Текст книги "Проповедник, который никогда не видел Бога"

Елена Хаецкая
Проповедник, который никогда не видел Бога

Городские легенды

Место действия: Александровский парк, станция метро «Горьковская»

Прекрасным летним днем в Александровском парке трудились молодые проповедники. Они расположились на склоне холма, уводящего наверх, к памятнику «Стерегущему». Памятник изображает двух матросов, которые открыли кингстоны и затопили свой родной корабль «Стерегущий», предпочитая смерть – позорному плену.

Когда-то из бронзовых кингстонов действительно текла вода: изначально памятник представлял собой фонтан; но вода в Петербурге – стихия опасная, и «Стерегущий» начал разрушаться. Поэтому фонтан был ликвидирован, остался только крохотный сухой пруд, выложенный красивым «диким» булыжником.

Тем не менее некая зловещесть в «Стерегущем» сохранилась. Он как будто вечно погружен под воду, и не существует такого времени суток, когда памятник был бы залит солнцем. Когда бы ни подбираться к нему с фотоаппаратом, всегда матросы будут тонуть в вечных сумерках. Так и надлежит воспринимать это – как сумерки подводной гибели.

«Стерегущий» в парке – место пограничное. То, что осталось от героического корабля, и доныне стережет: мирный, ленивый покой, разлитый по Александровскому парку. Пивные завсегдатаи относятся к нему с почтением и никогда не устраиваются с бутылкой возле самого памятника.

Другое дело – зеленый склон холма, обращенный к деревьям. Как-то само собой отменилось требование не ходить по газонам. Трава новой эпохи оказалась куда более прочной, нежели была при коммунистах: орды любителей посидеть и полежать поближе к природе, среди кустов и древесных стволов, не сумели ей повредить.

В то лето в парк зачастили проповедники, но особенное воспоминание оставила компания, состоявшая из двух молодых людей и трех девушек. Они подошли к делу основательно и даже заглушили караоке, доносившееся из кафе «Грот». Можно было с интересом наблюдать за тем, как они раскладывают свои приспособления: динамики, огромный аккумулятор, шнуры. Чувствовалось, что приготовлено нечто совершенно особенное, предназначенное сдвинуть с мертвой точки здешние упорствующие души.

Желающих внять проповеди собралось некоторое количество: большую их часть, впрочем, составили те, кто попросту не двинулся с изначально облюбованного места. Как тюлени на морском берегу, возлежали и отчасти сидели самые разные люди, и объединяла их только летняя расслабленность, усугубляемая близостью влажной, горячей от солнца травы.

Здесь были и молодые родители с ползающим на четвереньках чадом, и несколько практически бездомных, чумазых господчиков, культурно отдыхающих вокруг пакета с дешевым вином, и пяток одиноких, задумчивых девушек с книгами и тетрадками, а также две клубящиеся стайки молодых людей обоего пола. Ну и разные прохожие – как пишет поэт, «совсем как я или ты».

Вот перед ними-то и разворачивалось действо. Поначалу стоило не столько слушать, сколько смотреть на лица проповедников, гладкие и улыбающиеся, как у куклы Барби. Первыми заподозрили в них близость к целлулоиду бомжеватые личности: они сблизились головами над винным пакетом и, после мимолетного ознакомления с новым зрелищем, которое предлагал им парк, вернулись к прерванному было разговору.

Стайки молодых людей, напротив, обрадовались. Они привыкли к тому, что их постоянно развлекают, и, оставшись на несколько часов без радио и телевизора, вдруг слегка заскучали.

Молодые родители сказали: «Почему бы и нет?» Им было лень перетаскивать куда-то в другое место ползающее чадо, одеяло и разбросанные повсюду игрушки.

Одинокие девицы поначалу досадливо поморщились, но затем отложили книги и восприняли новшество в своем окружении как некий материал для осмысления.

Микрофон испустил несколько дьявольских воплей, как бы отчаянно, в последний миг перед погибелью, призывая ко всеобщему вниманию. Казалось, что началась прямая трансляция из ада. Она, впрочем, тотчас оборвалась, и молодой человек в легком, недурно пошитом пиджаке, заговорил с широкой улыбкой:

– Мы будем рассказывать о том, как Иисус спасает нас! Сперва перед нами выступит наш брат, его зовут Камилло, он приехал из Америки, где с ним произошло чудо, и он повстречал Иисуса, и теперь Камилло повсюду ездит и рассказывает об этом, и вот теперь Камилло приехал к нам.

Раздались вялые хлопки. Ах, это «равнодушие северной публики», которое смутило еще Импровизатора из «Египетских ночей»… Верно все подметил Пушкин. Трудно вдохновить на овации обитателей Александровского парка. Нужно очень-очень постараться.

Впрочем, следует отдать должное проповедникам: они старались. Очень-очень.

«Забавно, – размышляла одна из одиноких девиц, – почему у них, даже у прирожденных русских, всегда в речи чувствуется легкий акцент?»

Тем временем к микрофону приблизился Камилло, угрюмый парень, заросший густым черным волосом. Несмотря на жару, на нем были клетчатая фланелевая рубашка, плотные джинсы и тяжелые ботинки. Джинсы являли миру могучие ягодицы, рубаха обтягивала широченные плечи. Глаза Камилло яростно сверкали из-под челки.

Он заговорил на испорченном языке Гарсиа Лорки, и многие слова были знакомы, например – «мачете». Выпалив абзац, Камилло останавливался и метал в первого проповедника гневный взор. Улыбающийся юноша в пиджаке переводил.

– Я был наркоманом. Я был бандитом! – говорил Камилло. – Меня злил наш падре. Я пришел к нему и ударил его. А он сказал: «Иисус любит тебя». Я не мог спать. Я закрывал глаза и слышал эти слова. Я ходил по городу и слышал эти слова. «Иисус любит тебя». Меня – такого ужасного!

Тут он оскалился, чтобы до всех в парке дошло, насколько он ужасен.

– Симпатичный чел, – сказала сама себе одинокая девица. И уставилась на Камилло сквозь очки.

– Это кого Иисус, интересно, любит – этого откормленного иностранца? – недоверчиво проговорил молодой папаша. – Ну, ну…

– Иисус всех любит, – строгим тоном заметила молодая мамаша.

На это молодой папаша сказал:

– А я-то как тебя люблю… – И поцеловал ее.

Камилло, раскаявшийся разбойник, продолжал свое отрывистое повествование с рефреном «Иисус любит тебя». Он поведал о том, как привел к падре всю свою банду.

Камилло оборвал рассказ финальным выкриком: «Поверь и ты, что Иисус любит тебя!», после чего улыбнулся неожиданно застенчивой и милой улыбкой.

Одинокая девица – та, которая сочла Камилло симпатичным, – пожала плечами и снова уткнулась в свою книгу.

Молодой человек в пиджаке оттеснил Камилло и сказал:

– А теперь мы представим вам несколько сцен, которые наглядно покажут путь души к спасению!

В динамике бодро заиграла музыка. К микрофону вышла девушка в брюках и проговорила, растерянно озираясь:

– Я – человеческая душа. Я ищу то, что мне нужно.

Почти сразу к ней подбежали прочие члены группы, в том числе и Камилло, и начали скакать и размахивать руками. Как объяснил молодой человек в пиджаке, это были всевозможные пороки, и они пытались увлечь душу.

– Некоторым из них, как блуд или курение, или пьянство… им удалось на время завладеть душой, – сказал молодой человек. Улыбка не сходила с его лица, так что было очевидно: при любом раскладе пьеса закончится хорошо.

В секундной тишине слышно было, как где-то сбоку от импровизированной сцены открывают новую банку пива. Бомжеватые личности бросили на «пороки», обступившие «душу», мимолетный недовольный взгляд, и один с брезгливым выражением на лице подобрал под себя ноги, как бы желая держаться подальше от всего этого.

Веселая стайка на краю газона как раз приступала к ритуальному поединку: две девушки забрались на загривки молодым людям, и те принялись скакать, подражая коням, а девицы размахивали руками и пытались сбросить соперницу наземь.

– Эй, не шуметь! – строго прикрикнул на молодежь какой-то человек, присевший поблизости. Он, правда, тоже был с бутылкой, но считал, что любое произведение искусства требует уважения и внимания.

В этот момент одна из девиц все-таки рухнула, увлекая с собою и парня, и образовался клубок из крепких юных рук и ног. Внутри клубка запутались хохот и возмущенные визги.

Строгий человек фыркнул и пересел подальше от веселящейся молодежи. Он хмурился, покусывал губы и изо всех сил пытался получить для себя духовную пользу из зримого.

«Душа» тем временем почти совсем была погребена под «пороками». Участники представления старались вовсю: они приседали, окружив бедняжку, и водили руками в разных ужасных жестах, например, загребая в воздухе когтями или слева-направо, как бы создавая клетку.

Юноша в пиджаке на миг оставил конферанс и сам принял участие в спектакле в качестве действующего лица. Он приблизился к «душе» и провозгласил:

– Иисус любит тебя!

После чего взял «душу» за руку и освободил из-под груды насевших на нее «пороков».

Затем все выстроились в линейку и поклонились.

Аплодисментов не было, но это совершенно никого не смутило. Из динамика, заглушая конфуз, хлынуло детское пение. Оно ностальгически напоминало писклявый пионерский хор. Слов было почти не разобрать, кроме многократно повторяемого припева:

 
Мы расскажем всем вокруг,
Что Иисус – наш лучший друг!
 

– Безобразие! – произнес строгий человек и встал. – Сектанты наводнили Россию!

Он хотел было открыть диспут, но у него как-то не получилось, и он ушел.

И вот тут стало очевидным, что в парке незаметно появился толстый кореец. Поначалу он просто бесшумно бродил по траве, поглядывая то на зрителей, то на участников шоу.

Первыми увидела его задумчивая девица номер пять. Кореец все время маячил у нее перед глазами, так что не обратить на него внимания она попросту не могла. Она досадливо щурилась, прикидывая вместе с тем в уме: что интереснее – наблюдать за корейцем или все-таки смотреть спектакль.

Кореец оказался явно любопытней.

Он был, как уже сказано, невероятно толст. Что называется, в три обхвата. Однако это не мешало ему быть грациозным и легким в каждом движении. На нем был синий костюм из чуть блестящей ткани. Черные волосы корейца, обстриженные в кружок, блестели так, словно их намазали лаком. На широченном лице совершенно не было глаз – две заплывшие щелки странно глядели на мир, и задумчивая девица вдруг поймала себя на желании сунуть в них по монетке: они придавали голове корейца сходство с копилкой.

В крупных белых руках кореец держал крохотный фотоаппаратик и постоянно делал снимки. Он прикладывал приборчик к своим щелочкам-глазкам и быстро-быстро нажимал кнопку. Фотоаппаратик вскрикивал по-комариному, и некая часть реальности впечатывалась в его невесомые матрицы.

То и дело кореец прекращал фотографировать и всматривался в окошечко на своей камере, проверяя получившиеся снимки. Что-то в увиденном доставляло ему непрерывное страдание, потому что он охал, ахал, даже вскрикивал и хватался за голову около ушей, после чего вновь васкидывал камеру и принимался делать новые снимки.

Затем ему как будто надоело фотографировать. Камера исчезла в кармане синего костюма, и кореец скользящими шагами приблизился к проповедникам.

– У нас новый брат, – сказал юноша в пиджаке и широко улыбнулся корейцу. – Ты хочешь что-то рассказать?

– Я хочу спросить. – Кореец неожиданно хорошо говорил по-русски. – Ты веришь, что Иисус любит тебя?

– Мы все в это верим! – возгласил юноша. – И любой, кто поверит в Иисуса как спасителя, будет им спасен!

– Ну, здорово! – протянул кореец. – А что ты сделаешь ради Иисуса?

– Все, – сказал юноша. – Все, что не есть грех.

– А, – сказал кореец. Он отошел в сторону на шажок, качнулся взад-вперед и вдруг встал на руки. Огромные, похожие на бревна ноги в синих штанинах, закачались на фоне памятника «Стерегущему», круглое лицо весело сжимало и разжимало кожу вокруг прорезей глаз.

– Ну что? – сказал кореец, продолжая стоять на руках. – А так ты можешь?

Юноша чуть смутился, но улыбка продолжала лепиться к его лицу.

– Не всем даны равные таланты, брат, – сказал он.

– А что еще он мог сказать? – обратился молодой папаша к молодой мамаше.

– Я ставлю на корейца, – отозвалась она.

И поймала ребенка, пытавшегося уползти слишком далеко, за ногу.

Кореец выгнулся и прыгнул. Он сделал сальто грациознее, чем народный артист в цирке, после чего выпрямился, послал публике воздушный поцелуй и сорвал овации.

– А так ты можешь? – закричал он. – Ну, ты можешь так сделать ради Иисуса?

– Во дает! – гаркнули из стайки молодых людей.

– Браво! – неожиданно для самой себя завизжала одна из задумчивых девиц.

– Если Иисус сочтет нужным, чтобы я ради него стоял на голове, он даст мне это умение, – убежденно проговорил молодой человек в пиджаке.

Кореец продолжал хохотать.

– Ты не понял! – крикнул он. – Ты не понял! Я стою на голове не ради Иисуса! Я просто стою на голове!

– А какой в этом смысл? – спросил юноша.

– А какой вообще во всем смысл? – удивился кореец. Он вдруг сделался серьезным. – Ты видишь смысл?

– Да, – сказал юноша.

– Покажи.

– Что?

– Смысл! Если ты его видишь, значит, ты можешь его показать.

– Смысл невидим, но я его вижу…

Кореец в знак протеста прошелся «колесом». Он желал возражать юноше в пиджаке – и делал это с максимальной выразительностью. Бомжеватые пьянчуги глянули в его сторону со снисходительным интересом. Больше всего их занимал вопрос: заодно этот кореец со всеми прочими занудами – или он сам по себе.

– А под конец тоже завопит: «Иисус любит тебя», и на том – финиш, – высказался один и нацедил в пластиковый стакан еще винца.

Это были очень респектабельные в своем роде пьянчуги. Некоторым из прилично одетых завсегдатаев парка стоило бы поучиться у них изысканности манер.

– Давай! Брюс Ли! Сделай его! – заорали, подбадривая корейца, ребята из клубившейся стайки. – Ура! Даешь Шао-линь!

Молодой человек в пиджаке приблизился к корейцу и сквозь зубы проговорил:

– Слушайте, уйдите. Вы срываете мероприятие.

– Да? – сказал кореец. И безошибочно обернулся в сторону Камилло, который вытащил откуда-то из тугих джинсов мачете. – А я думал, вы тут говорите про Иисуса.

– Это и есть мероприятие.

– Вы говорите про Иисуса. Я тоже говорю про Иисуса. Где логическое противоречие? Я – глупый кореец, я очень мало знаю.

– Не прибедняйтесь, – сказал молодой человек в пиджаке. – Что вы здесь делаете?

– Я уже ответил.

– Громче! – гаркнули из компании, что сидела дальше остальных. – Ничего не слышно! К микрофону!

Кореец гибким движением переместился к микрофону и повторил:

– Я – всего лишь глупый кореец.

Эту фразу встретили одобрительным свистом и выкриками: «Брюс! Давай!»

Кореец опять подвигал мясистыми веками, похлопал губами, раздул ноздри и продолжил:

– Я много слушал разных проповедников. Я видел лам.

– «Этот зверь зовется лама, лама дочь и лама мама», – сказала молодая мамаша, обращаясь к своему ребенку.

Кореец покачался с носка на пятку, как будто сражаясь с желанием опять встать на голову, и показал свою фотокамеру.

– Я все время делаю снимки. Как все глупые корейцы.

– Японцы! – поправили его. – Брюс! Давай!

– Я снимаю людей, деревья, животных, дома. Но на самом деле я хочу снять Бога. Мне нужна фотокарточка Бога! Мне только говорят: Бог – там, Бог – здесь, но я не вижу никакого Бога, и моя фотокамера не видит никакого Бога. Вы говорите: «Иисус посреди нас».

– Да, – важным тоном перебил молодой человек в пиджаке, – это сказано в Священном Писании. Где двое или трое собрались во имя Мое, там Я…

– Ну вот, – непочтительно встрял опять кореец, не дослушав цитату, – а где он, интересно бы знать? Можно посмотреть на моей камере! Там нет Иисуса! Значит, и посреди вас его нет! Но где же он, в таком случае?

– Послушайте, – снова попытался урезонить корейца юноша в пиджаке, – вы мешаете…

– Дешевый фигляр! – взорвалась девушка, изображавшая в спектакле «душу».

Кореец грациозно повернулся на носке и оказался лицом к лицу с нею.

– А вы разве нет? – любезно осведомился он. – Разве вы – не фигляр? Вы говорите: мы покажем вам Бога. Ну так и покажите! Где вы его прячете? Или он сам от вас спрятался?

– Глупости, – проговорила одна из задумчивых девиц, глядя в пространство. – Бог – во всем. В листве, в птицах…

– Это пантеизм, – отозвалась другая задумчивая девица, также созерцая пространство, однако другой его сектор, дабы не пересекаться с собеседницей взглядом и при случае сделать вид, что и беседы-то никакой не возникало.

– Что дурного в патеизме? – высокомерно молвила первая девица.

– Только то, что он ересь, – отозвалась вторая.

После чего обе мысленно благословили свое решение не встречаться глазами.

Камилло и девушки из числа проповедников начали сворачивать оборудование. Кореец наблюдал за тем, как из-под его носа уносят микрофон, а затем неожиданно взмахнул руками. Над парком пронесся скрежет, в воздухе разлетелись искры, похожие на фейерверк, темная громада «Стерегущего» озарилась праздничными огнями… Кореец исчез. На том месте, где он только что стоял, выгорел аккуратный кружок в траве.

– Да, это сила, – признал один из пьяниц и взялся за пластиковый стаканчик с вином, однако тотчас с проклятьем выронил его и уставился на свои пальцы возмущенно, как бы намереваясь спросить у них: какого черта они его предали?! Его, своего доброго хозяина, который каждому из них придал кривоватую татуировку: буквы К, О, Л, Я – и Н на мизинце!

Не один только КОЛЯН испытал потрясение в тот странный миг. По всем газонам волной пробежали чихание, кашель, недовольные вопли и сдавленные стоны: пиво, вино, все коктейли и даже водка «Абсолют», которая украдкой скрашивала досуг бродячего поэта, – все они превратились в воду.

– Невозможно стало отдыхать, – сказали респектабельные бомжеватые пьяницы. Они поднялись с насиженного места, бросив там и испорченное вино в пакете, и пластиковые стаканчики, слегка оплавленные после взорвавшегося корейца, и с недовольным видом побрели прочь.

Молодые проповедники, кто не был занят погрузкой оборудования, стремительно и дружно разбежались по газонам, раздавая присутствующим пригласительные листки на свои еженедельные собрания. Многие брали – из вежливости, сострадания или любопытства.