Текст книги "Сталинский план преобразования природы и его осуществление на Южном Урале"

Конечно, существует масса других организационных вопросов большей или меньшей значимости; один из главных – резкое усиление материальной поддержки фундаментальных генетических исследований. Это вполне оправдано интересами и сегодняшнего, и завтрашнего дня… Кроме того, у нашего государства свой особый долг перед отечественной генетикой».

В. В. Бабков, кандидат биологических наук

Сталинщина в естественных науках имеет имя – Лысенко. Августовская (1948 г.) сессия ВАСХНИЛ, поставившая классическую генетику вне закона, была к тому же высшей точкой разгрома этой науки.

Я коснусь лишь нескольких моментов: почему именно 1935 год стал переломным в судьбах нашей генетики; как менялся характер дискуссии с 1936 по 1948 год; что происходило в генетике после Сталина. Однако начну с той причины возникновения лысенковщины, которой советская научная общественность, на мой взгляд, не уделила должного внимания.

В поисках причин лысенковщины одни указывали на то, что она была частью сталинистской линии на полное уничтожение научной автономии. Другие искали объяснение в пропаганде утверждения, будто идеи Т. Д. Лысенко и И. И. Презента вытекали из диалектического материализма, а генетика с ним несовместима. Третьи указывали на значение связи псевдоламаркизма Лысенко-Презента с устремлением на создание нового советского человека. Для более уравновешенного обсуждения причин возникновения лысенковщины следует, я думаю, учитывать также менявшееся состояние сельского хозяйства и способы выработки сельскохозяйственной политики.

Ясный и недвусмысленный анализ резкого упадка крестьянского хозяйства за период 1916–1920 годов дал и 1921 году Н. Д. Кондратьев. В 1920 году на съезде по селекции и семеноводству в Саратове об огромном отставании практики от теории заявил Н. М. Тулайков. Примитивное состояние среднего крестьянского хозяйства сводило на нет выгоды выведенных генетиками передовых сортов, даже если крестьян можно было бы убедить покупать улучшенные семена. В этой ситуации важно знать и об отношении советских руководителей тех лет к науке. Одни (например, М. И. Калинин) призывали к резкому увеличению производства зерна «за 2–3 года» и утверждали, что варварство полезно, что только упрощенная наука завоюет крестьян для современного сельского хозяйства. В то же время другие заявляли, что академические свободы не будут ограничены (Г. Е. Зиновьев), и давали этому – со ссылкой на авторитет В. И. Ленина – теоретическое объяснение (Л. Д. Троцкий).

В целом период до 1924 года характеризовался компромиссом государства с наукой в том смысле, что свободы ученых ограничивались лишь в политике, но не в их науке. С научной автономией сосуществовала пропаганда упрощенной науки (И. В..Мичурин и др.), которая к концу 20-х годов дала и некоторые результаты. Я. А. Яковлев, редактор газеты «Беднота», организовал «армию босоногих ученых» – 23 тысячи к 1929 году; Н. И. Фейгинсон возглавлял движение хат– лабораторий. Оба утверждали, что научные скептики могут ошибаться, а крестьянские рецепты стимуляции растений полезны. А тем временем ботаник Н. А. Максимов не уставал объяснять, почему предлагаемые «народными учеными» стимуляторы роста являются плохим выбором.

Казалось, что они дают простой и дешевый путь к новым урожаям, ибо обычные методы (прополка, удобрение, покупка сортовых семян, разнообразие зерновых и т. п.) требуют инициативы, технологии, работы и денег. Магическое решение, которого искали Яковлев и Фейгинсон, казалось более простым, но его не существовало в действительности.

Максимов же разгромил первую большую «математическую» работу Лысенко, доложенную на съезде по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству в январе 1929 года в Ленинграде. После этого Лысенко никогда уже не пытался заняться ни математикой, ни академической наукой вообще. Для него осталась область упрощенной науки.

К 10-летию Октября Тулайков заявил, что до сих пор урожаи составляли 25–30 % того, что можно получить при рациональном использовании природных сил, и указывал, что, тесно увязывая науку и практику, необходимо стремиться к следующему, 20-летнему, юбилею получить «обратные цифры», то есть более чем удвоить урожаи за 10 лет. Тогда же Яковлев опубликовал интуитивное предвидение удвоения урожаев за 10 лет и резко критиковал экономистов, говоривших об увеличении урожая за пятилетку лишь на 6–11 %; самые оптимистические предсказания были 19,4 %. Официальной целью пятилетки стало увеличение на 35 % среднего урожая на гектар.

За зиму 1927/29 года на Украине вымерзло 5 миллионов га озимой пшеницы, а за 1928/29 год–7 миллионов га. Именно на этом фоне появилась яровизация. В феврале 1929 года Лысенко пишет отцу-крестьянину на Полтавщину о яровизации озимой пшеницы; 1 мая Т. Д. Лысенко засевает полгектара, и урожай «сулит» 25 ц с га вместо 15 ц с га. «Весть об удивительном опыте дошла вскоре до Наркомзема Украины», – читаем в газетной статье 1937 года под рубрикой «Избиратели агитируют за своих кандидатов». В августе 1929 года, еще до начала испытаний. Народный комиссариат земледелия Украины опубликовал сообщение о решении проблемы. «В конце того же года НКЗ Украины пригласил агронома Лысенко на работу в Одесский институт селекции генетики, с тем чтобы он продолжил там свои работы по яровизации, а несколько позже правительство Украины наградило Т. Д. Лысенко орденом Трудового Красного Знамени». А сельскохозяйственная пресса неимоверно распропагандировала яровизацию и Лысенко, особенно когда Яковлев в ноябре 1929 года стал всесоюзным наркомом земледелия. В это же время была устроена кампания против экономистов-аграрников, которые из-за их якобы скептических, а на деле реалистических прогнозов были объявлены «вредителями». Предполагалось, что за все ответят враги. «Враги» были «вредителями», «лево-право уклонистами», «троцкистскими убийцами», «немецко-японскими шпионами», «космополитами», кем угодно, а недавно появилась тенденция решать вопросы охотой на «бюрократов».

В конце 1929 года на 1-й конференции аграрников-марксистов в Комакадемии выступил И. В. Сталин с требованием классовости и партийности, которое в политической практике последующих лет привело к уничтожению различия между политическими взглядами и профессиональной работой. Иначе говоря, специалисты были предупреждены, что деклараций о симпатиях к большевизму недостаточно, надо доказывать преданность включением марксизма в свою специальность.

Неделей раньше была опубликована адресованная В. И. Ленину телеграмма 1919 года по поводу взятия взбунтовавшегося форта, важного для обороны Кронштадта: «Морские специалисты уверяют, что взятие «Красной Горки» с моря опрокидывает всю морскую науку. Мне остается лишь оплакивать так называемую науку… Считаю своим долгом заявить, что я и впредь буду действовать таким образом, несмотря на все мое благоговение перед наукой. Сталин». Факт публикации ставил науку в подчинение практической пользе, открывал систематические нападения на научную автономию и означал предпочтение упрощенной науки. Все же, например, с 1928 по 1933 год правительство предпочитало следовать совету Тулайкова, который не обещал панацеи, как Вильямс, но предлагал большую скорую отдачу на небольшое капиталовложение. Результат был налицо, но к середине 30-х годов правительство обратилось – на четверть века – к схемам Вильямса, отставив Тулайкова в сторону.

После статьи Сталина «Головокружение от успехов» в марте 1930 года темпы коллективизации на время упали, соответственно и себестоимость зерна снизилась с 10,6 руб/ц в 1929 году до 8,4 руб/ц. Затем коллективизация усилилась, а себестоимость подскочила до 17,3 руб/ц в 1931 году и 22,9 руб/ц в 1932 году. За период 1930 – 1934 годов спад производства зерна по сравнению с 1925–1929 годами составил около 14 %. Пятилетка не была выполнена по всем основным показателям (прибыль, рентабельность, производительность труда), кроме процента коллективизации. Ответом Сталина были репрессии. Весной 1933 года газеты сообщили о расстреле 35 специалистов-аграрников и заключении еще 40 человек в тюрьму. Одной из жертв, что показательно, был экономист из сельскохозяйственной секции Госплана, выступивший против расширения посевных площадей и поддерживавший интенсификацию производства. Однако курс на экстенсивное развитие взял верх. В 1931 году Тулайков называл причины дальнейшего упадка: плохое управление, плохое снабжение, неряшливая работа, обилие сорняков. Но истерия разоблачения «вредителей» играла на руку вождям упрощенной науки, точнее, псевдонауки.

После успеха единичного «опыта» на 1/2 га Украинский НКЗ заказал на весну 1930 года 1000 опытов такого рода. Хотя это была первая весна коллективизации, Лысенко заявил в 1930 году, что 900 хозяйств испытывают яровизацию на 342 га. Через два года в своем персональном журнале он опубликует результаты опытов 1930 года и приведет результаты по… 4 га в 4 хозяйствах. С точки зрения специалистов, это нельзя было считать опытом. Однако в то время автономия специалистов подвергалась нападкам, в ней видели проявление остатков гнилого либерализма по отношению к вредителям строительства социализма. Дело было не в том, опыт это или не опыт. Как сказал Сталин в 1931 году: «Если есть страстное желание, то каждая цель будет достигнута, каждое препятствие преодолено». Подобное поведение успешно демонстрировал Лысенко.

В июле 1931 года нарком Яковлев выпустил декрет о массовых испытаниях яровизации весной 1932 года. Осенью того же года на долю Лысенко выпал успех больший, чем в 1929-м: Яковлев пожурил Лысенко за недооценку масштабов революционности его экспериментов, а конференция по борьбе с засухой приняла резолюцию о кампании за яровизацию. Яковлев говорил и о советской концепции рентабельности: «…когда интересы Советского Союза, как экономического целого, требуют, мы можем позволить временные «убытки». Конечно, яровизация приносила убытки (отнюдь не временные), но Яковлев здесь лишь развивал указание Сталина о рентабельности не отдельного хозяйства, а всей экономики в национальном масштабе. Это один из основных принципов сталинистской аграрной революции и в целом экономической политики, который и по сей день не преодолен.

Вторжение Лысенко в область растениеводства и генетики, фатальное для научной генетики, было его запоздалым ответом на самый нереалистичный, противоречивый и трудный для уразумения декрет «О селекции и семеноводстве», принятый в августе 1931 года. По поводу пшеницы и других зерновых там предписано НК ЗЕМУ и ВАСХНИЛ завершить полную замену бессортовых семян сортовыми за два-три года: такой подвиг невозможен в капиталистических странах, но он будет выполнен в СССР, особенно благодаря преимуществам колхозов и планового хозяйства. Пшеница должна заменить рожь на севере и востоке. Картофель должен быть улучшен, чтобы не погибал от болезней в сухих и жарких районах. Время для выведения сортов вместо 10–12 лет должно быть сокращено до 4–5 лет. Необходимо применять «новую заграничную технологию и новейшие, улучшенные методы селекции, основанные на генетике». И тут же: «Все партийные и советские организации и широкие массы колхозников должны быть вовлечены в эту работу», кто угодно – кроме ученых.

Тут даже Лысенко умолк года на два или три. От яровизации озимых он уже перешел к яровизации яровых пшениц, яровизации ячменя, хлопчатника, картофеля и т. п. К 1933 году яровизация уже не приносила успеха у начальства и прессы, тогда он решил вывести новый сорт яровой пшеницы за три года вместо декретируемых 4–5 и обычных 10–12 лет. Конечно, это чудо могла сделать только яровизация.

Пока что он скромен. В докладе 1934 года он отвергает общеизвестное представление, что «Лысенко – против всякой теории, в частности против генетики и селекции», апеллирует к авторитету Менделя, четырежды сочувственно отзывается о работах Вавилова, но его позиция такова: «Я за генетику и селекцию, я за теорию, но за такую теорию, которая, по выражению товарища Сталина, «должна давать практикам силу ориентировки, ясность перспектив, уверенность в работе, веру в победу». Впервые стадийная теория поставила генетику и селекцию в затруднительное положение. Сталинистское слияние теории с практикой позволяло начальству использовать кампанию за яровизацию для нападок на физиологию растений: теперь кампания за улучшение пшениц означала борьбу против генетики не на жизнь, а на смерть. Используя обстоятельства, Лысенко поднял ограниченный конфликт между научной и знахарской сельскохозяйственной программой на уровень тотальной войны между наукой и агробиологией.

1935-й был самым страшным годом для генетики. Разумеется, и прежде генетики подвергались нападкам. В 1930 году умер в Ленинграде Ю. А. Филипченко, затравленный Презентом, когда этот «биомарксист» начал карьеру выступлением против «буржуазного» ученого (так часто называли специалистов, получивших полноценное образование еще до революции и обладавших независимым суждением!. В Москве в 1929 году арестован и сослан С. С. Четвериков и перестал существовать его генетический отдел в кольцовском институте, когда клеветнический донос конкурентов сделал дело в атмосфере истерического поиска «врагов» среди специалистов. В 1930 году Н. К. Кольцов был уволен из МГУ под предлогом ликвидации его ' кафедры (предлоги тогда еще были необходимы). С 1928 года атакам подвергался его Институт экспериментальной биологии (ИЭБ), в 1929-193 годах дело шло к разгрому, но в начале 1932 года Кольцов спас положение, получив высокую поддержку Сталина. Однако в 1930-1931 годах ему пришлось отправить в Ташкент своих учеников Н. К. Беляева и Б. Л. Астаурова, когда они были подвергнуты травле в Москве. (В начале 1937 г. Беляев переедет в Тбилиси, где сразу же будет арестован, и погибнет.) В 1930 м объектом травли стали ученые– марксисты, особенно С. Г. Левит, а также И. И. Агол и др. Но если до 1935 года государственная поддержка в области сельхознаук шла в большей мере настоящим ученым, то с 1935 года государство подчинило их псевдонауке.

В 1931 году Н. И. Вавилов отразил, еще без особого труда, обвинение в отрыве ВИРа от практики. Летом 1934 года Совнарком выразил недовольство отчетом президента ВАСХНИЛ Вавилова декретом «О работе ВАСХНИЛ». Академия прошла радикальную реорганизацию: если в 1934 году она включала 111 институтов и около 300 разных станций, то к лету 1935 года в ВАСХНИЛ осталось лишь 12 главных институтов. Вавилов был смещен с поста президента и назначен одним из трех вице-президентов. Новый президент А. И. Муралов во вступительной речи «Не отставать от жизни» назвал лысенковский Одесский институт образцом тесной связи науки с сельским хозяйством.

Вот с чем пришел Лысенко к 1935 году. Он вовлек сельскохозяйственное начальство в кампанию за серию экспериментальных методов, изобретая новые прежде, чем набьют оскомину старые. Он завоевал высокую оценку начальства, прессы, агрономов и даже некоторую оценку настоящих ученых (что усиливало одобрение начальства и в конце концов привело к давлению на самих ученых). Главное же, он ухитрялся ускользать из строго очерченной сферы методов, подлежащей научной критике, по мерке которой его хотели судить настоящие ученые. В 1935 году появилась первая совместная публикация Лысенко и Презента; этот союз сделал возможным систематические атаки на генетику.

В начале 1935 года Лысенко выступил с докладом, который был прерван после призывов к классовой бдительности на психологически точно составленном заявлении (что он не какой-то там интеллигент, нет, он свой. «Я только яровизатор»): «Сталин: «Браво, т. Лысенко, браво!» В зале аплодисменты.

Весной 1935 года П. П. Постышев, один из руководителей КП(б)У, заявил, что только Лысенко выполняет директиву 1931 года. (Тот сразу же для ее выполнения занялся яровизацией картофеля: летние посадки на юге).

Летом 1935 года Лысенко телеграммой рапортовал Я. А. Яковлеву, к тому времени возглавившему сельхозотдел ЦК ВКП (б), М. А. Чернову, наркому земледелия СССР, А. И. Муралову, президенту ВАСХНИЛ и зам. НКЗ (через 2–3 года все они будут сметены террором): «При вашей поддержке наше обещание вывести в два с половиной года, путем скрещивания, сорт яровой пшеницы для района Одесщины, более ранний и более урожайный, нежели районный сорт «Лютесиенс 062» – выполнено. Новых сортов получено четыре».

Впоследствии окажется, что получен один лишь кандидат на сорт «1163»; единственное сортоиспытание его на трех делянках по 25 м2 дало 1,5 ц против 1,39 стандартного сорта с той же площади; эта разница около 8 % недостоверна. По словам Лысенко, зерно пшеницы «1163» давало плохой хлеб – недостаток, который он, конечно, брался быстро исправить. В 1936 году П. Н. Константинов и другие селекционеры заявят, что практический успех Лысенко такая же чепуха, как и его наука.

Телеграмма Лысенко явилась его ответом не только на декрет 1931 года, но и особенно на замечание Сталина на XVII партсъезде, что семенное дело по зерну и хлопчатнику запутано. Публикацией этой телеграммы открылся первый номер его нового журнала «Яровизация».

В декабре 1935 года на вопрос журналиста, надо ли ставить пробы на станциях перед организацией массовых кампаний, Лысенко дал понять, что его успех достигнут иным путем: «Когда мы выдвинули метод, который до сих пор обоснован только в теории… есть ли у нас право терять два-три года на предварительные испытания на маленьких делянках селекционных станций? Нет, у нас нет права терять ни одного года». Так официально торжествовало издевательство над наукой.

В декабре 1935 года председатель Совнаркома В. М. Молотой превознес ученых-практиков вроде Лысенко и выразил недовольство теоретиками, в то время это был также намек на Н. И. Бухарина и тогда же на совещании передовиков урожайности в Кремле Яковлев спросил Лысенко, кто ему мешает: «А кто именно, почему без фамилий?» «Фамилии я могу назвать, хотя тут не фамилии имеют значение, а теоретическая позиция. В общем, большинство генетиков с нашим положением не соглашается. Николай Иванович Вавилов…» и т. д. Так Сталину впервые предлагался разгром всей генетики.

В ноябре 1935 года, на совещании стахановцев, Сталин сказал: «Наука потому и называется наукой, что она не признает фетишей, не боится поднять руку на отмирающее, старое и чутко прислушивается к голосу опыта, практики». В данном контексте, учитывая сталинскую манеру выражаться, эта фраза означала, что Сталин поощряет некоторые (не ясно, какие, но успешные) акции, долженствующие поставить генетику в подчинение сельхозпрактике и тем учредить единомыслие в этой области; и чтобы в случае нежелательных результатов виноватыми оказались исполнители.

В 1929 году Сталин распорядился ликвидировать сельхозэкономику как автономную науку, потому что она накладывала на волю к модернизации сельского хозяйства непереходимый социальный и экономический предел. Теперь агробиологи приглашались распорядиться о ликвидации естественных наук, указывающих на биологические пределы. В полную меру «поднять руку на отмирающее, старое» было соблазнительно. Однако еще не был отменен международный конгресс по генетике, который должен был состояться в СССР в 1937 году; Агитпроп противопоставлял расцвет генетики в СССР кризису в Германии из-за вмешательства расистской идеологии в науку; шла подготовка сталинской Конституции, нового закона о выборах и других атрибутов государства; Сталин был занят сценариями показательных политических процессов. И укрощение генетики приняло форму «дискуссии».

«Дискуссии» были желательны, время от времени, для настраивания всех на единый взгляд, необходимый для коллективного усилия. «Дискуссия» обычно быстро приводилась к требуемому заключению путем официальной поддержки желаемой – «правильной» – линии и официального раздражения нежелательными – «неправильными» – взглядами. «Дискуссия» по генетике и селекции 1936 года шла поначалу по этому стандарту. На февральском совещании передовиков животноводства в Кремле официальный взгляд, что наука должна быть служанкой сельского хозяйства, был подкреплен также репликами Сталина и Яковлева. Журнал «Под знаменем марксизма» опубликовал высказывание зав. Отделом печати ЦК на собрании философов, что Лысенко заслуживает их особого внимания как связавший воедино теорию Дарвина и сельскохозяйственный вариант стахановского движения. «Правда» нападала на главный коллективный труд ВИРа и одновременно хвалила образцовый журнал «Яровизация».

Завершение первого раунда «дискуссии» – IV сессия ВАСХНИЛ – было в декабре 1936-го. Весь ноябрь шла дикая травля в прессе крупнейшего медицинского генетика, партийца С. Г. Левита. Через день после начала сессии газеты напечатали «Ответ клеветникам из «Сайенс сервис» и «Нью-Йорк таймс», в котором гордо отрицалось сообщение об аресте Вавилова, который на днях будет выступать с докладом («критикующим научные воззрения молодого ученого Лысенко, а последний – выступает с докладом, критикующим антидарвинистский характер некоторых теоретических положений Вавилова»); подтверждался арест «господина Агата» – «за прямую связь с троцкистскими убийцами»; разъяснялось, что генетический конгресс 1937 года отложен «по просьбе ряда ученых», пожелавших получше к нему подготовиться. (Вавилов и Агол руководили оргкомитетом конгресса, который так и не состоялся.)

Все это обозначало уверенность начальства, что генетики и селекционеры таким образом «обсудят» свои «спорные вопросы», что Лысенко окажется прав, а его критики – нет.

Однако начальство не захотело объяснить, в чем именно прав Лысенко и не правы генетики. Лысенко же не мог этого сделать: самым страшным для него, отстаивавшего главенство интуиции над научным методом, было требование к нему ученых оппонентов – быть точным и логичным. Жесткое и недвусмысленное требование начальства стало аморфным, когда спустилось до конкретных людей. Многие специалисты уклонились от «дискуссии». Те, кто перешел на сторону Лысенко, не могли объяснить, в чем он прав. Открыто против выступили немногие, и «дискуссия» стала конфликтом двух небольших групп. Интересно, что среди откровенных антилысенковцев были прежде всего «беспартийные большевики – и партийцы: Н. И. Вавилов, А. С. Серебровский, сюда попадают Г. Мёллер, а также А. Р. Жебрак, Н. П. Дубинин, М. М. Завадовскии. «Буржуазные» ученые погибли или умолкли раньше; важное исключение составил Н. К. Кольцов. Вот эти генетики направили сессию от поисков компромисса к критике Лысенко. Так что официальная цель «дискуссии» – приспособить генетику к верховенству Лысенко – не была достигнута.

Кольцов, на которого сессия произвела «гнетущее впечатление», пишет письмо за письмом, например Муралову, стремясь изменить заключение по результатам сессии, и выражает озабоченность угрозой отмены курсов генетики в вузах: «Заменить генетику дарвинизмом нельзя, как нельзя дифференциальные вычисления заменить алгеброй… нельзя Советскому Союзу хотя бы в одной области отстать на 50 лет».

Муралова арестовали в июле 1937 года. Тогда же уничтожили Медико-генетический институт блестящего исследователя С. Г. Левита, и через полгода сам он был арестован и расстрелян. В 1938 году ввели курсы «дарвинизма», и с 1939 года начал реализовываться лозунг: «Изъять формальную генетику из высшего образования!»

Академия наук СССР, президентом которой сразу после сессии ВАСХНИЛ стал В. Л. Комаров, начала испытывать официальное давление в отношении генетики в мае 1938 года, когда Совнарком (председатель – В. М. Молотов) впервые не принял план работ Академии, и вскоре президиум Академии раскритиковал Вавилова за изоляцию ВИРа от линии работ Лысенко.

С апреля 1937 года начинается ожесточенная кампания в печати против Кольцова, которому ставят в вину его старые занятия евгеникой. Осенью 1938 года ИЭБ переводят в уже враждебную генетике Академию наук. В начале 1939 года АН СССР проводит масштабные выборы; членкоры Кольцов и Л. С. Берг выдвинуты в академики по отделению биологии. Но за две недели до выборов в «Правде» появляется большое письмо: «Лжеученым не место в Академии наук». Как впоследствии писал Комаров, «общественное мнение помогло найти верный путь и представить общему собранию академиков наиболее достойных ученых» – места Берга и Кольцова заняли Цицин и Лысенко. В апреле 1939 года академия отстранила Кольцова от должности директора института. Конференция 1939 года пройдет без его участия.

Эта конференция ответ на обращение ленинградских ученых в ЦК ВКП(б) о судьбах генетики – была устроена редакцией журнала «Под знаменем марксизма». Однако и тогда Сталин не смог всерьез заняться генетикой. Только что был заключен столь непопулярный в глазах мировой общественности пакт о ненападении и границах с фашистской Германией, присоединены Западные Украина и Белоруссия, из-за начала войны с Финляндией СССР исключен из Лиги Наций. Организатор конференции, новый академик М. Б. Митин, получил задание достичь компромисса (в пользу Лысенко): от лысенковцев он требовал отказа от махаевского (антиинтеллектуального) устремления подавить генетику; от генетиков – избавиться от барского пренебрежения агробиологией и признания верховенства ее практического значения. (В 1918 году Митин, чутко прислушивавшийся к пожеланиям начальства, накрепко позабудет о своем былом стремлении к компромиссу.)

В биографии Лысенко 1937 года отмечено, что «яровизация давала в среднем 1,5–2 центнера прибавки, нередко 3–4 центнера», хотя там же сказано, что она «сулила» 10 ц с га. На деле эффект яровизации никто не проверял (хотя, вероятно, прямого вреда было не так много). На сессии 1936 года Лисицын адресовал Лысенко вопрос: «Вы приводите прибавку в десятки миллионов пудов, а где убытки, которые принесла яровизация?» – и предложил собрать и опубликовать данные по отдельным сортам. Такие данные на конференции 1939 года привел А. А. Малиновский. Миллионы гектаров заняты сортами, выведенными с применением методов генетики учеными-селекционерами (Шехурдиным, Еремеевым, Константиновым, Юрьевым, Сапегиным – пшеница, Лисицыным и Рудницким рожь); некоторые площади заняты бессортовымн семенами; один сорт Лысенко занимал только пару сотен гектаров в двух хозяйствах близ Одессы (в 1946 году сорт был снят с районирования из-за неэффективности). Краткое выступление было прервано председателем, а в 1948 году Лысенко припомнил его Малиновскому.

В 1939 году стороны ужесточили свои позиции, и компромисс снова, оказался невозможным. После конференции полемика улеглась. В академической прессе преобладали научные статьи, в сельскохозяйственной – лысенковские. В вузах все больше и больше преподавали лысенковщину.

Вскоре иссякли статьи, пропагандирующие старые рецепты Лысенко, обещавшие быстрый выход, а новые рецепты (самый известный – вывести за 3–4 года озимую пшеницу для Сибири) обещали результат лишь в отдаленной перспективе. А это напоминало предложения ученых, за которые их критиковал сам Лысенко и которые так разочаровывали начальство. Положение президента ВАСХНИЛ сулило неприятности уже в ближайшем будущем, но в конце 30-х годов Лысенко уже обладал достаточным влиянием и использовал его, по совету Презента, для ликвидации главного оппонента, Н. И. Вавилова, по принципу – уничтожение светочей заставляет замолчать множество, других людей. Летом 1940 года Вавилов был арестован. Зимой умер Кольцов, потерявший смысл существования. Были арестованы Л. И. Говоров, Г. Д. Карпеченко, Г. А. Левитский.

Храбрый Д. Н. Прянишников – который и в 1937 году не боялся прерывать ораторов, сбивавшихся с науки на «разоблачение вредительства», за что его обругали в «Правде», – направил Л. П. Берии послание, в котором интересовался судьбой своего ученика. В результате расстрел был заменен заключением. Для Н. И. Вавилова была намечена работа по специальности в одном из институтов ГУЛАГа. Однако к работе Николай Иванович так и не приступил. Он погиб из-за того, что уже отданные распоряжения не были выполнены в связи с паникой и неразберихой в Москве 16 октября 1941 года.

В 1942 году Лондонское Королевское общество (президент Генри Дейл) избрало Н. И. Вавилова своим иностранным членом и тщетно пыталось получить его письменное согласие.

Эта история имела продолжение. После этого Сталин вызвал в Москву брата Николая Ивановича С. И. Вавилова и сообщил ему о возможных кандидатах на пост президента АН СССР: Вышинский, Лысенко и… С. И. Вавилов. Сергей Иванович принял этот пост, а в 1948 году ему пришлось принимать отказ Генри Дейла от почетного членства в АН СССР в связи с убийством Н. И. Вавилова.

Сплочение всех народных сил для отпора врагу и победа над фашистской Германией создали у людей иллюзии о невозможности возврата к беззаконию конца 30-х годов. Многие подвергшиеся гонениям генетики мужественно сражались на фронтах Великой Отечественной войны, они вновь почувствовали себя полноправными членами общества.

В 1945 году Константинов выступил со статьей «Против упрощенчества в агробиологии», то есть против Лысенко. Жебрак напечатал в «Science» статью «Советская биология» с критикой лысенковщины (в 1948 году это ему припомнили). Еще осенью 1947 года И. Д. Лаптев распространил антикосмополитическую кампанию на биологию, осудив «антипатриотические поступки» Жебрака и назвав патриотом Лысенко. П. М. Жуковский призвал ВАК и высшую школу вернуться к настоящей генетике и критиковал «дарвинизм в кривом зеркале» Лысенко – Презента. Научные журналы печатали статьи с критикой положений Лысенко, не называя имен. В конце 1946 года под эгидой Министерства высшего образования (министр С. В. Кафтанов) прошла настоящая дискуссия о дарвинизме и перестройке его преподавания. На ней Жебрак требовал упразднить курс и включить его содержание в курс генетики, но заведующий кафедрой дарвннизма МГУ И. И. Шмальгаузен настаивал на сохранении курса при условии, что его будут вести настоящие ученые. На выборах в Академию наук генетики объединились, собрали все свои силы и работы и, с помощью С. И. Вавилова, провели в членкоры пережившего предыдущие события критика Лысенко – Дубинина. В 1947 году Дубинин напечатал в «Science» статью о достижениях советской теоретической генетики. В МГУ прошли две нормальные конференции по генетике и по естественному отбору (отрицаемому Лысенко). 7 июля 1948 года была опубликована статья 13 ленинградских цитологов «Об одной неудачной концепции» – новой клеточной теории О. Б. Лепешинской. Были и некоторые выступления лысенковцев. В 1946 году вышел 1-й том Сочинений И. В. Сталина, и научная публика узнала о его ранней статье, где симпатии вроде бы отдавались ламаркизму. Но Лысенко к тому времени потерял расположение переменчивого Сталина. А зав. Отделом науки ЦК Ю. А. Жданов твердо поддерживал генетиков. Февральский (1947 г.) Пленум ЦК партии не прояснил официальную позицию: он принял некоторые лысенковские рецепты, но критиковал другие – колхозы Сибири все еще не получили зимостойких сортов пшеницы. А именно это обещал Лысенко перед войной, а Цицин еще в 1935 году.