Текст книги "Женщина на заданную тему"

Про Одоевцева Ляля запретила себе даже думать. Судьба подарила немыслимые счастливые минуты, чего же больше! Саша сам решил уйти, значит, не мог иначе. И смерть его уже ничего не добавила к их разлуке, просто было бесконечно жаль талантливого нестарого человека.

За ней много ухаживали, даже в поздние годы, когда хорошо перевалило за сорок, и по дому бегала внучка Маша. Конечно, Ляля скоро научилась распознавать искателей приключений, легко принимала комплименты, стремительно и весело давала отпор незатейливым, всегда похожим обещаниям. Но были, были еще два случая в жизни, когда земля поплыла под ногами и мир опрокинулся от непостижимой щемящей и сладчайшей муки. Первый – мальчик, студент (боже, почти ровесник ее зятя Сережи!), трепетал и молился, как в рассказе Цвейга, ждал, преследовал после занятий. Горячие губы, горячие дрожащие руки… Была даже мысль завести второго ребенка, разумеется тайно, ничем его не связывая, но времена Цвейга все же прошли. И снова перед глазами стояли Гинзбург и Аня.

Второй, слава богу, одного с Лялей возраста, вначале показался удивительно близким, до изумления и нереальности близким, какой-то непостижимый духовный двойник. Огромный, теплый, как печка, смешной увалень, он прекрасно пел Окуджаву и Визбора, можно было прижаться к плечу и совсем не разговаривать, потому что все совпадало – фразы, шутки, комплексы, стихи. Конечно, он был давно и несчастливо женат, конечно, маялся, не в силах ничего решить, клялся, жалел себя и детей, даже плакал. Ляля знала, что может настоять, но стоило ли ломать чужую жизнь? Все-таки это был совсем не Одоевцев.

Перед ее отъездом в Израиль они тепло простились, словно близкие родственники, потом он приехал с какой-то пароходной экскурсией из Одессы, Ляля помчалась в порт, долго бродили по сонной горячей Хайфе, сидели в кофейне на берегу. Он рассказывал про перемены в России, новую непривычную свободу, реставрацию памятников и театров. И даже неважно, какая мафия платит, временщики уйдут, а красота останется, вот теперь и за Питер взялись наконец. Она слушала, улыбалась, смотрела на его поседевшую голову, как всегда, не требовалось отвечать. Дети давно выросли, жили собственной независимой жизнью, и это ничего не меняло и не могло изменить.

* * *

Эли получил отпуск на два дня как раз перед Машиным отъездом, но нечего было и думать, что он сразу появится. Как всегда образовались важные встречи с друзьями, один недавно вернулся с учений, второй служил на территориях, приезжал раз в месяц, молчаливый, обгоревший до черноты. Мишель в который раз стыдила себя за ненужные обиды, – люди трудятся и служат родине, а она уезжает в спокойную безопасную Прагу, всего на три недели, есть о чем говорить!

Ляля купала Данечку и одновременно рассказывала историю пражского гетто, хотя никто ее и не слышал за шумом воды. На полу стоял почти собранный чемодан, Гинзбург давал последние важные советы по поводу поведения и нравственности. Прибежала мама и принесла пижонскую вельветовую курточку с карманами, как раз для европейской погоды.

В принципе, Мишель очень повезло с семьей. Родители сразу после языковых курсов попали в крупную программистскую фирму, сначала папа, а через месяц и мама. Ляля вдохновенно учила иврит, шила наряды для местных модниц, бегала на собрания какого-то культурного центра, а потом неожиданно для всех устроилась работать экскурсоводом на Via Dolorosa![8]8
  Виа Долороза (лат.), Крестный путь Христа.


[Закрыть] Еще и шутила, что каждую неделю восходит на Голгофу. Даже трудно вспомнить время, когда они покупали одни индюшачьи ноги, сейчас все продукты папа привозит раз в неделю из соседнего супермаркета – мясо, овощи, фрукты, Данькины памперсы. И квартира у них огромная, с балконом и садиком, где Ляля разводит розы, а Гинзбург курит свою трубку. Правда, маму с папой Мишель почти не видит из-за бесконечной работы, командировок и авралов, иногда, буквально не заходя домой, они уезжают в Германию или даже в Сингапур, где находятся филиалы фирмы, но тут уж ничего не поделаешь. Ляля до сих пор не может поверить, что мама решилась родить Данечку, они с Гинзбургом даже не мечтали. Мишель тоже очень рада братцу, во-первых, он смешной и милый, хотя и слишком мал, во-вторых, у нее самой появилась минимальная свобода от любящих родственников. Вот и сейчас Ляля тихо сокрушается, что не может оставить Данечку и поехать в Прагу. Мишель охотно соглашается, чтобы никого не обидеть, хотя понятно, что у них с Лялей совершенно разные интересы, и совместные поездки ей порядком наскучили.

Эли появился только к вечеру, запихал ключи в без того оттопыренный карман и полез в холодильник в поисках питья. Гинзбург вздохнул и поспешно удалился в свою комнату. Ну как объяснить ему, что это не дурное воспитание, а простая здешняя традиция – лучше самому взять, чем напрасно обременять хозяев.

– А проходить первому в дверь тоже традиция? – возмущенно басит Гинзбург, – а за три года ни разу не подарить цветы любимой девушке, даже на день рождения?!

Мишель как-то для пробы перевела Эли высказывания Гинзбурга.

– Пропускать в дверь, – искренне удивился он, – но где же логика? Сначала женщины требуют равноправия, добиваются свободы буквально по всем вопросам, а потом претендуют на какие-то доисторические ухаживания!

– А если без всякой логики? – спросила Ляля. – Просто, чтобы женщине было приятно?

– Но мне тоже приятно, когда меня пропускают, – не колеблясь, заявил Эли, – равноправие, так равноправие.

Надо признать, в общении с Эли Ляля проявляет максимум демократии, вот и сейчас она достает бутылку кока– колы и, приветливо улыбаясь, ставит на стол, хотя, как кажется Мишель, она бы не прочь трахнуть этой бутылкой по Элиной упрямой голове.

– Кока-кола! – восклицает Эли, – ну, уж нет, они от меня не дождутся, что я стану это пить!

– Кто? – пугается Ляля

– Владельцы фирмы! Бездарный напиток, бездарное предприятие, а задурили весь мир. Нет, я не собираюсь их поддерживать!

– Надо думать, владельцы фирмы просто плачут от огорчения, – осторожно замечает Ляля.

– Неважно. Из-за нашего равнодушия и процветает несправедливость. Вот мне, например, не все равно, какую одежду носить. (Ляля задумчиво смотрит на его потерявшую цвет футболку и бесформенные, растянутые на коленках штаны.) Вы только посмотрите на наклейки, американские фирмы, а почти все сшито в Китае или Тайване! А какие там зарплаты? С каждых штанов фирма две трети забирает себе, и я должен участвовать в этой эксплуатации?!

– Нет, не обязательно участвовать, но это не отрицает, что одежда может быть красивой или хотя бы чистой?

– Но я же не на свадьбу иду! И не на службу. Человеку должно быть удобно, хотя бы в свободное время.

Если даже Ляля не справляется, что уж говорить про Мишель, разве она в силах его переспорить!

Поздний вечер, даже фонари за окном кажутся одинокими и никому не нужными. Завтра Мишель улетает на целых три недели, а так и не поговорили ни о чем серьезном, даже не попрощались по-человечески. Она тихо обнимает Эли за обгоревшую шею, прижимается носом к теплой шершавой щеке. Пусть хоть сейчас, хотя бы на прощанье скажет что-то ласковое. Например, что ему жаль расставаться. Что никогда не был так счастлив. Что он не может жить без нее.

Совсем недавно Ляля читала вслух какого-то русского поэта: «Я не могу без тебя жить, мне без тебя и в дожди – сушь…»

Эли жмурится, скользит бесстыдными руками по ее груди, дышит все жарче.

– Давно говорю, что пора прекратить глупое лицемерие и жить как нормальные люди! Почему, спрашивается, я не могу остаться у тебя?! Или поехали бы вместе ко мне, в конце концов!

Да-а, тут не нужно ни Ляли, ни Гинзбурга, достаточно одного папы! Интересно посмотреть на его реакцию, когда Эли останется ночевать в Машиной кровати.

– Подождем еще немного, – шепчет Мишель, – вот я приеду, поговорю с родителями…

– «Подождем, подождем», – его лицо становится обиженным и злым. – Подруга, называется, меня уже все ребята в отряде жалеют, терплю как придурок!

– Ребята? Ты что, обсуждаешь с ними наши отношения?

– А почему нет? Все нормальные люди спят вместе, а я полгода жду разрешения твоих родителей! Почему с родителями можно обсуждать, а с друзьями нельзя? И что, я должен врать, как мы с тобой прекрасно проводим время?

Хорошо, хорошо. Главное, не расплакаться. Собственно, ничего не случилось. Обсуждают, так обсуждают, чего еще ждать от мальчишек. Можно представить, что они друг другу рассказывают. Но ведь Эли опять прав, ее подружки из класса тоже давно спят со своими приятелями, и родители им не мешают. А ей досталось Лялино возвышенное воспитание, стихи на завтрак, картинные галереи на обед… Да еще Гинзбург со своими цветами!

Завтра она уедет, далеко-далеко уедет, отдохнет от Эли, от споров и ненужных слов, от пустого жуткого города.

От всей этой дурацкой несчастливой невыносимой жизни.

* * *

– Нет, все-таки не повезло, – на родном и домашнем как мамин пудинг английском языке пробормотал Таки Флэт, выходя из давно обжитого привычного здания паба, между прочим самого популярного сегодня джазового паба Праги, и направляясь по Тинской улице к Старой площади и оттуда – мимо башни с часами, мимо витрин с разноцветными стеклянными бокалами, цветами, куклами и прочей ерундой – к Карлову мосту, где вот уже полчаса его ждали Гарри и Рост. Столько сил и денег потрачено, столько планов и надежд, и теперь все рухнуло из-за этих выпивох и бездельников! Не зря отец смеялся над ним: «Если уж менять имя, то почему не Шарп, почему именно Флэт? Ты всегда готов быть ниже основной ноты?»[9]9
  Флат (flat) – бемоль; шарп (sharp) – диез.


[Закрыть]

Да, Таки опять оказался «ниже основной ноты». Вчера Петр, белобрысый, толстый как подушка хозяин паба, ясно заявил, что после устроенного безобразия он их держать отказывается. Конечно, у заведения появился имидж, постоянная публика, теперь здесь не прочь поработать самые профессиональные группы.

А кто создал этот имидж? Кто впахивал ночами напролет за голую кормежку, каждую неделю разучивал новую программу да еще в перерывах обслуживал столики? И все рухнуло из-за болванов, сидящих на каменной ограде набережной.

– «Безобразия»! – сплюнул Рост и добавил пару только ему понятных, но явно неприличных фраз, – люди взяли нормальный заслуженный отдых, оттянулись немного. Имеем право!

Гарри добродушно закивал головой в знак поддержки, он так и не выучил чешский, а Рост избегал английского, вот и поговори с ними!

– Это ты Петру расскажи, – взвился Таки, – расскажи про свое право срывать три концерта подряд, да еще в конце недели, да еще летом, когда город полон туристов и прочих фэнов, готовых платить за твою музыку!

Напрасная трата сил! Известно, что русский родного папашу забудет ради бутылки водки. Кричи не кричи – Росту плевать, вернется работать официантом, он на чаевых больше настреляет, чем за все концерты. В любом случае, не хуже, чем сейчас в его Туле или как там оно называется. Гарри тем более не горюет. Родители готовы оплатить и жилье, и обратную дорогу лишь бы сыночек вернулся в родной колледж. Великая страна Америка!

Сам виноват, связался с салагами, а ему, нищему ирландскому подданному Полу Маккарти, уже почти двадцать пять. Мать так гордилась колледжем, единственный в семье получил высшее образование! А что толку? Работать учителем английской литературы? Эх, если бы вовремя поучиться музыке, играл бы он сейчас с разными сопляками! Теперь придется хотя бы на время вернуться в Корк, другого выхода нет. Отец уже давно намекает, месяц назад приезжали с матерью «посмотреть Прагу», туристы нашлись! Мать только кормила его целыми днями, даже в Карловы Вары не съездила. А отец постоянно про Корк рассказывал – какие перемены, какая красота, обещал устроить поваром в соседнем ресторане. «Могу и деньжат подбросить», – мужественно выдавил он.

Да, чего не хватает, так это просить у отца денег. Тоже богатей! Достаточно, что именем наградил. Пол Маккарти, с ума сойти от такого имени!

* * *

Жизнь Френсиса Маккарти сложилась вполне удачно, нечего говорить, хотя поначалу даже надеяться не приходилось на что-нибудь хорошее.

К моменту рождения Френки в мае сорок пятого отец его прилично прогорел. В войну люди, конечно, умирали, даже больше обычного, но мало кому из родственников приходило в голову заказывать дорогие памятники и надгробия. Переучиваться в сорок лет, бросать семейный бизнес? Отец, как и многие земляки, решал проблемы более простым путем – хорошей кружкой пива в соседнем баре. А еще лучше – двумя-тремя. С помощью такого проверенного средства жизнь не казалась слишком безнадежной, хотя дом потихоньку разваливался, вещи переходили к скупщику, а вечно недокормленные дети, вопреки стараниям его сердобольной жены, охотно покидали родной город Корк и старого папашу Маккарти в придачу.

Френки, как самый младший, задержался дольше других, жаль было оставлять мать, да и бизнес понемногу налаживался, – люди не в пример его отцу богатели и хотели достойного завершения жизни. Работать по камню Френки любил с детства, буквы и резьба у него выходили очень ловко, так что с шестнадцати лет он уже уверенно брал самостоятельные заказы, благо люди соблазнялись дешевизной работы подростка.

Но, конечно, он и не думал заниматься всю дорогу изготовлением памятников для покойников и прозябать в сером, продуваемом океанскими ветрами, промозглом Корке. Френки терпеливо ждал совершеннолетия, где-то совсем рядом шла настоящая жизнь, русские и американцы наперегонки осваивали космос, цветное кино заполняло экраны, и знаменитая четверка длинноволосых аккуратных мальчиков (подумать только, его ровесников и почти земляков!) стремительно покоряла мир. «Yesterday», «Michelle, mа belle», «Girl», подумать только, он до сих пор помнит слова всех песен! Главное, один из парней оказался практически однофамильцем Френки – Маккартни, всего-то одна буква разницы! Кстати, Френки тоже неплохо пел, даже пытался организовать самостоятельный маленький оркестрик, но все приличные ребята вскоре разъехались учиться.

Когда Френсису исполнилось двадцать, отец слег. Хорошо, что невозможно знать заранее, какая судьба тебе уготована. Проспиртованная отцовская печень отказалась работать, он глухо стонал, никого не узнавая, но сердце оставалось крепким, и отекшее, покрытое липкими болячками тело, будто вопреки божьей воле, продолжало жить и страдать. Мать терпеливо сносила бессонные ночи, меняла повязки на язвах, варила чудодейственные, совершенно бесполезные супы и настои. Этот период своей жизни Френки старался никогда не вспоминать, потому что день и ночь желал смерти собственному отцу. Работать приходилось много, почти без выходных, но денег все равно катастрофически не хватало. Только и позволял себе иногда – пропустить кружечку пива в пабе или потолкаться на вечеринке среди местной молодежи. Там он и встретил Марию.

Тот год случился особенно дождливым, все лето лило, не переставая, помнится, Френки еле нашел сухую подворотню, чтобы ее поцеловать. Сейчас смешно вспоминать. Вон его сыновья открыто живут со своими девчонками, старший даже ребенка собрался заводить, не венчаясь. «Католический брак, – говорит, – это приговор. А мы хотим жить в свободной любви». Даже Таки, хоть и не от мира сего, окрутил свою Клару. (Хотя, скорее, она его окрутила, слишком деловая девица.) Ха, тогда, тридцать с лишним лет назад, Френки и подумать не мог привести Марию в свой дом, не венчаясь. И мать не позволяла, и сама Мария ни за что бы не согласилась. Всем девчонкам от первого причастия и до самой свадьбы только и твердили – беречь невинность.

Два года они прогуляли по улицам и скверикам, на всех скамейках в городе пересидели, Френки думал, у него штаны лопнут в известном месте от постоянного перенапряжения. Что было поделать – пока отца похоронил, пока дом немного привел в порядок и деньги скопил, чтобы хоть какую-то приличную свадьбу устроить.

А после женитьбы, конечно, не до прежних мечтаний стало. Первые двое пацанов буквально друг за другом родились, год разницы, и похожи, как близнецы, – крепкие, круглые, все в мать. Нет, удачные парни, нечего сказать. Никогда больших хлопот не доставляли, работяги отличные. Учились, правда, неважно, больше футболом увлекались, но ничего плохого себе не позволяли, ни наркотиков, ни прочей гадости. Когда они подросли, мастерская по-настоящему развернулась, прибыль наконец появилась, а то всё концы с концами еле сводили. Помнится, Френсис долгое время баян мечтал купить, баян – богатый инструмент, звучит, словно целый оркестр. Но разве с Марией купишь! Ей как раз приспичило девочку родить. Будто можно заранее заказать. Он еще смеялся – «бракованный товар не произвожу». Вот и получился Таки, самый способный, но и самый нескладный из его сыновей, всю жизнь за него душа болит. А потом и для девочки время пришло, Марию, если не остановить, она бы еще десять детей родила. Да и Френки только для виду возражал, от детворы вся радость в доме. Конечно, не просто четверых поднять, но голодным никто не ходил и рваных ботинок не носил. Правда, баян купил его приятель Роджер, но и Френки не остался в стороне, петь – не менее важная вещь, совсем не каждый сумеет.

Все-таки собрали они группу! Вторых «Битлз», конечно, не получилось, никто и не ставил такой задачи, но даже просто встречаться по вечерам, учить тексты, репетировать было упоительно. Другие мужики тупо тянули кружку за кружкой в баре, а они вскоре стали играть и петь на публику, подумать только – почти тридцать лет у них своя сцена в центральном ресторане Корка. Молодежь, сюда, конечно, не спешит, зато от среднего и старшего поколения отбою нет. Даже столики заранее заказывают.

Мария любит повторять, что Френки во всем виноват – задурил сыну голову музыкой, но на самом деле Таки с детства рос чудаком. То стихи сочинял, то сказки, то под дождем отправлялся бродить. В колледже выбрал литературу – разве это специальность для мужика? И сердце слишком доброе, любого котенка в дом тащил, да еще плакал, как девчонка. Нет, не зря же появилось прозвище![10]10
  Taky – недотепа, несуразный (англ. сленг).


[Закрыть] Конечно, с именем для парня Френки поторопился – уж очень привлекательно звучало – Пол Маккарти, думал, – подрастет, гордиться будет, а получился повод для издевательств. С детства мальчишки в школе дразнили, причем почему-то Ленноном. Потом уже появилось «Таки», а сын и рад, говорит, псевдоним для музыканта самое главное. Только подумать – Таки Флэт! Нелепый бемоль. Может, Мария права, нужно было дать нормальное имя да к работе приобщать вместо колледжа – не увлекся бы парень музыкой, жил как нормальные люди.

* * *

Нет уж, пусть не придумывает, привычно размышляла Мария Маккарти, развешивая белье за кухней, – дело не в имени, какое ей дело до разных «Битлзов»! Просто ее третий сын, ее любимчик и гордость Поль, как две капли воды похож на своего отца.

Тогда, много лет назад, она не зря выбрала Френки. Хотя, как считали родители, ничего умного в ее выборе не было, – обедневший дом, больной отец, да и сам парень звезд с неба не хватает, какими-то песнями увлекается. Но ей нравилось, что он такой чудной – не напивается, не хвастается, даже за футбол не слишком болеет. И добрый. Мария сразу заметила, какой он добрый, и всю жизнь ценит, хоть и прожили они небогато. И дети в отца, не хулиганят, трудятся честно, наркотиков сроду не знали. А все потому, что в доброте росли. И в любви к Богу. Конечно, ей хотелось, чтобы учились получше, но – как Бог дал, насильно она никого не заставляла. Один Поль, ее любимчик и тайная гордость, окончил колледж. Так жаль, что не ищет работы по специальности, английская литература – уважаемая вещь, из него бы хороший учитель получился, и книжки любит, и детей, и сам стихи сочиняет. Матери ли не знать!

Подумать только, второй год бродит по свету, мечтает стать музыкантом, вся душа у нее изболелась! Одно слово – в отца! Френки тоже до седых волос не может угомониться, поет в ресторане с такими же старыми чудаками, никаких денег, конечно, если бы не мастерская – не выжить. Вот и Поль когда-нибудь поймет, что песни песнями, а на жизнь нужно зарабатывать. Пусть не учителем, так хотя бы поваром. Отец давно предлагает в ресторан пристроить, тем более Поль с детства любит готовить, и получается у него хорошо. Френки еще смеялся, что из-за нее у мальчишки такие женские задатки, очень она тогда девочку ждала. А девочка тоже родилась, только тремя годами позже, трудно ли мужа уговорить, такого добряка! Поверить только, малышке Диедре двадцать один год! Пролетело время! Конечно, четверых детей непросто поднять, так они и не купили ни баян, ни компьютер. Зато теплая и дружная семья получилась, до сих пор после воскресной службы все собираются у Марии в доме, и мальчики со своими подружками, и Диедра, и мать Френсиса. Вот только Поля не хватает, ее смешного ненаглядного Таки, но надо надеяться, и он скоро вернется в Корк. Что лучше родного города да родного дома?

* * *

Часы на старой башне пробили три тридцать, завтра большой концерт, а они еще не прогнали последнюю программу! Таки заторопился обратно, за ним, виновато шмыгая носами, потянулись его горе-музыканты. Нет, зря он разозлился, пацаны, что с них взять! Разве Таки умел так классно играть в их годы? Гарри только недавно двадцать стукнуло, а вполне профессиональный солист. Ему, правда, не пришлось вкалывать больше года, чтобы купить приличную инструмент, но все-таки решился, оставил колледж и любящих американских родителей, один уехал покорять Европу. Они встретились в Париже почти год назад, сразу решили работать на пару, Таки к тому времени уже прилично владел бас-гитарой. Но кого удивишь в Париже? Дороговизна жуткая, бродили полуголодные, снимали проходную комнату в черном квартале за Монмартром. И звука, честно говоря, сильно не хватало, требовался ударник, хоть самый простенький.

Случайные знакомые посоветовали перебраться в Прагу, дай бог здоровья этим хорошим людям! Прекрасный и в то же время уютный домашний город, нет ни Парижской роскоши, ни Парижского снобизма, нашли на окраине совсем дешевый ресторанчик, немного отъелись, наконец. Там и познакомились с Ростом, он имел настоящее музыкальное образование, этот пьянчуга, – от скуки и безденежья сбежал с последнего курса российского музыкального колледжа. Кто-то помог ему прибиться в Праге, – жил как получалось, торговал понемногу валютой, крутился официантом за чаевые. Прага была наводнена русскими, в большинстве своем классными ребятами, приветливыми и не жлобами, если бы не их вечная тяга к выпивке по любому поводу.

Таки снял комнату у немолодой русской женщины, которая держала небольшую столовую, поэтому и еда перепадала, и комната оказалась теплой и уютной, не сравнить с их халупой в Париже. Хотя много ли ему одному надо! Недавно опять поссорились с Кларой. «Ей надоели детские игры в музыкантов, неопределенность, болтание по миру. Или Таки находит нормальную работу, или она находит другого парня, поумнее и побогаче!» Все-таки пообещала приехать через пару недель при условии, что к осени он возвращается в Ирландию. Да, Клара может быть довольна, у него просто не осталось другого выхода.

Как легко все начиналось! Буквально через неделю нашли помещение, старый, в прошлом джазовый паб на Тинской, там и простенькая установка осталась, еще с былых времен. Рост легко стучал любой ритм, Таки сразу начал параллельно петь, по ночам звонил отцу в Корк, спешно записывал слова, в основном «Битлз», они никогда не приедались публике.

Хватит! Лучше не вспоминать. Хорошо, что уговорил Петра продлить договор на месяц, надо хоть на дорогу заработать.

Часы на башне уже били четыре. Таки своим ключом (пока еще своим!) открыл тяжелую дубовую дверь с латунными ручками, пробежал пальцами по струнам, гитара до сих пор прилично держала строй.

– С Битлов? – спросил Рост, усаживаясь на высокий стул.

– Оh, yes! – прорычал Гарри.

– «Michelle, ma belle…» – тихо пропел Таки, пробуя тональность.

* * *

Сабринка оказалась совершенно нормальной симпатичной тетечкой, зря Гинзбург смеялся. Главное, она вовсе не считала Мишель ребенком и не собиралась ее опекать. В первый же день проехались на облезлой скрипучей «шкоде» по центру, – вот тебе Старая площадь, вот Карлов мост, вот еврейский квартал, съели яблочный штрудель в уютном старом кафе, и все – полная свобода, гуляй, где хочешь! Но гулять одной оказалось странно и грустно, захотелось позвонить маме или хотя бы Ляле. Про Эли лучше было совсем не думать, все равно он и не подумает искать ее за границей.

«Вот еще, распустилась, – Мишель даже мысленно топнула на себя ногой. – Надо составить культурную программу, Ляля всегда так поступает».

Огромное роскошное здание музея оказалось до удивления пустым и неинтересным, какие-то камни и кости, в любом израильском заповеднике коллекция богаче. «Реквием» Моцарта в храме тоже не слишком звучал, дома у Гинзбурга была коллекция дисков в гораздо лучшем исполнении. Кукольный театр оказался временно закрыт.

Культурная программа быстро выдыхалась. И еще очень захотелось есть.

По обеим сторонам улицы тянулись ресторанчики и кафе, красивые, не хуже чем в Израиле, но гораздо дешевле. Мишель брела в неизвестном направлении, стараясь, однако, далеко не отрываться от уже знакомой Старой площади. Часы на башне пробили четыре. Она повернула на симпатичную небольшую улочку, Тинская, было написано на углу старинного дома. Где-то впереди зазвучала музыка, ужасно, ужасно знакомая музыка.

«Michelle, ma belle…» – пропел глубокий тихий голос.

Он ее сразу увидел, – невысокая девочка с короткой косичкой и темными нездешними глазами шла по слабо освещенному залу. Очень славная, совсем маленькая девочка, наверное, и восемнадцати нет. К груди она прижимала книжку, яркую книжку с картинкой и странными буквами похожими на рассыпанный чай.

Она его сразу увидела, – длинный очень худой гитарист подтягивал струну, откинув со лба спутанные светлые волосы. Струна тихонько пела в гибких пальцах. Он посмотрел на нее веселыми непривычно синими глазами и шагнул навстречу:

– O Princess! I’m afraid this is just a dream! Who are you?[11]11
  О принцесса! Боюсь, это только сон! Кто вы? (англ.)


[Закрыть]

Так легко было смотреть в эти ласковые глаза с пушистыми совсем светлыми ресницами.

– Мишель, – ответила она и рассмеялась.

Он ахнул и даже перестал улыбаться.

Можно ли говорить глазами, только глазами?

You are extremely beautiful[12]12
  Ты очаровательна (англ.).


[Закрыть]

И ты очень милый и добрый.

I’m so glad to see you[13]13
  Я так рад тебя видеть (англ.).


[Закрыть]

Я тоже ужасно рада.

It does not happen[14]14
  Так не бывает (англ.).


[Закрыть].

Нет, бывает, Ляля обещала, что бывает.

Он сделал еще шаг и протянул руку:

– Michelle! Will you marry me?[15]15
  Мишель! Ты выйдешь за меня замуж? (англ.).


[Закрыть]

Конечно, это была шутка! Потрясающий взрослый джазист, наверное англичанин, от одного голоса мурашки по спине побежали. И руки! Разве у мужчин бывают такие красивые руки с длинными ухоженными пальцами? И легкий запах табака и, кажется, рома, как в каком-нибудь старинном романе Ремарка. Сказочная невозможная шутка! Но почему бы и не пошутить, все равно она в другом мире? А собственный мир так грустен и несовершенен.

Конечно, это была шутка. Чудесная иностранная девочка с теплыми глазами и тонкими прекрасными руками. Ловкие нарядные ботинки, дорогая пижонская курточка, дорогой плеер, модный рюкзачок. Но почему бы и не пошутить, все равно он скоро уедет из этого прекрасного недоступного мира. А собственный мир так скучен и несовершенен.

И там было еще двое музыкантов, – как это Мишель их совсем не заметила? Смешной толстый американец Гарри и белобрысый парень с длинным именем Ростислав. Как он удивился, что Мишель понимает по-русски! Музыканты тут же принялись болтать и выпендриваться сразу на двух языках, точь-в-точь израильские мальчишки, но посмотрели на молча улыбающегося англичанина и взялись за свои инструменты. Оказалось, группа репетирует к завтрашнему концерту и бар не работает, но англичанин только моргнул стоящему вдали официанту, и для Мишель лично был сварен чудесный терпкий шоколад и зажарена румяная толстая курица, которую они дружно прикончили.

Потом все-таки началась репетиция, играли они прекрасно, просто упоительно играли, и Таки (так забавно звали англичанина) негромко повторял сказочные, навсегда волшебные слова «I love you, I love you, I love you». И почему-то хотелось плакать и умирать от счастья, хотя это были просто слова давно знакомой песни.

Потом совсем стемнело, и они все вместе отправились провожать Мишель до Старой площади, но как только миновали Тинскую, Гарри с Ростом ужасно заспешили и распрощались, и только англичанин совсем не торопился. Тихо улыбаясь, он шел рядом, можно руку протянуть и дотронуться, и рассказывал об улицах Праги и старинных красивых домах на набережной. Как жаль, что Сабринка жила в центре и дорога оказалась такой короткой!

– О, – засмеялся Таки, – я каждый день прохожу по этой улице! Дом номер тринадцать, тебя это не пугает?

Он говорил удивительно понятно, какое счастье, что их так хорошо учили английскому.

– Совсем нет. В Израиле тринадцать – счастливое число. К тому же я сама родилась тринадцатого, смешно, правда?

– Правда? – непонятно удивился и обрадовался Таки. – А в каком месяце?

– В октябре. Под знаком Весов. Мама смеется, что я всю жизнь ищу равновесия. И конечно, никогда не нахожу.

Он вдруг остановился прямо посреди улицы и стал рыться в карманах. На свет появились пачка сигарет, удивительно чистый носовой платок (видел бы Эли!), зажигалка, записная книжка и, наконец, паспорт в аккуратной кожаной обложечке.

– Вот! – немного растерянно сказал Таки и развернул паспорт.

На внутренней странице четкими английскими буквами было написано: «Poll McCarthy. October / 13 / 1976».

Человеку свойственно мечтать о чем-то прекрасном и невозможном. Кому как не Мишель об этом знать! А если твои детские несбыточные мечты вдруг становятся очевидной и потрясающей реальностью?

Она сидит в уютном мягко освещенном помещении паба. Совершенно одна, за центральным столиком, хотя зал полон и даже небольшая очередь желающих скопилась у входа. Элегантный невидимый официант, не спрашивая заказа, ставит на стол большую чашку шоколада (что поделаешь, она так и не полюбила это горькое колючее пиво). Музыка плывет в теплом воздухе. Манящие английские слова, однообразный качающий ритм. Высокий худой солист смотрит только на нее.

 
I need you, I need you, I need you…
I love you, I love you, I love you…
I want you, I want you, I want you…
 

Потом будет перерыв, он подойдет к ее столику, никого не замечая, хотя все слушатели тут же начнут с любопытством оглядываться. Он отодвинет тяжелый старинный стул, улыбнется, глянув на ее шоколад, сядет напротив и прижмет к губам ее руку…