Текст книги "Взрастить чудовище. Следствие ведёт Рязанцева"

Глава четвёртая

Непонятно, отчего понедельник считается самым тяжелым днём недели. Для людей с устоявшимся графиком первый после выходных день должен быть самым что ни на есть лёгким. Голова ясная, сил после отсыпания хоть отбавляй, ан нет, стойкое убеждение, не лишённое суеверных предрассудков, не только не настраивает должным образом на трудовые подвиги, скорее, наоборот, убивает благородный порыв на корню. А ведь всё язычники. Именно с них всё и началось. Многие обряды у этих диких людей проводились почему-то в первый день недели, а так как поклонялись они в основном тёмным силам, то можно считать, понедельнику просто не повезло, и тяжкое клеймо прилепилось навсегда абсолютно незаслуженно.

Для следственной группы понедельник, когда пропала Ольга Воронец, как будто растянулся во времени. Прошла уже неделя, а шансы обнаружить ребёнка живым терялись в безнадёжности.

– Итак, давайте обобщим. – В кабинете Махоркина собралась практически вся группа. – Предлагаю начать с главного. Волков, что там у тебя с экспертизой?

– Надо же, какая честь! Благодарю. – Изогнулся судмедэксперт в глубоком реверансе. – Докладываю, образцы крови с простыни идентичны тем, что были взяты с обивки сидений в машине. Повезло, простыня пролежала в герметично закрытом резервуаре, кровь хорошо сохранилась, это позволило легко установить – кровь женская, первой группы, резус-отрицательный.

– Надо узнать, какая группа крови у Оли Воронец. Елена Аркадьевна, свяжитесь с родителями и уточните, – Махоркин взглянул на Ревина. – Теперь ты, Олег.

– Так про простыню вы уже знаете. Больше ничего подозрительного не нашли. Живёт один, следов пребывания ребёнка не заметили. Полный порядок, всё на своих местах, чистота практически стерильная.

– Так-таки и ничего? – Махоркин пытливо смотрел на опера. – Не забывай, Олег, дьявол кроется в деталях.

– Ну инструменты там всякие, хирургические, в шкафу лежали. Так он же хирург. Наверное, у всех врачей дома инструменты есть, на всякий случай.

– Какой хирург? – встрепенулась Рязанцева.

– Как какой? Странников этот – хирург.

– Почему хирург? – Брови девушки сначала взлетели вверх, потом сдвинулись к переносице, образуя силуэт чайки. «Высшая степень озадаченности», – однажды, шутя, назвал Махоркин это выражение её лица.

– А кто? Здесь же ясно написано – врач-хирург. – Котов протянул Рязанцевой прихваченные визитки.

Лена повертела карточку и протянула Махоркину.

– Ничего не понимаю, по моим данным он преподает в институте.

– Может он совмещает. День в больнице, день в институте, – вставил Волков.

– Это тебе не стихи строчить, трупы разделывая, – оборвал его Котов.

– Что ты понимаешь, – ничуть не обидевшись на грубое замечание оперативника, парировал судмедэксперт. – Талантливый человек талантлив во всём.

– Это ты-то талантливый? – усмехнулся Котов. – Я поэт, зовуся Волков, от меня вам в бок иголкой.

– Прекратите, – сердито прикрикнул Махоркин, – или вы забыли, зачем мы здесь собрались?

– Александр Васильевич, надо допросить этого хирурга-преподавателя. Теперь у нас есть, что ему предъявить, – нетерпеливо вставила Рязанцева.

– Не совсем. – Махоркин задумался. – Давайте так. Олег, ты поедешь к нему домой и поговоришь с соседями, может кто-нибудь что-нибудь видел. Лена, вы узнаете группу крови девочки. Виктор, ты давай в институт, покажи визитку коллегам и студентам, узнай, что за этим стоит, – Махоркин взглянул на судмедэксперта. – Ну а Игорь Ильдарович напишет нам на эту тему сонет.

– Ой, как смешно, – скривился Волков, – прям Жванецкий.

– Всё, в двенадцать жду вас всех с результатами.

В указанное время следственная группа вновь собралась в кабинете Махоркина.

– Докладывайте по порядку. Лена.

– У девочки первая группа, резус – отрицательный.

– Совпадает. Что у тебя, Олег?

– Соседи ничего такого не заметили. Говорят девушки к нему часто ходили, причём разные, но он холостой, так что криминала в этом не находили. Маленькую девочку никто не видел. Отзываются о нём ни хорошо, ни плохо. Вроде не грубиян, но и дружелюбия особого ни к кому не проявлял.

– Что у тебя, Виктор?

– Характеристика от коллег вполне совпадает с той, что дают соседи – ни хорошо, ни плохо. Преподаёт с 1997 года. До этого работал врачом в районной поликлинике. Студенты, а особенно студентки на контакт идут плохо. Возможно, опасаются за успеваемость.

– Не густо, конечно, но главное, нам есть чем припереть этого странника к стенке. Волков у тебя есть что?

Долговязый мужчина, развернул кепочку козырьком назад и пафосно продекламировал:

– Скрипела калитка, как голос цыганки,

Бубнили в душе моей бесы,

Потерянной жизни мелькала изнанка,

Шекспировской трагико-пьесы.

– Это всё? – испытующе глядя на него, уточнил Махоркин.

– Не ну сами же просили сонет, там ещё два четверостишия есть.

– Оставьте их для своих поэтических вечеров. Нам не до ваших шуточек, – сердито оборвала его Рязанцева.

– Ох, ох, ох! – Волков развернул козырёк. – Могу лишь добавить – по форме и характеру пятен понятно, что во время кровотечения на простыне лежали, а на сиденье сидели.

– А время образования?

– Приблизительно сорок восемь часов назад, но это очень приблизительно.

– Ну что ж, теперь пора, – резюмировал Махоркин, – Рязанцева, вызывайте подозреваемого на допрос. Сделаем так: вы начнёте, только не торопитесь сообщать ему о группе крови. Попробуйте расположить его к беседе, не давите, надо, чтобы он расслабился и потерял бдительность. А я зайду минут через десять.

Холодный ноябрьский ветер злился, всячески пытаясь проникнуть в кабинет Рязанцевой. Ещё полгода назад он легко, прямо-таки со свистом, влетал в щели рассохшихся рам, которые заменили на стеклопакеты, и в кабинете стало жарко. Старые чугунные батареи во время ремонта было решено не трогать, а просто выкрасить в нежный персиковый цвет. Эти сезонные источники тепла прогревали помещение с той же мощью, что и раньше, только теперь все тепло герметично консервировалось внутри, не находя выхода наружу.

– Уф и жарко у вас. Как в бане, ей-богу. – Странников расстегнул ворот измятой за ночь рубашки.

Лена приоткрыла створку окна и поток холодного воздуха, обрадованный представившейся возможности, оголтело ворвался в кабинет.

– Григорий Алексеевич, мне бы хотелось узнать некоторые ваши, так, скажем, формальные данные. – Лена нарочито старалась придать голосу оттенок неуверенности. «Пусть считает меня неопытной и не слишком проницательной, тогда, возможно перестанет бояться и проговорится». – Когда и где вы родились? Что закончили? И кем работаете на данный момент? Надеюсь, на эти вопросы вы можете ответить без адвоката?

Странников пристально посмотрел на следователя.

– Да вы уж поди всё знаете, – хмыкнул мужчина, но продолжил: – родился в Москве 17 сентября 1957 года. Закончил Сеченку, сейчас работаю там же преподавателем.

Лена торопливо записала ответы в протокол.

– Тогда, как вы объясните вот это? – Она протянула визитку.

На секунду Странников замер.

– Откуда она у вас?

– Я скажу откуда, как только вы объясните несоответствие ваших данных на визитке тому, кем вы на самом деле являетесь. – Лена изо всех сил старалась придать голосу простодушие, боясь спугнуть заговорившего мужчину, но получалось не очень.

– Никакого несоответствия здесь нет. Раньше я работал хирургом, преподавать начал лет десять назад.

– Тогда почему на визитках вы не указали свою настоящую профессию? Или преподавать менее почётно, чем лечить?

– На визитках написано хирург, потому что на момент их изготовления я был хирургом. Визитки старые.

– Странно, что вы до сих пор храните их. Зачем?

– Затем, – передразнил Странников, – на память.

– Эти визитки мы нашли у вас дома, во время обыска.

При этих словах мужчина напрягся.

– И что? В чём состав преступления? – вызывающе воскликнул «утконос».

Не успела Лена ответить, дверь кабинета открылась, и на пороге показался Махоркин.

– Так может вы нам расскажите, в чём состав? – с порога предложил следователь.

– Я без адвоката ничего говорить не буду, – снова набычился Странников.

– Ну что ж, потом не говорите, что вам не дали шанс. – Махоркин подошёл к развалившемуся на стуле мужчине и, согнувшись, приблизился к его лицу. – А теперь послушай меня, хирург. При обыске твоей квартиры мы обнаружили простыню с пятнами крови. Вот. – Махоркин сунул под нос Странникову фотографию. – Такие же пятна и на переднем сидении автомобиля.

– Это у меня слабые сосуды, и кровь часто течёт из носа, – попытался выкрутиться растерявшийся мужчина.

– А вот тут ты прокололся. Плохой из тебя врач. Уж ты-то должен знать, что женская кровь отличается от мужской, и экспертиза нам это подтвердила, к тому же группа и резус образцов совпадает с кровью девочки. Так что теперь тебе не отвертеться.

Губы Странникова нервно задвигались, не издав ни звука.

– Георгий Алексеевич, в ваших же интересах всё нам рассказать. Поймите, если девочка ещё жива…

– Да что с ней будет, – выпалил Странников. – Заживёт, как на кошке. А чем она думала, когда под мужика ложилась?

Рязанцева и Махоркин в недоумении переглянулись.

– Девочка… какая она девочка… шалава. Связался на свою голову. Ещё и машину мне вымазала. – Лицо утконоса исказилось отвращением.

– Что вы такое говорите? – задохнулась в негодовании Рязанцева. Её лицо при этом покрылось красными пятнами гнева. – Урод, – еле слышно выдохнула она из себя.

Дверь кабинета приоткрылась, и на пороге показался Волков. Он так же как Махоркин подошёл к Странникову и склонился к его лицу.

– Этот что ли? – Волков разогнулся. – На утконоса похож.

Заранее срежиссированный Махоркиным приход судмедэксперта, по замыслу должен был стать последней каплей, которая добьёт упрямца.

– Вот результаты. – Волков повертел перед носом Странникова какие-то бумаги, желая подразнить его. – Десять против одного, что кровь, которую взяли на экспертизу, принадлежит Ольге Воронец.

– Всё. – Лена хлопнула ладошкой по столу. – Что-то мне расхотелось давать шанс на чистосердечное признание. Таких мерзавцев расстреливать надо.

– Э…э…э… – Подпрыгнул на стуле утконос. – Вы что на меня тут повесить хотите? Что ещё за Воронец? У меня такой студентки не было. Кровь на простыне Солохиной. Ну да, прооперировал, так она ж меня умоляла, тенью за мной ходила. А аборт без крови не бывает, да и держать её у себя уговора не было. Пусть скажет спасибо, что на машине её отвёз в общагу, других своим ходом отправлял.

Тут утконос понял, что хватил лишку и, испугано глянув на Махоркина, резко замолчал.

Глава пятая

Дом, в котором живёт счастье, внешне ничем не отличается от того, где поселилась беда, но даже случайный гость легко почувствует разницу. Лена боялась этого момента, собиралась с силами весь день, после чего ночью долго не могла уснуть. Она мысленно представляла себе картину – как войдёт, поздоровается, а дальше… дальше ничего не получалось. Прошло слишком много времени, все понимали, что девочку живой уже не найдут. Наверняка понимали это и родители, но последнюю, пусть призрачную надежду в любящем сердце никакими доводами не убить.

Так ничего и не придумав, Лена провертелась всю ночь и только в пять утра забылась беспокойным сном. В полудрёме ей рисовалась Сосновка. По улице, ведущей к дому Воронец, размахивая книжкой (той самой – про первую любовь) и улыбаясь, бежала девочка. Приблизившись к знакомой калитке, она дёрнула скрипучую дверцу, и её лицо исказилось ужасом. Будто защищаясь, девочка бросила в кого-то книжкой и закричала.

Лена вздрогнула и открыла глаза. Из кухни едва доносился голос Киркорова: «Близкие люди, слезами своими прощальными не разрушайте надежды последний причал». Красивая грустная мелодия вернула в реальность, внутри неприятно саднило. Лена всунула ноги в мягкие меховые домашние сапожки, подаренные сестрой в последний приезд, и закуталась в тёплый махровый халат.

На кухне пахло кофе. Евгения Анатольевна поставила на стол тарелку с подрумяненными гренками и улыбнулась дочери. Киркоров присел на ступеньку сцены и грустным мелодичным голосом закончил музыкальную фразу: «Можно простить, но уже не вернуть». Лена схватила пульт и переключила канал.

– Ты что это, дочка?

– Не могу, не могу я это слышать. – Лена налила кофе в маленькую белую с серебристой полосой чашку и развела молоком. – Мам, а ты в знаки веришь?

– Какие знаки? Ты о чём?

– Ну знаки, предсказывающие события.

– Приметы что ли?

– Не совсем. Вот помнишь, мне Славка Николаев, с которым я в школе ещё встречалась, подарил котят фарфоровых?

– Славу помню. А он тут при чём?

– А вот при чём. Эти котята у меня на полке стояли. Кошечка и котик. Так вот, однажды я нечаянно, когда пыль протирала, котика смахнула, он упал и разбился. Вечером того же дня мы со Славкой поссорились, как потом оказалось, навсегда. Разве это не знак мне был? Кошечка, кстати, до сих пор стоит на полке. Одна.

– Не вижу я тут никакого знака. По-моему, ты всё сама себе напридумывала. И я даже предполагаю, что ты перепутала причину и следствие. Статуэтка упала случайно, но ты сразу мысленно привязала это событие с предстоящими неприятностями и на свидание явилась с готовностью разорвать отношения. Разве не так?

Лена задумалась:

– Не знаю, может и так. А может и нет. Вот не зря же вороны летали?

– Я уже ничего не понимаю, какие вороны? – Евгения Анатольевна села напротив дочери.

– Чёрные, в тот день, когда пропала девочка. И фамилия у девочки Воронец.

– Не выдумывай. Вороны в небе, да ещё осенью – обычное дело. А фамилия – это просто совпадение. Ты сама связала два этих события. Так что нет тут никакого знака.

– А Киркоров? – В голосе Лены послышалось возмущение.

– Киркоров-то тебе чем не угодил?

– А ты строчку последнюю слышала – «Никого уже не вернуть». – Лена отодвинула кофе. – Мам, может я не ту профессию выбрала?

– Тяжело?

– Тяжело. От бессилия. От того, что исправить ничего не могу. Как мне с родителями говорить? Какие слова подобрать? И есть ли такие слова вообще?

Размокшая листва вместе со склизкой грязью прилипала к подошве и превращала изящные итальянские ботиночки в подобие утиных лап. Идти на такой платформе было неудобно. Подобрав палку, которая ещё недавно была веткой берёзы, Лена принялась отковыривать приставшую листву, стараясь всячески оттянуть момент встречи с родителями Оли Воронец. Так отвратительно она себя никогда ещё не чувствовала. Но делать нечего. Лена отбросила палку и открыла калитку. Неприятный скрежет несмазанных петель больно резанул душу.

За прошедшую неделю деревья в саду потеряли остатки былой красоты и, словно пальцами, тыкали корявыми голыми ветками в нависшее над домом небо. Только старая яблоня, словно дуэнья в окружении своих воспитанниц, снисходительно покачивала облетевшей кроной, давно уже смирившись с неизбежным. На нижней ветке, той самой, где в прошлый раз висели качели, болтались обрубки верёвок.

Девушка поднялась на веранду и постучала. Дверь открылась внезапно, не в том смысле, что Рязанцева этого не ожидала, просто никакого звука шагов этому не предшествовало. Лена вздрогнула и машинально сделала шаг назад, но опомнившись, тихо, как будто боясь нарушить внутренние безмолвие помещения, произнесла:

– Здравствуйте.

Всего за несколько дней постаревшая почти до неузнаваемости Тамара Воронец, кивнула и, не произнося ни слова, поковыляла обратно в комнату. Более красивым словом охарактеризовать эту шаркающую походку и сгорбленную спину было бы сложно даже лингвисту.

В кресле перед выключенным телевизором сидел хозяин дома Сергей Воронец. До этого Елена как-то смутно представляла себе значение фразы – «на нём лица нет». Считала это фигурой речи. Теперь она видела перед собой человека без лица. Предложи ей кто-нибудь описать внешность или составить фоторобот этого мужчины, она была бы в явном замешательстве. Красивое интеллигентное лицо осунулось настолько, что не имело чётких очертаний. Заплывшие усталые глаза, углубившиеся складки губ, мутный взгляд – некогда солидный, представительный мужчина сейчас внешне мало чем отличался от опустившегося бомжа. Горе придавило семью Воронец бетонной плитой.

– Здравствуйте, Сергей Давидович. Можно мне задать вам…

– Вы что-нибудь узнали? – перебил Воронец.

– Пока ничего. – Развела руками девушка и покраснела. Стало ужасно стыдно, как будто на неё надеялись, а она подвела. Впрочем, так и было.

– Пока? – Мужчина с трудом поднялся и подошел к окну. – Мы потеряли дочь, теперь уже ясно. Но я боюсь, что мы потеряем и сына.

– А что с ним? – Лена приблизилась к окну и стала рядом. Сзади всхлипнула Тамара Воронец.

– Я боюсь, что Андрей наложит на себя руки. Он не ходит на занятия. Домой является поздно ночью, пьяный. Мне пришлось обратиться за помощью к его друзьям, но, кажется, всё напрасно. Исчезновение Оли сломило его. Надежда только на Викторию.

– А кто эта Виктория?

– Его девушка, они должны были пожениться, после того, как Андрей окончит академию. Теперь даже не знаю, закончит ли. – Воронец отошёл от окна и вновь опустился в мягкое кресло. – Совершенно ясно, что сессию он завалит. Мне пришлось говорить с ректором. Тот вошёл в положение, но так не может долго продолжаться. Я не знаю, что мне делать. Все разрушено. Жизнь остановилась.

– Сергей Давидович, а что случилось с качелями?

– С качелями? – Воронец с недоумением посмотрел на Рязанцеву. – Ах, с качелями. Андрей обрезал. Сказал, что не может их видеть.

– А где сейчас Андрей? Я бы хотела поговорить с ним.

– Не знаю, они утром рано уехали с Викой.

– А она что, с вами живёт?

– Да. Я попросил её переехать, чтобы Андрею было легче. Ведь после… – Слово «пропажа» или «похищение» произнести вслух Воронец боялся. – Ему… нам всем… стало одиноко.

В комнате повисла пауза, которая почти звенела, и её надо было прервать.

– Мы объявили вашу дочь во всесоюзный розыск.

Воронец посмотрел на Лену непонимающим взглядом и, будто опомнившись, закивал. И в этом торопливом движении было полное отсутствие хоть какой-нибудь надежды.

Глава шестая

Густой мрак ночи, словно чёрная дыра, поглотил Сосновку. Вязкая пугающая тишина заполнила каждый закуток поселковой территории. Казалось, время остановилось. Пётр Свешников – детский писатель, весельчак и балагур любил эти сладкие мгновения перед сном. Равномерное тиканье старых, доставшихся от родителей ходиков убаюкивало. Он повернулся набок и закинул руку на мягкое тело супруги. Сон медленно одолевал сознание. Мысли, которые только что роились в голове, стали путаться, и почти придуманный сюжет новой истории начал мал-помалу исчезать. Красочная картинка будущей книги тускнела, словно кто-то медленно вращал выключатель светорегулятора.

Хлопок, прозвучавший где-то совсем рядом, вырвал сознание Петра Иваныча назад в реальность. «Показалось», – только успел подумать Свешников, как прозвучал второй хлопок. «Что это может быть?», – задался он вопросом, раздосадованный необходимостью подняться и всё выяснить. «Может быть обойдётся?» – сделал последнюю попытку отмахнуться от дурных мыслей, но оглушительный стук в дверь автоматной очередью расстрелял остатки надежды на сон.

Жена, которая ещё секунду назад мирно посапывала в подушку, подскочила в кровати и испуганно зашептала:

– Что это, Петя? Кто это?

– Откуда я знаю, – буркнул Свешников и потянулся, стараясь нащупать в темноте штаны. – Лучше свет включи.

– Что-то случилось, о боже, – запричитала перепуганная Таисия Павловна, щелкнув выключателем ночника. Разноцветное сияние кувшинки бра запомнило комнату радугой красок. В дверь продолжали отчаянно колотить. Свешников натянул штаны и поспешил в прихожую. Яркий свет лампочки резанул по глазам.

– Откройте, скорее откройте! – Отчаянный женский крик, смешивался с барабанной дробью кулачков.

Пётр Иванович дёрнул задвижку, и в прихожую вместе с потоком морозного воздуха ворвалась девушка в тонкой кружевной сорочке. Оголённые плечи прикрывали лишь спутанные русые волосы. На ногах красные тапочки-шлёпанцы с кокетливыми бантиками посередине. Девушка сделала шаг и рухнула в объятия Петра Ивановича. Мужчина неуклюже подхватил гостью и сконфужено посмотрел на подоспевшую супругу.

– Скорее, там, там. – Девушку трясло, то ли от холода, то ли от страха.

– Что? Что случилось? – Таисия Павловна взяла гостью за руку и потянула на себя, полоснув мужа недовольным взглядом. – Ну что ты в неё вцепился?

– Там, там, – повторяла девушка, указывая рукой на улицу, – они, они убили себя.

Красные маки на простыне размазались кровавым пятном вдоль спины Сергея Воронца. Голова утонула в пропитанной багровой жидкостью подушке. Руки скрещены на груди, ноги выпрямлены. Поза спящего? Точно так же лежат покойники в гробу. Рядом Тамара Воронец, голова слегка повёрнута в сторону супруга, поза естественная, как будто спит. Если бы только не красное пятно на груди в области сердца.

– Как живые, – озвучил мысли Рязанцевой заспанный судмедэксперт, натягивая перчатки.

Лена достала лист бумаги и ручку, протокол хоть немного отвлекал внимание от жуткой картины. Кровь была не только на теле жертв, она была повсюду. Красивое постельное бельё (красные маки на чёрном фоне) было, как говорила Ленина бабушка, «хоть отжимай». Деревянная спинка кровати в изголовье казалась заляпанной красной тушью. Мелкие брызги кровавым фейерверком отпечатались на бежевых обоях стены, к которой была придвинута кровать. Но самым ужасающим выглядело огромное пятно на коврике. Длинный ворс махрового материала тонул в тёмно-вишнёвой луже.

– Сколько лет работаю в милиции, но впервые вижу столько крови. – Ревин повернулся к Рязанцевой. – Ружьё это я ещё в прошлый раз приметил. Всё-таки прав Антон Павлович – если уж ружьё висит, то обязательно выстрелит. Оно ведь здесь и висело, прямо над кроватью. Никогда не понимал этой моды, оружие на стену вешать.

– «Маки, маки, красные маки, горькая память земли», – запел Волков, приподняв один конец простыни.

– Прекрати, тут их дети, – одёрнул его Котов.

Андрей Воронец, прижимая к себе перепуганную невесту, стоял почти у самого выхода.

– Давайте пройдём в гостиную, – обратилась Лена к молодому человеку и его подруге и ещё раз обвела глазами комнату. Что-то в страшной картине самоубийства (по утверждению Андрея, который первым обнаружил родителей) ей не нравилось. Что-то неправильное было в обстановке, неестественное. «Дьявол кроется в деталях», – вспомнилась фраза Махоркина. – Олег, сфотографируй мне всю комнату полностью, со всех ракурсов, постарайся охватить всё целиком и подетально, но крупным планом. Особое внимание мелочам.

– Хорошо, Елена Аркадьевна.

В сопровождении Рязанцевой Андрей Воронец и Виктория прошли в гостиную, где вчера ещё вот в этом мягком кресле сидел живой Сергей Воронец, а неподалёку от него на стуле утирающая слёзы супруга. Предвещало ли что-нибудь беду? Лене трудно было ответить на этот вопрос. Она села к столу, покрытому почти прозрачной белой кружевной скатертью. Словно впервые увидела кипенную белоснежность и витиеватость узоров ткани, а ведь вчера даже не обратила на неё внимания. «Точно так же и мысли мои чисты и запутанны», – завершились размышления горьким выводом.

Андрей усадил Вику в кресло, а сам присел на стул напротив Елены.

– Андрей, расскажите мне подробно, как всё произошло? А точнее, что вы видели и слышали?

– Мы спали, вдруг выстрел, один, потом второй. Когда мы вбежали, то увидели то же, что и вы. Мы ничего не трогали.

– Это всё? Может какие-нибудь посторонние звуки ещё были?

– Всё. Никаких звуков больше мы не слышали, только… – Андрей на мгновение задумался. – Звук падающего ружья.

– А почему вы решили, что упало ружьё? Разве оно падает с каким-то характерным звуком?

– Нет, – смешался юноша, – я потом понял, что это ружьё так упало, когда увидел его на полу. Мне сразу понятно стало, что это отец стрелял?

– С чего вдруг? – Лена с недоверием смотрела на Андрея.

– Так там же к спусковому крючку шпагат привязан, вы разве не заметили?

Лена не ответила и развернулась к девушке.

– Виктория, вы можете, что-нибудь добавить?

– Нет. – Девушка испуганно переводила взгляд то на следователя, то на друга.

– Что она может добавить? – вступился за подругу Андрей. – Мы же вместе были.

Красивые, но холодные глаза юноши напомнили Рязанцевой волшебника из старого детского фильма про чудесные спички. Ещё тогда, в детстве она удивлялась, как выразительно удалось обычному мальчику, словно маститому актёру, передать образ. «Тайна железной двери», – вспомнила Лена. Мудрая сказка, в которой школьник, случайно нашедший спички, способные исполнять любые желания, начинает с лёгкостью удовлетворять свои прихоти. Только вот лёгкость эта не сделала его счастливым.

«Что это я?», – раздумья так увлекли Лену, что она на несколько секунд отключилась от происходящего. Сказывался двухдневный недосып.

В кабинете Махоркина было сумеречно. Лампа дневного света противно подрагивала.

– Может, вырубить её? – Олег потянулся к выключателю.

– Пробовал, тогда совсем темно становится. – Махоркин щёлкнул тумблером настольной лампы-прищепки и расправил стальную ножку. Лампу ему подарила Рязанцева в тот день, когда он переселился в этот кабинет.

– Вуаси ун сетюрель. – Лена протянула лампу с зелёным абажуром.

– Кузнечик?! А почему не крокодил? Крокодил тоже зелёный, – улыбнулся Махоркин, принимая подарок из рук помощницы.

– Ну какой крокодил, Александр Васильевич?

– Не знаю, может, Гена.

– Вот вы фантазёр. При чём здесь крокодил. Лампа похожа на кузнечика, у неё ножка выгнута коленкой назад. Помните песенку: – «Сидел кузнечик маленький, коленками назад», – пропела Лена тихим сопрано.

Махоркин сделал вид, что внимательно слушает лекцию помощницы про цвет абажура, который непременно должен быть зелёным, так как не отвлекает от работы и не искажает ровное свечение…

Холодный стальной луч энергосберегающей лампочки осветил стол, отбросив длинные тени присутствующих на голубые стены кабинета.

– Будто в камере пыток. – Волков натянул кепочку до самого носа, рассчитывая, что это спасёт его от раздражающего подмаргивания потолочного светильника.

– У тебя в твоём колумбарии, конечно, гораздо комфортнее, – поддел его Котов.

– Ребят, давайте лучше о деле поговорим. Что вы думаете о произошедшем этой ночью, – попробовала перевести разговор в деловое русло Рязанцева.

– Внешне всё так, как рассказывает Андрей Воронец и его сожительница. Самоубийство.

– Невеста, – поправила Котова Лена.

– Ну невеста, какая разница. Хотя невестам до свадьбы не положено жить в доме жениха.

– Котов, ты в каком веке живёшь? – хохотнул Волков.

– А я в угоду моде свои ценности не меняю.

– Ну началось. – Махоркин хлопнул ладонью по столу, пытаясь остановить спорщиков. В кабинете воцарилась тишина. – А теперь о деле. Вот картина произошедшего, – он ткнул пальцем в стопку фото с места происшествия. Снимки, словно кадры кинохроники, лежали на столе в странной, только ему одному понятной, последовательности. – А почему вы решили, что это Сергей Воронец застрелил жену и себя заодно?

– Так всё на это указывает. Ружьё лежало на полу со стороны хозяина, верёвка привязана к спусковому крючку, – начал перечислять Ревин.

– Как-то всё гладко, вам не кажется? – Махоркин вынул несколько фотографий. – Что-то не очень мне верится в эту версию. Зачем себя убивать, да ещё и посреди ночи, когда за стенкой спит сын с невесткой.

– Это легко объяснимо с точки зрения психологии. – Волков вернул козырёк на лоб. – Вам любой психолог скажет. Родители очень тяжело переживают смерть детей. И винят себя в первую очередь. В результате – кто с ума сходит, кто вешается. Думаю, здесь такой же случай.

– Может быть, но почему никакой предсмертной записки не оставили? – раздумчиво произнёс Махоркин.

– Да кто их психов поймёт. Блин, не могу, Махоркин, вырублю я эту лампу, а то сам психом стану. – Волков щёлкнул рубильником, и в кабинете стало совсем темно.

– Да ты и без лампы псих, – тут же вставил Котов.

– Вообще-то, я могу подтвердить, что Сергей Воронец и его супруга, когда я их навещала накануне, были в ужасном состоянии. Жизнь для них и так остановилась, они оба были, как живые трупы.

– Ну что ж, остановимся пока на этой версии. Вот только девочку мы так и не нашли.