Текст книги "Моя подруга Лиля"

Она искренне видела Лилю именно такой, истасканной, с наглыми глазами – потому что ее два года назад любил Пунин. Он же был такой рефлексирующий нытик, что наверняка рассказал ей о том, какая Лиля удивительная любовница, как она физически была идеально создана для него, и, конечно, это неприятно.

Этот ли роман, другие ли, но на даче в Пушкине Лиля с Маяковским жили мирно и любовно, а с дачи втроем переехали в Водопьяный переулок. Вот наконец-то возник жилищный вопрос, такой для всех нас болезненный – и для них тоже….

До этого у Бриков и Маяковского была двенадцатиметровая комната, а из нее они переехали в квартиру в Водопьяном, в самом центре Москвы. Это была коммунальная квартира, где у них были три большие комнаты. Из двенадцатиметровой комнаты в три большие, такое внезапное улучшение жилищных условий, почему?..

В июне Брик поступил на работу – в ЧК. Правда, юрисконсультом, а не кем-то страшным вроде следователя, но в ЧК. Брик ведь уже давно не юрист, он – филолог, идеолог культуры. А в этом нешуточном учреждении его назвали юрисконсультом и вменили в обязанность, кроме непонятно каких юридических услуг, совершенно понятную вещь – наблюдать за «буржуями». Он ведь сам из «буржуев» и поэтому их нравы хорошо знает.

Как же Брик, культурный, а значит, брезгливый человек, мог? Ведь все-таки ЧК, охранка, тайная полиция – приличные люди туда не ходят. Значит, Брик был «неприличный»?

Позор вообще-то, стыд и позор!.. Был порядочный человек Осип Брик, филолог Брик, а стал кто?!

На входной двери новой квартиры Бриков и Маяковского в Водопьяном появилась записка. Кто-то – неизвестно кто это был – улучил момент и прикрепил записку кнопкой или приклеил.

«Вы думаете, здесь живет Брик, исследователь языка?

Здесь живет шпик и следователь ЧК».

Значит, все же многие из их близкого окружения понимали, что – гадость?

Якобсон вспоминал: «Работа в ЧК его очень испортила». Испортила?.. Часто пишут, как Брик рассказывал о пытках, которым он был свидетелем. Якобы был свидетелем. Ни в одних мемуарах нет ни одного конкретного документа, разговора, нигде не сказано: «Брик мне это сказал». На самом деле это «говорят, что говорят, что Брик…».

Есть только одно настоящее свидетельство Романа Якобсона: в 1922 году в Берлине Брик говорил, что он был свидетелем «довольно кровавых эпизодов» и что ЧК – это «учреждение, где человек теряет сентиментальность». Это все-таки не то же самое, что присутствовать на пытках, для этого нужно быть от природы жестоким, а Брик – был ли от природы жесток? Вряд ли. Так что, может быть, он врал. Придумывал. Хвастался мальчишкам.

Но, может быть, это для нас сейчас «поступил на работу в ЧК» означает «поступил на работу в ЧК», а для него тогда, давно, миллион лет до нашей эры, это было… как часть тусовки?.. Ну… они жили-жили на даче, и – вечерний чай, дачная веранда, комариный вечер, и вдруг кто-то из гостей приобнял Брика за плечи и предложил: «Старичок, а не хочешь ли ты…» Не убивать предложил, не пытать, не доносить, а просто – поиграть с большими ребятами. И Брик радостно согласился. Нельзя, конечно, совсем исключать определенный романтизм, да вот только Брик был последним человеком, которого можно отнести к романтикам.

Брик в разговоре с Н. Мандельштам назвал Мандельштама «чуждым элементом». Он имел в виду, что успеха не будет и вообще никакого толка не будет, если жить поперек эпохи. Нужно приспосабливаться, держаться на плаву, быть в струе, дружить с чекистами, служить в ЧК… Сам Брик никогда не был «чуждым элементом». И служба Осипа в ЧК – это не романтизм революции, не «власть защищает левое искусство». Речь шла не о такой ерунде и не о том, чтобы выжить, а о том, чтобы жить хорошо. И еще – Осип Брик любил манипулировать людьми, ситуациями, и служба в ЧК давала эту возможность.

…Брик радостно согласился: ЧК – это власть, власть – это круто. А к тому же льготы, выгоды, возможности. Но был он в ЧК недолго, его оттуда… как правильно сказать? уволили, выперли, исключили. За медлительность, неисполнительность, неповоротливость – природная лень оказалась сильнее желания присоединиться к власти, как у книжного мальчика, который восхищенно смотрит в окно на дворовых хулиганов, а потом уходит читать.

Ну а что же Лиля? В определенном кругу быть шпиком и следователем всегда было стыдно. Ей, должно быть, было неприятно прочитать такую записку, прикрепленную к их двери. Но нет, кажется, ничего.

Пастернак вспоминал, как страшно было слышать у Бриков за полночь Лилины, обращенные к гостям, слова: «Подождите, будем ужинать, как только Ося придет из ЧК». Довольно далеко ушла прежняя Лиля от того времени, когда ждала своего Осю, юриста и предпринимателя, в роскошно обставленной четырехкомнатной квартире в Чернышевском переулке, он приходил с работы, и они ужинали, музицировали, читали Ницше, Кьеркегора, Данте…

Лиля говорит не «придет с работы», а «придет из ЧК», значит, для нее важно, где он работает, она гордится, что они с Осипом при власти.

И правда, Лиля радуется, как какая-нибудь пошлая мещанка, что муж у нее – начальник.

Вот к Маяковскому в Водопьяный переулок пришла знакомая с просьбой освободить арестованного друга. Она рассказала, как это было, как Маяковский обратился к Лиле:

«– Дорогая, тут такое дело… Только Ося может помочь…

– Сейчас позову его…

Во всем ее существе была сплошная радостная готовность услужить, легкая, веселая благожелательность.

Пришлось снова рассказать свою печальную историю и повторить просьбу.

…А дама, ласково обратившись ко мне, ободряюще сказала:

– Не беспокойтесь. Муж даст распоряжение, чтобы вашего знакомого освободили».

Вообще-то в этом вся Лиля – знакомая Маяковского не думает, что Лиле не стыдно и приятно быть начальственной дамой, женой мужа-начальника, который может освободить, может арестовать. Она не думает: «Брик близок к власти, к насилию, и Лиле это нравится», не чувствует к ней брезгливости. Она думает – какая же прелестная эта Лиля.

Считается, что Лиля была безоговорочно предана власти. Ничего подобного! Лиля была безоговорочно предана самой себе, своему желанию быть с главными, победителями, хозяевами жизни. Лиля не из тех женщин, у которых есть собственная позиция. Она жила как бы «по мужчинам», «по Брику», не сама. И к власти относилась как слабая женщина к мужчине – боготворила, подчинялась, старалась понравиться, услужить. Почему? Она такая. «Просто он такой» – это спасительное определение, после которого уже ни к кому не может быть моральных претензий. Лиля такая, любит власть. Но на личную жесткость, подлость она не способна, друзей не предает, она вполне порядочная, жалостливая. И даже в роли начальственной дамы очаровательная, что вообще-то трудно и мало кому удается.

Намекают, что Брик «получил квартиру от работы». Может быть, так и было, но точно этого никто не знает, бумажки «выдать Брику три комнаты за отличное наблюдение за буржуями» не сохранилось.

В квартире в Водопьяном переулке первая комната – Лилина. Стены выкрашены голубой краской, стол с самоваром, рояль, клетка с канарейкой. Канарейка – это такой модернистский жест, отклик на модный штамп «канарейка, фикус – мещанство». За ширмой кровать, над ней табличка «На кровать никому садиться нельзя».

Из Лилиной комнаты дверь в комнату Осипа – они живут как муж и жена, в смежных комнатах. Комната Брика: диван, книжные полки, огромное количество книг – на полках, на полу.

Третья комната отдельно, через коридор – комната Маяковского. Вернее, формально комната Маяковского, а жила там домработница Аннушка. У Маяковского осталась комната в Лубянском проезде, но он был у Бриков всегда, каждый день, «иногда оставаясь на ночь».

Опять этот вопрос – как у них все происходило, когда он оставался на ночь? Лиля перебегала коридор, чтобы попасть к Маяковскому? Но там же Аннушка! А в комнате, смежной с комнатой Осипа, должно быть, неловко… А почему вообще Лиля жила в комнате, смежной с комнатой Осипа, а не Маяковского, которого она называла мужем? Домработница Аннушка сказала об их семье: «Вот пойди и разберись».

В Водопьяном переулке все мгновенно стало так же, как было в Петрограде: бесконечная череда гостей, поэтов и художников, разговоры, игра в карты, и опять все взяты в плен Лилиными жаркими глазами, ее высказываниями… Салон. Если шла особенно волнующая игра, то на входную дверь вешали табличку «Брики сегодня не принимают».

Той осенью, осенью 1920 года, отношения Лили с Маяковским были такими, о каких безлико говорят «хорошие». Они вместе занимались поденной работой – делали плакаты для Российского телеграфного агентства (РОСТА). Маяковский сочинял тексты и делал контуры рисунков, вписывая, каким цветом раскрашивать – красный, синий, зеленый, а Лиля раскрашивала. Абсолютно мирная картина – он рисует, она раскрашивает.

Этой же осенью Маяковский с Лилей приезжали в Петроград. Чуковский уговорил Маяковского приехать и выступить в Петроградском Доме искусств на Мойке. Там Маяковский с Лилей и остановились.

Чуковский: «Прибыл он с женой Брика, Лили Юрьевной, которая держится с ним чудесно, дружески, весело и непутанно. Видно, что связаны они крепко – и сколько уже лет: с 1915 года. Никогда не мог подумать, чтобы такой человек, как Маяковский, мог столько лет остаться в браке с одною».

Маяковского пришла послушать толпа людей. Перед тем как читать «Облако в штанах», Маяковский сказал: «Посвящается Лиле Юрьевне Брик» и поклонился Лиле. Лиля сидела в первом ряду, вокруг нее были Мандельштам, Гумилев, Пунин. Маяковский видит Лилю рядом с любовником и делает вид, что все замечательно, все хорошо, совсем как настоящий муж. Который столько лет остается «в браке с одною», с «женой Брика».

Лиля: «Я была Володиной женой, изменяла ему так же, как он изменял мне, тут мы с ним в расчете».

На вопрос, заданный Лиле много позже, – знал ли Маяковский о ее романах, она сказала: «Всегда». А на вопрос, как же он реагировал, ответила: «Молчал». Боялся ее, молчал. Сверкал глазами – молчал, мрачнел – молчал, убегал – молчал, плакал – молчал.

Чуковский сказал Лиле, что Маяковский изменился, теперь он «уверен в себе», а Лиля ответила: «Нет, напротив, он каждую минуту сомневается в себе». В творчестве он не уверен в себе, потому что он поэт, а в Лиле не уверен, потому что – романы. Знал, но молчал… От этого молчания можно же с ума сойти!

Любовь мужчины измеряется очень просто – тем, сколько он на вас истратил. Так писала Н. Мандельштам. Истратил не обязательно денег, хотя она имела в виду именно деньги, можно и чувства, – душевный капитал тоже можно истратить и измерить. Маяковский столько уже на Лилю истратил чувств, что – куда ему от нее.

Но что такое любовь? Если это «если ты умрешь, то и я умру», то такой, идеальной, любовью она любила Брика. Так и хочется сказать, а Маяковского она вообще «не любила». Футуризм ей опротивел, и сам Маяковский ее раздражал, и спать ей хотелось с другими… Но она же была с ним, значит, чем-то он был выделен ею из мироздания. Она тоже тратила на него душевный капитал.

Плохая любовь, неправильная? Давайте проанализируем нашу. Наша – такая же, не идеальная. Чем-то нам этот человек хорош, чем-то годится. А так, чтобы «если ты умрешь, то и я умру», не всем выходит. Поэтому что уж Лилю все время ругать – мало любила, неправильно любила… Как хотела, так и любила.

Глава 8
А как она хотела?

В 1921 году Лиля три с половиной месяца провела в Риге. Сохранились все или почти все письма той поры. Это любовные письма, в том смысле, что это письма женщины, которая дорожит отношениями, – значит, любит?..

«Любимый мой Щеник! Не плачь из-за меня! Я тебя ужасно крепко и навсегда люблю! Приеду непременно! Приехала бы сейчас, если бы не было стыдно. Жди меня!

Не изменяй!!!

Я ужасно боюсь этого. Я верна тебе абсолютно!

Знакомых у меня теперь много. Есть даже поклонники, но мне никто, нисколько не нравится. Все они по сравнению с тобой – дураки и уроды! Вообще ты мой любимый Щен, чего уж там! Каждый вечер целую твой переносик! Не пью совершенно! Не хочется. Словом – ты был бы мною доволен.

Я очень отдохнула нервами. Приеду добрая».

Лиля уехала в Ригу в октябре. Должно быть, ей очень хотелось пожить за границей. «Душой я коммунистка, но телом – чрезвычайно буржуазна», – сказала Лиля своей приятельнице Рите Райт.

Рита – единственная в то время женщина рядом с Лилей… Нет, все-таки Рита была не приятельница и уж вовсе не подруга, подруг у Лили не было, Рита – обожательница.

Рита была студентка, «некрасивая как обезьянка», но умная и с обаянием. Кроме обаяния, у нее был талант, – потом, когда Рита выросла большая, она стала известной переводчицей, перевела «Над пропастью во ржи».

Рита считала Маяковского гениальным, заочно благоговела перед ним, и то, с чем она столкнулась в его странной семье, ее поразило – разве можно так обращаться с гениальным поэтом?

Когда Рита впервые пришла к Брикам, она увидела «очень красивую миниатюрную женщину», которая «бранит, вернее, не бранит, а упрекает огромного лохматого парня с большими карими глазами, который говорил ей, как нашкодивший маленький мальчик: „Ну, Лили, пожалуйста, не сердись, пожалуйста…“ Это настолько не было похоже на то, каким я представляла себе Маяковского, что я, выкатив глаза, остолбенела».

Рита была из культурной и обеспеченной семьи, ее с детства учили языкам. Лиля сказала про Риту: «Мы вышли из одной детской». В общем, Рита как-то пришлась к дому. Она стала часто бывать у Бриков, а потом и вовсе стала своей, жила с ними на даче в Пушкине как член семьи.

Рита, конечно, была счастлива: она еще совсем девочка, совсем никто, и в таком доме, в семье Маяковского, ей разрешают быть со всеми на равных! В благодарность она должна всех обожать и всем, затаив дыхание, смотреть в рот. И еще ей положено влюбиться в кого-то – ну, в Маяковского, конечно! Но Рита влюбилась не в Маяковского, и даже не в Брика, Рита влюбилась в Лилю. Не потому, что она сразу же поняла расстановку сил в семье и ближе дружить захотела с Лилей.

Рита Райт: «Чтобы лучше понять Лилю, просто необходимо было ее полюбить… Она всегда была только собой и никогда не притворялась. Хотя порой мне хотелось бы, чтобы она поменьше демонстрировала свое плохое настроение».

Отношения у Лили с Ритой, временно ставшей четвертой в их семье, были точно такими, как у Лили с ее мужчинами. Рита была Лилей очарована, восхищалась ею, Лиля ее манила, притягивала страстно, в их отношениях все время чувствовалась туго натянутая струна. Это не была лесбийская любовь, но это было сильное чувство, а во всяком сильном чувстве есть эротическое притяжение.

В общем, Рита была в Лилю влюблена, а Лиля ей себя немножко дарила. При этом Рите от Лили доставалось, Лиля явно с ней не стеснялась. Но Рита Лилю обожала, преклонялась перед ней и считала самой красивой женщиной в мире, а себя – самой счастливой женщиной в мире, потому что Лиля с ней дружила. Рита помогала Лиле принимать ванну (ванна была в то время большой редкостью) и любовалась Лилей. Тогда Лиля ей и сказала, что она «телом – чрезвычайно буржуазна».

«Буржуазная телом» Лиля так давно не была за границей – восемь лет, а четыре последних года она вообще жила в Советской России, голодала, жгла карнизы, ходила пешком в туалет через всю Москву, ютилась в коммуналке с табличкой над кроватью «На кровать никому садиться нельзя», – конечно, Лиля ужасно хотела в Ригу.

В Риге у Лили было дело: она собиралась повидать мать и Эльзу. Мать жила в Лондоне, а Эльза могла бы к ней приехать. Получить английскую визу в Москве было невозможно, поэтому Лиля и пыталась получить визу через Ригу. Не исключено, правда, что она хотела не столько повидать мать, сколько эмигрировать, остаться в Лондоне, – пишет же она Маяковскому: «Не забуду тебя – вернусь обязательно». Если обещает вернуться, значит, он знал, что она может и не вернуться.

Но было и еще одно обстоятельство: в Риге проживало много русских, и Лиля хотела найти издателя для Маяковского. У него в то время были проблемы с публикацией стихов в Москве и Петрограде, и Лиля очень старалась ему помочь, договаривалась с издателями, – она была не бессмысленная муза, а муза – помощник в делах. И что, разве это не любовь?..

Перед отъездом в Ригу она подарила своей обожательнице Рите Райт записную книжку. Рита оставалась со «звериками» на даче и должна была записывать за Маяковским каждое слово. Лиля объяснила, что Маяковский – гений и каждое его слово должно сохраниться для потомков, поэтому Рита должна все записывать – абсолютно каждое слово. Рита не спросила ее, почему же она сама никогда ничего не записывает, и не спросила, почему Лиля откровенно, не стесняясь, приказала ей шпионить. Но Маяковский не выдавал секретов, говорил о простых бытовых вещах, обычных, и сначала Рита честно записывала что-то вроде «давайте пить чай» или «хочу варенья», а потом бросила. Лиля совершенно не стеснялась Риту – подумаешь, Рита. Она хотела все про Маяковского знать. И что, разве это не любовь?..

Письма Лили Маяковскому очень нежные.

«Напиши честно, тебе не легче живется иногда без меня? Никто не мучает? Не капризничает? Не треплет твои и без того трепатые нервочки?

Люблю тебя, Щенит! Ты мой? Тебе больше никто не нужен?

Я совсем твоя, родной мой детик!»

Письма нежные, но точно такие же нежности Лиля пишет обоим «зверикам»:

«…Любите! Не забывайте! Не изменяйте! Пишите обо всем! Ужасно ваша до смерти Киса-Лиля. Целую все лапики, чес, переносик, кустик, шарики.

Целую! Милые! любимые! родные! светики! солнышки! котятики! щенятики! Любите меня! Не изменяйте! А то я вам все лапки оборву!!»

В каждом письме к Маяковскому настойчиво звучит «не изменяй!». В каждом письме Лиля как будто столбит свое, нервно утверждает: «Ты мой? Я твоя! А ты мой? Я – твоя».

Есть версия, что Лиля в Риге выполняла какое-то задание ЧК. И чекисты, прочитав письма, должны были знать: Лиля любит Маяковского, у Лили в Риге никого нет. Но даже если все, связанное с Лилиной службой в ЧК – догадки, намеки, соображения, обрывки невнятных документов – правда, это довольно странно – специально нежничать с Маяковским перед ЧК. Наверное, это все же была не игра, не кокетство, а настоящее опасение: не забудет ли, не изменит ли, не отойдет ли от нее… Лиля беспокоилась, не хотела Маяковского потерять, а вовсе не сложно маскировалась перед ЧК.

Когда обнаруживаются какие-то реальные прегрешения Маяковского, Лиля пишет уже совсем не так ребячливо. Маяковского заметили в «нежных позах» с общей знакомой. Лиля так настойчиво проповедует свободу и независимость в сексуальных отношениях, и вдруг – настоящая подозрительность, невыдуманная ревность!

«…Ты влюблен в младшую Гинзбург, как ты пристаешь к ней, как ходишь и ездишь с ней в нежных позах по улицам. Ты знаешь, как я к этому отношусь.

Через две недели я буду в Москве и сделаю по отношению к тебе вид, что я ни о чем не знаю. Но требую: чтобы все, что мне может не понравиться, было абсолютно ликвидировано. Чтобы не было ни единого телефонного звонка и т. п. Если все это не будет исполнено до самой мелкой мелочи – мне придется расстаться с тобой, что мне совсем не хочется, оттого что я тебя люблю. Хорошо же ты выполняешь условия: „не напиваться“ и „ждать“. Я до сих пор выполняла и то и другое. Дальше – видно будет».

Кокетливое «не изменяй!» меняется на тон ротного командира, на подробную ультимативную инструкцию Маяковскому, Лиля просто отдает приказ – что он должен и что будет, если он не выполнит указаний, в общем, что ему делать, чтобы не оборвали лапы. Даже читать страшновато, а каково быть на месте ее подчиненного – вдруг что-то забудешь выполнить или перепутаешь?!

Какой из ласковой ребячливой кисы выглянул дикий когтистый зверь! Выглянул и написал такое грамотное письмо, и смысловые слова выделил – по этому письму можно учиться вести деловую переписку. Сначала жесткое требование. Затем четко сформулированы последствия непослушания. В конце угроза.

И подтекст совершенно ясен: я главная, я тебе нужна больше, чем ты мне; если что-то не по мне, я тебя брошу и глазом не моргну.

Маяковский поспешно оправдывается – все его «нежные позы» «не выходят из переделов балдежа» …Боится. И правильно боится – кому же хочется остаться без лап.

Лиля пишет, что все ее поклонники «дураки и уроды». Все вокруг дураки и уроды, но вообще-то Лиля Маяковскому, как всегда, не верна.

Чуковский в дневнике: «Любопытную историю рассказал Кольцов. Когда он ездил в 1922 году в Ригу, Маяковский и Брик дали ему поручения к Лили, которая там жила. А у Кольцова в Риге было спешное дело: нужно было повидать некоего, скажем, Бриммера… Пошел Кольцов к Бриммеру и, к своему удовольствию, застал у него Лили Брик… Сижу час, сижу два – она не уходит. Вечер. Она садится к Бриммеру ближе, он обнимает ее – и только тогда я понял, что она его жена. Она передала какие-то посылки Володе (Маяковскому) и Осе (Брику), и, когда я вернулся в Россию, они оба с интересом и участием спрашивали, каков он – их новый товарищ… Когда потом он заболел чахоткой, она заставила Осю и Володю собрать для него деньги, чтобы он мог поехать лечиться.

– Может быть, это и есть зародыш будущих брачных отношений, – сказал Кольцов. – Кооператив любовников.

– Но для этого нужна такая умная женщин, как Лиля, – сказал Тихонов».

За сплетнями они не заметили главного: что Лиля заставила Маяковского и Брика оказать помощь этому ее рижскому любовнику…

Дальше они еще немного обсуждают Лилю, «у которой, оказывается, целый табун любовников, и все они в самых нежных отношениях между собой, таков устав их кооператива: любя Лили, они обязаны любить и друг друга».

В этом мужском разговоре звучит самодовольное превосходство, каждый думает, «как могут Брик и Маяковский позволить это Лиле, как вообще мужчина может допустить, чтобы его женщина так себя вела… я бы никогда не попал в такую ситуацию». Но если у Лили «целый табун любовников», значит, это не Брик и Маяковский были особенно подходящими для отношений втроем, а этот «целый табун» – тоже? Так, может быть, лучше любить втроем такую замечательную Лилю, чем одному любить ничем не примечательную женщину?..

Некоторые из рижских писем написаны только Брику:

«Сволочной котенок! Опять ты не пишешь! Как тебе без меня живется? Мне без тебя очень плохо! Совсем у-у-у! пришел. Во всей Риге котятиков нету! Щенков много, а кисов нет! Беда!»

Тот же тон, та же манера, можно подумать, она их не различает, Брика и Маяковского. Кто же у нее любимый, а кто вранье и кривлянье? Считается, что без физической любви отношения высыхают, как ручей… А у Бриков не высохли. Если, конечно, физической любви действительно не было. В конце письма Осипу Лиля целует его «хвостик» – это дружеский поцелуй или с сексуальным подтекстом? Этого нам никогда не понять. Но подпись понятная – «твоя жена».

Из Риги Лиля посылала своим «зверикам» посылки: селедку, овсяную кашу, чай, кофе, сахар, шоколад, муку, сало. И одежду, и вещи: подтяжки для носков, чтобы у «звериков» носки не свисали, ткани, чтобы «зверики» сшили себе костюмы, бритвы, резиновые чашки – это чтобы Маяковский пил в общественных местах, не боясь заразиться. И что же, разве это не любовь?..

Лиля руководила даже в письмах, подробно писала, как что готовить, как смешивать продукты. Вела себя с ними как хороший менеджер или как капитан судна – капитан в командировке. Она вообще совершенно не презирала быт – «ах, я такая возвышенная, мне не до селедки и подтяжек». У Лили была полная власть, но она и простой, бытовой властью не пренебрегала – через обыденные домашние вещи как будто еще раз соединялась со своими «мальчиками». Жестко регламентировала домашнюю жизнь: за стол садились в строго определенное время, одевались так, как она считала нужным, и ослушаться ее было невозможно. «Зверики» у нее по струнке ходили.

Лиля скучала по «зверикам», а Брик с Маяковским скучали по Кисе.

Маяковский: «…Каждое утро прихожу к Осе и говорю: „Скушно, брат Кис, без лиски“, и Оська говорит: „Скушно, брат щен, без Кисы“».

Конечно, у них просто была такая манера выражаться, и все эти нежности – милое семейное преувеличение. Но им действительно без нее было плохо, как бывает непривычно и неуютно без строгой няни, которая то ругает, то выдает варенье. Если Лиля в письмах так командовала мальчиками, как же она командовала ими, когда была дома?… Они очень по Лиле скучали. Хорошо, когда есть кто-то, кто тобой командует, заботится о тебе, знает, когда ругать, а когда варенье.

Лиля вернулась из Риги в Москву довольно позорно – без визы. И с изданием Маяковского в Латвии ничего не вышло. Вскоре она опять уехала в Ригу, на этот раз получила визу, но в Лондон к матери не поехала, вернулась в Москву, на дачу в Пушкино, и опять – лето, карты, гости, так много гостей, что Аннушка носилась с самоваром, как гном в мультфильме, и Маяковский часто не знал, кто все эти люди, пьющие чай в его с Бриками доме.

Маяковский дружил с гостями, играл в карты, пил чай на веранде и писал стихи. К этому Лиля и Осип относились очень трепетно, как будто в семье прижимают палец к губам: «Тише, папа работает».

В письме из Риги Лиля попросила Маяковского: «Напиши для меня стихи». А когда она вернулась в Москву – вот они, стихи.

Маяковский написал для нее поэму «Люблю», и в этой поэме впервые нет никаких цепей, жалоб, мыслей о самоубийстве, он просто мальчик, а она просто девочка: «Пришла, деловито за рыком, за ростом, взглянув, разглядела просто мальчика. Взяла, отобрала сердце и просто пошла играть – как девочка мячиком». Вообще-то – гениально, и не нужно никаких рассуждений о том, какая у них была любовь. Девочка в короткой юбочке, заносчивая, гордая, исподтишка посматривает на мальчика и, если он заметит, вскидывает острое плечико – не очень-то и хотелось! А глаза говорят – очень хотелось. Мальчик краснеет и стесняется, и вдруг решительно подходит и дергает за косичку.

Это единственная поэма Маяковского о любви, где все светло и трогательно, и написал он ее не в начале любви, не в разгар чувств, а когда они с Лилей были в разлуке. Когда они были вместе, все было мучительно, и он всегда страдал, всегда «крики в строчки выгранивал», писал про цепи, на которых нацарапано имя Лилино. Печально, обидно, горько – что он чувствовал себя любимым только в письмах. Но Лиля как хотела, так и любила, и что же, все эти щеники, детики, лапы оборву, подтяжки, селедки, резиновые чашки, разве это не любовь?..

ЧЕЛОВЕК, 13 ЛЕТ

Любовь – это когда можешь умереть за него.

Любовь – это когда если он умрет, то и ты умрешь.

Любовь – это когда главное, чтобы он был счастлив.

А все остальное – это не любовь. И нечего притворяться и говорить, что это «тоже любовь», «такая любовь», «каждый любит по-своему». По-своему можно любить мороженое. А любовь – это когда…

Нет. Нельзя говорить «любовь – это когда» – это неграмотно.

Да, моя дорогая Я в тринадцать лет. Ты совершенно права. Нельзя говорить «любовь – это когда…». Лучше говорить «это – тоже любовь…», «ну, это такая любовь…», «каждый любит по-своему…».