Текст книги "Ведьмины круги (сборник)"

Глава 19
ВСТРЕЧА НА ПУШКАРСКОЙ

С Катькой мы провели две очень хорошие недели. Меня отпустили тревожные мысли, я никого не выслеживал, никакая тайнопись и вообще никакие тайны меня не волновали. Я жил единственно правильным и счастливым способом – сегодняшним днем. Как в детстве, как при папе в нашем Доме с башней.

Почти всякий раз, когда я вдалбливал своим оболтусам дроби, а потом проценты, Катька ждала меня, читая во дворе на скамеечке. Мы ходили с ней за ручку, как первоклассники, мы дружили без всяких там поцелуев и прочего. Я ни разу не слышал от нее про косматого геолога, постучавшегося к ямщику, а также про свалившихся в канаву ангелов и парящих в небе дьяволов. Мы выгуливали Гамлета, который, натягивая поводок, обнюхивал все углы и стволы деревьев, а иногда тащил за собой, подметая ушами асфальт и вынюхивая что-то, петлял, разыгрывая из себя розыскную собаку, идущую по следу. Совсем как я в недавнем прошлом. Но мои розыски были забыты, мне нравилась настоящая жизнь, походы в музеи, прогулки по городу с путеводителем и сидение в мастерской.

С чашками кофе мы вылезали из окна на крышу и, усевшись на нагретое за день железо, ловили кайф. Перед нами лежало море крыш: плоские, покатые и крутые, словно нахлобученные на глаза шапки, нарядные, с балюстрадами и башенками, с мансардными окнами, зеленые, коричневые, ржаво-красные и только что перекрытые, сверкающие серебром. На улицах мы редко задираем голову, чтобы увидеть крыши, паутину антенн и трубы. А печных труб в старых городах много. Они длинные и короткие, квадратные и даже круглые, закрытые домиками. Трубы редко стояли одиноко, обычно выстраивались, как корабли на параде. Там и сям султанами торчали верхушки деревьев. И все тонуло в розовом сиропе заката.

За это время погода ни разу не испортилась и мы с Катей ни разу не поссорились. Я радовался, что художники Сидоровы не проявляли признаков жизни, будто забыли про Катьку. Нервировала меня только мама. Я закончил занятия со своими подопечными, и теперь она требовала, чтоб я ехал домой. Она сказала Ди по телефону: «Он не понимает, что нынче значит прокормить лишнего человека». Тетка потом долго веселилась, называя меня «лишним человеком», матери же она грубовато ответила: «Авось не объест».

«Послезавтра поеду», – думал я, а вместо этого мы с Катькой путешествовали по Васильевскому острову, Мойке или Фонтанке. Срок отъезда откладывался со дня на день целую неделю, пока мать не сделала мне хороший телефонный втык. Я взял себя в руки и назначил последний срок: послезавтра. Свой прощальный день мы с Катькой решили посвятить Петропавловской крепости.

Петропавловка – город в городе. В этом уютном городке есть свои улицы и площади, пристань и собор, у которого притулилось маленькое кладбище, есть Монетный двор и даже свой памятник есть: на газоне в кресле сидит царь Петр.

Раза два я этого Петра уже видел. Изготовил скульптуру наш, русский, живущий за границей, Шемякин, а голову взял с настоящей маски Петра, сделанной Растрелли. Возле памятника всегда много народу и сыр-бор. Одни кричат: «Гениально!», другие: «Безобразие! Издевательство – сажать этого урода напротив собора, где похоронен основатель великого города!» Дети снуют, хватают Петра за башмаки и коленки, аж бронзу отполировали. Но самый кайф, конечно, залезть на него.

Петр и в самом деле – урод, микроцефал какой-то. Нескладное тело и маленькая лысая головка. Удивительно, что, когда я его не вижу, он мне очень нравится. Он похож на восковую персону, сидящую в Эрмитаже. В памяти у меня эти две фигуры мешаются, и впечатление о памятнике смягчается. Помню только – необычный. Сидит царь в простой одежде, на простом кресле, без парика – лысый. Основатель, реформатор, первопроходец. Страшной внутренней силы человек и недобрый. Странный и очень одинокий…

Еще мы видели одну классную штуку. В Петропавловском городке есть и тюрьма, но теперь она музейная. Какое же потрясение мы испытали, когда на пустынной, узкой, мощенной булыжником улочке нам пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить черную тюремную карету с зарешеченными окнами!

– Что это было? – нервно спросила Катька и ускорила шаги. – Может, здесь какое-нибудь искривление времени и мы перенеслись в прошлый век?

Я вспомнил, что на пути нам встречался, как ни странно, конский навоз. И на площади у собора обратил внимание на старинные вывески с нарисованными кренделями и смешным трактирщиком с подносом и салфеткой, перекинутой через локоть. Но я подумал: вывески для колорита, а лошадей используют по их прямому назначению – поклажу возить.

Все разъяснилось очень скоро. Вышли мы на площадь в самом конце крепости, а там оцеплено. И люди в старинном платье, и кони, и прожектора. Снимают кино. И никакого искривления времени.

Катька сказала:

– Прочти хоть тысячу учебников и книг по истории, и это будет меньше, чем встреча с такой каретой на безлюдной улочке. Знаешь, меня даже пот прошиб. Я испугалась.

Рядом с крепостью, на другой стороне Кронверкской протоки, стоит кирпичное подковообразное здание – Артиллерийский музей, возле него, на валу, обелиск – место казни декабристов. Туда мы и отправились.

В путеводителе было сказано только про музей и декабристов, а на валу кроме обелиска оказалось много старинных пушек, и музейный дворик был до отказа набит всякой военной техникой – от пищалей и мортир четырехсотлетней давности до современных ракетных установок. И насколько уж я не любитель оружия, но не прийти в восторг от этого арсенала невозможно.

Катька достала бутерброды и термос с чаем, и мы, привалившись к прохладному стволу пушки, стали закусывать. Я восторгался Петропавловским собором и сказал Катьке, что считаю его красивейшим в мире. Разумеется, я мало что видел, но даже на картинках собор этот нереален. В жизни еще нереальнее. Его могучая и стройная, как корабельная мачта, колокольня золотым шпилем пронзает небо. Все остальные соборы по сравнению с ним неуклюжи и тяжеловесны, как утюги.

Катька выслушала мои излияния и вдруг с непонятным жаром сказала:

– Моя жизнь сложится прекрасно, я буду ездить по разным странам, жить в красивых отелях и увижу лучшие соборы мира. И тогда я сравню с ними твой Петропавловский и напишу тебе открытку – прав ты или нет.

Я удивленно смотрел на нее и не понимал, почему она так раскипятилась. Зато я почувствовал: что-то с ней не так, и она не верит в то, что говорит, не верит в то, что жизнь ее сложится прекрасно, что она будет ездить по разным странам.

– А вообще-то нам очень не повезло, что родились мы в такой дыре, – продолжала Катька. – Ты же видишь: у здешних ребят в миллион раз больше преимуществ, они другие – наглые, богатые и умеют радоваться жизни.

– Катька, что ты дрейфишь? – попробовал я ее утешить. – Не гневи Бога. Все, что мог, он тебе дал. А не умеешь радоваться жизни – твоя личная проблема. Учись. Ты обязательно поступишь в свой языковый институт и объездишь весь мир. Ты напишешь мне открытку, а может, и целое письмо из Парижа, Мадрида и Флоренции.

– Ладно, – сказала она. – Когда слишком хорошо, всегда становится грустно. А чем лучше, тем больше хочется, чтобы стало еще лучше. Лежу утром и думаю: вот откроется дверь – и войдет кто-нибудь настоящий и замечательный.

– Ну да, кругломордый, в кудряшках! – разозлился я. – Или, на худой случай, юный гений Сидоров. А вхожу всего лишь я. Какое разочарование!

– Про гения не шути, не надо.

– Не буду. С гениями не шутят.

– Я же тебе серьезно! Знаешь, как ему трудно? У него нет руки!

– И стеклянный глаз.

– Перестань, я правду говорю. Ему в детстве оторвало руку по локоть. Они с мальчишками патронами или гранатами в каком-то карьере баловались. Он тогда только что поступил в СХШ – это средняя школа при Академии художеств, – и он не ушел оттуда. Ты представляешь, что было с его родителями? А он учится и на будущий год будет поступать в академию.

– Левую руку?

– Левую. А я думаю, если бы и правую, он бы левой рисовать научился, он такой. И нечего тут иронизировать!

– Ну извини, я же не знал.

– Идем, – сказала она, укладывая в сумку термос.

Мы еще раз пересекли крепость и по проспекту вышли на Пушкарскую. Улица эта неширокая, застроенная высокими старыми домами. Как коридор. Движение одностороннее. Я обернулся на хлопок парадной двери на противоположной стороне. Оттуда вышли трое в черных костюмах. Самый высокий был немолод, но без проблеска седины в черных волосах, с усами, орлиным носом и резкими чертами лица. Я узнал его раньше, чем сообразил, кто это, потому что совсем не был готов к встрече.

– Подожди, – сказал я Катьке и перемахнул улицу прямо перед автобусом.

Орлиноносый уже захлопывал дверцу БМВ. Единственное, что я смог сделать, – запомнить номер машины. Он уехал.

– Ты чего? – Катька подбежала и дергала меня за рукав. – Жизнь не дорога? Если бы ты сидел в кресле, знаешь, на кого ты был бы похож? На микроцефального Петра из Петропавловки.

Возле подъезда, откуда вышли трое, сверкала золотом табличка с гравированными черными буквами. «ЗАКРЫТОЕ АКЦИОНЕРНОЕ ОБЩЕСТВО». Ниже: «ФИРМА». Еще ниже, шрифтом, похожим на древнерусский: «РУСЛАН И ЛЮДМИЛА».

Людмила! Орлиноносый! Орлиноносый – Руслан? Петербургская фирма и дом-притон на Картонажке…

А может, Людмила – это всего-навсего героиня сказки Пушкина и Орлиноносый никакой не Руслан и к фирме не имеет прямого отношения? Единственно, в чем была уверенность: я не обознался. Просто раньше он был без усов.

– Мне все уликой служит, все торопит ускорить месть!

– Что случилось? Что ты бормочешь? – Катька с тревогой смотрела на меня и ждала ответа. – Ты знаешь этого человека?

– Знаю.

– Кто он?

– Понятия не имею. Может, убийца.

– Издеваешься?

– И не думаю.

Лирическое настроение, не покидавшее меня в последнее время, улетучилось как дым. Мне надо было срочно возвращаться домой, но я не мог ехать. Появилась новая информация, а я не знал, как ею распорядиться, и даже не был уверен, что рад этому повороту событий. За этим поворотом на каждом шагу подстерегала опасность. Да, я боялся. Единственное, что в моем положении можно было предпринять, – следить за фирмой. Приезжает ли сюда Орлиноносый и как часто.

Сколько на это потребуется дней? Минимум неделя. А сколько часов надо вести наблюдения? С открытия до закрытия фирмы. И придется это делать, даже если Орлиноносый больше не появится. Но я предчувствовал: появится. И еще я подумал, что он большая шишка, а двое других – подручные.

– Пойдем, что ли? – попросила Катька и добавила: – Мне очень жаль, что ты уезжаешь.

Мы добрели до дома на Чкаловском, но подниматься я не стал. Сообщил, что завтра никуда не еду, но буду занят до вечера.

– Я ничем не могу тебе помочь?

Только Катьку не хватало втягивать в это дело.

Опомнился я, когда выходил из ее подъезда, повернул назад и влетел по щербатым каменным ступеням. Она еще не успела закрыть за собой дверь.

– Можешь, – сказал я, – можешь помочь. И даже очень. Только пока ни о чем не спрашивай.

Уже подходя к дому, я вспомнил, что Ди просила меня отнести матери Васи книжку, чертыхнулся и направился через больничный сад на улицу Рентгена. Мимо хирургии, глазной клиники, мимо кухонного корпуса, где, свернувшись калачиками, дремали дворняги. Здесь столько дорожек и закоулков, что каждый раз можно идти новым путем. Я пересек хозяйственный двор и вскоре оказался возле какого-то серого дома, фасадом выходящего на улицу. Со стороны сада стена была глухая, оштукатуренная. И тут у меня холодок пробежал по спине. Оттуда на меня глядел… Орлиноносый.

Это была роспись масляными красками. Сверху полукругом буквы: «КАФЕ». Чуть ниже: «АЛИ-БАБА». Еще ниже – арабские закорючки, а под ними, на фоне минаретов, сидел по-турецки в халате и чалме, с подносом, уставленным яствами… Орлиноносый. Надпись внизу гласила: «Захады, дорогой!» Не то чтобы сходство было потрясающим, но вполне явным.

Он преследовал меня.

Глава 20
НА ЧЕРДАКЕ

На месте я был уже в восемь утра, чтобы проследить, кто работает в офисе. Дверь оказалась на запоре. Зашел под арку в пыльный каменный двор без травинки, без кустика. Здесь были подъезды для жильцов. В шестиэтажном доме напротив офиса я осмотрел лестничные окна, выходящие на Пушкарскую. Это были отличные, правда лет десять не мытые, окна с широкими подоконниками, где удобно сидеть. Еще больше обрадовала меня дверь на чердачной площадке, которая с кряхтением поддалась, чуть только взялся за ручку. Пол огромного, над всем верхним этажом простиравшегося чердака был засыпан битым кирпичом, а окна, выходящие на улицу, частью застеклены, частью затянуты железной сеткой.

То, что случилось на Картонажке, честно говоря, сильно напугало меня. Игра в сыщика уже не казалась столь безобидным и привлекательным занятием. Теперь ситуации, при которой меня могли обнаружить, просто не должно было произойти, а потому приходилось предусматривать все, включая, например, секретаршу, работавшую у окна или стоявшую там с сигаретой и усмотревшую подозрительного парня. Да мало ли как могли повернуться события, особенно если окна занавешены жалюзи и снаружи не видно, что делается внутри, а изнутри прекрасно видно, что происходит снаружи. Не совсем я дурак, чтобы не понимать, что моя слежка если и не совсем бессмысленна, то – почти, зато совсем не безопасна. Но ведь ничего не предпринять я тоже не мог! Я был уверен: исчезновение Люси так или иначе связано с Орлиноносым. Пусть даже он не похититель, не убийца, он – единственная ниточка, за которую надо тянуть, чтобы распутать клубок.

Фирмачи собрались на работу к девяти. Было их пятеро. Две молодые женщины и трое разновозрастных мужчин. Все респектабельные. Из окна второго этажа я их сфотографировал – глазами, разумеется. Двоим присвоил клички: Очкарь и Ежик. Первому из-за очков, второму из-за прически.

Позже стали подходить и подъезжать редкие посетители. Я их тоже на всякий случай «фотографировал» и для развлечения давал прозвища: Интеллигент, Вольво, Гейша, Брюхо.

Второй этаж был особенно удобен для наблюдения, потому что в левой половине рамы вместо стекла торчала фанера, я мог укрыться за ней и смотреть в правую, стеклянную половину. По лестнице все время шлялись. Одна тетка спустилась за газетами, потом куда-то пошла, а когда через час вернулась и вновь увидела меня, с подозрением оглядела. Я испугался, что она позвонит в милицию и заявит, что на лестнице кто-то обосновался. Сидеть все время в одном подъезде и на одном этаже было глупо.

Отправился размяться на улицу. В полдень в поле моего зрения появилась Катька с Гамлетом. Мы зарулили в соседний сквер и даже перетащили скамейку, чтобы в просвет между кустами видеть нужный подъезд. Катька вытащила из сумки термос с кофе и бутерброды. Привязанный к лавке Гамлет вел себя невоспитанно и назойливо, все время лез пыльными лапами на колени и клянчил еду.

– Может, ты пойдешь прогуляться? – спросила Катька. – А мы пока тут походим, подежурим.

– Давай лучше вместе. Очень натуральная картина: девочка гуляет с собакой. Ясно, что живет поблизости. А я будто бы к девочке клеюсь.

– Клейся, – милостиво согласилась Катька.

Некоторое время мы прохаживались возле фирмы, пока я не сообразил:

– Неплохо бы узнать, чем в этой фирме занимаются.

– Продают оргтехнику, – невозмутимо ответила Катька.

– Откуда ты знаешь?

– Леша, ты, ей-богу… – сказала она и посмотрела на меня как на барана. – Вон на том углу огромная вывеска: «РУСЛАН И ЛЮДМИЛА. Продаем оргтехнику». И адрес. Я вчера еще внимание обратила.

Хороший из меня сыщик, нечего сказать!

– А может, он и не придет? Тот, что тебе нужен… Может, он просто к приятелю заезжал или по делу.

– Все возможно.

– Он тебе очень нужен?

– Мы же договаривались? Без вопросов.

Катька не обиделась, но, если честно, она была вправе интересоваться, кого и зачем я выслеживаю. Она скрашивала мне томительное времяпрепровождение, и она была единственным человеком, к которому я обратился за помощью и сказал, куда иду. На всякий случай. Мало ли что могло случиться.

К фирме приближались мужчина и женщина.

– Внимание! – сказал я Катьке. – Объекты.

Я и через улицу, сквозь пыльное стекло, хорошо мог рассмотреть лица людей, но впервые я не только видел, но и слышал своих поднадзорных. Кстати, ни о чем путном они не говорили. Разговоры в автобусе и те интереснее.

– Объекты получают кодовое наименование: Семейный и Платформа.

Мужчина говорил о летнем отдыхе малолетнего сына, а женщина была обута в туфли на платформе. Катька сразу все поняла и одобряюще кивнула. Долго со мной гулять она, к сожалению, не могла из-за Гамлета, которому наскучило ходить взад-вперед, и он постоянно рвался с поводка и тянул за собой. Мы договорились, что Катька вернется к четырем, мы вместе завершим дежурство, а потом прогуляемся.

– А тебе действительно никуда не надо? – спросила Катька. – Ты же здесь с самого утра.

Я легкомысленно махнул рукой. Пусть думает, что у меня исключительной силы мочевой пузырь. Вообще-то таковым он не был, но зачем было раскрывать мои маленькие секреты.

После Катькиного ухода я забрался на чердак. Передвигался осторожно, чтобы не услышали жильцы на шестом этаже. Снаружи на карнизе ворковали голуби, и этот негромкий, убаюкивающий звук обволакивал меня и погружал в дремоту. Я встал и, стараясь не скрипеть кирпичом на полу, сделал несколько упражнений для рук и наклоны вперед. Потом я снова сидел у чердачного окна и силился вспомнить, откуда мне знаком этот запах сухого битого кирпича, пыли, голубиных перьев и помета. Я снова начал задремывать, а потому решил сменить место наблюдения. И тут, не успев подняться, я увидел, как к подъезду подрулил знакомый БМВ. Из него вышла вчерашняя троица.

С чердака я не мог разглядеть того, что было видно со второго этажа, и чертыхнулся. Однако я опять подумал: «Орлиноносый у них – главный». Один из спутников, похоже, был телохранителем: очень здоровый и подтянутый малый. Я окрестил его Бэтменом. Второй, худой и тщедушный, совсем не годился в охранники, я назвал его Туберкулезный. Все они скрылись в помещении фирмы, а я скатился с лестницы, как колобок, чтобы успеть на улицу и встретить их у парадного. Орлиноносый не мог узнать во мне мальчишку из трехлетнего Краснохолмского прошлого, а я еще никому не намозолил глаза, поэтому мог посмотреть на Орлиноносого вблизи, хоть и не сомневался, что это он. И послушать хотелось, о чем эти трое говорят.

Ждать пришлось долго, может час. В четыре, очень кстати, появилась Катька, и мы с ней расположились чуть не у самого подъезда. Сейчас для конспирации собака была бы нелишней, хотя рвущийся с поводка Гамлет для сыщика не находка.

– Когда выйдут, говори мне что-нибудь, будто треплемся, но не ори, чтобы не заглушить их. Вдруг что-нибудь важное ляпнут.

Наконец дверь открылась, но вышел из нее Очкарь и куда-то направился. Пришлось подождать еще, пока появились те, кого мы ждали. Да, вне всяких сомнений, это был Орлиноносый, его узкие глаза, кустистые брови, тонкий нос. Жесткое выражение лица человека, не знающего страха и жалости, смягчилось усами. Такие мужчины, я думаю, нравятся женщинам, и Катька это подтвердила, чуть дверца машины захлопнулась.

– А он красивый, – сказала она.

– Убийцы тоже не все уроды, – сказал я с раздражением.

– А ты думаешь, это он убил Люсю?

Вот чертова девка! Но, по крайней мере, не дура.

– Я вообще-то не про усатого говорила, – объяснила Катька, – про того, что чуток пониже.

– Его зовут Бэтмен.

– Откуда ты знаешь?

– А я думал, ты умная…

– Сам дал имя? – улыбнулась она.

– А как тебе усатый? Какое у тебя впечатление?

– Не знаю. Не понравился. Трудно сказать почему. Может, черный очень? А может, я сразу отнеслась к нему с предубеждением, то есть знала, что он нехороший человек. Какая-то угроза от него исходит.

– Сомневаюсь, что Бэтмен хороший.

– А я и не сказала – хороший, я сказала – красивый. И что ты привязался?

Дежурить больше не имело смысла, можно было отваливать. Теперь я знал, что Орлиноносый приезжал в «Руслан и Людмилу» не случайно.

Мы с Катькой вышли на Карповку и обошли Ботанический сад, утопающий в листве и травах некошеных газонов. В глубине матово светились пыльные стекла старинных оранжерей, и весь этот зеленый оазис щебетал и посвистывал, несмотря на то что день клонился к вечеру. В одном из проулочков возле Ботанического Катька обратила мое внимание на массивное здание и сказала:

– Спорим, что раньше здесь была церковь?

Мы подошли поближе и осмотрели здание. Куполов у него не было, а если бы поставить – оно вполне могло сойти за церковь.

– Купола были. Вот шея от главного, – показала Катька.

– В архитектуре эта шея называется барабаном, – сообщил я.

Странно, что я сам не обратил внимания на эту деталь. Наверное, я не очень наблюдательный человек, и есть вероятность, что и в слежке за Орлиноносым я многого не вижу, а если и вижу, то нет гарантии, что даю этому правильную оценку.

– Я хочу тебе что-то показать, – сказал я Катьке.

Отвел ее в больничный сад. Она с интересом разглядывала надписи и Али-Бабу на стенке и наконец изрекла:

– Класс! Надо сюда прийти, когда будет открыто.

– Тебе не кажется, что это портрет одного нашего знакомого?

– Какого же? – удивилась она.

– Орлиноносого.

– Совсем не похож.

Я всматривался в Али-Бабу, и чем дольше смотрел на него, тем больше убеждался, что и в самом деле не похож.

Дома я узнал, что звонила мама и, разумеется, интересовалась, когда я приеду. Я не был уверен, долго ли смогу испытывать ее терпение, и стал жаловаться Ди на притеснения и искать у нее поддержки.

– Никак не могу сейчас уехать, – сказал я с отчаянием.

– Понимаю, – ответила тетка. – По-моему, мать недолюбливает Катерину. И совершенно напрасно.

Она считала, что я не могу расстаться с Катькой, и сочувствовала мне. Мы долго обсуждали, как задобрить маму. Всякие хитроумные планы придумывали. Потом позвонила Катька с неприятным известием. Художники Сидоровы передали через соседей по даче, приехавших в город, что объявятся завтра.

– Я должна их ждать, а в котором часу они будут – неизвестно.

– Ты поедешь с ними на дачу? – спросил я кисло.

– Такой разговор был, но теперь я не знаю их планов.

– Что ж, – я сам чувствовал, как голос мой становится все отстраненнее и противнее, – жди своих художников. Лето продолжается, погода классная. Гораздо приятнее сидеть на даче, чем на чердаке караулить криминальных типов.

– Ты не обижайся, мне совсем не хочется тебя подводить. Но ты же понимаешь: я от них завишу. Это друзья родителей, они пустили меня жить в мастерскую… – В ее голосе появились виноватые нотки.

Она была совершенно права, но у меня жутко испортилось настроение. В результате мы договорились, что Катька дождется своих художников, а потом зайдет ко мне на Пушкарскую. Если я раньше освобожусь, то я к ней приду. И маршрут свой определили, чтобы не разойтись.

– Я постараюсь не поехать на дачу, – сказала Катька.

Вообще-то она вела себя все это время очень мило, очень по-дружески.

– Я, наверное, скоро поеду домой. И с этим типом из «Руслана и Людмилы» все ясно, так что покараулю завтра, и конец. Ты не отказывайся из-за меня ни от чего интересного.

Кажется, мы старались переплюнуть друг друга в благородстве, потому что она ответила:

– Я тебе честно сказала, что не хочу на дачу. И как я тебя могу оставить наедине с убийцами?

– Ну ты загнула! Кто тебе сказал, что это убийцы? Один из них – нехороший человек, но я даже не знаю, насколько нехороший. Может, все ошибка.

– А может, и не ошибка. А ты ведь завтра попрешься за ними в офис?

– Откуда ты знаешь? – удивился я, потому что думал об этом.

Пока не намозолил Орлиноносому и его сотрудникам глаза, надо было войти за ним (только вот под каким предлогом?) в контору, а там осмотреться и действовать по обстановке.

– Само собой напрашивается. Только для этого нам желательно быть вместе. А еще надо решить, вдвоем зайти или порознь, и дело какое-нибудь придумать.

Пожалуй, сыщик из нее получался лучше, чем из меня. Может быть, именно Катьке и нужно было рассказать всю историю? Но было две Катьки: та, Краснохолмская, с «Агатой Кристи», терпящая меня, когда ей было удобно и угодно, и нынешняя, петербургская, – словно другой человек. Я не был уверен, что в ближайшее время она не превратится в прежнюю Катьку или совсем иную, новую, неведомую. Меня это пугало, поэтому я и не мог ей довериться.