выше чистопородности. Рехонеадор готовил лошадь к битве с быком, тренируясь с боевыми коровами. Эти животные отличались от обычного домашнего скота агрессивностью и отсутствием вымени. Тренинг включал в себя множество элементов, необходимых для успешного поединка. Помимо выездки, коня учили переносить центр тяжести на задние ноги, сворачивая в сторону перед самой мордой быка, слушаться всадника без поводьев, подчиняться движениям его ног и тела. Некоторые способы были предложены… лошадьми. Так, знаменитый вороной жеребец Бовшадо являлся автором приема кьебро. Приобретенный хозяином за бесценок у цыган, конь долгое время не поддавался дрессировке, но однажды проделал поразительный трюк: в синхронной скачке рядом с коровой неожиданно обогнул ее с другой стороны. С той поры кьебро стал классическим приемом в тренировках боевых лошадей.

Хорошо натренированный конь имел большие шансы завоевать популярность, сделав владельца миллионером всего за несколько удачных сражений. Даже обычная лошадь, подготовленная к работе на арене, стоила в 2–3 раза дороже элитного быка, который после одного выступления отправлялся на бойню.

Просветительская идеология XVIII века укрепила веру в благо прогресса и культуры. Большинство мыслителей прошлого выступали против корриды, но после кровопролитных войн XX века слабые призывы «Не убий!», касавшиеся животных, не нашли поддержки в испанском обществе. Великие художники видели в корриде пример трагедии человека, добровольно ставившего себя на «край пропасти», реализацию его тяги к насилию и убийству. Новое рождение древней тавромахии во второй половине прошлого века произошло под влиянием изменившегося мировоззрения. В качестве возрожденной традиции сегодня коррида занимает особое место в литературе, театре и кинематографе.