Текст книги "Наивны наши тайны"

– Дождь идет, – первые слова, произнесенные Катей за весь вечер, случайно прозвучали при общем молчании, и она смутилась, словно сказала глупость, и заправила волосы за мгновенно покрасневшие уши. Мариша посмотрела на нее с насмешливой жалостью: она не была недоброй или заносчивой, просто покрасневшие уши сейчас не в моде.

Аврора отреагировала моментально, словно на животе у нее была кнопочка:

 
– Но правда в том, что если дождь идет,
нисходит ночь, потом заря бледнеет…
 

– Ах, – оживилась Таня, – я с детства пропадаю на дорогах поэзии, я просто вся цвету стихами…

 
…подумать вдруг, что если гибнет дом,
вернее – если человек сгорает,
и все уже пропало: грезы, сны…
 

Кирилл резко поднялся и, не сказав ни слова, направился к лестнице, ведущей наверх, в кабинет. Может быть, он не любил стихи?

Никто не удивился. Все привыкли к тому, что иногда только что милый улыбчивый Кирилл внезапно, без видимой причины, менялся в лице, и тогда – хорошо, если успевал уйти, побыть один, а бывало, словно что-то в нем взрывалось, всегда одинаково, злобно, беспомощно и страшновато.

Аврора тоже не удивилась, но не потому, что знала за Кириллом эту его манеру внезапно уходить из-за стола, – она просто ничего не заметила.

– Сегодня ночью у меня в квартире тоже шел дождь, – сказала она. – Представьте, я сплю, и вдруг сверху дождь. Сначала я накрылась всеми одеялами, потом всеми газетами, а потом газеты тоже протекли, и я промокла… А утром смотрю – окно открыто. Вот какой сильный дождь шел у меня в квартире. Чистый Хармс.

– Что?! – бессильно выдохнул Б. А. – Ты же простудилась… тебе срочно нужно принять аспирин и микстуру от кашля…

– Не паникуй, – довольная Аврора оглянулась, чтобы проверить, все ли заметили, как он за нее испугался, но оказалось, замечать было некому, они с Б. А. остались одни.

Гости разбрелись по дому – посидеть на веранде, посмотреть, как делается шашлык, поглядеть на горящие поленья в камине. Аврора уселась у камина и оцепенела – огонь всегда действовал на нее, как на домашнюю собаку, в которой вдруг просыпаются первобытные инстинкты.

Зазвонил телефон. Лариса вошла в комнату, где оставались только Аврора с Б. А., поискала глазами трубку и, не обнаружив ее, включила громкую связь.

– Не спишь? Вчера моя приятельница была в твоем ресторане, – раздался женский голос. – Учти, по-дружески тебе говорю: она сказала, волован из грибов был несвежий.

– Да?.. – растерянно проронила Лариса, хотя было очевидно, что, конечно же, да. – А дизайн? Дизайн ей понравился?

– А разве в твоем ресторане есть дизайн? – невинно удивился женский голос. – Кстати, у тебя никого нет в Эрмитаже? Хочу отдать ребенка в кружок, а там большой конкурс…

– Сучка! – выплюнула Лариса, впрочем, вполне беззлобно, усевшись напротив Авроры после окончания разговора. – Это жена владельца сети магазинов «Полет»… Ну, знаете, те, что на каждом шагу… Думает, если у нее столько денег, то ей все позволено… У меня к вам просьба. Вы же один, то есть одна из лучших экскурсоводов в Русском музее… Не могли бы вы мне помочь?..

– О чем разговор, милочка, для меня это сущие пустяки, – приветливо улыбнулась Аврора. – Пусть ваша знакомая придет к директору. Только будет лучше, если она не скажет, что она от меня, вообще не упоминает моё имя. У меня с директором конфликт. Кстати, виноват он…

А в это время кое-кто незаметно улизнул, поднялся по маленькой боковой лестнице на самый верх, в самую дальнюю комнату под крышей, долго пристраивал себя на угловом кожаном диване, удивляясь его скользкой неуютной бессмысленности, и, сказав себе: «Я только на минуточку», задремал. Этот кое-кто был, конечно, Б. А. Он чувствовал себя совершенно разбитым и опустошенным. Какая нелепая идея это публичное примирение! Как будто можно у всех на глазах за несколько минут исправить то, на что ушла вся жизнь… или часов, или дней…

Кабинет Кирилла выглядел, как тысячи других кабинетов – черный кожаный диван, книжные полки, огромный письменный стол. Единственным отличием было то, что в этом кабинете личность хозяина не была видна ни в одной детали.

В кабинете мужчины всегда каким-то образом проявляется личность хозяйки дома, и по степени внедрения в сугубо частное мужское пространство можно судить об отношениях между супругами. Невзначай подсунутые в кабинет игрушки, фотографии, сувениры на память о совместной поездке – любая мелочь годится, чтобы супруг никогда не оставался тут без нее.

Небрежно брошенные на диване подушки (если бы они там были) могли бы, к примеру, поведать нам о Ларисиной манере забежать посреди дня, усесться поудобнее, зарывшись в подушки, и поболтать, а может быть, даже и прилечь на диван. Но на черном кожаном диване никто не сидел, а уж тем более не лежал со дня покупки.

О самом Кирилле Ракитине могли бы рассказать какие-нибудь предметы – к примеру, удочка, неожиданная отвертка посреди канцелярских принадлежностей, ножик или, скажем, фляжка, любая мужская штучка, хотя бы кляссер с марками, – но нет. Единственно личным была заставка на мониторе – старый дом в соснах.

На столе стояла фотография в старой, изъеденной жучками рамке – прелестное женское лицо, большеглазое, легкие кудри подняты со лба, узкие губы подправлены помадой в модный бантик. Очаровательное лицо, чуть старомодное, словно со старинного медальона, хотя на самом деле – всего лишь недалекие 50-е годы.

Рядом была еще одна фотография: то же лицо, неприятно тронутое временем, – но эта неприятность, казалось, заключалась не в поплывшем овале, морщинах и прочем, а скорее в контрасте с нежным очарованием соседнего изображения. Странное это было лицо: жесткий взгляд, нелюбимые заброшенные губы… опустевшее лицо, как дом, который оставили жильцы.

В остальном зеленая поверхность огромного письменного стола была совершенно пустой, словно стол стоял не в писательском кабинете, а в доме, где хозяева считают кабинет и письменный стол обязательным атрибутом приличной обстановки, не более.

Но если кабинет ничего не говорил о Кирилле Ракитине, то, может быть, он все же не так ревностно оберегал писателя Кира Крутого?

На открытых полках блестели корешками энциклопедии. Кирилл использовал их для сверки своих фантазий с реальностью – чтобы случайно не повторить реальность. На письменном столе царила нерабочая чистота: монитор, стаканчик с веером идеально отточенных карандашей, бокал на подносе. И все, словно никто никогда не присаживался к компьютеру и словно с этого стола, как с конвейера, не сошло множество книг.

Кир Крутой выходил огромными тиражами, и его читательская аудитория была достаточно разнообразной. Его поклонники воображали своего любимого писателя человеком, с трудом отрывавшим затуманенный взор от беспорядочного вороха бумаг и собственных мыслей, похожим на Эйнштейна на той знаменитой фотографии, где он шизофренически высовывает язык. Они удивились бы, увидев, что обожаемый ими фантастический мир, так густо населенный персонажами, рождается посреди такой внешней пустоты. Поклонники не могли заглянуть в его шкаф, но если бы случайно взглянули, то удивились бы еще больше. В шкафу не просто царил порядок – это расхожее выражение не могло передать геометрической точности, в которой находилась его одежда. Лариса всегда покупала своему знаменитому мужу партии одинаковых футболок, трусов и носков, специально для того, чтобы при складывании в стопки швы совпадали у них с точностью до миллиметра.

Выходящие из-под пера Кира Крутого затейливые фантазии странным образом не сочетались с таким педантичным обустройством Кирилла Ракитина во внешнем мире. Но ведь и с его удивительной способностью ориентироваться в практических, материальных делах они тоже не сочетались.

А, собственно, почему читатели Кира Крутого должны были представлять себе его именно так, а не иначе, и вообще – почему он, со своими футболками и носками, сложенными швом к шву, кажется нам странным?

Сам Кирилл явственно представлял свой внутренний мир в виде картинки. На картинке – прекрасный сад, огороженный высокой решеткой. Красивой и очень высокой. С острыми пиками. В саду цвели цветы, тоже прекрасные. И Кирилл позволял читательской массе прогуливаться по прекрасному саду его души, кроме некоторых, конечно, уголков. Но читательская масса безлика, абстрактна, а вообще-то сад его души находился под надежной охраной решетки с острыми пиками.

Итак, Кирилл Ракитин, один из самых удачливых российских литераторов, разглядывал из окна кабинета свою собственность – тридцать соток земли от дома до высокого кирпичного забора.

Обычно Кирилл, в зависимости от цели, воспринимал мир то картинкой с расплывчивым сюжетом, то требующей строгого анализа схемой. И думал он, как правило, о нескольких вещах одновременно. Его мыслительная деятельность была похожа на плиту, где на каждой конфорке что-то варится, шкворчит, выкипает.

А сейчас, когда ему было так паршиво, ему нужно было свести все картинки в одну схему, проанализировать ее и получить результат. И результат должен получиться таким, каким… какой результат ему нужен?

«Зачем мне нужно было в Комарово?» – подумал он и чуть подхалимским голосом ответил сам себе вслух:

– Да так, ничего особенного… сосны…

Затем он произнес убеждающим голосом:

– Я, Кирилл Ракитин, – счастливый человек. Или уж, во всяком случае, такой, как все.

Но эти слова до конца не убедили его, к тому же он не был таким, как все. Ему полагалось намного больше счастья, чем всем остальным, и Кирилл принялся про себя перечислять свои счастья и счастьица.

С точки зрения среднего человека – что нужно для счастья?

Так, первое. Работа. У каждого человека должна быть работа, лучше нелюбимая.

А у него есть любимая работа (ну не скажешь же про самого себя «мое творчество»). С его дурацким, никому не нужным образованием (тьфу!) он стал обеспеченным человеком в те годы, когда многие только ныли и, не желая расстаться со своим культурным прошлым, удивлялись, почему культура нынче недорогого стоит. Все у него было – случалось, что сидел, обхватив голову руками, стонал, и казалось, что жизнь обложила со всех сторон, не вырваться. И ничего, все ништяк… Бедным быть ужасно, он это помнит. Спасибо, покушали. Бедные несчастливы по определению, а он бедным уже никогда не будет. Особенно теперь. Правда, пришлось пойти на некоторые уступки, но они были необходимы.

Теперь он узнал, что такое настоящие деньги.

…Зачем, ну зачем все-таки ему сегодня нужно было в Комарово?!.

…Зачем ему сегодня нужно было в Комарово? А может, ну его, фиг ли думать? Большинство людей не хочет думать, живут как звери… ну и флаг им в руки… А у него как раз полно времени заняться собой, своей душой. Вот, например, прямо сейчас.

* * *

Ну ладно, поехали дальше. Значит, с точки зрения среднего человека…

…Жена. Наличие жены само по себе, конечно, не то чтобы такая уж редкая в жизни удача, но Лариса – правильная жена. У нее свой бизнес – она занята, раз, и не пристает, два. Ее ровно столько, сколько требуется (она, кстати, и ест ровно столько, сколько требуется, не достает всех окружающих своими диетами). Ей так мало нужно для счастья: появилась ее фотография в «Кошке ру» – и она сияет. Она хорошая, даже профессиональная хозяйка… и вообще. Нормально.

Дети. У человека должны быть дети. И у него есть «очаровательная дочь» – так Маришу недавно назвали в редакции журнала, где поместили Ларисину фотографию. Дочь учится в каком-то левом театральном и катастрофически бездарна. Мариша пошла в мать, и мечта у нее такая же куцая – увидеть в глянцевом журнале свои фотографии, сделанные то на модной вечеринке, то на открытии нового элитного клуба. Мариша хорошенькая. Дочь делает честь Ларисе, и именно такого рода честь особенно важна Ларисе при ее страсти к публичной жизни… Дочь как дочь. Нормально.

Что там еще, с точки зрения среднего человека?.. А-а, ну еще дом. Дом – вот он, красавец. Земля. Выходит, у него есть все, что должно быть у человека, – жизнь удалась.

И вдруг – раз! – и внезапно оказываешься мордой в салате. А крыша-то где? Снесло крышу… Вот, пожалуйста, например, – зачем человеку в Комарово, если человек этот живет в Токсове? Всем известно, что Токсово совсем в другой стороне… правда, можно через переезд…

…Ну а теперь самое главное.

Несколько месяцев назад у него вдруг появились мысли о смерти. Пришли и больше не уходили. Владимир Семенович, знакомый психоаналитик, как-то сказал, что каждый человек должен: а) понять для себя, что такое смерть, и б) принять свое понимание.

Как всегда при мысли о смерти, Кирилла охватила паника. Даже ладони вспотели.

Что понять?! Что принять, с какой такой стати?!

Почему всегда было ощущение, как будто он идет в горку, а сейчас, ближе к сорок третьему дню рождения, стало совершенно ясно – все, приехали, конец котенку, летим с горы… И не так, как бегал ребенком в Комарове, – в мамины распахнутые руки, а один, один, в черную бездну…

В голову приходили просто глупости и совсем уж стыдные глупости. Но Кирилл все равно неотступно думал – когда-то будет у него последняя в жизни жареная картошка, последний секс, последний Новый год… И главное, он не знает, когда именно, вот съест сейчас картошку, а она как раз и последняя!.. Может быть, ему повезет, и он умрет, не зная, что умирает, просто незаметно переместится во сне туда, откуда никто еще не возвращался…

Но тогда страшно засыпать, так страшно – заснешь, словно уйдешь с поста, и не проснешься.

А Владимир Семенович говорит «принять»!..

«И как он хочет, чтобы я это принял?» – подумал Кирилл и усмехнулся нечаянному еврейскому акценту своей мысли.

Ему офигенно повезло, что он встретил Владимира Семеновича. Сначала он ему не понравился – женственный, мягкий, «какой-то пидороватый» – так он подумал про него при первой встрече. А оказался умнейший мужик. Если ли бы не он, Кирилл стал бы жалким существом, себя не знающим. А теперь у него все проблемы скоро будут решены. Владимир Семенович говорит, что если человек осознал свои проблемы, значит, он уже проделал большую душевную работу.

Кирилл выпятил нижнюю губу и подумал – все это кажется таким бредом, такой туфтой! Когда не касается тебя лично…

«А потому что иметь проблемы – это нормально. Они, проблемки мои, – часть окружающего мира. По крайней мере так говорит мой психоаналитик, – продолжал рассуждать про себя Кирилл. – Мне охренительно трудно, а мой психоаналитик говорит, что это, наоборот, хорошо… Кто бы мог подумать – у меня психоаналитик!..» – и дальше совсем нецензурно, а смысловой нагрузки не несет.

Зато теперь Кирилл твердо знал свой диагноз – кризис среднего возраста. А что, нормально. Все как у всех. Небольшой катар желудка, хронический радикулит и кризис среднего возраста.

Кирилл достал из правого ящика стола ручку, из левого – лист бумаги и написал несколько слов, просто на всякий случай.

Он стоял, почти высунувшись в окно, и смотрел вниз. Кто-то бродил под окном, издалека доносилась музыка, но он ничего не видел и не слышал – с самого детства обладал способностью так глубоко уходить в себя, что ему стучали по лбу и говорили: «Тук-тук, отзовись, если ты здесь!»

И к приступам мрачной тоски можно было бы уже и привыкнуть – они с юности случались. Правда, прежде тоска была беспричинная: будто он музыкальный инструмент, который расстроился, устал. Он и научился управлять собой, как музыкальным инструментом, но в последнее время инструмент что-то не настраивается… Потому что сейчас на это есть причина, важная причина.

Кирилл мягко улыбнулся. Когда становится совсем нестерпимо, выход все же есть.

Он сел к столу, достал из ящика стола ампулу и мензурку… и уверенно – ведь это же был единственный выход, единственное спасение от боли – разбил ампулу, вылил в мензурку, выпил содержимое, затем протянул руку за стаканом и сделал глоток.

Прошло всего несколько минут, и внезапно резко погорячела рука, и затяжелела лопатка, и в груди будто разлилась горячая вода, и тут же стрелой пронзила острая тоска – он уже был с ней знаком, такая тоска бывала по ночам, в тоскливый час между собакой и волком. Только эта оказалась еще острее, еще больнее. И тут мгновенно и страшно Кирилл понял, зачем ему нужно было в Комарово.

Вслед за пониманием пришло яростное, злое недоумение – он часто встречал в книгах фразу: «И тут для него наступила темнота», или «Он увидел свет в конце туннеля», но какое право они имели писать такую туфту?! Ведь никто даже приблизительно не знает, как это бывает. А Кирилл теперь знает: просто сначала человек, сам не понимая, почему, хочет в Комарово, а затем вот так – рука, лопатка, страшная тоска… наверное, он сейчас увидит маму… А что будет дальше, он пока еще не знает, – как и все остальные на земле.

…Лариса, хозяйка дома, изнемогающая от желания немедленно придушить гостей побольнее и навсегда, поднялась наверх и оторопела от возмущения, остановившись в дверях кабинета. Там Кирилла не было!

Уехал, бросил ее с этими ужасными гостями! Б. А. не проронил ни слова, а затем вообще куда-то исчез, наверняка сейчас этот старый зануда где-то спит. Аврора уже в третий раз читает стихи, Ира пьет и все никак не опьянеет достаточно, чтобы заткнуться и перестать говорить гадости… А что касается Тани с Кирочкой, то у Ларисы просто нет слов!.. И еще чужая девица в носках, как ее там, Катя…

Почему она должна слушать заунывные стишки, борясь с желанием выставить вон Таню с ее девчонкой? Лариса мечтательно нахмурилась: взять бы и ласково так сказать:

– Дорогая Таня и девочка! (именно так, не называя девчонку по имени). Поздно уже, идите вы в баню. К себе, отдыхать.

Неужели Кирилл все-таки уехал?! Какое счастье, теперь она может делать все, что душе угодно…

Лариса машинально отметила непривычный беспорядок на рабочем столе и подошла поближе. На столе лежала раздавленная ампула, и сначала Лариса очень аккуратно, по крошечке, собрала в руку нежные осколки и только затем заметила Кирилла. Она была так измучена своим раздражением, что почти не удивилась: устал человек, лег на пол и отдыхает, но почему все же на полу?..

Лариса тронула Кирилла за плечо, вздрогнула и резко, словно сглотнув камень, пригнула голову.

«А как же теперь…» – это было первое, о чем подумала Лариса, и только потом, изо всех сил закричала:

– Врача, скорее, врача!

…Спустя несколько минут кабинет был полон народу.

И тут произошла удивительная вещь – совершенно разные люди в один и тот же миг испытали совершенно одинаковое ощущение – что-то внутри мгновенно ухнуло вниз и мелькнула неприятная мысль. Почти все они тут же устыдились, как будто были ответственны перед кем-то за собственные мысли, тем более это были даже не мысли, а нечто мимолетное, какая-то реакция организма, вроде слезы или вздоха.

«Как же я…», «Что же будет…», «А-ах…» – приблизительно такими были эти мысли.

И только у одного человека в этом кабинете первой реакцией было мгновенное облегчение – какую-то долю секунды. Ну а затем все испытали то, что положено, – потрясение и ужас.

В центре внимания оказался не виновник неожиданного драматического события – ему уже ничем нельзя было помочь, – главным действующим лицом, вокруг которого закружилась общая нервная суета, стала Таня: взбежав наверх на Ларисин крик, она упала в обморок прямо в дверях кабинета.

Рита подтянула Таню на диван и деловито вывела из обморока, поочередно похлопывая по щекам, массируя кончики пальцев и наконец прислонила к спинке дивана как тряпичную куклу. Таня была так потрясена, что впервые в жизни забыла, что у нее вообще существуют эмоции.

Лариса выключила монитор компьютера, взяла со стола скомканный лист бумаги, аккуратно разгладила его и прочитала бесцветным, безо всякого выражения голосом: «Мнеплохояусталиябольшетакнемогу». Написано было именно так, слова лепились одно к другому, и она с трудом разобрала прыгающий почерк.

…Через сорок минут приехала «скорая помощь», и врачи констатировали смерть от инфаркта.

– Строфантин… Что это?.. – спросил Игорь врача, так боязливо взяв со стола разбитую ампулу, словно опасался, что она выпрыгнет из рук.

– А я и не знала, что он принимал лекарства… Эта его вечная страсть все скрывать, – растерянно пожав плечами, пробормотала Лариса.

– Я так всегда за молодой инфаркт переживаю, – сказала своему водителю доктор «скорой». – Самый возраст страшный – у них и дети еще невзрослые, и родители живы… Этому сорок три года было.

– Вот тебе, пожалуйста, дом роскошный, то-се… значит, бизнесмен. А у них нагрузки, нервы, разборки… Лучше уж на печи лежать…

– Ага, и яйца чесать, – неодобрительно проворчала доктор. Муж доктора как раз был из тех, кто лежал и чесал, а доктор из месяца в месяц хватала лишние дежурства. – Слушай-ка, ну и семейка! У него ведь серьезно было с сердцем. Первый раз вижу, чтобы муж принимал строфантин, а жена не знала…