Текст книги "Призрак в кривом зеркале"

«Итак, Лариса, Леонид и Эдуард… Все трое самоуверенны, хватки, напористы. Однако куда интереснее, чем они, хозяйка дома и ее старшая дочь».

Толстушка с грустными глазами, украдкой изучавшая его – Элла, для домашних – Эля, самая старшая и самая тихая из детей Эльвиры Леоновны, – суетилась, накладывала ему омлет и бекон, порывалась положить в тарелку еще и яичницу, но Макар пресек эту инициативу. Наконец она села и стала рассматривать его, но как только Илюшин поднял на нее глаза, смутилась, покраснела и быстро нашла себе занятие: принялась собирать со стола грязные тарелки. На поясе ее юбки болтался тканый мешочек, в котором позвякивали ключи, – вероятно, решил Макар, улыбнувшись про себя такому способу их хранения, именно Эля является ответственной за все двери в этом доме.

Была она тихая, уютная, с короткими полными ручками – закатанные рукава рубашки открывали взгляду розовую незагорелую кожу в россыпи веснушек. И лицо у нее было нежно-розовое, в отличие от «фарфоровых» лиц родных, а глаза непонятного цвета: то ли карие, то ли зеленые. Пухлые щеки, милая улыбка, быстро появляющаяся и тут же исчезающая, такой же быстрый, как улыбка, немного испуганный и грустный взгляд. Она хлопотала вокруг своих родных и Макара, и все воспринимали это как должное. Пару раз Илюшин поймал недовольный взгляд Эльвиры Леоновны – дочь явно сделала что-то неправильно, но он так и не смог понять, что именно.

Девушка казалась удивительно чужеродным элементом в этой семье светловолосых, стройных, красивых людей: даже Эдуард, несмотря на тщедушное телосложение и прищуренные глаза, производил впечатление смазливого парня. Она явно стеснялась себя, своего большого полного тела, прикрытого мужской рубашкой на два размера больше, чем нужно, пышной низкой груди, и руки, садясь, прятала на колени.

Позавтракав и поблагодарив хозяев, Илюшин заторопился в свою комнату. Однако, поднявшись по лестнице, вспомнил, что не узнал о транспорте, которым ему предстояло добираться до санатория, и вернулся в столовую, чтобы расспросить Элю. Приоткрыв дверь, Макар увидел двух женщин, стоявших к нему спиной: Эльвира Леоновна облокотилась на плиту, Эля мыла посуду.

– …так сложно сделать маникюр? – закончила старшая Шестакова начатую фразу. – Посмотри на себя!

Девушка возле раковины сжалась. Макар стоял и смотрел на ее спину – широкую спину в бесформенной уродливой рубашке.

– Я прощаю тебе твою феноменальную лень, из‑за которой ты стала похожа на беременную козу, – после долгой паузы сказала Эльвира Леоновна, и голос ее удивительно контрастировал со смыслом произносимых слов. – Я с пониманием отношусь к тому, что ты оказалась непригодна к профессиональной умственной деятельности и зарабатываешь на жизнь, откровенно говоря, ерундой. Бог с ним! – в конце концов, ты действительно помогаешь мне по дому, и твоя помощь неоценима. Я это признаю, и мы все тебе благодарны. Но, Эля, неужели ты не можешь приложить хотя бы минимум усилий, чтобы выглядеть женственно! Боже мой, хотя бы аккуратно! Пользуйся моими кремами, запишись на маникюр, раз уж к двадцати семи годам ты так и не научилась ухаживать за руками самостоятельно, – но только делай что-нибудь! И не смотри на меня, как будто ты Золушка, которую отчитывает злобная мачеха. Все, что ты сейчас имеешь, Эля, – это твой собственный выбор.

Эльвира Леоновна выпрямилась, и Макар успел прикрыть дверь прежде, чем она обернулась. Не колеблясь, он нырнул за штору, а пару секунд спустя женщина вышла в коридор. Макар услышал вздох, затем – шаги, приглушенные ковром, скрип ступенек на лестнице, и только тогда решился выглянуть.

Никого.

Подумав, Илюшин вернулся к столовой, постоял возле неплотно прикрытой двери, прислушиваясь к звукам в комнате. Затем потянул ручку на себя и увидел в приоткрывшуюся щель, что Эля по-прежнему стоит к нему спиной, моя посуду в раковине.

– Элла, простите…

Она вздрогнула и резко обернулась, чуть не уронив тарелку и подхватив ее в последнюю секунду. Лицо у нее покраснело, на щеках расцвели два ярких пятна и посреди лба тоже было пятно, будто она ударилась.

– Я хотел спросить вас, как мне лучше добраться до санатория, – спокойно сказал Илюшин, делая вид, что не замечает ни красных пятен, ни слез в глазах. – Мое лечение должно начаться с завтрашнего дня, но я хочу разведать дорогу.

– Вам нужно на остановку восемнадцатого автобуса, – с готовностью отозвалась девушка. – Это сразу за поворотом, на Печенежской. А еще там ходит маршрутка, на ней добираться быстрее и удобнее, хотя и немножко дороже. Ехать около двадцати минут, и водитель всегда объявляет, что доехали до санатория. Да вы и не проедете мимо – он же большой…

Она покрутила тарелку в руках.

– Надеюсь, вам понравился завтрак, – неожиданно добавила Эля и попыталась улыбнуться.

– Очень понравился.

Илюшин кивнул, прощаясь, и направился к двери.

– Между прочим, – заметил он, останавливаясь на полпути, словно вспомнив что-то, – я вчера слышал странные звуки из комнаты на втором этаже. Как будто кто-то плакал…

Бац! Тарелка упала на пол, но не разбилась, а лишь треснула пополам. Некоторое время Эля и Макар стояли молча, не сводя глаз с волнистой трещины, пробежавшей по цветочному рисунку. Словно под воздействием их взглядов трещина вдруг сделалась широкой, в следующий миг от тарелки со звонким хрустом отвалился один кусок, а затем и второй. Эля присела на корточки, посмотрела на Илюшина снизу вверх, и лицо у нее стало странное: как будто она прислушалась к чему-то, чего не слышал Макар, и испугалась.

– Вам показалось, – торопливо проговорила она, – там ничего нет. Наверное, кошка мяукала. Знаете, у нашего соседа, Валентина Ованесовича, живут две кошки и один кот, и они иногда заходят к нам. Забираются через крышу, бродят по дому и мяукают. И на втором этаже гуляют, и даже на чердак заходят…Мы их прогоняем, потому что у Эдика аллергия на шерсть.

Она поднялась, сжимая в руках осколки разбившейся тарелки. Светлые волосы выбились из прически, неопрятно рассыпались по плечам.

– Не обрежьтесь, – сказал Илюшин и вышел из столовой.

Ксения шла по улице, вдыхая сумасшедший запах молодых тополиных листьев, сирени и земли, нагретой ранним солнцем. На асфальте после ночного дождя сверкали лужи, и она обходила их, сдерживая в себе желание наступить каблучком со всего размаха в середину воды – так, чтобы брызги взлетели вверх, замерли на долю секунды, а затем рассыпались по асфальту.

Апрель в этом году выдался ранний, а вот май задерживался. Сирень зацвела всего пару дней назад, да и не совсем зацвела – скорее приготовилась: набухли и потяжелели кисти, окутались сиренево-зеленоватым. Тихогорск утопал в сирени, кусты ее росли везде: и перед зданием администрации, и возле большого супермаркета, построенного несколько лет назад – цивилизация добиралась до Тихогорска небыстро, – и рядом с гимназией… Что уж говорить о частных домиках и пятиэтажках, которыми был застроен небольшой и, откровенно говоря, скучноватый городок. Сирень от чернильно-фиолетовой до светло-голубой, нежнейших оттенков, непередаваемого аромата, который хотелось пить, как родниковую воду, – вся готовилась расцвести, ждала тайного майского знака.

Ксения легко перемахнула через широкую коварную лужу, притворявшуюся мелкой и невинной, провела, не удержавшись, рукой по влажным листьям куста, развесившего ветки над тротуаром, и побежала дальше, на ходу стряхивая с пальцев крупные капли.

Улица, по которой она шла, не закончилась, как подобает приличным маленьким улочкам, а оборвалась: исчезла сирень и вообще вся зелень, а дома сменились угрюмым массивом гаражей. Над ними протянулся длинный пешеходный мост, который и должен был привести Ксеню к остановке: отсюда отходил рейсовый автобус – на нем она собиралась ехать к подруге.

Она взбежала по громыхающим черным железным ступенькам, вспухшим по краям буквами и непонятными знаками, и зацокала каблуками по мосту, поглядывая вниз. Разноцветные лоскуты крыш гаражей летом заполнялись буйной зеленью в швах между ними, но сейчас швы были серыми и грязными. Ксеня не любила этот район. И мост, в народе называемый «перекладиной», тоже не любила. Он соединял два района – центральный и тихий окраинный, разделенные гаражным массивом, появившимся здесь в незапамятные времена. Отец рассказывал, что раньше на этом месте был пруд и даже принято было на выходные устраивать катания на лодках, а на берегу стояли беседки и летние кафе, в которых продавали хрустящие стаканчики с пломбиром. Может, оно и в самом деле так, но поверить в то, что под мостом когда-то была вода, Ксеня решительно не могла. Гаражи росли из серой безжизненной каменистой земли и, казалось, готовились встретить старость, а затем уйти в ту же землю, чтобы дать силы новым росткам гаражей.

Все здесь было злобное, насупленное, и собаки ходили злые, свирепые, подкармливаемые такими же свирепыми местными сторожами.

На середине моста Ксеня остановилась и посмотрела вниз, стараясь не подходить к мокрым перилам вплотную: во-первых, опасалась испачкаться, а во-вторых, по непонятной прихоти конструкторов их сделали низкими, так что перила едва доставали девушке до пояса. На дороге между гаражами пытались разъехаться две машины, вокруг которых бесновались четыре рыжих пса.

Позади нее загрохотали шаги – кто-то вслед за Ксенией срезал путь по мосту. Большинство жителей по непонятной причине все-таки избегали этого места, предпочитая куда более длинный, но и более приятный обходной маршрут по дугообразной аллее Гагарина, обсаженной кленами и липами.

Ксеня ускорила шаг. «Перекладина» выводила не к самой остановке, а к пятачку метрах в сорока от нее, и эти сорок метров ей предстояло пройти по узкому тротуару, на котором всегда толпились люди. Они сновали туда-сюда, огибая основание лестницы, и пустой мост смотрелся странно и зловеще – черный, безлюдный, длинный, как хребет доисторического чудовища.

Негромкие шаги позади раздались ближе – человек почти догнал ее. «Торопится на маршрутку, наверное», – подумала Ксения, на секунду останавливаясь перед ступеньками вниз, прежде чем поставить ногу на первую из них: сегодня она надела новые ботинки на каблуках, а сидящий в ней с детства страх упасть и разбиться на крутой лестнице заставлял ее примеряться к любому спуску.

Внизу потоком шли машины – оживленная трасса соединяла центр Тихогорска с фабричными районами, люди торопились на работу. Внезапно резко просигналил автобус – так громко, что девушка вздрогнула, и нога, почти поставленная на ступеньку, предательски скользнула по ее краю. Ксения изо всех сил схватилась за невысокий поручень и, конечно, удержалась, но руки сразу задрожали, и ей пришлось так и спускаться вниз, крепко держась за холодные мокрые перила, не просохшие после ночного дождя, провожая взглядом серую спину обогнавшего ее единственного «попутчика».

Оказавшись на асфальте, она вытерла руки платком, перевела дух и заспешила к остановке. Людской поток прижимал ее к дороге, и в конце концов Ксения вскочила на бордюр, пошла по нему, балансируя, – здесь она чувствовала себя уверенно. Черная «Волга» с ревом пронеслась по крайней полосе, и Ксению окатило брызгами из-под колес. Она успела лишь подумать о том, что, не дай бог, попадется водитель, который не справится с управлением на мокрой дороге, и вдруг спиной почувствовала что-то нехорошее.

Ксения ничего не успела сделать.

Человек, поравнявшийся с ней, поправил на голове капюшон и в следующую секунду рассчитанным безжалостным движением столкнул ее с бордюра на проезжую часть, под колеса автомашин. Раздался крик, глухой удар, а после странной, на миг воцарившейся вокруг тишины – словно все люди разом замолчали – новый крик, хриплый и быстро оборвавшийся. Кто-то пораженно выругался, кто-то ахнул, но человек в капюшоне этого уже не услышал: не оборачиваясь, не прибавляя шагу, он переместился вслед за каким-то толстяком в глубь толпы, а затем растворился на одной из узких улочек Тихогорска.

После завтрака Илюшин неторопливо собрался и вышел из дома, накинув куртку – майское утро было солнечным, но прохладным. Пройдя по улице, он свернул в проулок, следуя указаниям Эли, и пять минут спустя оказался на небольшой площади, откуда регулярно уходили автобусы: и в центр, и на швейную фабрику, снабжавшую город рабочими местами.

Людей на площади оказалось неожиданно много. Помня тихий вечер накануне, Макар ожидал, что увидит типичную картину провинциального городка: одинокие редкие пешеходы, чаще всего – пенсионерки с собачонками либо же молодые мамаши, гуляющие с колясками по своему району или сидящие во дворах. Однако город жил, оживленно переговаривался сам с собою, куда-то бежал, волок увесистые сумки и битком набитые пухлые портфели… Возле остановки Илюшин оказался в водовороте: то и дело подъезжали автобусы, волна пассажиров закручивала Макара, а затем выплескивала в сторону, оставляя отдышаться. Машины неслись, громко сигналя, автобусы гудели, водители внутри объявляли в микрофон следующую остановку и требовали освободить двери. Утренний весенний воздух был пропитан выхлопами машин и тем вечным непонятным запахом, что образуется в местах большого скопления людей.

«Ничего себе, – подумал Илюшин, пытаясь разглядеть номер подъехавшего автобуса. – Кто-то, кажется, говорил, что это окраина. Интересно, что же тогда творится в центре?»

Над дорогой нависал мост, уходивший куда-то за гаражи, теснившиеся на другой стороне улицы. Назначение моста, тяжело поднимавшегося на широких черных опорах, заинтересовало Илюшина, поскольку, несмотря на столпотворение возле остановки и вдоль дороги, на нем почти не было пешеходов. Только женская фигурка в чем-то черном виднелась вдалеке.

Макар перевел взгляд на подъезжающие автобусы и стал ждать, когда появится нужный. Он стоял в стороне, засунув руки в карманы куртки, и во всех деталях восстанавливал в памяти утреннюю болтовню за столом и последующий разговор с Элей. Необъяснимый плач, который он слышал накануне, занимал его не меньше, но объяснения этому явлению Макар пока не находил.

Автобус, отправлявшийся к санаторию, все не шел, и Макар снова взглянул на мост. Увиденное заинтересовало его. Женщина дошла до конца моста и остановилась перед ступеньками, словно готовясь шагнуть в воду и обдумывая, насколько там глубоко. Только сейчас Илюшин заметил позади нее второго человека – высокого парня в серой куртке с капюшоном, нахлобученным на голову. Парень ускорил шаг и вдруг сделал резкое движение в сторону девушки, будто собираясь столкнуть ее с моста. Макар невольно шагнул вперед, но девушка, не оборачиваясь, за пару секунд до удара покачнулась и схватилась за перила. В тот же миг парень отшатнулся, скользнул мимо нее и сбежал по ступенькам, не оборачиваясь.

– Эт-то что еще такое? – недоверчиво протянул Илюшин, и какая-то бабка с пакетом, подозрительно покосившись на него, отошла в сторону.

Не обратив на нее внимания, Макар прищурился, напряженно пытаясь рассмотреть женщину, уже спустившуюся с моста, однако потерял ее в толпе. Тогда он поискал глазами парня в капюшоне, но и тот исчез. К остановке подошел автобус, на лобовом стекле которого картонная табличка извещала о том, что конечный пункт назначения – санаторий «Залежный», и люди начали торопливо протискиваться в двери.

Вместо того чтобы сесть в автобус, Илюшин быстро пошел навстречу людскому потоку, ввинчиваясь в него и высматривая женщину с моста.

Он бы не увидел ее, если бы она неожиданно не забралась на бордюр и не пошла навстречу Илюшину, смешно расставив руки в стороны и явно опасаясь, как бы кого не задеть. Она шла легко и красиво, как акробат по натянутому канату, и полы короткого легкого плаща развевались, когда очередная машина проносилась мимо. Макару оставалось до женщины не больше десяти шагов, и тут за ее спиной возник парень в сером капюшоне.

Илюшина отличала способность к молниеносному принятию решений. Не раздумывая ни доли секунды, он рванул вперед – но не к женщине и не к парню, которого так и не смог толком разглядеть за спинами прохожих, – а на дорогу. Две машины, увидев человека на проезжей части, вильнули в сторону, водитель третьей – белой «пятерки», ехавшей по крайней полосе, – затормозил, но машину занесло на мокром асфальте, и Макар увидел, как она медленно – словно плывя в воде – движется вправо и ударяется о бордюр, совсем чуть-чуть не доехав до фигурки в черном плаще, лежавшей на дороге.

На тротуаре споткнулась, упала и вскрикнула женщина, люди шарахнулись в сторону от места аварии, и громко заревел испуганный шумом ребенок. Сзади засигналили. Водитель «Жигулей», сидевший с ошеломленным лицом, отстегнул ремень безопасности, на подкашивающихся ногах вылез из машины и, увидев поднимающуюся с асфальта девушку, громко и грязно выругался.

Макар подошел к ней, подхватил под локоть и помог подняться, выискивая глазами парня в толпе. По логике вещей, тот должен был проследить, чем все закончится, но среди любопытных и испуганных людей Илюшин не увидел человека в капюшоне. Он исчез.

Люди громко заговорили, и на Макара, который во время своей короткой пробежки не слышал ничего, кроме резких сигналов машин, обрушились голоса и звуки: кто-то возмущался, кто-то спрашивал, что произошло… Подъехавшие к остановке автобусы пытались обогнуть место аварии, и из‑за этого на дороге образовался затор.

Водитель обошел машину и снова выругался.

– Меня… меня толкнули, – сглотнув, вдруг проговорила девушка, вцепившись Илюшину в рукав, но обращаясь к водителю – низенькому лысому мужчине с несчастным потным лицом. – Господи, вы же меня чуть не сбили!

– Я бы тебя, дуру эдакую, точно сбил, если бы это чучело на дорогу не выскочило! – заорал тот в ответ, тыча пальцем в Макара. – Совсем спятила – под машину бросаться?! Хочешь с собой покончить – заберись на любую высотку и оттуда сигай!

Трясущимися руками он порылся в кармане, выудил пачку «Мальборо» и, достав сигарету, жадно закурил.

– Меня толкнули, – повторила девушка и попыталась снова сесть на асфальт, но Илюшин ее удержал. – Кто-то шел и случайно меня задел…

Она закашлялась от дыма.

– Не случайно, – сказал Макар, все еще пытаясь отдышаться и про себя добрым словом поминая Бабкина, силком вытаскивавшего его в спортзал. – Первый раз вас хотели столкнуть с моста, второй раз – сейчас, под машину. Подумайте, кто вас так сильно не любит. И больше не ходите по бордюрам.

Он мельком оглядел зевак и быстро пошел прочь, размышляя на ходу, удастся ли ему избежать расспросов местной милиции. Люди расступились, когда он подошел к тротуару, Макар скользнул в образовавшийся коридор и, чувствуя на себе любопытные взгляды, направился к одной из узких улочек, веером расходившихся от площади с мостом.

Он шагал очень быстро, не переходя на бег, но и не желая, чтобы его догнал кто-нибудь из любопытствующих. «Серега был бы в восторге, – думал Илюшин, поднимаясь по улочке вверх к желтым двухэтажным домикам старой застройки, с деревянными сараями во дворах. – Не успев приехать, ввязался непонятно во что. С другой стороны, еще не совсем ввязался, и хочется надеяться, что не ввяжусь».

Быстрый перестук каблуков за спиной заставил Макара оглянуться. Его догоняла та самая девица, которую толкнули с бордюра, – запыхавшаяся, взъерошенная как воробей.

– Постойте! – позвала она, будто испугавшись, что он убежит. – Стойте, мне нужно с вами поговорить!

Илюшин нехотя остановился. «Разумеется, ей нужны свидетельские показания. Похоже, я все-таки влип. Черт, нужно было сразу заскакивать в автобус и ехать в санаторий, а не уходить с остановки».

– Я хотела сказать вам спасибо. Я не сразу поняла, что вы сделали, а потом мне объяснили, что вы специально выскочили на дорогу. Спасибо вам большое!

По девушке было видно, что она очень волнуется, но старается говорить спокойно.

– Я на мосту что-то неладное почувствовала… Надо было подождать, но я торопилась к подруге…

Она махнула рукой и опустилась на корточки, прислонившись спиной к стене дома, возле которого они стояли. Глядя на нее сверху вниз, Макар заметил сырые расползающиеся пятна на ее легком плащике.

– Вам нужно выяснить, кто вас толкнул.

– Нет, выяснять ничего не нужно, – сказала она, и Макар удивленно вскинул брови. – Я знаю, кто это сделал.

Озадаченный и заинтригованный Илюшин присел напротив нее и внимательно посмотрел в лицо девице, проверяя, не разыгрывает ли она его.

– Кстати, меня зовут Ксения Ильинична, – добавила она, – но вы можете называть меня просто Ксеней.

– Макар. Если вам удобнее с отчеством – Макар Андреевич.

Девушка замолчала, приложила пальцы к вискам и несколько раз с силой провела по ним снизу вверх, отчего кожа на висках покраснела. Затем встала – вернее, распрямилась как пружинка, словно для нее это не составило никакого труда, – и сделала несколько шагов: до ближайшего дома – и обратно. Вытянула перед собой ладони и пару раз согнула и разогнула пальцы – похожее движение Илюшин видел у потягивающихся кошек, переминающихся лапами на подушке.

– Не обращайте внимания, я пытаюсь прийти в себя, – вдруг сказала она, отвечая на незаданный им вопрос. – Это… такой набор движений, для релаксации. Противное слово – релаксация, но ничего лучше не придумывается.

Макар ожидал, что теперь она начнет говорить, говорить беспрерывно, несвязно, как ей было страшно, когда она вылетела на дорогу, по многу раз возвращаясь к одному и тому же… Но девица снова удивила его: молча, сосредоточенно соединила кончики пальцев на руках – поочередно от мизинца до большого – и постояла, закрыв глаза и напряженно сдавливая пальцы.

– Это тоже для релаксации, – объяснила она, хотя Макар ни о чем ее не спрашивал. – Чтобы ничего не бояться.

И улыбнулась, будто сказала что-то забавное.

Только теперь он рассмотрел ее как следует. Ей было около тридцати лет, но язык не поворачивался назвать ее женщиной: она была из породы девчонок, длинноногих и легких, играющих с мальчишками на равных, забирающихся на деревья и расцарапывающих ноги в лесу, – лучшие из таких, вырастая, нисколько не теряют этой легкости. Лицо с ярким румянцем на высоких скулах, заостренный подбородок и прищуренные карие глаза под растрепанной шапочкой коротких вьющихся темно-русых волос. Большой рот под вздернутым, каким-то детским носом; уголки губ чуть-чуть загибались кверху. Ее нельзя было назвать красивой – слишком много неправильностей было в этом живом подвижном лице, слишком непохоже оно было на гладкие невыразительные лица с рекламных плакатов – прекрасные и бесстрастные. Но она была очаровательна.

Девушка открыла глаза, расцепила руки и присела на корточки – так же свободно, как и встала. Лицо ее стало спокойным, краснота исчезла, и больше она не производила впечатления человека, которого меньше десяти минут назад пытались убить и он об этом знает.

Сидя на корточках напротив Илюшина, Ксения откровенно рассматривала его, по-прежнему щуря глаза, и Макар представил, как они выглядят со стороны: парень в синей спортивной куртке и девушка в черном плаще, присевшие в довольно нелепой позе на тротуаре и изучающие друг друга.

Она окунула тонкие пальцы в волосы, провела по голове, словно пытаясь уложить взлохмаченные пряди.

– Почему вы это сделали? – В ее голосе звучало эхо пережитого страха, приправленное неподдельным любопытством. – Вы же рисковали ради незнакомого человека.

– Не преувеличивайте, ничем я не рисковал, – возразил Илюшин. – Против вас действовал фактор неожиданности, а против меня он не работал. Так что не стоит обманываться и видеть во мне героя.

– Хорошо. Я не буду обманываться и видеть в вас героя. Но быть благодарной вам я могу, правда?

Она смотрела на него вопросительно, но выражение ее лица было серьезным, и Макар нехотя признался, что да, быть благодарной ему она может.

– Слава богу! – с облегчением сказала Ксения. – Я боялась, что вы мне это запретите. Нет, правда, вы очень облегчили мне жизнь!

Секунду Илюшин смотрел на нее, а затем от души рассмеялся.

– Давайте закрепим успех, – по-прежнему серьезно предложила девушка, вставая с корточек, и он поднялся следом за ней. – Если я начну вам совать деньги, то получится неловко, правда? К тому же глупо, учитывая, что у меня с собой всего двести рублей. Зато я могу предложить вам прекрасный рассольник, сваренный мастером рассольника. А также невероятно вкусную долму.

– Ее готовил мастер долмы?

– Увы, нет. Ее готовил тот же мастер рассольника, но его мастерство, можете мне поверить, распространяется и на долму. Если вам не жалко потратить двадцать минут на дорогу и полтора часа на обед…

Она осеклась, вгляделась в серые глаза, выражения которых не могла разобрать.

– Если у вас нет времени или вы просто не хотите, скажите об этом прямо, – совсем другим тоном попросила она. – Я не хочу навязываться и выглядеть назойливой идиоткой в ваших глазах. Я всего лишь хочу накормить вас хорошим обедом, потому что это самое меньшее, что я могу для вас сделать.

– Это единственная причина?

– Вообще-то нет, – неожиданно призналась Ксеня. – Во-первых, я захотела есть после этого ужаса, а здесь нет ни одного приличного кафе. Во-вторых, к подруге я, конечно, не поеду, сейчас позвоню и отменю визит, а возвращаться домой одной мне страшно. Я понимаю, что больше со мной ничего не случится, но мне все равно хотелось бы провести ближайшее время не одной, а с кем-нибудь в компании.

– Идет, – согласился Макар. – С одним условием.

– С каким угодно! – обрадовалась она.

– Вы рассказываете мне, кто пытался столкнуть вас под колеса машины. И почему вы избежали встречи с нашей доблестной милицией, хотя она, очевидно, должна была приехать на место неудавшегося покушения.

Девушка пристально посмотрела на него, и Илюшину вдруг пришло в голову, что она старше, чем кажется.

– Сколько вам лет? – подозрительно спросил он.

– Тридцать. – Она все же немного растерялась. – Почти. Исполнится через две недели, если доживу. А что, мой возраст имеет какое-то отношение к вашему согласию отведать нашего семейного рассольника?

– Никакого. Обычное любопытство.

– Тогда, если вы удовлетворили свое любопытство, предлагаю подняться вверх – там за углом остановка, откуда можно доехать до моего дома.

Лариса тысячу раз пожалела, что решила надеть платье: погода не баловала теплом, и она с завистью поглядывала на девушек, благоразумно накинувших куртки, плащи или весенние пальто. К тому же Толик опаздывал – от этого она особенно злилась, но старалась сдерживать злость: если она сядет в машину раздраженная, то наверняка не сможет удержаться от того, чтобы высказать ему накипевшее. А высказывать было нельзя, особенно сегодня. В другой раз, быть может…

Собственно, и платье было одной из составных частей плана: тонкое, облегающее ее красивую фигуру. Самой Ларисе не нравилось, что она широковата в плечах, – и Ленька не давал ей забыть об этом, в шутку дразня ее пловчихой, – но со временем она научилась обыгрывать этот недостаток, превращая его в достоинство. У всех ее платьев и блузок плечи были сильно открыты, иной раз асимметричность покроя даже подчеркивала разворот и ширину плеч, но кожа у Ларисы была такой нежной, такой молочно-белой, что смотревший мигом забывал о некрасиво выступающих косточках и прочих недостатках, о которых она прекрасно знала.

Вот и у этого трикотажного платья, которым она надеялась утром поразить приехавшего гостя, одна бретелька все время продуманно спадала. Но если за завтраком она с удовольствием ловила на себе внимательный взгляд (а гость, Лариса честно призналась себе, был хорош – не красавец, да и не ее типаж, но чертовски интересен), то теперь кляла на чем свет стоит и бретельку, и погоду, и Толика, для которого не существовало понятия «пунктуальность».

К тому моменту, когда представительная «Ауди» Анатолия подъехала к кинотеатру, Лариса успела промерзнуть до костей. Однако в машину она села с достоинством, неторопливо, и милостиво разрешила Толе себя поцеловать.

– Что-то у тебя руки ледяные, – небрежно бросил он, разворачиваясь на узкой дороге. – Замерзла? Давно стоишь?

– Только что подошла, – лениво ответила девушка, потягиваясь. – У матушки новый клиент, требовалось его развлечь.

Анатолий бросил на нее искоса быстрый взгляд.

– Я тоже хочу, чтобы меня развлекали, – с обиженной интонацией протянул он, и Ларису позабавила капризность, которую она услышала в его голосе.

– Толенька, разве я против?

Он притормозил у обочины, окинул подругу оценивающим взглядом (наконец-то!).

– Хороша ты, Ларка, – весело сказал он и потянулся поцеловать ее, но девушка строго помахала пальцем у него перед носом. – Не понял – откуда такие запреты?

– Ты бы еще на главной площади встал! Хочешь, чтобы твоя Виктория нас увидела?

Упоминание имени жены подействовало: Толик нахмурился, газанул с места и быстро свернул в проулок.

– Едем ко мне, – предложил он, как будто у них имелись другие варианты. – Сколько у тебя времени?

– Я вся твоя… – промурлыкала Лариса, поворачиваясь к нему выгодным ракурсом – в профиль. Впрочем, ракурса Анатолий не оценил, поскольку смотрел на дорогу. Тогда она уселась поудобнее и стала смотреть на него.

Толику было сорок три года. Депутат Законодательного собрания области, он и выглядел как положено депутату: полноватый, представительный, в костюме, который скрадывал его полноту. Однако, раздевшись, он менялся так разительно, что Ларисе каждый раз стоило большого труда не расхихикаться. Мягкотелый, белый, как очищенный кальмар, большеголовый, с плотными безволосыми руками, Толик казался ей выросшим пупсом, а не мужчиной. Правда, несколько раз у нее была возможность выяснить, что «пупса» лучше не злить, и Лара хорошо усвоила урок. Анатолий не переносил ее насмешек, и все, что позволялось девушке, – это легкое подшучивание. Более того, когда она попыталась установить между ними отношения «прекрасная принцесса – уродливый нищий, которому невероятно повезло», Анатолий быстро расставил все по своим местам. Ларису он не держал, не собирался унижаться перед ней, выпрашивая ее благосклонность, и искренне полагал, что платит ей вполне достаточно, чтобы она была покладистой любовницей – не капризной, не скандальной, а главное – не претендующей на роль жены.

Лариса давно бы уехала из Тихогорска, если бы не любовник. Год назад неожиданно для себя самой она обнаружила, что вложила слишком много в их четырехлетнюю связь, чтобы взять и просто так ее разорвать. Она поймала себя на пугающей мысли о том, что неплохо было бы выйти за Анатолия замуж и зажить спокойно и сыто, как его жена, четыре раза в год подолгу отдыхавшая на курортах.