Текст книги "Кто стрелял в президента"

Она лишь на мгновение успела прижать подарок к груди, как кто-то настойчиво принял букет из Любиных рук и водрузил на тумбочку.

– Да вы садитесь, – предложила Люба. – Чего стоять? Ноги не казенные. Там вон стул есть.

Президент оглянулся и, знаком остановив устремившегося за стулом помощника, сам подставил его к кровати и сел. Николай Аджипов испытующе глядел в лицо гаранта, ревниво пытаясь уловить признаки интимной связи с Любой.

– Как вы себя чувствуете? – спросил президент Любу и улыбнулся.

«Козел с овцой, – пробормотал Николай. – Тут и гадать нечего, за версту видно, что трахались. Вон как глядит на Любку. Даже не скрывается! Целуется, обнимается».

– Вы знаете, абсолютно нормально. Ничегошеньки не болит. Даже удивительно.

«Беременностью интересуется, – смекнул Николай. – Как, мол, протекает, без осложнений?»

– Все необходимые лекарства есть? – обернулся Путин к докторам.

«Глядите, суки медицинские, наследника мне не уморите! – мысленно переводил Николай. – Чтоб все в полном объеме!»

– Да, да! – дружно заверили доктора. – В наличии все необходимые медикаменты.

– Любовь Геннадьевна, ну зачем же вы так рисковали? – укоризненно сказал президент.

«Ты зачем сына мне чуть не угрохала? – трактовал Николай. – Наследника. У меня ведь бабье одно, сына хочу до зарезу».

– Все так неожиданно произошло, – стала вспоминать Люба. – Я толком ничего не поняла. Вижу только, что Васютка прямо рядышком с тем, который стрелял. Я кричу: Вася, беги!

– Вася – это кто? – поинтересовался Путин.

– Цыганенок-инвалид, сирота. Мне его так жалко! Я решила его воспитывать, в музыкальную школу хочу записать. Правда, он ни читать, ни писать не умеет.

– Насчет Васи вы не волнуйтесь, считайте, что он уже в школе. Попросим нашего министра образования подобрать ему музыкальное учебное заведение с полным содержанием.

– Да вы что? – обрадовалась Люба. – Как я вам благодарна! Как я рада, что так удачно в Кремле оказалась! Васютка будет музыке учиться. Но вы, пожалуйста, предупредите там директора, что играть он не сможет, у него руки с патологией, но петь будет!

– Предупрежу, – пообещал Путин. – Но для этого вовсе не надо было бросаться под пули.

– А как иначе? – доверительно сказала Люба. – Иначе инвалиду никак. Инвалидов ведь за полноценных людей не считают. От Васи все шарахаются, боятся. Ой, я вас-то не спросила: как вы? Перенервничали, наверное?

– Прекрасный вы человек, Любовь Геннадьевна. Мне втройне неловко, что именно вы пострадали из-за меня.

– Ой, о чем вы! Даже и не думайте! Всего каких-то пять швов наложили. Я таких операций кучу перенесла. Не берите в голову! Обещаете? У вас и без меня дел невпроворот. По телевизору показывали, дом опять обвалился?

– Да, – подтвердил Путин. – Обвалился. Вы-то, Любовь Геннадьевна, где живете? Мне сообщили, что вы в Москву только что прибыли?

– Живу в хорошем месте: тихий центр, метро в шаговой доступности. Воды, правда, нет, света тоже.

– Даже света нет? – нахмурился президент. – Что же это за дом?

– Сегодня же разберемся, – донеслось из ряда сопровождающих.

– Что за дом, я толком не знаю, – пожала плечами Люба. – Двухэтажный, небольшой. Он, наверное, под снос приготовлен. Там никто не жил, вот я с друзьями и поселилась. Хотела что-то вроде общины для инвалидов сделать. Нельзя, наверное, было самовольно?

– Здание, скорее всего в ведении Москомимущества, но я, думаю, мы с мэром Москвы договоримся, чтоб вам его передали.

– Вау! – тихо сказал Николай.

– Правда? – воскликнула Люба. – Ой, как удачно тот гражданин в вас стрелять собрался! В смысле, я хотела сказать… Запуталась!

– Все правильно вы сказали, от души. Я последнее время очень редко слышу искренние слова.

– Это плохо, – вздохнула Люба. – Что бы вам еще такое сказать, искреннее? А! Вспомнила! Москва – очень красивая, и москвичи такие все добрые.

– Москва – это к мэру, к нему. У меня – все, что касается федеральной повестки.

– Поняла, – сказала Люба. – А что же вам сказать? Ага, еще вспомнила! К нам в город приезжал эколог, Николай Аджипов, чтобы решить вопрос с восстановлением поголовья сущика. Это такая рыбка замечательная! Мама рассказывала, раньше ее вместо семечек на танцы брали.

Николай стоял с выпученными глазами.

– Насчет рыбы – это вы меня порадовали, – засмеялся президент.

– Я вам привезу сущика, сколько хотите, – пообещала Люба.

– Ловлю на слове!

– Я еще хотела спросить, когда у нас в Вологодской области прекратят вырубать леса?

«Время, отведенное на встречу, истекло», – тихо предупредили часы из-под правого рукава.

«Ага!» – согласилась Люба.

– Ладно, про лес потом когда-нибудь, – сказала она и попросила президента: – Можно я на ваши часы взгляну?

– На часы? – не удивился президент. – Пожалуйста.

И отогнул рукав пиджака.

Часы оказались классическими: простой белый циферблат и черный кожаный ремешок.

– Я их такими и представляла, – сказала Люба. – Строгие, говорят мало, но по делу.

Президент внимательно поглядел на часы.

«Спасибо, – прочувствованно произнесли часы Любе. – Хозяин очень мне доверяет, буквально за руку со мной ходит, постоянно глядит на меня, сверяет, так сказать, ход мыслей и времени. Вообще, придает большое значение часам. Да вы сейчас сами увидите».

– Любовь Геннадьевна, нам, к сожалению, пора прощаться, – сказал президент. – Но мы ведь с вами не навсегда расстаемся? Во-первых, за вами сущик! Во-вторых, приглашаю вас в Кремль на официальную встречу. А пока разрешите вас поблагодарить, преподнести скромные подарки. Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали!

– А главное – для страны! – подметили из сопровождающих.

«Да уж, за будущего сына никаких подарков не жалко», – сообразил Николай.

Президент встал и обернулся к одному из помощников.

Сопровождающий подошел поближе и передал президенту маленькую коробочку.

– Это вам, – протянул коробочку президент.

Люба открыла футляр. На алом бархате лежали золотые часы с золотым же браслетом. На циферблате виднелся крошечный российский флаг из драгоценных камней.

«Ну как?» – небрежно спросили из-под рукава пиджака часы президента.

– О-ой! – вскрикнула Люба. – Ну что вы, зачем такие дорогие? Как вы узнали, что у меня часов нет?

– Догадался. А это лично от меня, из моих собственных средств, вам на фрукты и прочее полноценное питание, – сказал президент и протянул Любе большой конверт.

«На витамины для наследника», – догадался Николай.

– Открытка? – предположила Люба и приоткрыла конверт.

Внутри лежала стопка долларов, хрустящая, как ржаной хлебец.

– Не возьму! – сказала Люба. – Да вы что? От семьи отрываете! Жена на шубу, наверное, откладывала?

Президент улыбнулся.

– Честное слово, не отрываю. Шуба у супруги неплохая, в этом году еще походит. Это я премию получил, ну и зажал немного.

– У меня папа так делает. Все-таки неудобно с деньгами. Я не самая нуждающаяся.

– Да я тоже.

Сопровождающие улыбнулись.

– Ну вот, видите, вы всех насмешили! Не возьмете – обижусь! С сущиком на порог не пущу.

Люба засмеялась.

– Шутите? Тогда я эти деньги потрачу на инвалидов, ладно?

– Деньги ваши, используйте, куда сочтете нужным. Поправляйтесь, Любовь Геннадьевна! До встречи в Кремле!

– До свидания, спасибо вам за подарки, за цветы.

Все стали дружно прощаться, улыбаться и заведенным порядком покидать палату. Через пару минут в комнате остались лишь Николай и Сталина Ильясовна, с приоткрытыми ртами стоявшие по углам.

– Какой он маленький, – громким шепотом сказала Люба.

– Маленький да удаленький, – с намеком ответил Николай и испытующе посмотрел на Любу, рассчитывая, что та изменится в лице и тут-то он, Николай, Любу и раскусит!

Он все еще не мог простить Любе измену, будь то даже и с президентом. Но на Любином лице лишь сияла полоротая улыбка. Николай осторожно выглянул в коридор и, воровски выслушав вопросы и объяснения удаляющихся докторов и главы нации о здоровье Любы и ее беременности, вернулся назад.

– Сталина Ильясовна, вы посмотрите, какие роскошные часы! – восторгалась Люба.

– Да, – согласилась Сталина Ильясовна, подержав на отлете коробочку, – изделие уникальное. Думаю даже, что нумерованное. Давай-ка, посмотрим. Так и есть. Часы номер два.

– Номер два? – повторила Люба.

– Пока таких часов изготовлено всего два экземпляра и один из них твой. Поздравляю, Любочка, ты все это заслужила.

«Хотел бы я знать, какая баба первый экземпляр носит? Кому еще гарант такой подарочек преподнес? – размышлял Николай. – Уж не жене – это точно. Матвиенко, может? Ну-ну».

– Коля, ты слышишь? Уникальные часы. Я их всегда надевать буду, каждый день! Помоги, пожалуйста, застегнуть.

– Часы крутые, – оценил Николай. – Конкретных бабок стоят.

– Раритетная вещь, – подсказала Любе Сталина Ильясовна. – Флаг великолепно изготовлен – бриллианты, сапфиры, рубины. Детям своим передашь, на черный день.

«Детям! – сообразил Николай, застегивая золотой браслет на тонком Любином запястье. – Вон он почему раритет Любе отвалил. Сыну на черный день. Ну чего, нормальный мужик наш царь, для своих не жадный».

– Детям?.. – Люба порозовела и смущенно взглянула на Николая.

«Ей-богу, если б своими ушами не слышал, что Любка беременна от гаранта, решил бы, что она вообще девочка нецелованная, – подумал Николай и удивленно потряс головой. – Ну, хитра! Колю Джипа наколола! Да что меня – гаранта вокруг пальца обвела. Тоже, небось, сказала, что он у нее – первый… Чего там, кстати, главы государства бывшим любовницам в конвертах подают?»

– Коля, – словно услышав вопрос Николая, окликнула Люба. – В конверте деньги, забери, пусть у тебя хранятся, будешь мне на продукты выдавать.

– Чего ты порешь? – очень уж возмутился Николай. – Мне халява не нужна! Там, кстати, сколько?

– Не знаю, погляди сам, пересчитай, – бесшабашно сказала Люба и протянула Коле конверт. – У меня с арифметикой всю жизнь проблемы.

– Тысяча, – банкноты замелькали в Колиных руках. – Две, три… Двадцать тысяч баксов. Не зашибись, но неплохо для начала.

– Любочка, я очень за тебя рада, – с чувством произнесла Сталина Иьлясовна.

– Для какого начала? – переспросила Люба.

– Да это я так, к слову, – весело сказал Николай. – Давай-ка фрукты есть!

Когда был разрезан ананас, в палату, пританцовывая, вошел довольный Каллипигов с коляской.

– Оп-ля! – сказал Каллипигов и эффектно подтолкнул инвалидное кресло к Любиной кровати. – Коляску заказывали? Получай, землячка дорогая, в целости и сохранности!

Люба поймала подъехавшее кресло за ручку и закрыла глаза ладонью.

«Любушка! – голосила коляска. – Уж не думала, что свидимся!»

«Колясочка, милая, – простонала Любовь. – Прости меня…»

– Коляска, как с куста, нулевая, сиденье по моему указанию заменили в срочном порядке, прострелено было вражеской пулей, – похвалялся Каллипигов. – Ну как?

– Зашибись! – согласился Николай.

– Кушайте фрукты, пожалуйста, – обходила всех с блюдом Сталина Ильясовна.

«А чего это бырь этот, Каллипигов, козлом вокруг Любки скачет? – бормотал Николай, с подозрением поглядывая на сияющего Каллипигова. – Кум хитрожопый. «Землячка дорогая»! Родня-я! Вашему забору двоюродный плетень. Ты куда подбираешься, шестерка из девятки? Ты чего задумал, кум?»

– Главное, президент входит, а я – пою! – хохотала Люба.

Когда шум стал совершенно свадебным, в палату ворвалась Надежда Клавдиевна.

– Гена, здесь она! – закричала Надежда Клавдиевна и, то смеясь, то плача, кинулась целовать, обнимать и гладить Любу.

– Доченька, – сказал Геннадий Павлович от дверей. – Здравствуйте, кого не видел! Жива…

– Любушка, как же это ты так? Из дома, не сказавшись, уехала. Под пули бросилась. Мыслимое ли дело, с бандитами тягаться? Кто тебя просил? – бестолково журила Любу Надежда Клавдиевна.

– Вечно ей больше всех надо, – с удовольствием объяснял присутствующим Геннадий Павлович. – Всю жизнь лезет, куда не просят. Артистка погорелого театра!

– Мама, папа, погодите, я хочу вас познакомить. Это Сталина Ильясовна, мой педагог по вокалу.

– По вокалу? – всплеснула руками Надежда Клавдиевна. – Да когда же ты успела?

– У вас замечательная дочь, – сказала Сталина Ильясовна. – Мне очень приятно с ней работать. Упорная, работоспособная.

– Спасибо, – зарделась Надежда Клавдиевна.

Геннадий Павлович обошел вокруг кровати и сперва с чувством потряс кисть Сталины Ильясовны, а потом, разойдясь, поцеловал ей руку, неловко ткнувшись в один из крупных перстней.

– А это… – Люба погладила джемпер Николая.

Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович переглянулись.

– Это мой будущий муж, Николай Аджипов.

– Будущий? – строго спросила Любу Надежда Клавдиевна. – Или успели уж?..

– Надежда, – одернул Геннадий Павлович. – Что ты, в самом деле? Они люди взрослые, сами разберутся.

– Не встревай, Геннадий! – осадила Надежда Клавдиевна.

– Я мать, о дочери беспокоюсь. А что как погуляет, да бросит? А нам – лялю в одеяле?

– Мама!.. – вскрикнула Люба и закрыла ладонью глаза.

– Надежда! – возмутился Геннадий Павлович.

– Подожди, Любовь, – остановил Любу Николай. И обратился к Надежде Клавдиевне: – Я ваше беспокойство понимаю. Но волнуетесь вы напрасно. У вас замечательная дочь. И я прошу ее руки.

– Мы согласны, – быстро сказал Геннадий Павлович. – Чего говорить – то полагается? А! Совет вам да любовь!

– Как это – согласны? – уперлась Надежда Клавдиевна. – Первый раз человека вижу. Кто? Чего? А может он разженя? Может, на восьмерых алименты платит? Чай, не мальчик, лысый уж вон.

– Мама, – скулила Люба. – Коля не разведенный. Как тебе не стыдно? Причем здесь – лысый?

– Не разженя, – подтвердил Николай.

– А ты его паспорт видела? – шумела Надежда Клавдиевна.

– Паспорт я, к сожалению, дома забыл, – не дрогнул Николай.

– Надежда, причем здесь паспорт? – кипел Геннадий Павлович. – Ты не на паспорт гляди, а на человека. Видно ведь, что человек порядочный!

– Знаем мы этих порядочных, – вскрикивала Надежда Клавдиевна. – Выгоды, может, ищет?

– Мама, – закричала Люба. – Ну какая Коле во мне, инвалиде, выгода?

Нет, не так представлялось Надежде Клавдиевне замужество Любушки. Мечтала она, что сперва будет ходить к Любе хороший скромный мальчик. Недолочко, год-два. А потом придут к Зефировым его отец с матерью: у вас товар, у нас – купец. Посидят они, обсудят, как да что? Где жить молодые будут? Как свадьбу справлять? Что с того, что Любушка неходячая? Другая девка и с ногами, да сидит как засватанная, квашня квашней. А у Любушки всякая работа в руках горит! И вышивает, и готовит, и торт замечательный делает, «Медвежья лапа» называется, из клюковки прослойка, и стихи пишет, и на балалайке играет – вся из талантов!

– Уж не знаю, – сказала Надежда Клавдиевна на всякий случай и притихла. – Ладно, согласна я. Береги Любушку!

– Нет вопросов, – пообещал Николай.

– Жить где будете? – забеспокоилась Надежда Клавдиевна. – А то к нам можно, у нас квартира трехкомнатная, титан новый, недавно только поставлен. И город наш хороший. Да вы ведь сами бывали, видели. На рыбзавод поможем устроиться.

– Спасибо, – глядя в окно, сказал Николай. – Заманчиво, конечно. Я в принципе, не против. Платят-то хорошо?

– В сезон до семи тысяч рублей доходит, – пояснила Надежда Клавдиевна.

– Нормально! – похвалил Николай.

Сталина Ильясовна подозрительно поглядела на Николая.

– У нас ведь и огород свой, – похвасталась Надежда Клавдиевна. – Картошку, морковь, свеклу, лук, чеснок, все дадим. Куда нам столько, верно Гена?

– Ну, ты что, мама? – вскрикнула Люба. – Какой огород? Я домой не вернусь. Я Москве уже в шоу-бизнесе начала работать. В ночном клубе выступила с большим успехом. Мы с Колей ходили на студию звукозаписи, договорились насчет моего альбома. Нет, я из Москвы уехать не могу.

– Ну, раз жена против переезда, – с сожалением сказал Николай, – придется оставаться.

Сталина Ильясовна с еще большим подозрением поглядела на Николая.

– Значит, честным пирком да за свадебку? – потер руки Каллипигов и компанейски подмигнул Николаю.

– Точно, – подтвердил Николай.

– Вот и ладненько, – сказал Каллипигов. – Тогда, с вашего позволения, я удаляюсь. Дела. Землячка дорогая, не забыла, о чем договаривались?

– Нет, не забыла.

Каллипигов изобразил руками общий салют и ушел с довольным видом. Вслед за ним тактично засобиралась Сталина Ильясовна. Затем, обнявшись с тестем и тещей, удалился Николай.

– Мама, помоги мне помыть голову, – попросила Люба. – Видишь, здесь специальная раковина возле кровати.

Она взахлеб рассказывала Надежде Клавдиевне и Геннадию Павловичу про визит президента. Они дивились на цветы, охали над золотыми часами, дружно подтягивали вслед за Любой песню про младенца-Христа, во время прогулки которого по саду в дверях появился глава государства. Когда Люба, накормленная, с вымытыми волосами, прокапанным в вену лекарством, устало закрыла глаза, Зефировы тихонько удалились.

Перед глазами Любы каруселью крутились желтые и оранжевые цветы, телекамеры, галстук президента, бирюзовые халаты докторов, черные точки и алые спирали. Потом появилось осеннее пожухлое поле. Трава на поле была то ржано-коричневой, как подгоревший на костре хлеб, то тускло-седой, словно чешуя снулой рыбы, лежащей на мокром песке. И слышен был тихий стук дождя, прерывистый, как будто и не дождь это идет, а ходят по крыше веранды лесные птахи, склевывают застрявшую в дранке рябину да залетевшие семена. От этих тихих звуков и вида сырого поля Любе было сладостно, нежно-щемяще. Потому что она знала сквозь сладкую дремоту, что сейчас пойдет, вернее, поплывет над полем, перешагивая через мягкие кочки, склоняясь над паучком, судорожно выбирающимся из лужицы, срывая жесткие зонтики заскорузлых трав. А вдали, за полем, непременно будет река с темной тихой водой, то стальной, как окалина, то красно-бурой от преющей листвы. И Люба вдохнет ее, туманную и прелую, а потом присядет на корточки и опустит руки в холодную воду.

Люба опустилась на колени и взглянула в воду.

«Люба-а, – прошептал кто-то из воды. – Любушка-а»

Люба вздрогнула и открыла глаза.

«Люба, – шепотом звала коляска, – неужто спишь? Все бы спала! Даром, что коляска криком кричит, глаз сомкнуть не может».

«Да ты дрыхла, как сторож рыбосклада», – сонно засмеялась Люба.

«Я? – возмутилась коляска. – Дрыхла?»

«А кто храпел?» – приперла Люба коляску к стенке.

«А я почем знаю? – громким шепотом отпиралась коляска. – Может, телевизор?»

«Попрошу не наговаривать!» – рассердился телевизор.

«Значит, из другой палаты храпели, – спорила коляска. – Из соседней».

«Ладно, из другой», – согласилась со смехом Люба, осторожно разогнула руку с приклеенным лейкопластырем катетером и подмигнула телевизору.

«Болит рука?» – участливым голосом спросила коляска, с тем, чтобы завязать беседу о своих собственных невыносимых мучениях.

«Не болит, просто очень хочется согнуть в локте, устала с вытянутой лежать. А у тебя болит?»

«А как ты думаешь? – с наслаждением заворчала коляска. – Мне ведь пересадку кожи произвели».

«Донором не джип был? – с серьезным видом поинтересовалась Люба. – Ах, нет! Он же вишневый, а тут – какая-то коричневая кожа. Похоже, что от чемодана».

«Шути-шути» – скорбно произнесла коляска.

«Не сердись, колясочка, я любя», – принялась подлизываться Люба.

«Вот и спасай после этого главу страны, – сказала коляска. – А тебе за это – ни спасибо, ни насрать!.. Одни насмешки».

«Так это ты президента спасла? – вскрикнула Люба. – А я думаю, кто? По телевизору все какую-то Зефирову называют».

«Вон ты как заговорила», – обиженно протянула коляска.

«Я же шучу, – Люба повернулась на бок и погладила коляску по поручню. – Колясочка, миленькая, ты самый мой верный друг! Прости, что пришлось из-за меня натерпеться».

«Именно, что натерпеться. Знаешь, какую подлость я пережила?»

«Какую?»

«Пуля-дура в глаза врала, что знать меня не знает, никого не убивала, и вообще она – холостая, и в тот день дома сидела, пистолет может подтвердить».

«Да ты что?» – поразилась Люба.

«Вот и верь после этого людям, – заключила коляска. – О-о, я такого натерпелась, что до конца жизни не усну. Не чаяла живой из машины вырваться!»

«Почему?» – удивилась Люба.

«Каллипигов ведь приказал всех свидетелей… ой, не могу… ликвидировать».

«Что значит – всех? – вытаращила глаза Люба. – Как – ликвидировать?»

«И тебя, и меня, и зрителей всех, и Васютку, и того, в тапочках на босу ногу»

«Как это? – недоверчиво сказала Люба. – Ты что-то напутала. Тебе это в бреду приблазилось».

«Ничего подобного! – сказала коляска. – Того психического, который стрелял, уже ликвидировали!»

«Не может этого быть, – твердо сказала Люба. – Ведь должно быть какое-то следствие, суд?»

«Теперь я на очереди, – скорбно сказала коляска и опасливо оглянулась. – Смерти я не боюсь. Смерть не страшна, с ней не раз я встречалась в боях! Но как ты без меня управляться будешь? Вот о чем мое беспокойство».

Мысль коляски о том, что ее, инвалидную коляску, вот-вот придут уничтожать спецслужбы, Любу насмешила, а оттого и успокоила: «Сочиняет колясочка. Ну, кому она нужна? Каллипигова приплела. Каллипигов – честный, преданный, порядочный человек, иначе разве смог бы он работать рядом с президентом? Нет, ерунда это. Коляскины фантазии».

«Тогда тебе нужно быть поосторожнее, – сделав серьезное лицо, участливо сказала Люба. – Ты уж береги себя!»

Коляска помолчала и вдруг произнесла со слезой в голосе:

«С оранжевой колбасой мучусь. Никак оранжевая колбаса не похожа на мои чувства».

«Какая оранжевая колбаса?» – переспросила Любовь.

«Я песни стала сочинять, – небрежно бросила коляска. – Видимо, после ранения открылся дар».

«Ух, ты! – удивилась Люба. – А причем здесь колбаса?»

«Это метафора. Помнишь, как Леонид Яковлевич учил? Мои песни будет яркими, образными, метафоричными».

«Будут? – понимающе качнула головой Люба. – Значит, пока их еще нет?»

«Первую начала сочинять. И вся в творческих муках. Ну никак оранжевая колбаса не вяжется с моей гибельной любовью».

«Гибельной? Понимаю. А ты без колбасы не пробовала?»

«У колбасы свежая неизбитая рифма: колбаса – я шла боса».

«Круто!» – сказала Люба.

«Оранжевая, чтоб необычно было. Ну чего интересного, если колбаса – полукопченая первого сорта?»

«Ничего интересного», – согласилась Люба.

«А оранжевая – тут тебе и настроение, и сжигающая страсть, – сказала коляска со слезой в голосе, – все, как у нас с джипом».

Люба сочувственно помолчала.

«Если хочешь, мы можем исполнить эту песню в нашем шоу «Колеса фортуны».

«Правда?» – приободрилась коляска.

«И на альбом ее запишем, – пообещала Люба. – Ох, я же тебе главного не сказала: президент просил передать, что приглашает тебя на встречу в Кремль».

«Президент? Меня? В Кремль? – растерялась коляска. – Неужели орденом наградит? За мужество, проявленное при защите главы государства?»

«Вполне возможно, что и орденом. Я от твоего имени поблагодарила его за работу и заботу. Представляешь, от волнения его отчество забыла? В общем, в Кремль – только вместе с тобой! Никаких новых колясок мне не надо».

«Спасибо тебе, Любушка, – коляска испытующе посмотрела на Любу. – А чего же ты молчишь, что замуж выходишь? Всем рассказала, одной мне ни словечка».

«Тоже ругаться будешь? – покорно спросила Люба. – Ругайся».

«Не знаю, Любовь, куда ты так спешишь? Николая совершенно не знаешь».

«А что мне о нем нужно знать? – беспечно сказал Люба. – Размер ботинок? Место прописки? Объем двигателя?»

Заслышав про двигатель, коляска подпрыгнула: «А и в самом деле, Любушка? Сердечнику не прикажешь! Любить, так любить. Мне снилась оранжевая колбаса, я шла по берегу боса! Ла-ла-ла!»

«Мне тоже сейчас опять снилось, что я иду. Ржавое осеннее поле. Возле реки стоит почерневшая от сырости избушка для лодки и сетей. По разворошенной крыше стучит дождь. И такая сладкая тоска на сердце… И вдруг – ты: Люба! Люба! В самый интересный момент разбудила!»

«Прости, дорогая».

«Что бы я отдала, чтобы хоть раз пройти ногами. Узнать, что чувствует человек, который может идти, куда захочет? Пройти ногами и умереть!»

Коляска жалостливо молчала.

– Но нет, чудес не бывает, – вслух сказала Люба и подбила подушку под плечо. – Ладно, давай спать.