Текст книги "Колыбельная горы Хого"

10
Молитва в храме лис

– Уходим. – Райдэн развернулся, но путь к воротам преградили две лисицы. Ещё несколько десятков глаз зажглись в тени окружающих храм деревьев.

– Мы можем убежать? – неуверенно шепнула Мико, пятясь. – Это же просто маленькие лисы, верно? Что они нам сделают?

– Никогда не недооценивай кицунэ. – Райдэн выхватил катану.

Лисы в ответ оскалились, припали на передние лапы, зарычали и вздыбили шерсть.

– Прошу, спрячьте оружие. Храм не место для сражений.

На ступенях храма появился высокий каннуси [2]2
  Каннуси – служитель синтоистского храма, который отвечает за его содержание и поклонение богам.


[Закрыть] в жёлто-голубом одеянии. На плече – длинная коса, спускающаяся до пояса. На шее – янтарные бусы. Поразительно красивые черты молодого лица и карие, совершенно человеческие, глаза. В руках – фонарь на длинной бамбуковой палке. Его золотой свет окутывал лицо юноши, сглаживая острые скулы и углубляя тени.

– Чтобы твои лисы растерзали нас? – Райдэн убирать катану не торопился.

Каннуси вздохнул, обвёл взглядом лис, и те, отвечая на его немую просьбу, скрылись в тенях. Осталась только одна лисица у тэмидзуи [3]3
  Тэмидзуя – место для омовения рук и рта у входа на храмовую территорию. Навес на столбах, под которым находится ёмкость с проточной водой.


[Закрыть]– так и сидела на его краю, внимательно глядя на незваных гостей.

Райдэн удовлетворённо кивнул и вернул катану в ножны.

– Что вас привело к порогу моего храма? – слегка склонив голову, спросил каннуси.

– Мы ищем ночлег, – ответила Мико, решив пока не говорить о Серебряном Лисе, чьё имя они увидели на тории. – Идём в столицу… на фестиваль.

– С оружием? – Каннуси подозрительно покосился на их мечи, а потом на залитую кровью рубаху Мико и выразительные синяки на её лице.

– Времена нынче неспокойные, – цыкнул Райдэн. – Никогда не знаешь, где встретишь свору кицунэ.

Лисица у колодца громко фыркнула. Тонкие губы каннуси тронула едва заметная улыбка.

– Уверяю вас, бояться моих друзей не стоит. Они никому не причинят вреда до тех пор, пока им ничто не угрожает. Если вам нужен ночлег, прошу, омойте руки и проходите в храм.

Не дожидаясь ответа, каннуси развернулся и скрылся в дверях. Райдэн насторожённо смотрел ему вслед, а Мико, решив не терять времени, направилась к тэмидзуе. Лисица, которая сидела рядом, сверкнула золотыми глазами и попятилась, позволяя пройти. Мико взяла хисяку [4]4
  Хисяку – бамбуковый ковшик.


[Закрыть] и опустила в полный до краёв тэмидзуе. Ледяная вода из ковша остудила одну руку, а потом – другую. Мико набрала в левую ладонь воды, наполнила рот и, хорошенько прополоскав так, что от холода свело зубы, сплюнула в специальный жёлоб под ногами. Снова омыла левую руку и ополоснула ковш.

Краем глаза Мико заметила, что Райдэн наблюдает за ней. Он следил внимательно, будто пытался запомнить последовательность движений. Взял хисяку левой рукой и покрутил, примеряясь.

– В землях Истока есть храмы? – спросила Мико, приняв его замешательство за незнание.

– Только те, что остались от людей. Нам храмы ни к чему.

– Ёкаям не о чем просить богов?

– Это забавы для смертных. – Райдэн облил из ковша руки и поморщился от холода. – О чём просить, когда твои кости сотканы из магии, а впереди лежит целая вечность?

– О том, с чем не совладать ни магии, ни вечности?

– Например? – Райдэн сплюнул воду и недовольно фыркнул – похоже, она попала в нос. Мико невольно улыбнулась.

– О любви? – сказала она первое, что пришло в голову.

Райдэн ухмыльнулся и вытер покрасневшие от холода ладони о рубаху.

– А разве боги могут с ней совладать? Это проклятие поражает даже их.

– Разве любовь – это проклятие?

– А разве нет?

Они замолчали, глядя друг на друга, и так бы и продолжили стоять, если бы не тихое тявканье лисицы, которое напоминало отрывистый, глухой смех. Мико покосилась на лису – правда, что ли, смеётся? Та хитро сощурилась, чихнула и юркнула за колодец, махнув на прощанье пушистым хвостом.

Когда Мико оглянулась, Райдэн уже шёл по дорожке к храму. Похоже, к разговорам о любви он расположен не был.

На пороге их встретила ещё одна лисица, судя по красному фартучку того же оттенка, что и хакама, которые обычно носили мико [5]5
  Мико – служительницы синтоистских храмов, помогающие в проведении обрядов и ритуалов.


[Закрыть], – служительница храма. Лисиц в этой роли Мико встречать ещё не приходилось. Лиса тявкнула, склонила голову и побежала по коридору, то и дело оглядываясь. Мико с Райдэном приняли это за приглашение, скинули обувь и вошли в храм.

Красные колонны отражались в деревянном, начищенном до блеска полу. Тяжёлые фонари под красным же потолком тускло освещали просторный молитвенный зал. На подушках у помоста для проведения обрядов дремали, свернувшись клубком, ещё две лисицы в красных фартучках. В глубине сцены, между двух барабанов, располагалось изображение прекрасной женщины верхом на белом лисе. Оба они тонули в облаках, чёрные волосы женщины развевались на ветру. В одной руке она держала сноп риса, в другой – серп. У подножия картины лежала тарелка с моти.

– Кормящая Мать, – узнала Мико сестру Сияющей Богини. Так вот чей это храм и вот почему тут так много лис! Белые кицунэ считались друзьями и посланниками богини плодородия.

Райдэн проследил за взглядом Мико и облегчённо выдохнул.

– Значит, нам можно не опасаться этих лис. Старуха Кацуми ненавидит Кормящую Мать. – Райдэн заметил вопросительный взгляд Мико и продолжил: – Кацуми, как и все белые кицунэ, служила ей больше тысячи лет назад. Говорят, была самой преданной лисой Матери. Уж не знаю, что между ними произошло, но Кацуми отреклась от Матери и вернулась в свой клан. С тех пор впадает в бешенство, стоит только упомянуть при ней Мать. Так что, если захочешь позлить старушку, способ что надо. Только лучше сразу бежать, а то рискуешь лишиться головы.

На последней фразе он рассмеялся, а Мико попыталась представить разъярённую Кацуми, которая обычно сохраняла завидное хладнокровие. Но вместо тысячелетней кицунэ перед глазами возникала раскрасневшаяся, топающая ногами и выплёвывающая колкости Хотару. Теперь уже мёртвая Хотару. Мико зажмурилась, почувствовав на языке привкус гнили и пепла, к глазам подступили слёзы, и она замотала головой, прогоняя образ сестры.

Лисица вывела их из зала в узенький неосвещённый коридор и села у двери. Райдэн распахнул сёдзи.

Это была маленькая комната на шесть татами. За низким столиком сидел каннуси и взбивал в пиале чай маленьким бамбуковым венчиком. Когда порошок маття растворился и на поверхности образовалась ровная зелёная пена, каннуси удовлетворённо кивнул и посмотрел наконец на гостей.

– Проходите. Места у меня немного, поэтому спать придётся здесь, – сказал он и отложил венчик. – Помыться можно на заднем дворе, но вода только холодная. Если захотите, просто попросите кого-то из лисиц, они проводят. – Каннуси осторожно поставил пиалу на край стола и обратился к Райдэну: – Прошу.

Тот коротко кивнул, отстегнул от пояса катану и сел на предложенное место. Меч, как и полагалось по законам вежливости, Райдэн положил на пол у правого бедра. Хотя – Мико не сомневалась – в случае опасности он легко выхватит его из ножен и левой рукой. Она такими способностями похвастаться не могла, поэтому, сев в сейдза и положив меч справа от себя, осталась почти беззащитна.

«Почему я вообще думаю о таком?» – с досадой одёрнула себя Мико. Раньше ей бы и в голову не пришло прикидывать, на каком расстоянии сесть от Райдэна, чтобы у него оставалось пространство для манёвра, и рассчитывать, как быстро она сама сможет выхватить меч. И хотя отец всему этому учил Мико с самого детства, она едва ли относилась к подобным урокам всерьёз. Отец просто всегда хотел сына и находил отдушину в Мико, которую из-за увечья нельзя было считать полноценной женщиной, что, возможно, в его глазах приближало её к мужчинам. Впрочем, Мико никогда не говорила об этом с отцом, а лишь молча слушала его наставления, как и подобает хорошей дочери, которой она изо всех сил старалась быть, чтобы родители простили её за испорченное лицо. Как будто её прилежность могла что-то исправить, заставить родителей смотреть на неё по-другому, без вечного сожаления и разочарования во взгляде.

Мико затошнило, и она непослушными руками схватилась за предложенную пиалу, едва не расплескав чай по всему столу. Каннуси сделал вид, что ничего не заметил, Райдэн же взглянул обеспокоенно, отчего ей подурнело ещё сильнее и захотелось провалиться сквозь землю, чтобы спрятаться от взгляда, что, казалось, рассматривал её внутренности.

– Я бы помылась, – ляпнула она охрипшим голосом, желая найти любой предлог, чтобы убраться из комнаты. – Если это не причинит лишних неудобств.

– Конечно, выпейте чаю с дороги, и служительница Кормящей Матери вас проводит, – невозмутимо ответил каннуси. – И если вы позволите, – он указал на разбитый нос Мико, – я бы мог вам помочь.

– Ох, ну что вы… – запротестовала она, прикрываясь рукой.

– Помогите ей, пожалуйста, – перебил Райдэн. – Я слышал, что служители храмов прекрасные лекари.

Каннуси сдержанно улыбнулся и повернулся к небольшому шкафчику у стены. А Мико, воспользовавшись тем, что он не смотрит, гневно выпучила на Райдэна глаза, но тот даже бровью не повёл.

Каннуси достал из шкафчика письменные принадлежности и лист бумаги. Закатал рукава и принялся сосредоточенно писать заклинание.

– Я думал, на службе у Кормящей Матери только белые кицунэ, – нарушил тишину Райдэн.

– Мать принимает всех, кто в ней нуждается, – ответил каннуси и посмотрел на Райдэна исподлобья. – Например, сегодняшней ночью она приняла и вас.

– Я никогда не видела, чтобы служительницами храма были лисы, – сказала Мико. – Людей это не пугает?

– Людей пугает только их собственная глупость, – невозмутимо заметил каннуси. – Позволите?

Он жестом предложил Мико приблизиться. И, когда она оказалась достаточно близко, шлёпнул ей на лоб лист с заклинанием. Мико сдавленно ойкнула, лист приклеился к влажной от пота коже, а каннуси дважды хлопнул в ладоши и принялся бормотать что-то себе под нос.

Боль в разбитом носу стихла, и Мико даже показалось, что она чувствует, как с каждым ударом сердца исцеляются ткани, будто кто-то живой обосновался у неё под кожей и ласково поглаживал рану. Это было приятно и жутко одновременно, но Мико постаралась не подавать виду и сидела смирно, позволяя каннуси завершить заклинание. Когда последнее слово было произнесено, он сорвал со лба Мико лист и удовлетворённо кивнул. Она осторожно ощупала нос – боль ушла. Ранка на шее покрылась жёсткой коркой.

– Спасибо, – восхищённо выдохнула Мико, продолжая щупать переносицу.

– Вы можете спать здесь, – сказал каннуси и повернулся к Райдэну. – А вы можете лечь в одной комнате со мной.

Райдэн резко покачал головой.

– Мы с моей спутницей ляжем в одной комнате.

– Это невозможно. – Каннуси убрал письменные принадлежности обратно в шкаф и поднялся на ноги. – Мужчина не может спать в одной комнате с женщиной.

– Мы муж и жена, – очаровательно улыбнулся Райдэн.

– Это не имеет значения, – отрезал каннуси. – Правила храма едины для всех.

– Но…

– Всё в порядке Райдэн, – оборвала его Мико. – Я не ребёнок, чтобы за мной присматривать, и вполне могу провести ночь в одиночестве.

Райдэн ответил ей долгим недовольным взглядом. Ему явно не нравилось происходящее. Мико кожей чувствовала его тревогу и нежелание хоть на миг терять её из виду, но он смолчал, кивнул и поднялся на ноги вслед за монахом, который уже ждал его у дверей.

– Доброй ночи, – поклонился каннуси. – Пусть Кормящая Мать ниспошлёт вам добрые сны.

Мико ответила поклоном:

– Благодарю. И вам доброй ночи.

Райдэн ничего не сказал, но во взгляде его ясно читалось: «Если что – кричи». Или Мико это только показалось? В отличие от Райдэна она в храме чувствовала себя спокойно. Возможно, впервые с того дня, как ступила в земли Истока. Она будто вернулась в то время, когда ещё не думала о ёкаях и самой большой угрозой её жизни был голод и соседские мальчишки.

Как и обещал каннуси, лисицы проводили Мико в небольшую купальню на заднем дворе. Мико натаскала колодезной воды и, кряхтя и охая, прыгая и стуча зубами от холода, быстро вымылась и завернулась в чистую одежду – белое кимоно и красные хакама служительницы храма, которые в корзине ей принесли лисы. Свои вещи Мико постирала в колодезной воде и раскинула на бамбуковой ширме, огораживающей купальню, понадеявшись, что к утру они успеют подсохнуть.

Возвращалась в комнату Мико через главный зал. На этот раз она не растерялась, остановилась на пороге, как и подобает, поклонилась богине и продолжила путь. У подушек, на которых по-прежнему дремали лисы, Мико помедлила и в задумчивости уставилась на изображение Кормящей Матери. Потоптавшись на месте, она всё же сделала шаг к изображению богини. Лисы вскинули мордочки. Одна из них встала, отряхнулась и сошла с подушки, уступая Мико место. Она хромала, а на задней лапе у неё виднелась белая повязка. Мико удивлённо выдохнула и присела на корточки.

– Неужели?..

Лисица тявкнула и склонила голову, будто бы говоря «спасибо».

– Рада, что с тобой всё хорошо. – Мико улыбнулась и ласково погладила лисицу между ушей. Та недовольно дёрнула хвостом и прижала уши, но не отстранилась. Мико поспешила убрать руку.

– Прошу прощения.

Лисица посмотрела Мико в глаза, кивнула и захромала к свободной подушке в другом конце зала.

Благодарно кивнув ей в ответ, Мико села в сейдза на ещё тёплое место и бесшумно выдохнула, стараясь выгнать из головы лишние мысли. Она не знала, о чём хочет просить и зачем вообще решила здесь задержаться, но чувствовала острую необходимость если не молиться, то просто выразить богине благодарность за приют.

Мико опустила ладони на пол и дважды поклонилась. Выпрямилась, два раза хлопнула в ладоши и закрыла глаза.

«Спасибо, что приютила нас, Кормящая Мать, – мысленно произнесла она, дыша в сомкнутые ладони. – И прости нас за вторжение. И прости моего грубого спутника, он никогда не имел дел с богами и оттого не выказал тебе должного почтения. Он вообще мало кому выказывает почтение. Но… но он неплохой человек. Неплохой ёкай. Он… – Мико выдохнула и зажмурилась, пытаясь собраться с мыслями. – Я… Я запуталась и не знаю, как теперь быть. Моя жизнь так сильно изменилась. Я встретила Акиру и думала… Думала, что смогу обрести с ним своё счастье… Я… любила ли я его? Люб…лю ли? Неужели любовь может исчезнуть так быстро, разве может обратиться в ничто? Разве могу я… И Хотару… Райдэн. – Мико тихонько застонала. – Помоги мне разобраться в моих чувствах. Я… может быть, лучше вообще не чувствовать? Тогда и больно не будет… Мне столько раз было больно… Можешь? Ты можешь забрать мои чувства?»

Понимая, что вот-вот разрыдается, Мико разомкнула ладони и опёрлась на пол, сгорбившись и стараясь успокоить дыхание. Что она творит? Нашла о чём просить богиню. Ей столько всего нужно, столько важных вещей: отыскать Лиса, снять печати с острова, отомстить Акире, спасти Духа Истока, – а она решила просить о каких-то глупых чувствах, которые ничего не изменят, ни на что не повлияют, которые не нужны никому, кроме неё. Какая разница, что она чувствует к Акире или к Райдэну? Какая разница, о чём печалится и жалеет? У неё есть дела поважнее.

Но сколько бы Мико ни сидела, сколько бы ни пыталась запихнуть чувства подальше, они давили, клубились, вились узлами в глубине груди, наполняли её до тошноты, так что Мико хотелось выть, царапая рёбра ногтями, надеясь вернуть ту сосущую пустоту, что наполняла её совсем недавно, снова забиться в заброшенную комнату, в которой она ничего не чувствовала, сумев спрятать свою боль под половицами, затолкать любовь в щели в стенах, а гнев и ненависть – рассовать по углам.

Храм словно разбудил Мико. Её будто коснулась рука Кормящей Матери, которая пробуждает мёртвую землю первым весенним теплом.

– Забери их. Забери. Забери, – бормотала Мико, уткнувшись лбом в пол. – Я не хочу. Не хочу.

Кормящая Мать её не услышала. И Мико, стиснув зубы, накрыла голову руками и зажмурилась, надеясь остаться в полной темноте.

Перестать чувствовать.

Вернуться в пустую комнату.

Чтобы перестало болеть.

Из-за Хотару. Из-за Райдэна. Из-за Акиры.

Она сидела в поклоне до тех пор, пока не онемели ноги, а потому не сразу смогла разогнуться и встать. Но боль в костях заглушила боль душевную и довела до постели. Мико рухнула на татами, завернулась в одеяло, как в кокон, подтянула колени к груди и вскоре заснула.

Этой ночью ей снились странные сны.

Журавль летел сквозь облака, взбирался всё выше в бесконечную синеву небес и спускался к красным макушкам клёнов. Акира полюбил эти леса, едва пересёк границу двух миров. В землях Истока не было осени, не было и зимы – остров застыл в прекрасном буйном лете, которое Акира тоже любил.

Заметив отблеск маленького озерца среди сопок, Акира понял, что его мучает жажда, взмахнул крыльями и направился к зеркальной глади. Стройные птичьи ноги вспороли ледяную воду, Акира сел на большой камень недалеко от берега и склонился, чтобы напиться, но замер, так и не коснувшись клювом поверхности.

Его привлекла завораживающая мелодия, пронзительные, плачущие звуки флейты, и Акира вскинул журавлиную голову, выискивая взглядом искусного музыканта.

У воды, на поваленном дереве, сидел прекрасный юноша в чёрно-жёлтом монашеском одеянии. Янтарные бусы блестели на солнце, в длинных волосах запутался ветер, ловкие пальцы и нежные губы извлекали из деревянной флейты робкую, но прекрасную мелодию.

Акира осторожно приблизился, вслушиваясь. Юноша был талантлив. И красив. Он открыл глаза, встречаясь взглядом с Акирой. Сердце цуру дрогнуло и забилось в такт мелодии флейты.

Ветер сорвал с деревьев листву, а Акира не заметил, как обратился в человека, оказавшись по пояс в холодной воде. Мелодия смолкла. Юноша во все глаза смотрел на обнажённого Акиру, но страха в его глазах не было – только неподдельное восхищение. На щеках расцвёл яркий румянец.

– Я Акира, – сказал цуру первое, что пришло в мгновенно опустевшую голову. – Как тебя зовут?

– Ш-шин.

– Сыграешь для меня?

Озеро заволокло туманом, исчез Шин, исчез и лес, и Акира оказался в клетке. Бамбуковые прутья казались хрупкими, но развешанные заклинания не позволяли Акире ни обратиться в человека, ни сломать их. Рядом стояли другие клетки, в каждой сидели журавли. На площади перед замком сёгуна лежали горы журавлиных трупов. Пахло кровью и влажным пером. Акира старался не смотреть на тела.

– Забирайте цуру, – сказал крестьянин, который приволок клетку с Акирой на площадь. – Давайте золото. Я чуть хребет не сломал, пока его тащил.

Самурай недоверчиво заглянул в клетку.

– Чем докажешь, что это не просто птица?

– Он за монахом из храма на горе волочился, плясал, когда тот на флейте играл. Я всё видел. И как он по ночам перья сбрасывал. Точно цуру! Пришлось его саке опоить, чтобы в клетку затащить. Какая ж птица будет пить саке?

Самурай с сомнением покачал головой, всё ещё сомневаясь в рассказе крестьянина, когда из соседней клетки самураи вытащили упирающегося журавля. Птица ударила крыльями, вывернулась из хватки и обратилась в обнажённую девушку.

«Нет! Аяка! – Акира ударился грудью о прутья клетки при виде сестры. – Улетай, Аяка! Улетай!»

– Вы чудовища! – крикнула она. – Мы ничего вам не сд…

Самурай отсёк ей голову одним ударом, и та подкатилась к клетке Акиры. Он закричал от ужаса и забился в клетке ещё сильнее. Аяка! Аяка! Его любимая Аяка! Нежная, маленькая Аяка…

– Вот эта шлюха точно цуру, – хмыкнул самурай, вытирая лезвие от крови. – Доставай следующего.

Клетка Акиры распахнулась, и площадь заволокло туманом.

Ночной лес набросился на него ударами ветвей. Лететь уже не было сил – мешали две стрелы в спине. Но Акира упорно махал крыльями и тянулся к незаметному для человеческого глаза огоньку на вершине горы.

Из последних сил Акира рванул вперёд и рухнул на пороге храма. Он обратился в человека, и стрелы вошли глубже, заставляя кричать и корчиться от боли.

– Акира! – Из храма выскочил Шин. – Сияющая Богиня, что случилось?!

Он хотел ответить, но потерял сознание от боли.

Туман снова унёс одно воспоминание и принёс новое.

Акира лежал на руках у Шина, а тот врачевал его раны.

– Они их всех убили, – пробормотал Акира, глядя в пламя очага, но едва ли видя хоть что-то, кроме отрубленной головы своей младшей сестры. – Почему они это сделали?

– Может, кому-то удалось спастись, – прошептал Шин. – У тебя же получилось.

Акира покачал головой:

– Я знаю. Чувствую. Они все мёртвы. – Голос дрогнул, и глаза наполнились слезами. – Аяка кричала… А я ничем не мог ей…

Остаток фразы потонул в неудержимом плаче, а сам Акира – в полной боли темноте. Только руки Шина гладили его по голове и тянули обратно к свету, но Акира больше не мог его разглядеть.

– Забери их. – Акира резко сел и с надеждой посмотрел в тёплые глаза Шина. – Забери. Я слышал, что чародеи могут отнимать чувства. Есть какое-то заклинание. Должно быть!

– Акира…

– Я не хочу этого чувствовать! – Акира схватился за голову и снова залился слезами. – Вся эта боль… это… горе. Они убивают меня! Я не хочу это чувствовать!

– Со временем они стихнут. – Шин коснулся его плеча, но Акира зло сбросил руку.

– Так ты можешь или нет? Забрать моё горе.

Шин тяжело вздохнул:

– Такое заклинание есть. Но я не могу забрать одно лишь горе. И заклинание не излечит твою душу. Оно отнимет всё. – Шин коснулся щеки Акиры, заставляя посмотреть себе в глаза. – Боль, гнев, печаль, радость, счастье… любовь. Ты никогда больше не заплачешь, никогда больше не засмеёшься, никогда не испытаешь ни к кому нежности. Готов ли ты отказаться от тьмы, но потерять и свет?

– Я…

Комнату заволокло туманом, и Мико проснулась. Лицо её было мокрым от чужих слёз.