Текст книги "В начале было детство"

Искусствотерапия

Искусство лечит. Творя, дети находят выход «темным страстям». Часто сам рисунок несет в себе «темные страсти»: войны, битвы, танки, бабы яги с кощеями бессмертными, взрывы, пожары. Иногда агрессивное, озлобленное состояние выражается в композиции и отношениях цветов.

Творчество – такая же врожденная потребность, как еда и сон. Рисуя, дети избавляются от того, что их мучает, пугает: от навязчивых состояний, страха смерти и темноты, страха потерять любимую маму или любимого отца. Все эти страхи присутствуют в жизни самых нормальных детей. Когда мы говорим им, что темнота не страшна и смерть не страшна, мы их, во-первых, обманываем, а во-вторых, оставляем наедине со страхами, и они, оказавшись в одиночестве, пытаются «вырисовать» их из себя.

Трехлетний Витя мажет кистью по большому листу и приговаривает: «Рисую зеленую, теперь синюю…» Брызжет кистью на лист – это цветной дождь.

– А сейчас что будет? – спрашивает. – Теперь какой краской, а теперь? – Баба Яга! Какая страшная! Нарисую ёлку. Мы за ней спрячемся.

Теперь Баба Яга носом к елке.

– Нос какой! (Витин не лучше, весь в краске.) Крючком. Мама! – кричит он, замазывая Бабу Ягу зеленой краской.

– Уф, – отдувается, – больше нет Бабы Яги. Посмотрим, где она? Откроем, – делает движение кисточкой, будто открывает дверь. – Там, – сообщает, указывая на сокрытую в зеленой тьме Бабу Ягу. – Заколю ее! – обратным концом кисти колет рисунок. Проводит несколько линий по поверхности. – А теперь медведь получился, нет, серый волк.

Устал бороться с чудищами, привалился к спинке стула. Вдруг вскочил, как бы очнувшись от мрачных мыслей, распластал ладонь на чистой бумаге, вынул из кармана фартука зеленый карандаш. Обвел им свою ладонь, палец за пальцем.

– Раз, два, плачет ручка, мамы нет, папы нет. Не плачь, ручка, скоро придут. А положи сюда, – хватает меня за руку, обводит мою ладонь карандашом, потом соединяет линией обе руки. – И соединились все со всеми! – Витя переводит дух.

Витя впервые остался на занятиях без мамы, он боится, но мужественно борется со своими страхами. «Соединив всех со всеми», он успокаивается. «Не плачь, ручка, мама с папой скоро придут!» Разумеется, он не рисует и не лепит, а играет в рисование и лепку. Лепит он точно так же: нажмет пальцем на ком пластилина – сковородка с ручкой, еще пару раз щипнет – цветок на ножке… Так положено в его возрасте. Но есть серьезные вещи, которыми не играют. И он, трехлетний мальчик, сообщает мне об этом в рисунке.

Темно-зеленое пятно с брызгами салюта, над пятном – лимонный овал, заляпанный коричневой краской. Слабо обрисованы щупальцы медузы…

Белокурый, с редким чубчиком, сквозь который просвечивает большой молочно-розовый лоб, в клетчатой рубашке и брюках на подтяжках – он пришел учиться. Так ему объяснила мама. Вокруг него дети – значит, и они учатся. Но что это такое – учиться? Он не знает, и ему страшно. Страшно, но и интересно брызгать кистью на бумагу, говорить вслух, прятаться от Бабы Яги за елку. И тетя рядом, вот ее рука, на рисунке. Так завязывается контакт ребенка и взрослого. Не просто – через преодоление.

Ребенок мнет в руках глину, пальцы оставляют вмятины. Что это? Ухо. Чье? Зайца. Значит, будет заяц. Но вылепить зайца он не может, снова мнет глину. А это что? Хвост. Чей? Лисы. Значит, слепим лису. Неожиданно у лисы отрастает много лап – тогда пусть будет медуза. И т. д. и т. п.

Для трехлетних детей это нормальный процесс. Но если он продолжается до пяти-шести лет – это тревожный сигнал. Значит, у детей или рассеянное внимание, или нарушение координации движения, или повышенная тревожность – чаще всего всё в комплексе. В данном случае «метонимическая» лепка, не приводящая ни к какому результату, – свидетельство невроза. На каком-то этапе (опять-таки очень важно когда) необходимо прервать цепь бессмысленной работы, помочь ребенку получить хоть крошечный, но результат.

Авдий и Гордей

Как-то к нам в студию пришли два брата-близнеца, Авдий и Гордей. Мальчики с явной умственной отсталостью и птозом – болезнью глаз. Курчавые, большеротые, бледные, смотрят из-под опущенных век.

Завклубом записала их по анкетам, не глядя. Зато, когда увидела их, заявила:

– Отчислить. Я бы не потерпела, чтобы в одном классе с моей дочерью учились дурачки. К тому же все преподаватели недовольны.

– В один класс с вашей дочерью они при всем желании попасть не смогут, – возразила я. – Пусть занимаются. Им это необходимо.

Тогда завклубом держала меня за авторитет – и согласилась.

Дети нормально отреагировали на «странных» братьев. А Машенька даже подружилась с Гордеем и Авдием. Когда Маши не оказывалось на занятиях, братья плакали от огорчения. К счастью, Машу водили достаточно регулярно.

Когда у них что-то получалось, они гоготали и вопили от радости. Но, стоило Машеньке бросить на братьев строгий взгляд, они моментально стихали и брались за работу. Не все шло гладко. Бывали и истерики – когда с таким трудом сделанная вещь ломалось или когда у одного брата выходило, а у другого нет.

Много и продуктивно поработал с ними Рустам, педагог по развивающим играм. С музыкой дело обстояло иначе. Пока вся группа разучивала песню, мальчики ползали по полу. Вполне довольные, возились они под столом, время от времени оглашая класс воплями. Дети не обращали на это никакого внимания, они себе пели сочиненную вместе с Борисом Никитичем песню про кошку под дождем. Потом приходил черед диафильмов, и присмиревшие братья, затаив дыхание, слушали Бориса Никитича, который читал текст за всех персонажей.

– Самое счастливое время в их жизни, – сказал Борис Никитич. – Представляешь, что им предстоит! Да еще с такими именами! Я бы их переназвал.

Навсегда запомнится мне тот день, когда братья слепили настоящих птиц с крыльями из фольги!

– Нет, правда, они сами это сделали? – не верила их мать.

– Да, мы сами, сами!

Маша подтвердила, и Авдий с Гордеем бросились ее целовать.

Какие нежности! – вздохнула Маша и отерла щеки.

Прыгалка

По субботам я работаю с детьми в подвале ДЭЗа, неподалеку от метро «Киевская». Время от времени подвал посещают незнакомцы – то опыт перенимать, то проконсультироваться насчет собственных детей. Одна мамаша прослышала, что я занимаюсь с аутистами, и решила привести в группу своего сына. Я сказала ей, что это ошибка. Но она настаивала на своем. Она читала мои книги и уверена, что я справлюсь с Игорем.

Все началось с того, что мальчик одним движением руки смял наш картонный дворец в лепешку, вылил на него сверху бутылку клея и укусил за руку соседку. Дети разбежались по углам. Вокруг Игоря образовалась мертвая зона. Взрослые с недоумением и ужасом наблюдали за «новеньким». Мать Игоря держалась спокойно. Видно, все это ей было не в новинку.

– Расколдуй царство! – вопил Игорь.

Я расставляла на столе бумажные башенки со шпилями. Разыгрывала глупый спектакль перед детьми и родителями. Мол, спокойно, ничего такого не происходит.

– Расколдуй царство! – продолжал свое Игорь.

Стало ясно: Игорь не сможет заниматься в группе. И дорога назад заказана. Придется работать с ним индивидуально.

Жили они на другом конце Москвы. Три часа дороги – ничто по сравнению с теми испытаниями, которым подверг меня Игорь в первый месяц занятий. Стоило мне начать лепить, он взбирался на стол, ложился на него животом и бил по нему ногами. А то набрасывался на меня со спины и валил со стула. Руки у него были сильные и ногти острые.

Игорь умел читать, писать и считать. Впервые я столкнулась с живым существом, в котором не было ни любви, ни сострадания. Но ведь когда младенец тянет мать за волосы и норовит ткнуть пальцем ей в глаз, он тоже не помышляет причинить ей боль, он стремится к взаимодействию.

Иногда Игорь выхватывал у меня из рук пластилин, сжимал его в кулаке и бросал в коробку. Однажды он, стоя за моей спиной и выжидая момент, когда я уткнусь в пластилин, набросил мне на шею прыгалку и стал душить. Пытаясь высвободиться из удавки, я ударила Игоря. Раздался истошный крик. Прыгалка упала на пол, а Игорь продолжал кричать. Прибежала его мама, но я не пустила ее в комнату. Истерика продолжалась. Он катался по полу, рычал, плевался, выл, скулил. И, наконец, затих. Я села на пол, против него.

– Все прошло, Игорь, – сказала я ему, – все прошло.

Испорченные экземой ладони с болячками на костяшках пальцев медленно сползли с лица, будто бы снимая с него маску.

– Все прошло, – повторяю я, глядя в его испуганные, но прозревшие глаза. – Будем лепить.

Игорь раскрывает коробку. Он услышал меня.

– Что лепить?

Так состоялся наш первый разговор.

Пальцы у Игоря сильные и при этом бесчувственные. Так что мы лепили ладонями – катали по столу предварительно размятые кусочки пластилина. Круговые движения Игорю не удавались. Но «колбаски» и «огурцы» – запросто. Прилепить их друг к другу, чтобы получилось хотя бы подобие гриба, – это дело оказалось для него совершенно неподъемным.

Мы позанимались с ним минут пятнадцать, и я сказала, что мне пора. Он прикоснулся к моей руке пальцем.

Я шла к метро по той же дороге, через пустырь и новостройки, но ощущение было такое, словно я иду по ней впервые. Самое главное теперь – это не бояться войти в этот дом снова. Ни в коем случае не бояться. Иначе все пойдет насмарку.

Коробке пластилина, которая столько времени служила мне щитом, теперь предстоит выполнить прямую функцию. Лепка – это непосредственное, тактильное взаимодействие с материалом. Лепить – значит придавать форму как воображаемым предметам, так и абстрактным понятиям. Лепка для аутистов – лечебный процесс. И не только потому, что она развивает тактильные чувства, но и потому, что она слепляет разрозненное в целое.

Но что лепить с ним? Цифры из «колбасок»! Он ведь постоянно все считает!

«Материализация знаковой системы» оказалась весьма продуктивной – в работе были задействованы пальцы. Мы лепили крупные цифры, возня с мелкими формами привела бы его в раздражение.

При всем при этом Игорь вовсе не превратился в ангела. Его агрессия перенеслась на Трезора, маленькую собачку, которую он и прежде чуть что пинал ногами, а теперь, как рассказывала мне его мама, злостным образом истязал.

Я решила сыграть с Игорем в опасную игру. Долгими совместными усилиями мы превратили «огуречики» и «колбаски» в Трезора.

Я выждала паузу – пусть полюбуется на «свое создание», а потом сказала:

– Сейчас я одним ударом расплющу твою собаку! – И занесла руку над жертвой.

– Нет! – закричал он и кинулся спасать «Трезора».

Так в его скудном словаре эмоций появилась новая – сопереживание.

Игорь смог поступить в нормальную школу, пока у него свободный режим посещений. Мать Игоря прекрасно понимает, что ее сыну предстоит непростая жизнь. И она делает все, чтобы ему помочь.

Но что заставило меня ездить на другой конец города и выдерживать еженедельные пытки? Положа руку на сердце, первые месяцы я не испытывала добрых чувств к Игорю. И лишь в момент перелома, когда мы сидели с ним друг против друга, между нами возникло сочувствие. Совместное чувствование. Может быть, та внутренняя борьба, которая происходила между нами (он активно нападает, я пассивно защищаюсь), могла бы закончится быстрей, если бы я не приняла позицию обороны? Кто знает. Главное, мы не сдались и выиграли бой. Вместе.

Станционный смотритель

Вот пришли на первое занятие четырехлетки. На столе уже выстроены железная дорога, столовая, зал ожидания, в вагонах едут зайцы с морковками через плечо, а на скамейках в зале ожидания сидят пластилиновые пародии с чемоданами и коробками. Чего нам не хватает? Нам не хватает дома, где живет станционный смотритель.

– Станционный смотритель, – зачарованно повторяют дети.

– Сейчас накатаем бревен, настругаем досок и построим двухэтажный дом. – Говорю, а сама приглядываюсь к новеньким. Вижу всех: робких и смелых, шустрых и флегматичных, тревожных и уравновешенных.

Маленькая девочка с косами лепит рывками, тычками: возможно, она заика – нарушение речи связано с нарушением моторики. Сажусь рядом с ней. Она смотрит на меня изучающе – глаза с длинными ресницами часто моргают. Ее зовут Лина – это я узнала из анкеты. На каждого ребенка есть анкета с фотографией. Чтобы подлизаться к Лине, украдкой от остальных подсовываю ей красный фантик и две пуговички «на украшение». Девочка действительно заикается. Убедившись, что она доверяет мне, я кладу ладонь на ее руку, и мы вместе лепим. Необходимо из урока в урок «перелепливать», «сглаживать» движения. Тем же самым мы займемся с ней и в рисунке – научимся рисовать линии, не отрывая карандаша от бумаги.

А вот тревожный ребенок – в рабочем халатике, с нарукавниками. Скорее всего, он боялся идти в студию, и умные родители нарядили его в костюм. Форма, фартук, рабочий халат – часто вид приманки. Это все равно, что прийти на маскарад в маске. Играть легче, чем быть самим собой. Крохотуля в халате до пят все время сползает со стула, похож на перепуганного хомячка. Втянул голову в плечи, тычет пальцем в пластилин, а сам все озирается, прислушивается к шагам за дверью – может, это мама и она заберет его отсюда. Руки так и просятся погладить ребенка, но я не даю рукам воли. С такими детьми надо быть настороже – чтобы не спугнуть. Попробую просто поболтать с ним:

– Павлик, ты, видно, много каши съел с утра, у тебя уж очень руки сильные (раз он в рабочем халате, то он и чувствует себя человеком взрослым, сильным, может быть, даже могучим). Ну-ка, можешь дырку проткнуть пальцем, с размаху? Подставляю мишень – тонкую пластилиновую лепешку.

Смерил меня взглядом: мол, стоит ли затеваться? Но протыкать дыры – дело заманчивое, эх, была не была! Павлик зажмуривается и вонзает палец в «мишень».

– Я же говорила – силач! Тогда выручи нас – нет у нашей станции начальника. Поезда устали стоять на рельсах, в столовой все так объелись, что со стульев не могут подняться, в зале ожидания дети стали плакать – им хочется ехать, а поезд без разрешения начальника не пускают.

Павлик слушает заинтересованно. Оказывается, от него все зависит; значит, он не просто так пришел сюда в халате, а для дела.

– Слепи станционного смотрителя!

Озадачила человека. Пусть думает. Ему уже не тревожно, он расслабился, а дом меж тем не продвигается. Бросаю клич: «Бревна, доски – всё ко мне!»

Повскакали, несут «стройматериалы». Раз они не боятся встать, подойти ко мне, значит, обживаются в новой, непривычной среде. Это важно.

– Я слеплю жену начальника, – сообщает Вика-толстушка (ловко она переделала «станционного смотрителя» в прозаического начальника!). – Потом детей начальника слеплю.

На первый взгляд девочка благополучная. Но и дети из непрочных семей часто лепят «всех» – брата, сестру, бабушку, папу. В порядке компенсации.

Строю дом, смотрю на Лину – та снова рвет пластилин. Приходится оставить дом и заняться Линой.

– Это будет большая дверь, – приговариваю ей на ухо, – мы сейчас ее покрасим, ровно-преровно…

Спокойное приговаривание помогает. Покрыли ровным слоем пластилина полдвери, теперь сама.

– Я слепил, – Паша завернул целый брикет в фантик.

– Что это?

– Начальник. Холодно, вот он в одеяло и закутался.

– Как же он будет командовать, из-под одеяла?

– Он спит. Проснется, и тогда.

Павлик ликует: соорудил целого начальника!

– Вот ему подушка, – Витя тянет через весь стол руку с пластилиновой подушкой.

Теперь наш начальник спит чин чином, правда, в недостроенном доме, зато на подушке, на простыне и еще одеялом укрыт – девочки позаботились.

– Какой лентяй, все спит и спит, никому ехать не дает! – бубнит под нос Павлик.

– А пусть жена начальника за него поезд отправит, – предлагает Витя, бледный, анемичный мальчик.

Он сидит сложа руки, смотрит, как я строю дом. Ну и что? Есть дети, которым по душе неторопливое, спокойное вживание в новую атмосферу. Возможно, дома Витя привык повелевать игрушками: «Пусть машинка поедет, пусть кукла глаза закроет, пусть жена начальника руководит железной дорогой».

Прилепляю к стене лепешку – балкон, ставлю на него жену станционного смотрителя, то бишь начальницу.

– Пусть она с другой стороны стоит, ей паровоза не видно.

– Тогда нужен второй балкон.

Витя присмотрелся к моему балкону, понял – дело нетрудное – и соорудил второй балкон сам.

– Это ребенок станционного смотрителя, – показывает Вика новую работу.

Что это! Пластилиновый гроб из брусков, в нем – голова ребенка с пустышкой во рту, на туловище – два цветка.

– Подождите, я колеса приделаю! – Вика приделывает два колеса.

Лепила коляску – вышел катафалк.

– Почему у него цветы на животе?

– А потому что я умею такие розочки делать, меня бабушка научила.

Понятно, Вика не вкладывала в работу «тайный» смысл – она решила продемонстрировать разом все, что умеет. А умеет – лепить розы, пустышку и ребенка! И все-таки что-то встревожило меня в этой скульптуре. Надо обратить внимание на Викиных родителей.

– Давай оставим коляску во дворе, а ребенка положим в кроватку, – предлагаю Вике. Не соглашается:

– Ребенок начальника ждет свою маму на улице – она поедет с ним гулять в парк.

Мысль о парке понравилась: в парке соорудим качели, карусели, детский городок. Размечталась и не заметила, что дети стали ерзать. Значит, устали и надо поиграть с ними – запустить поезд. Сколько можно есть в столовой и ждать в зале ожидания! Архитектура дома станционного смотрителя – типичное Арт-Нуво. Наверное, из-за натиска декора. Очень смешно смотрится дом станционного смотрителя на фоне безалаберной станции. Что ж, каков хозяин – лентяй и соня, – таково и его хозяйство. Для него махину отгрохали, а он спит и нет ему дела до железной дороги!

В последнее время я часто оказываюсь с детьми на вокзале. Видимо, мечтаю о взаправдашнем путешествии. Вот бы сесть в поезд, разложить на столике жареную курицу с помидорами, помешивать ложкой жидкий чай в стакане и ехать-ехать, все равно куда.

Увидел – отрази!

Я имела удовольствие целый год бок о бок проработать с маститым педагогом по живописи, его опыт советовали перенимать и внедрять. С урока живописи дети приходили на лепку. После недельной обработки их было не узнать. Они в нерешительности глядели на глину и ждали указаний. Что с ними стряслось? Я решила заглянуть в соседний класс во время урока. И вот что я увидела: родители сидят рядом с детьми и все время их погоняют – макай скорее кисть, рисуй, ты же видел, как дядя показывал ветку… Ребенок неуверенно проводит линию, но тут родитель, обнаруживший, что у соседнего мальчика уже все готово (там мать приложила руку), выхватывает у своего дитяти кисть и завершает задание. Программа напряженная, и все надо успеть.

Химичев (назовем его так) обожал природу, и, чтобы вдохновить детей, он перед началом занятий показывал слайды. Все как один должны были вдохновиться и, как только включат свет, быстро пустить в ход скопившееся во тьме вдохновение.

– Увидел – отрази! О чем размышлять?! Все показано. Рисуем ромашку – серединку желтой краской, лепестки беленькие, стебель зеленый. Колокольчики сегодня не рисуем, это тема следующего урока. Вообразить себе, что какой-то ребенок не хочет рисовать ни ромашку, ни колокольчиков, невозможно. Это урок, а не самодеятельность.

Слово «самодеятельность» было самым бранным в лексиконе Химичева. Педагогов студии он распекал именно за самодеятельность. Собрав нас у директора в кабинете, он отчитывал нас за отсутствие профессионализма. Главным грехом было то, что мы не воспитываем в детях чувство патриотизма через любовь к природе и родному краю. К тому же дети, по его мнению, должны носить на груди таблички с именем, фамилией и номером группы. Иначе, убеждал маэстро, запомнить учеников невозможно. Но мы помнили не только имена детей, но и другие, с точки зрения Химичева, излишние подробности их жизни. Директору идея понравилась: детишки под номерами, и все любят природу.

Родители смотрели Химичеву в рот, обрамленный густой бородой и усами, и вместо детей выполняли домашние задания. Они прилежно рисовали огромных лебедей и приносили их в студию. Химичев расстилал в холле клеенку, и родители клеили на нее лебедей – получалось грандиозное панно, которое занимало почетное место на стене. Затем панно «Богатыри». Старательно выписанные и вырезанные родителями мужи в шлемах украсили стену у кабинета директора: слава богатырской силе начальства!

«Лебеди» и «Богатыри» затмили наши скромные педагогические победы.

А что же дети? Склонные к конформизму, они поверили в то, что все эти красоты на клеенках – дело их рук. Честное меньшинство стало нервозным, все чаще слышалось: «А помогите мне, а я не умею…»

Химичев покусился и на лепку. Велел детям из всего пластилина, что в коробке, накатать колбасок и принести на следующее занятие. Из стройматериалов вскоре руками родителей были созданы колокольни, крепостной вал и избушки.

С приходом этого светилы все пошло прахом. Студию при школе искусств закрыли, Химичев сместил глупого директора и занял его место.