Текст книги "Суперклей для разбитого сердца"

Бывшей хозяйкой нашего беглого шкафа оказалась симпатичная старушенция, похожая на голубого королевского пуделя. У нее был длинный нос, живые черные глазки и шапка кудрявых волос благородного серебристого цвета с легкой парикмахерской синевой. На костлявых плечах бабуси лежал воздушный пуховый платок из белой шерсти, ниспадающий на просторное поплиновое платье, фасон которого заставил меня вспомнить полузабытое слово «капот». Хотя, возможно, эта уютная мягкая роба с защипами и складочками называлась как-то иначе. В целом старушка имела вид совершенно старорежимный.

– Здравствуйте, Аглая Михайловна! – не без подобострастия произнес Зяма, в своем попугайском наряде просто ослепительно смотрящийся на фоне этой благородной дамы.

– Как, уже?! – в ужасе вскричала в ответ старушка.

Такой реакции я никак не ожидала! Аглая Михайловна как будто и не удивилась Зяминому появлению, словно ждала, что он непременно еще придет, разве что не так скоро.

– У нас случилась неприятность с «Хельгой»…

Зяма начал было объяснять причину нашего визита, но старушка не дала ему договорить. Она резко кивнула, изрекла:

– Разумеется! – повернулась и засеменила в глубь квартиры, пригласив нас следовать за ней.

Беседовали мы в просторной комнате, меблированной весьма аскетично. Большой круглый стол, накрытый вытертой плюшевой скатертью с бомбошками, четыре скрипучих венских стула и высокий, до потолка, книжный шкаф составляли всю обстановку.

– Это моя сестра, Индия, – церемонно представил меня Зяма, когда мы устроились на шатких стульях.

– Индия? – Аглая Михайловна высоко подняла черно-бурые брови и посмотрела с доброжелательным интересом сначала на книжный шкаф, а потом на меня. – Как Индия Уилкс?

Я обреченно кивнула, страстно жалея о том, что не могу сию же минуту отвесить разговорчивому Зяме подзатыльник.

– Вероятно, ваши родители были большими поклонниками творчества писательницы Маргарет Митчелл? – продолжала тиранить меня начитанная старушка.

– Мама очень любила роман «Унесенные ветром», – вынужденно подтвердила я, натужно стараясь быть любезной. – Счастье еще, что она назвала меня в честь третьестепенного персонажа, а не окрестила Скарлетт, как главную героиню! А то звалась бы я по имени-отчеству Скарлатиной Борисовной, и папуля, чего доброго, нежно кликал бы меня Карлушей!

– Или Скорлупкой, – с готовностью подсказал Зяма.

– Индия, не ропщите! У вас прелестное имя, – сказала Аглая Михайловна, строго постучав по столу пальцем. – Изысканное, благородное и мелодичное!

Я подумала, что старушка, наверное, была в свое время преподавательницей музыки, но не стала развивать эту тему.

– Хельга – тоже очень красивое имя, – сказал Зяма, явно стремясь поскорее перевести разговор в другую плоскость.

– Проклятая «Хельга»! – с чувством вскричала Аглая Михайловна.

Мы с братцем переглянулись, непонятливо хлопая глазами.

– Простите меня, Казимир, что я не предупредила вас заранее, – вздохнула старушка. – Я надеялась, что вам повезет: вы произвели на меня впечатление очень жизнерадостного молодого человека с искрометной аурой. Не то что этот Владимир…

Смекнув, что Владимиром, вероятно, зовут Зяминого неудачливого конкурента, я заерзала на стуле, и он тоскливо взвыл.

– Сейчас я расскажу вам обо всем! – пообещала Аглая Михайловна, не обратив внимания на муки своего четвероногого друга – я имею в виду стул.

Теперь нервно заерзал Зяма, который, очевидно, опасался, что рассказ пожилой леди «обо всем» будет излишне эпическим. Учитывая возраст Аглаи Михайловны, она вполне могла поведать нам, например, свои детские воспоминания о Русско-германской войне одна тысяча девятьсот тринадцатого года. Нетерпеливый Зяма уже открыл рот, но я под столом чувствительно пнула его в голеностоп, призывая к терпению. В конце концов, мы ведь неплохо натренировались слушать долгоиграющие страшилки нашей мамули!

– «Хельга» с инкрустацией появилась в нашем доме прекрасным майским днем, – неспешно начала Аглая Михайловна.

Она озвучила этот былинный зачин таким тоном, которым уместнее было бы произнести: «Смерть с косой появилась в нашем доме жуткой февральской ночью». Я привычно изобразила на лице выражение тревожного внимания, безупречно отработанного благодаря мамуле. Старушка одобрительно покосилась на меня и продолжила:

– Возможно, если бы это я купила ее, все было бы хорошо, но ордер на покупку был выписан на моего покойного супруга Петра Петровича.

Это тоже было сказано весьма мрачно. Я даже не поняла, был ли загадочный ордер выписан на покойного супруга еще при его жизни или уже после смерти. Может, усопшему всучили шкаф вместо гроба?

– Какая разница, кто купил шкаф? – влез с вопросом туповатый Зяма.

– Что вы, разница огромная! – воскликнула Аглая Михайловна. – Там ведь был этот зверь!

По озадаченной физиономии Зямы можно было понять, что он пытается представить себе шкаф, в котором сидит какой-то зверь. Например, огромная моль.

– Единорог? – чтобы помочь Зяме, уточнила я. – Мистическое животное, которое ненавидит мужчин?

– Пятерка, Индия! – величественно кивнула мне бабуля. – Вы эрудированная девушка! К сожалению, я тридцать лет назад такой не была, иначе непременно настояла бы, чтобы Петруша отказался от этой покупки. Но с хорошей мебелью в те годы было так трудно… Кроме того, желающих приобрести новую немецкую «Хельгу» было много, а ордеров всего пять, и председатель профкома, Петрушин старый товарищ, оказал нам большую услугу, внеся его в список… В общем, мы купили эту проклятую «Хельгу».

– Почему же она проклятая? – на сей раз Зяма задал тот же вопрос, который интересовал меня, поэтому я великодушно не стала его пинать.

– Судите сами: один из грузчиков, доставивших нам эту «Хельгу», надорвал спину – это было первое предупреждение. – Аглая Михайловна растопырила пятерню и принялась загибать пальцы, подсчитывая убытки. – Занося шкаф в квартиру, мужчины разворотили дверной косяк, разбили настенный светильник и сломали фикус, – это два. Затем на работе у Петруши нашлись завистники, которые раздули скандал, утверждая, что мой супруг не имел права на такое поощрение, как ордер на дефицитную мебель. Тогда-то у Петра Петровича и начались проблемы с сердечной деятельностью. Кстати говоря, он ведь умер именно от инфаркта!

– Сразу после покупки «Хельги»? – сочувственно понизив голос, уточнила я.

– Нет, в прошлом году.

Зяма не сдержался и хмыкнул, но сразу же опомнился и постарался замаскировать смешок приступом кашля.

– Внезапный катар дыхательных путей! Вероятно, это трагическое последствие недолгого общения с «Хельгой»! – жутко перхая, объяснил он Аглае Михайловне.

Я с трудом подавила усмешку. Параллель между покупкой шкафа, состоявшейся тридцать лет назад, и прошлогодней смертью Петра Петровича от инфаркта казалась мне весьма натянутой. Кажется, что-то подобное было у Марка Твена? Точно, Гек Финн утверждал, что смотреть на молодой месяц через левое плечо – очень дурная примета, и в подтверждение приводил пример своего папаши: тот посмотрел на этот самый молодой месяц через левое плечо – и что же? Не прошло и двух месяцев, как он пьяный упал с крыши сарая и сломал себе руку!

Тут я кстати похвалила себя за начитанность: как справедливо заметила Аглая Михайловна, я девушка эрудированная!

– Прошу прощения! – Зяма, как школьник, поднял руку. – Скажите, а где работал ваш супруг?

Я перестала восхищаться собой и с одобрением посмотрела на Зяму. Хм, а не совсем дурак у меня братец! Вопросик-то задал не простой, с дальним прицелом!

– На фабрике музыкальных инструментов, а что? – в отличие от меня, Аглая Михайловна не поняла, к чему он клонит.

– А сколько ордеров на покупку шкафов «Хельга» выдал работникам фабрики профком, не знаете? – братец четко вел свою линию.

– Пять, а что?

– И все они оказались проклятыми?

– М-м-м… Обо всех не скажу, – Аглая Михайловна призадумалась. – Но у Хруменок, например, пожар был, вся обстановка сгорела, а у Сидоркиной муж тяжело заболел…

– Не иначе, упал с крыши сарая и сломал руку, – пробормотала я.

Зяма, узнав цитату, сдавленно хрюкнул в ладошку и снова поспешил объяснить это бронхиальным проклятием «Хельги». Я приняла эстафету и задала хозяйке свой вопрос:

– Аглая Михайловна, а вот вы упоминали какого-то Владимира, что он за человек, не скажете? Спрашиваю на тот случай, если представится возможность просветить его о негативном влиянии на мужские организмы и судьбы проклятых немецких шкафов с единорогами.

– Да человек как человек, – старушка снова призадумалась. – Мужчина лет сорока пяти, может, пятидесяти с небольшим, неприметный такой, очень обыкновенный.

Тут бабушка посмотрела на Зяму, словно признавая, насколько приметным и необыкновенным является мой колоритный братец. Тот приосанился, сделавшись похож на надутого павлина. Я не дала ему покрасоваться, дернула под столом за полу шотландско-папуасской рубашонки и благодарно сказала старушке:

– Спасибо большое, Аглая Михайловна, вы нам очень помогли!

– Чем же? – удивилась старушка.

– Теперь мы лучше понимаем ситуацию, – уклончиво ответила я.

Зяма, понуждаемый к подъему из-за стола легкими пинками в коленную чашечку, неохотно встал и на диво церемонно поклонился:

– За сим позвольте откланяться!

Аглая Михайловна любезно позволила, и мы быстренько ретировались. Уже вышли из квартиры, когда озадаченная старушка выкрикнула нам вдогонку:

– Индия, Казимир, постойте, пожалуйста! Скажите, а какое же несчастье произошло у вас?

– У нас-то? У нас «Хельгу» украли! – не сговариваясь, в один голос ответили мы с Зямой.

– И это вы называете несчастьем?!

Зяма пожал плечами, а я невозмутимо придавила пальцем кнопочку лифта. Что такое несчастье – каждый понимает по-своему!

Двери кабинки сомкнулись, скрыв от наших глаз старушку с удивленно приоткрытым ртом.

– Позволь узнать, чему ты радуешься? – спросил меня братец под натужный скрип лифтовых тросов.

Похоже, Зямин пик умственной активности прошел. Причем бесследно.

– Ты разве не понял? Благодаря бесценной информации, полученной от милейшей Аглаи Михайловны, наша с тобой задача существенно упростилась! – весело ответила я. – Оказывается, нет необходимости искать нашу пропавшую «Хельгу»!

– Как это – нет?! – вскинулся Зяма, памятующий о жаждущем шкафа и скором на расправу дяде Семе Пантюхине.

– Зяма, чукча, подумай немного своей мелированной головой! – Я бесцеремонно постучала согнутым пальцем по гладкому лбу братца, а потом – для сравнения – по стенке лифта. Звук получился очень похожий, и я поняла, что объяснения надо максимально упростить. – Скажи, Пантюхин знает твою «Хельгу» в лицо?

– Ну, я показывал ему фотографию, сделанную встроенной камерой мобильного телефона…

– То есть довольно дрянного качества фотка была, да? Отлично! Значит, крестный дядя мафии Семен Пантюхин не заметит, если вместо той «Хельги» мы всучим ему другую, похожую?

– Где же мы возьмем другую такую «Хельгу» с единорогом?

Зяма так отчаянно тупил, словно сам относился к виду мелкого рогатого скота.

– Ну, ты баран! – в грубой форме озвучила я свою мысль. – Тебе же только что простым русским языком сказали, что профком фабрики музыкальных инструментов выдал аж пять ордеров на покупку немецких шкафов, и все они были с единорогами! Берем любую «Хельгу» из пяти – и вопрос решен!

– И это ты называешь задача упростилась? – ужаснулся Зяма. – Мы с тобой один-единственный шкаф найти не можем, а ты хочешь сразу пять! Как это возможно?

– А как ты нашел эту конкретную «Хельгу»? – я кивнула на дом, из подъезда которого мы только что вышли.

– По объявлению в газете, – Зяма остановился и рассеянно похлопал себя по штанам, усеянным карманами в самых неожиданных местах, включая колени.

Я было подумала, что он хочет в одном из карманов найти ту самую газету с объявлением, но ошиблась: пижон-братец просто приводил в порядок свой туалет.

– Эх, вытягиваются коленки! – с сожалением объяснил он, тщательно огладив себя по ногам.

– Вытягиваются и втягиваются, – пробормотала я задумчиво. – Замечательно входят и замечательно выходят… Выходит, вы с этим неприметным Владимиром на одно и то же газетное объявление клюнули? Ты текст помнишь?

– В общих чертах, – признался Зяма. – Что-то вроде: «Продается немецкий шкаф «Хельга» с инкрустацией, в хорошем состоянии, по договорной цене» – и номер телефона Аглаи Михайловны. А что, это имеет значение?

– Зяма, я была не права, когда сказала, что ты баран! – объявила я. – Ты осел! Ты почему мне сразу про это объявление не сказал? Мы столько времени потеряли!

– О чем ты говоришь? – братец обиженно заморгал глазами.

– О том, что мы упустили целое перспективное направление! Так, немедленно начинаем наверстывать упущенное! – Я развернула Зяму лицом к недалекой трамвайной остановке и погнала его к рельсам, болезненно подталкивая кулачком в клетчатую спину.

Мой туповатый Ватсон что-то занудно бубнил, но я его причитания игнорировала. Мы прибежали на остановку, пустую в жаркий предобеденный час. В ожидании транспорта Зяма уселся на лавочку, вытянув длинные ноги так, чтобы минимально травмировать эластичные брючные колени, а я подошла к киоску «Роспечати» и купила целую пачку газет с частными объявлениями граждан о купле-продаже того-сего. Нашла телефоны редакций, тут же позвонила по ним со своего мобильного и узнала условия размещения срочных объявлений о купле-продаже в рубрике «Мебель».

Прислушиваясь к моим деловитым переговорам с рекламными менеджерами редакций, Зяма начал что-то соображать. К тому моменту, когда я выключила разогревшуюся трубку, братец уже проводил срочную ревизию содержимого своего кошелька.

– Могу наскрести на четыре объявления! – сообщил он мне результаты своих подсчетов.

– Этого должно хватить, – постановила я, бесцеремонно реквизировав Зямин бумажник.

– Ты меня совсем разоружила! – пожаловался братец, провожая кошелек сожалеющим взглядом. – Мобильник забрала, бумажник тоже…

– Ничего, при тебе еще остались неотразимое обаяние и искрометная аура! – отмахнулась я.

Сколько раз убеждалась: стоит только вспомнить про телефон, как он затрезвонит! В отечественном фольклоре этот феномен описан пословицей «Помяни черта – и он появится».

Чертов Зямин «Эриксон» завел мафиозный гимн, и мой трусоватый братец позеленел в тон своей рубашечке.

– Спокойно, Маша, я Дубровский! – сказала я обмирающему Зяме и решительно выдернула его мобильник из своей сумки. – Алло, я вас слушаю!

– Слушай, это что, опять ты? – удивился мужской голос, который уже не казался мне приятным. – Как там тебя – сестрица Аленушка? А где же братец Козленочек?

– Его волки съели, – нахально ответила я. – А вам чего нужно?

– Слышь, сестрица, ты не шути! – Голос в трубке построжал. – Нам шкаф с козерогом нужен! Что это, в самом деле, за безобразие? Уже и хрусталь привезли, и фарфоровых собачек с поросятками, и книжки… этого самого, как его? Майн Рида!

– Майне швайне! – выругалась я на искаженном немецком. – Вот проблема-то! Да скирдуйте вы все это добро где-нибудь в уголочке, будет вам шкаф! Сказано было – к субботе, к субботе и будет!

– Ну, смотри, сестрица! – Голос вроде немного подобрел, но тексты продолжал озвучивать зловещие:

– Не будет нам шкафа с козерогом – будет вам с братцем гроб с музыкой!

Я выключила трубку и посмотрела на Зяму. Встретив мой испытующий взгляд, он откашлялся и хрипло сказал:

– Утешает только одно.

– Что именно? – спросила я, не видя в текущей действительности ничего утешительного.

– Что похоронят меня не одного, гроб с музыкой нам с тобой один на двоих пообещали! – криво усмехнулся любящий брат. – Ляжем рядом!

– Больше мне лечь не с кем! – фыркнула я, сарказмом маскируя легкий испуг. – Все, Ватсон, довольно рассусоливать! Поработаем ножками!

– Пока их не протянули, – согласился Зяма.

Мы дружно вскочили с лавочки и зашагали в ближайшую редакцию.

Согласно Зяминой небрежной калькуляции, денег нам хватало на четыре объявления. На самом деле мы ограничились тем, что разместили свою информацию всего в двух городских газетах: «Все для каждого» и «Наше вам». Остальные издания выходили только раз в неделю, а нас такая периодичность не устраивала: с учетом объявленного Пантюхиным ультиматума, у нас было время только до субботы. Листок «Все для каждого» был ежедневным, и наше объявление должно было появиться в нем завтра же. «Наше вам» было вечерней газетой, и менеджер по рекламе, приняв к сведению срочность нашего дела, потихоньку посоветовала нам простимулировать верстальщика, чтобы он согласился переделать уже готовую полосу, втиснув туда наше объявление. Подкуп верстальщика Ромочки стоил нам двух сотен рублей и небольшого любительского спектакля: лысоватый вертлявый юноша за компьютером оказался представителем сексменьшинства, и Зяма для пользы дела вынужден был строить ему глазки. Делал это братец неумело, но старательно, и потому имел успех.

– Пошли, противный! – сказала я Зяме, уводя его от игривого верстальщика, который с сожалением смотрел нам вслед, часто хлопая подкрученными ресницами.

– Сама противная, – буркнул братец и попытался стукнуть меня по голове свернутой в трубочку газетой.

Я увернулась, газета плюхнулась на пол, развернулась – и, наклонившись, чтобы поднять печатное издание, я замерла в глубоком поклоне.

– Заклинило поясницу? – ехидно поинтересовался Зяма.

– Мозги заклинило! – ответила я.

Подхватила газету и впилась глазами в объявление, набранное жирным шрифтом.

– Зямка, ты это видел? – я потрясла печатным листом перед физиономией брата.

– Газету? Конечно, видел, – спокойно признался он. – Это же вчерашний выпуск «Наше вам», ты купила его в киоске на трамвайной остановке вместе с другой макулатурой.

– Купила, но не читала! А ты посмотри, что тут написано!

Зяма прищурился на подрагивающий в моих руках газетный лист и прочитал вслух:

– «Надгробные памятники из гранита, мрамора, дикого камня – недорого, оптовым покупателям скидки». Думаешь, нам это все-таки понадобится? – он поежился.

– Не там смотришь, – я показала пальцем.

– «Куплю корпусную мебель «Хельга» – посудно-книжный шкаф производства ГДР, темного дерева, с инкрустацией в виде вздыбленного рогатого коня, в любом состоянии», – послушно прочитал Зяма. – Не понял?!

– Чего ты не понял? Что рогатым конем в любом состоянии обозвали единорога?

– Я не понял, кто дал это объявление?

Братец посмотрел на меня с такой претензией, словно я лично организовала ажиотажный спрос на немецкие посудно-книжные шкафы.

– Попробуем вычислить подателя сего объявления методом исключения, – предложила я, подруливая к ближайшей свободной лавочке.

– Опять?! Я не хочу садиться! – воспротивился Зяма, машинально оправив на себе травмирующиеся штанишки.

– А придется! – бессердечно заявила я. – Не вернешь Пантюхину «Хельгу» или потраченные на нее деньги – как миленький сядешь в тюрьму за растрату подотчетных средств. Или ляжешь на больничную койку с переломами конечностей и ушибами мягких тканей.

Зяма рухнул на лавочку, как на скамью подсудимых.

– Итак, Ватсон, давайте думать, – пригласила я сердито сопящего брата. – Кому нужна эта проклятая «Хельга»?

– Мне! – быстро ответил Зяма и даже сложил руку ковшиком, словно ожидал немедленно получить в виде подаяния какой-нибудь небольшой фрагмент немецкого шкафа.

– Тебе – это раз, – я загнула палец. – Пантюхину – это два. Также «Хельгу» очень хотел получить некий Владимир – это три. Наконец, компания грабителей, которым для счастья в жизни не хватало «Хельги» и холодильника, – четыре. Пока все понятно?

Зяма высокомерно промолчал, и я расценила это как знак согласия.

– Теперь начинаем вычитать. Ты объявление не давал?

– Вчера – нет, – коротко ответил Зяма.

– Пантюхин тоже, я уверена, письменного оглашения своего стремления заполучить «Хельгу» не делал, иначе его подручные не трамбовали бы тебя, – рассудила я. – Грабители наши вчера уже не нуждались в «Хельге», потому как позавчера свистнули этот шкаф у нас. Кто же остается?

– Владимир!

– Элементарно, Ватсон! – подтвердила я. – Зачем этому Владимиру «Хельга», мы не знаем, но это сейчас не суть важно. Главное, у нас с тобой есть запасной парашют.

– Где? – Зяма вывернул шею, пытаясь заглянуть за спинку лавочки.

– Я выражаюсь фигурально! Запасной парашют – это резервный вариант! Если мы не найдем свою «Хельгу», не отыщем подходящий шкаф из числа прочих, проданных работникам фабрики музыкальных инструментов, и наше сегодняшнее объявление в двух газетах не даст результата, тогда мы обратимся к этому самому Владимиру. Может быть, он окажется удачливее нас и приобретет к тому времени какую-нибудь «Хельгу». Тогда мы постараемся ее у него выкупить.

– Или выкрасть! – заявил Зяма, которого скудость финансовых средств вынуждала мыслить криминально.

– Объявление с контактным телефоном Владимира сохраним, – сказала я, аккуратно сворачивая газету и бережно пряча ее в сумку. – А теперь – вперед, труба зовет!

– Какая труба? – Зяма завертел головой.

– Медная, наверное! – легко ответила я. – Какая-нибудь валторна, геликон или пионерский горн – какая разница? Все они родом с фабрики музыкальных инструментов! Ты случайно не знаешь, где в нашем городе находится эта кузница тромбонов?

Удивительное дело, Зяма знал! Редкий случай, когда Ватсон оказался полезен!

Мы снова влезли в битком набитый народом общественный транспорт и с полчаса наслаждались троллейбусным катанием, которое в жаркий полуденный час запросто можно было считать особо массовым видом экстремального спорта. В переполненном вагоне Зяме оторвали пуговку на рубашке, а мне отдавили ногу. Это нисколько не улучшило нам настроения, и к проходной фабрики музыкальных инструментов мы с братом подошли с такими злыми мордами, что охранник принял нас за какую-то строгую комиссию.

Мы действительно размахивали красными книжечками: я – удостоверением рекламно-розыскного агентства «МБС», Зяма – членским билетом Союза молодых художников Кубани. Оригинальный набор документов поставил в тупик любезную даму, которая, повинуясь звонку охранника, выплыла нам навстречу из фабричных ворот. Их пропускная способность легко позволяла проходить грузовикам-длинномерам, так что встречающей нас даме вполне хватило одной открытой половинки. Фигура этой особы радовала глаз на диво крупными формами и изобиловала плавными изгибами. Будучи одета в черное, дама была чрезвычайно похожа на концертный рояль.

– Здравствуйте! – хорошо поставленным голосом с неумеренной радостью вскричала она. – Могу я вам чем-то помочь?

– Проводите нас, пожалуйста, в профком, – довольно сухо сказала я, словно веером, помахав перед носом собеседницы своим удостоверением.

– Прошу вас! – любезная дама посторонилась, освободив проход, и мы с Зямой гуськом вошли в ворота.

Похожая на рояль фигуристая особа покатила следом за нами так плавно, что я не удержалась – оглянулась и посмотрела, не заканчиваются ли ее ножки колесиками.

Мы миновали просторный двор, заваленный какими-то ящиками, коробками и разнообразными отходами древесины, и вошли в контору. Мимоходом – путем ознакомления с соответствующей табличкой на дверях – выяснили, что бывшая фабрика музыкальных инструментов «Кубаночка» теперь именуется ООО «Музфабрика». Если бы я не знала, какую продукцию производит это предприятие, то по названию решила бы, что здесь разводят муз! Право, это было бы неплохо: мы могли бы заказать в питомнике трудолюбивую и усидчивую музу для нашей мамули!

– Анна Егоровна, к вам делегация! – приятным контральто пропела женщина-рояль, распахнув перед нами дверь с обшарпанной табличкой «Профсоюзный комитет». – Наши уважаемые гости представляют…

Тут она вопросительно уставилась на Зяму, по лицу которого было видно, что он ничего не представляет. То есть не имеет ни малейшего представления о стратегии и тактике предстоящей беседы с председательшей профкома. Эта долговязая очкастая барышня бальзаковских лет уже приветливо кланялась нам из-за огромного стола, накрытого просторным отрезом выцветшего кумача.

– Мы представляем интересы заслуженных работников отрасли! – заявила я, поспешив взять на себя инициативу.

– Прошу, прошу! – засуетилась Анна Егоровна, указывая нам на стулья, сбившиеся к ее столу, как голодные поросята к родной свиноматке.

Зяма посмотрел на ближайший к нему стул с сомнением. Посадочное место, возраст которого давно зашкалил за пенсионный, было характерной лошадиной масти «в яблоках». Вероятно, профсоюзные деятели неоднократно ставили на него стаканы с горячим чаем.

Зяма с тоской во взоре поглядел на другой стул – некогда мягкий, а сейчас имеющий в центральной части сиденья дыру, из которой горбом выпирала серая вата. Я поняла, что братец боится замарать свои любимые штаны, поэтому положила на пятнистый стул стопку принесенных с собой газет и с нажимом сказала:

– Казимир Борисович, присядьте, пожалуйста! Разговор у нас тут будет долгий.

Это прозвучало довольно зловеще, и Анна Егоровна заволновалась пуще прежнего. Волнение ее выразилось в том, что она уронила на стол очки и потом с минуту слепо хлопала по кумачовой скатерке ладонями, разыскивая пропажу. Я любезно подала подслеповатой председательше ее окуляры, подождала, пока она трясущимися руками водрузит их на законное место, и изобразила приветливую улыбку, которая отразилась в выпуклых синеватых линзах перевернутой радугой. Кажется, мой оскал не слишком успокоил нервную Анну Егоровну, но она все же опустилась на стул и нашла в себе силы прошелестеть:

– Слушаю вас…

– Это мы вас хотели бы послушать, – голосом твердым, как предложенный мне стул, сказала я. – Скажите, пожалуйста, Анна Егоровна, давно ли вы работаете на фабрике?

– Восемнадцать… нет, девятнадцать лет! – поспешно ответила председательша.

– Ах, как жаль! – я искренне огорчилась. – А я-то надеялась, что вы тут уже лет тридцать!

– Мне всего сорок пять! – на невыразительной физиономии пожилой девушки наконец-то отразились какие-то эмоции.

– Вы могли очень рано начать свой трудовой путь! – утешил ее галантный Зяма. – Кстати, я лично нипочем не дал бы вам больше сорока!

Анна Егоровна зарделась и уставилась на него с признательностью, грозящей перейти в обожание. Вот так всегда! Стоит только моему братцу открыть рот и зажечь глаза, как особы женского пола в возрасте от пяти до девяноста пяти лет массово попадают под его обаяние, сокрушительное, как артобстрел! В чем тут фишка, я не понимаю. Мне лично Зямка наиболее симпатичен, когда он помалкивает и смотрит в другую сторону. А еще лучше – тихо спит, укрывшись с головой, в дальней комнате.

– Позвольте, я изложу суть нашего дела! – Я постучала костяшками пальцев по столу, чтобы переключить внимание Анны Егоровны на себя и таким образом воспрепятствовать зарождению очередного безответного чувства. – Вы меня слушаете? Прекрасно. Итак, тридцать лет назад профком фабрики музыкальных инструментов «Кубаночка» выдал заслуженным работникам предприятия пять ордеров на покупку дефицитной немецкой мебели. Если не вдаваться в подробности, которые не могут быть вам интересны, нам нужно узнать, кто именно получил упомянутые ордера.

По раскрасневшемуся лицу Анны Егоровны было понятно, что ее уже интересуют любые подробности, обсуждение которых может продлить присутствие в ее кабинете великолепного Казимира Борисовича.

– Кто получил ордера? – эхом повторила она, не сводя заблестевших глаз с самодовольной физиономии моего братца.

– А зачем вам это? – раздался от двери трезвый голос дамы, похожей на рояль.

Мы успели забыть об ее присутствии, а она, оказывается, никуда не ушла! Так и стояла у входа, как караульная будка благородных очертаний. Я обернулась на голос:

– В ходе следствия по одному масштабному делу о давних злоупотреблениях в сфере торговли выяснилось, что с покупателей тех самых пяти немецких шкафов были незаконно истребованы суммы, существенно превышавшие действительную стоимость мебели. Не исключена вероятность возврата обманутым покупателям денежных излишков в режиме компенсации.

– С учетом индексации? – с острым интересом спросила женщина-рояль.

– Разумеется, с учетом индексации! – благосклонно кивнула я. – Но вы же понимаете, что вначале нам необходимо установить личность каждого из пяти покупателей.

Роялиха мелко закивала и без приглашения подсела к столу.

– Так, кое-кого я помню, – деловито сказала она. – С теми «Хельгами» столько шума было, каждую кандидатуру обсасывали, как мозговую косточку, такой скандал и за тридцать лет не забудется… Записывайте: Дубинкин Петр Петрович, он в сушильном цехе работал.

– Вероника Пална уже очень много лет работает по профсоюзной линии, – встряла с непрошеным комментарием Анна Егоровна. – Лет сорок, кажется?

– Мне всего пятьдесят! – возмутилась Вероника Пална.

– Да что вы? – удивился Зяма. – А я…

Смекнув, что сейчас он скажет: «А я нипочем не дал бы вам больше сорока», после чего вторая тетка от удовольствия тоже потеряет дар речи и ничего больше нам не расскажет, будет только таращится на Зяму маслянистыми глазками, я локтем двинула братишку в клетчатый бочок и громко сказала:

– Дубинкин Петр Петрович – раз!

Дамы замолчали, а невыносимый Зяма тихонько пробормотал:

– Дубинкин – два, Дубинкин – три… Продано!

– Не будем отвлекаться! – с нажимом сказала я, пообещав самой себе нынче же вечером провести с братишкой разъяснительную работу на тему: «Правила поведения образцового Ватсона». – Кто, кроме Дубинкина?

– А… Э… Хруменко! – вспомнила Вероника Пална.

– Хруменко А.Э.? – уточнила я.

– Да нет, то ли Денис, то ли Давыд… На сборке он работал, хороший мастер был, еще из старых.

Я запротоколировала Дениса-Давыда Хруменко.

– Сидоркина Валентина, лакировщица, – продолжала неоценимая Вероника Пална.

Я посмотрела на нее с признательностью и подумала, что, пожалуй, попрошу Зяму в виде вознаграждения за ценную информацию подарить тетушке теплый поцелуй в щечку. Рано я радовалась: получателей четвертого и пятого ордеров Вероника Пална вспоминала с полчаса, не меньше. Живо переживающая за успех нашего дела Анна Егоровна уже и кофе своей забывчивой коллеге сварила, и винпоцетин подсунула! Зяма пристально смотрел на свидетельницу, вероятно, практикуя гипноз. Я грызла ногти, окончательно истребляя маникюр. Вероника Пална отчаянно сражалась со склерозом. Эту возрастную болезнь, в отличие от Зямы, моложавый вид роялевидной дамы не обманул.

– Лысый такой, с родинкой… – бормотала Вероника Пална. – Как же его звали-то? Что-то такое съедобное, к чаю… Сушкин? Баранкин?

– Бубликов? – не выдержала Анна Егорова.

Мы с Зямой встрепенулись и тоже включились в классическую игру «Лошадиная фамилия». Веронике Палне были предложены хлебобулочные фамилии в ассортименте: Пирожков, Тортенко, Батонов, Калачов, Сухарев, Крекеров и Пряников. Случайно забежавший в профком столяр, у которого, очевидно, были свои оригинальные традиции чаепития, выдвинул кандидатуры Стопарикова и Чекушкина.