Текст книги "Исцеление для неисцелимых: Эпистолярный диалог Льва Шестова и Макса Эйтингона"

12

А. ШЕСТОВА – ЭЙТИНГОНУ*

Pen<sion> Kremer

Châtel-Guyon

17. VII. <19>24

Многоуважаемый Макс Ефимович,

получила от Леонида Николаевича 2895 fr<ancs>=150 дол<ларам>; ему было удобнее прислать в франках. Очень вас благодарю, эти деньги пригодятся Л<ьву> И<сааковичу>: в нашем пансионе он очень многого не ест, приходится совершенствовать меню.

Я нахожу, что он поправился у вас, хотя боли все продолжаются, никак нельзя от них отделаться. Он с удовольствием вспоминает, как жил у вас, это время было для него моральным отдыхом; также о блинах и варениках рассказывает с удовольствием, особенно после неудачного здешнего обеда.

Наташа завтра держит последний экзамен; говорят, что если все будет благополучно, она кончит 3 или 4-ой из 250. Этого я не придумала, потому что ее конкурентами являются молодые люди, из кот<орых> многие окончили Ecole Centrale et <sic> Polytechnique; ^[1] не даром поработала!

У меня есть от 3–5 массажей в день и все милые больные: встречают с улыбкой и провожают с благодарностью. Очень благодарю за электроды, непременно приспособлю их к моим элементам. Сердечный привет Мирре Яковлевне. Напишите, как живете, как здоровье.

Ваша А. Шестова

* Фрагмент (2-й абзац) приведен в кн. Барановой-Шестовой, I: 309

1. Высшая школа инженеров – известное в Париже учебное заведение, основанное в 1794 г.

13

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

Châtel-Guyon (Puy-de-Dôme)

Pension Kremer

4. VIII.<19>24

Дорогой Макс Ефимович!

Время бежит – уже не только июнь, а и июль прошел, и на Ваше письмо, писанное в Франценсбаде, приходится отвечать в Баварию. Письмо Ваше очень порадовало и меня, и Анну Елеазаровну. Видно, лечение и отдых пошли Вам на пользу. Нужно надеяться, что после месячного пребывания в Баварии – Вы вернетесь в Берлин совсем обновленным. Очевидно, что «отдых необходим» – это одна из тех истин, которые все знают и все забывают, пока она так или иначе о себе сама не напомнит. Хорошо, что Вы вспомнили вовремя – и приняли меры и что Мирра Яковлевна успела сделать, что нужно. Теперь остается только и на будущее время не забывать.

У нас тоже все благополучно. Здесь в Châtel’e чудесно. Мы живем почти в горах, наш дом – последний в городе, и за ним уже холмы, поля, леса, виноградники. Прогулок сколько угодно, и одна лучше другой. Я исходил здесь уже все окрестности и за месяц, который я здесь провел, по-видимому, я очень окреп. Боли стали появляться реже, стали не такими назойливыми, я заметно прибавил в весе. Чувствую себя сильнее. Устроены мы хорошо – А<нна> Е<леазаровна> в этом отношении мастерица и умеет подчинить себе даже пансионных хозяек. Все данные за то, что ближайший год будет лучшим, чем предыдущий, тем более, что мои каникулы протянутся еще целых два месяца. Но уже и сейчас я начал понемного <sic> работать. И опять потянуло меня к Плотину. По-моему, он в некотором отношении самый загадочный из всех когда-либо живших философов, по крайней мере из древних. Из новых ему можно противопоставить разве только Спинозу. И как когда-то со Спинозой, так теперь я не могу расстаться с Плотином, пока не «достранствую» до тех невидных глубин его внутренней истории, о которой в истории философии принято думать, что их не бывает. ^[1] У него, как и у Спинозы, на поверхность выплывает как раз то, что для него имело меньше всего значения, а то, что для него было τὸ τιμιώτατον, ^[2] что он больше всего ценил и искал, об этом он говорит всегда мимоходом, как бы нехотя и к соблазну всех его изучающих, т. к. это находится в противоречии с тем, чему он всегда сам «учил» в своей школе. Конечно, и у других больших философов чувствуется такое противоречие. Но у Плотина это противоречие между системой, общим построением и отдельными признаниями особенно заметно и кажется мне особенно знаменательным. Каждый раз представляется, что все больше и больше постигаешь смысл этой двойственности, и потому хочется еще и еще раз вернуться к нему и его писаниям. И ужасно досадно, что приходится, подчиняясь режиму (хотя и благодатному), отдавать плотиновским загадкам часы – а все время заботам о лечении. Но, авось, зимой будет иначе.

Послезавтра еду, через Париж, в Pontigny, где пробуду от 8-18 августа. На всякий случай сообщаю Вам свой тамошний адрес: Abbaye de Pontigny (Yonne) – адрес прямой. ^[3]

От Маркана уже больше месяца ничего не получаю. ^[4] Вероятно, книга уже вышла. ^[5] Может быть, Вы даже и получили уже экземпляр – я попросил его выслать Вам во Франценсбад. Получил уже и итальянскую корректуру – набрана первая половина Т<олстой> и Н<итше>. Нужно надеяться, что к осени появится и итальянский перевод. ^[6]

Здесь с нами вместе Яков Львович. ^[7] Он очень доволен здешним пребыванием. Вид у него хороший, и он утверждает, что чувствует себя превосходно. Даже и евреи тут нашлись, хотя не совсем те (большей частью не евреи, а еврейки) и не в таком количестве, как ему бы хотелось. В будущем году, вероятно, и в этом смысле Châtel-Guyon будет отвечать требованиям Я<кова> Л<ьвовича>, т. к. понемногу евреи поузнают и начнут ездить в достаточном количестве сюда. Он во всяком случае на будущий год сюда собирается. Живем мы с ним в одном пансионе и видимся по несколько раз в день. Он все волнуется, что ни Вы, ни Мирра Яковлевна не ответили ему на его письмо и просит меня передать Вам свой привет и попенять за молчание. Я уже ему объяснил, что когда сто дел, писать трудно. Но он, видно, любит не объяснения, а «дела» и даже не утешился тем, что ежедневно почтальон ему приносит целые горы писем.

Ф<аня> И<сааковна> и Г<ерман> Л<еопольдович> <Ловцкие>, представьте, все еще в Париже и никак не могут оттуда выбраться из-за всяких так называемых дел. Ужасно это досадно – когда они увидятся с Вами, они Вам сами объяснят, что это за дела – в письме не расскажешь.

Всего Вам доброго. Привет сердечный Мирре Яковлевне – передайте ей, что я еще до сих пор рассказываю А<нне> Е<леазаровне> про нашу жизнь в Берлине, и она очень завидует мне и жалеет, что не была со мной. Она бы тоже приписала – но ей пришлось пойти к доктору с Я<ковом> Льв<овичем> (он ведь во французском плох и один не может объясняться с врачами), и вообще целый день занята (у нее есть порядочно работы) – т<ак> ч<то> вместо письма посылает свой дружеский привет и Вам и Мирре Яковлевне. И от нас обоих – Елизавете Яковлевне и Леониду Николаевичу <Райгородским>.

Жму Вашу руку

Дружески Ваш Шестов

* Первые четыре абзаца с отдельными мелкими неточностями приведены в кн. Барановой-Шестовой, I: 310-12.

1. Намек на название своей же работы, уже появившейся к тому времени в печати – Из книги ‘Странствования по душам’ (Окно (Париж), 1923, № 1, сс. 157–204; № 2, сс. 277–311), и в дальнейшем ставшее подзаголовком книги На весах Иова.

2. τὸ τιμιώτατον – самое ценное, самое важное (греч.). Этим выражением Шестов зачастую пользовался как в письмах (см. письмо 36, от 21 сентября 1926 г.), так и в своих философских работах, см., например, в статье, упомянутой в предыд. прим.:

Платоновские «идеи» Аристотель отвергал главным образом потому, что видел в них ненужное удвоение мира. Но это ненужное для Аристотеля представлялось Платону самым нужным, самым важным и существенным, τὸ τιμιώτατον, ради которого только и он сам, и все верные его последователи и шли к философии (Окно, 1923, № 2, с. 281).

3. Эта декада была посвящена теме Le muse et la grace (Муза и благодать).

4. О Маркане см. прим. 5 к письму 7, от 11 марта 1924 г.

5. Речь идет о книге Dostojewsky und Nietzsche, см. прим. 4 к письму 4, от 16 января 1924 г.

6. Комментируя это место, Баранова-Шестова пишет:

Не удалось определить, вышла ли в то время книга по-итальянски <…>. В 1950 г. появилась книга La filosofia della Tragedia в издательстве Эдиционе Шентифике Итальяне. Имя переводчика не указано

(I: 312).

7. Имеется в виду юрист и еврейский общественный деятель Яков Львович Тейтель (1850–1939), первый еврей-судья в царской России. После эмиграции в начале 1921 г. Тейтель до 1933 г. жил в Берлине, где возглавлял Союз русских евреев в Германии (из последних работ о деятельности Тейтеля в этом качестве см.: Олег Будницкий, Александра Полян. Русско-еврейский Берлин 1920–1941. М.: Новое литературное обозрение, 2013 (по указателю)). Поздравляя Тейтеля в 1931 г. с 80-летием, Шестов писал ему (Я.Л. Тейтель: Юбилейный сборник, 1851–1931. Париж – Берлин <1931>, с. 143):

Мы – Анна Александровна <sic> и я – рассчитывали увидеть Вас лично и поздравить на банкете 24 ноября. Но, человек предполагает, а Бог располагает: оба заболели инфлюэнцией и только что начинаем оправляться, так что по вечерам нам не разрешается выходить из дому. Очень мы этим огорчены – и остается только взамен личного поздравления – ограничиться письмом. Желаем Вам от всей души прожить, как Вы сами обыкновенно говорите, до ста лет в добром здоровьи и до конца жизни продолжать с такой же энергией, как и до сих пор, Вашу деятельность, столь радостную для Вас и столь полезную для слабых, бедных и обездоленных евреев. Я уверен, что, если на банкете будут только сотни людей, приветствий и пожеланий – то на огромном пространстве, на котором ныне рассеяны евреи, найдутся десятки и сотни тысяч, которые в этот торжественный день будут воссылать к небу молитвы о даровании Вам здоровья и долгой жизни. Очень, очень жаль и мне, и жене, что не удается Вас увидеть – ведь Вы, наверное, будете так заняты в Париже, что не останется у Вас времени для нас. Остается только заочно обнять Вас и еще раз поздравить.

Париж, 21 января 1931 г.

14

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

Châtel-Guyon (Puy-de-Dôme)

Pension Kremer

1. IX. <19>24

Дорогой Макс Ефимович!

Давно уже ничего от Вас не получаю. Знаю от сестры, ^[1] что у Вас все благополучно и что к 1-му сентября Вы будете дома. Дошло до Вас мое последнее письмо (по баварскому адресу)? ^[2] Боюсь, что не дошло. Здесь, в Châtel, мы останемся до 15-го /IX, потом поедем в Виши. На адрес в Châtel пишите только в том случае, если, по расчету, письмо еще меня сможет застать. Тут с пересылкой писем дело обстоит неважно: некому заботиться об этом.

Чувствую себя не плохо. Было даже совсем хорошо, но <в> последние дни вдруг рецидив болей. Я рассчитывал сейчас, после возвращения из Pontigny, начать лечиться, но мой доктор и сам заболел – пришлось на десять дней лечение отложить. Третьего дня пошел к нему опять, и он начал меня исследовать. Относится необычайно внимательно. За 1Л суток пять раз осветил рентгеном и т. д. Пришел к заключению, что у меня застарелое воспаление и на этой почве неврит. Сегодня начну лечение. Погода стоит здесь дивная – лечиться будет хорошо – и, может быть, лечение пойдет впрок.

У А<нны> Е<леазаровны> дела не плохи – во всяком случае много лучше, чем в прошлом году. По-видимому, она угадала, что в Châtel можно иметь работу. Все вероятия, что в будущем году будет еще лучше. И, кроме того, по-видимому, и для меня Châtel во всех смыслах хорош. Таня еще на уроке, но получила уже от Luchaire предложение с 1-го октября начать у него работать. ^[3]. Наташа (я, кажется писал Вам, что она из 210 кончила десятой свою школу) еще пока отдыхает – верно, на днях приедет к нам: А<нна> Е<леазаровна> нашла здесь для нее урок. Таковы наши дела. Как видите, жаловаться нельзя. Я даже понемногу работаю – хотя писать еще не решаюсь – только читаю и обдумываю.

В Pontigny было много любопытного – но в письме этого не расскажешь. Уж подождем, когда увидеться придется.

Теперь о Гершензоне. Еще в июле я получил от Штейна ^[4] чек на 300 зап.<?> марок, которые ему передал консул. ^[5] Так что, кроме 225 д<олларов>, которые Вы мне дали при отъезде из Бер<лина> для него, у меня есть еще 25 дол<ларов>, которые я у Вас взял, и 300 марок. Деньги я ему уже отправил – с оказией, и получил от него ответ, что деньги прибыли. К сожалению, он очень боится переписываться об этом, и потому мне не совсем ясно, сколько ему уже дали. Во всяком случае, это устроится. Люди, через которых я посылаю – очень надежные. Гершензон пишет, что самое лучшее, чтобы через них пересылать. Как только он получил деньги – он поступил в санаторий. ^[6]

Как Вы провели лето? Как себя чувствуете? Что Мирра Яковлевна? Отдохнула? Поправилась? Если бы я был теперь в Париже, мог бы позвонить 01–80 Gobelin и все узнать ^[7] – а теперь придется ждать, пока письмо придет. Постарайтесь все-таки ответить так, чтобы письмо пришло не позже 14/IX, а то пока я Вам адрес Виши сообщу и пока Вы в Виши ответите – сколько времени пройдет.

Получили ли Вы экземпл<яр> немецк<ого> D<ostojewsky> und N<ietzsche> <?> ^[8] Marcan пишет, что послал Вам в Franzensbad.

Всего Вам доброго. Привет от меня и А<нны> Е<леазаровны> Вам и Мирре Яковлевне. А<нна> Е<леазаровна> приписала бы – но она сейчас пошла по отелям странствовать и когда еще вернется, а мне хочется задействовать письмо. Обнимаю.

Ваш Шестов

PS. Если Вам не трудно распорядиться в книж<ном> магазине, чтобы выслали для Наташи книжку по электротехнике, о которой мы говорили – был бы очень благодарен. Я забыл и номер и адрес магазина.

* Фрагмент от слов – «Таня еще на уроке…» до «.. когда увидеться придется» – приведен в кн. Барановой-Шестовой, I: 312.

1. Т. е. от Ф.И. Ловцкой.

2. В августе Эйтингоны находились в горном курортном баварском городке Badersee.

3. См. прим. 13 к письму 4, от 16 января 1924 г.

4. Неустановленное лицо.

5. См. прим. 7 к письму 11, от 6 июля 1924 г.

6. См. прим. 6 к письму 11, от 6 июля 1924 г.

7. Т. е. позвонить Райгородским.

8. См. прим. 4 к письму 4, от 16 января 1924 г.

15

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

Châtel-Guyon (Puy-de-Dôme)

Pension Kremer

12. IX. <19>24

Дорогой Макс Ефимович!

Наши письма, действительно, разошлись: на другой день, как я отправил Вам свое, пришло Ваше.

Большое спасибо Вам за заботы о моих американских делах. Нужно, конечно, и в этих, как и в прочих делах, терпение. Ведь и с французскими, и с немецкими изданиями долго тянулось, с итальянским все еще тянется. ^[1]

Между прочим, когда я был в Pontigny, пришло письмо от Karl Einstein’а, ^[2] в котором он мне сообщает, что он сейчас очень близок к издательству Kiepenteuer <sic> ^[3] и что он предлагает мне у этого издателя выпустить одну из своих книг. В Pontigny было несколько немцев, между ними Max Scheller ^[4] и Сurtius ^[5] (с Шеллером я, между прочим, очень сошелся, он оказалось – в этом я убедился из беседы с ним – хорошо прочел Т<олстого> и Д<остоевского> ^[6]). Я спросил его о Kiepenteuer’е. Он сказал, что это один из лучших нем<ецких> издателей. Тогда я написал Marcan’у – ссылаясь на Шеллера. Но и это не помогло – Маркан до сих пор не дал своего согласия. Т. к. мне хочется быть оптимистом, то я стараюсь думать, что это к лучшему. И, в самом деле, если только в Германии условия изменятся, все вероятия, что и Маркан будет иметь больше возможностей печатать и эту возможность использует.

Сегодня получил письмо от Гершензона. Он до сих пор жил в санатории под Москвой, теперь едет в Гаспру, под Севастополем. Говорит, что за лето окреп. Я надеюсь, что в Крыму он еще больше окрепнет и что помощь пришла вовремя к нему. Живется им очень нелегко. Все уплотняют – существование постоянно отравляется борьбой за всевозможные мелочи. Вдобавок ко всему жена его руку сломала. ^[7] Я даже не представляю себе, что с ними было бы, если бы его не поддержали.

Мирра Яковлевна может рассчитывать, что на том свете ей много грехов простят за ее хлопоты! И вообще жизнь в России трудна – а для такого человека, как Гершензон, она ужасна. А В. Иванов – уже в Берлине. ^[8] Очень жаль, что меня там нет: я бы его Вам показал – есть что посмотреть. ^[9]

А Вы все-таки, Макс Ефимович, не очень уж погружайтесь в работу и не забывайте «режима». Берите пример с меня: я все отдыхаю и лечусь, лечусь и отдыхаю. Все время почти ничего не делал – только изредка в Вашего Dilt<h>ey заглядывал и каждый раз мысленно благодарил Вас: его книги мне очень и очень полезны… ^[10]

Из Châtel’a поедем в Vichy. А<нна> Е<леазоровна> могла бы уже уехать, т. к. работа у нее окончилась, но она не хочет меня бросить и пробудет со мной здесь до конца моего лечения, то есть до 20–22/IX. В Vichy наш адрес: Villa le Rocher, Rue du Rocher, Vichy. А где будем жить этой зимой в Париже – пока не знаю. Знаю только, что до 15 октября квартира не будет готова.

Всего Вам доброго. Обнимаю Вас. Привет сердечный Мирре Яковлевне.

Ваш Шестов

P.S. Книги для Наташи еще не пришли: сегодня, завтра придут. Во всяком случае, большое Вам за них спасибо.

* Значительная часть письма – от слов «Между прочим, когда я был в Pontigny…» до «…и пробудет со мной здесь до конца моего лечения, то есть до 20–22/IX» – с мелкими неточностями приведена в кн. БарановойШестовой, I: 312–13.

1. См. прим. 6 к письму 13, от 4 августа 1924 г.

2. Карл Эйнштейн (1885–1940), немецкий писатель, историк искусства, литературный критик.

3. Речь идет о немецком издательстве Густава Кипенхоера (1880–1949), которого Шестов ошибочно называет Kiepenteuer (правильно: Kiepenheuer). В этом издательстве книги Шестова не выходили.

4. Макс Шелер (1874–1928), немецкий философ и социолог, один из основоположников философской антропологии; профессорствовал в Кельне (1919–28), затем во Франкфурте (1928).

5. Эрнст Роберт Курциус (1886–1956), немецкий филолог, переводчик, специалист по романским литературам.

6. Шестов имеет в виду переведенную на французский язык Б. Шлецером свою книгу Les révélations de la mort: Dostoïevsky – Tolstoï (Paris: Plon, 1923), составившую 1-ю часть вышедшей впоследствии книги На весах Иова (1929).

7. Жена Гершензона Мария Борисовна (урожд. Гольденвейзер; 1873–1940), сестра пианиста и композитора, музыковеда и музыкального педагога А.Б. Гольденвейзера. Происшествие, в результате которого Мария Борисовна сломала руку, описано в книге воспоминаний ее дочери:

На лестнице, когда она спускалась к парадному выходу, у нее закружилась голова, она упала и, пролетев вниз целый пролет, инстинктивно уперлась правой рукой в стену с такой силой, что сломала руку повыше кисти. Перелом оказался нехорошим, сломаны были обе кости. Руку положили в гипс и сделали это неудачно. Кость срослась неправильно, так что рука осталась искривленной, и мама ею с трудом владела до конца жизни. <. > Мама была одна дома; папа находился в санатории под Москвой, в Серебряном бору (Н.М. Гершензон-Чегодаева. Первые шаги жизненного пути (воспоминания дочери Михаила Гершензона). М.: Захаров, 2000, с. 257).

8. В августе 1924 г. Вяч. И. Иванов был командирован за границу по линии Наркомпроса и через Берлин отправился в Рим.

9. Образ Вяч. Иванова-философа представлен Шестовым в статье Вячеслав Великолепный. К характеристике русского упадничества (Русская мысль, 1916, № 10, сс. 80-110), прочитанной в виде доклада 4 ноября 1916 г. на заседании Религиозно-философского общества и впоследствии включенной в его кн. Власть ключей. О времени, когда статья создавалась (лето 1916 г.), знавшая обоих и наблюдавшая их вблизи Е. Герцык вспоминала:

Нас с сестрой особенно тешило эстетически, когда сходились Шестов и Вяч. Иванов – лукавый, тонкий эллин и глубокий своей одной думой иудей. Мы похаживали вокруг, подзадоривали их, тушили возникавший где-нибудь в другом углу спор, чтобы все слушали этих двоих. И парадоксом казалось, что изменчивый, играющий Вяч. Иванов строит твердыни догматов, а Шестов, которому в одну бы ноту славить Всевышнего, вместо этого все отрицает, подо все ведет подкоп. Впрочем, он этим на свой лад и славил (Евгения Герцык. Воспоминания. Paris: YMCA-Press, 1973, с. 111).

Параллельное портретирование Вяч. Иванова и Шестова см. в кн. Одиночество и свобода (1955) знавшего того и другого Г. Адамовича (гл. Вячеслав Иванов и Лев Шестов).

10. Вильгельм Дильтей (1833–1911), немецкий историк культуры, философ, литературовед.

16

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

Châtel-Guyon

16/IX. <19>24

Дорогой Макс Ефимович!

Получил книги для Наташи и письмо от Вашего племянника. Очень благодарю и Вас и его. Я бы ему написал, но он не сообщил своего адреса – будьте добры, когда увидите его, поблагодарите его за меня. Книги вполне подходят, и больше Наташе уже ничего не нужно.

А теперь разрешите мне несколько слов, или, лучше, просьбу – совсем другого рода. И не о себе, а о сестре, о Фане Исааковне. У нее это лето вышло очень неудачным. У нее были очень большие неприятности – как я уже Вам однажды писал. В чем дело – рассказывать в письме не стану: она сама, когда приедет в Берлин, все Вам расскажет. Но пока, из-за этой ужасной истории, ей пришлось все лето прожить в Париже, и она намучилась неслыханно. И хотя все, к счастью, окончилось благополучно, но так извелась, что ей прежде чем приступить к работе, нужно хоть четыре недели отдохнуть. Сперва она об этом и слышать не хотела, и только после долгих усилий мне и А<нне> Е<леазаровне> удалось убедить ее приехать сюда и подождать Вашего письма. Ей совестно перед Вами, и она все боится, что Вы будете ею недовольны, если она <к> Вам запоздает. ^[1] И вот я очень прошу Вас, если только Вы находите это возможным, написать ей несколько слов на тему о том, что Вы понимаете, что и ей нужно, после всего происшедшего, отдохнуть, и что Вы ей разрешаете продлить каникулы до 15 октября. Если она получит от Вас такое письмо, это ее успокоит, она полечится под надзором А<нны> Е<леазаровны> и накопит силы, которые ей нужны, чтобы зимой работать. Я очень извиняюсь пред Вами, что принужден доставить Вам новые заботы – но иного выхода нет. Чем скорей придет Ваше письмо, тем спокойнее будет лечиться и отдыхать сестре и тем скорее ей можно будет вновь приняться за прерванную работу. И если б Вы знали, из-за какого вздора ей пришлось так измучиться!

У нас все благополучно. На меня здешнее лечение действует как нельзя лучше. Надеюсь, что зимой смогу уже как следует работать.

Через пять, шесть дней мое лечение кончается, и мы переедем в Vichy, к той хозяйке, у которой мы в прошлом году жили. В Vichy переадресуйте ближайшие письма: Vichy, Villa le Rocher, rue du Rocher.

Всего Вам доброго. Обнимаю Вас. Привет от всех наших Вам и от всех наших и меня Мирре Яковлевне.

Ваш Шестов

1. О Ф.И. Ловцкой как ученице Эйтингона, работавшей под его патронажем, см. упоминание во вступительной статье.