Текст книги "Под знаком OST. Книга 1"

– Сейчас.

Неожиданно дверь в сени со скрипом открывается. Крестьянка опасливо выглядывает в приоткрытую дверь. Крестьянка говорит быстро:

– Городские!

– Здравствуйте, мы вещи меняем на продукты.

Елена заходит в калитку рядом.

– Ната, брось кошку.

Неожиданно из сеней выскакивает маленькая дворняжка и начинает отчаянно лаять:

– Тузик, не лаи. Вот тебе. Идите, дамочки, туда.

Крестьянка показывает Нате, как идти вокруг дома, ногой загоняет собачку в дом и захлопывает дверь перед носом девушки.

Ната жмет плечами, осторожно сажает кошку на забор и идет на задний двор вслед за мамой, через короткое время они оказываются в сарае. Ната и Елена Сергеевна вытаскивают вещи из чемоданов:

– Старье Ваше? Не, не надо.

Крестьянка брезгливо роется. Потом замечает нечто в футляре, берет в руки, рассматривает:

– Это фотоаппарат.

– Ну, на кой мне? Быка фотографировать?

Елена Сергеевна выкладывает из чемодана:

– Пластинки Шаляпина, Нежданова.

– А это что? Блестит? Находит в чемодане ложки, вилки серебряные, фарфоровый чайник с длинным носиком, рассматривает:

– Чайник, сахарница (вынимает пальто Андрея Михайловича) Пальто еще. -Это нам не надо, а чайник давай.

– Ложки

– Ждите здесь.

Крестьянка выходит из сеней,Ната принюхивается. Из дверей явно пахнет щами. -Щами пахнет. Крестьянка выносит в тряпице кусочек масла, кусочек маленький, не более сто грамм:

– Вот масло. Кусочек, для себя берегла.

– Да, Вы что? Здесь же нет ничего!

– Что?! -Вы же советский человек!

– Какой советский! Здесь уже три дня, как советской власти нет! Учить она меня вздумала! Сопля!

Крестьянка быстро кидает пальто, фотоаппарат в чемодан, прижимая столовое серебро и чайник к груди. Елена Сергеевна ей помогает:

– Скажи, спасибо, что я тебя немцам не сдала. Они не равен час тут будут. Так что убирайтесь! Слышите?

За дверьми сеней слышен нарастающий звук мотоциклетов, и шуршание сапог немецких солдат, идущих под команду командира наступающих войск Вермахта. Ната, Елена Сергеевна и крестьянка слышат обрывки немецкой речи:

– Колонна, левой, левой!

– Раз, два, три. Распределяемся по деревне.

Крестьянка охает, ей вовсе не нужны неприятности. Она закрывает дверь в сени и выталкивает Нату и Елену Сергеевну на задний двор: -Давайте быстро, быстро. Задними дворами пройдёте. Мне неприятности не нужны.

Ната с мамой выбегают на задний двор избы. А крестьянка, зайдя в избу, видит марширующую по деревенской улице немецкую колонну: -Обер-ефрейтор Шлиндер, отдайте распоряжение квартировать по избам местного населения.

– Есть гауптвахмистр, так точно-будет сделано!

– Канонир Флиппке, отдайте распоряжение прочесать деревню, здесь могут быть шпионы!

– Есть, обер-ефрейтор!

Ната и Елена Сергеевна бегут к калитке на заднем дворе через огород и грядки, тележка с чемоданами мешает им передвигаться, застревает в земле. Ната понимает, что тележку надо бросить, иначе им не убежать. Елена Сергеевна машет в сторону деревни:

– Ната, бежим. Немцы-там.

– Мама, брось тележку.

Елена Сергеевна задерживается, нога застревает в переднем колесе, она почти падает. Ната делает попытку ей помочь, чтобы высвободить ногу, когда внезапно на задний двор врывается немецкий патруль. Четыре крепких немецких солдата с винтовками тут же берут их в плен. Елена Сергеевна отчаянно кричит:

– Ната, беги!

Елена Сергеевна пытается толкнуть солдата, но тот тут же крепко берет ее за ворот пальто, и быстро ставит спиной к деревянному сараю. Солдат быстро берет их в плен:

– О, смотри. Тут целых две.

Ната пытается вырваться, отпихивает солдата, тот наводит на нее винтовку:

– Стой, стрелять будем!

– Немцы, мама.

Второй солдат наводит на Веру Ивановну винтовку. Ситуация критическая и Нате ужасно страшно:

– Стой, руки вверх!

Третий солдат тем временем видит брошенную с вещами тележку. Раскрывает чемоданы, роется в них. Находит пальто Андрея Михайловича, рассматривает. Подходит к Елене Сергеевне ближе:

– Стойте прямо, не то мы вынуждены будем стрелять. И отвечайте, это Ваши вещи? Отвечайте!

Елена Сергеевна молчит, а потом неожиданно отвечает на немецком языке.

– Да, наши. Мы мирные люди. Обмениваем вещи на еду.

Солдат смотрит на нее удивленно, русская женщина говорит почти без акцента:

– Вы отлично говорите по-немецки. Откройте чемодан!

Елена Сергеевна делает шаг к тележке, но немецкий солдат указывает Нате винтовкой на чемодан. Ната открывает чемодан по шире, не замечая знаки, которые делает ей Елена Сергеевна. Достает фотоаппарат:

– Вот, смотрите, пожалуйста!

Он, разглядывая фотоаппарат, по-немецки:

– Смотрите, фотоаппарат. Они фотографировали! Русские шпионы!

Ната ошалело смотрит на солдат. Они выхватывают из ее рук фотоаппарат, крутят его в руках, рассматривают:

– Ах, ты дрянь! Мы тебя отправим в Германию! Там тебя научат послушанию.

– Нет, это неправда. Вы не смеете! Мама!

Солдат грубо хватает Нату за ворот пальто и тащит со двора. Елена Сергеевна пыталась его остановить:

– Наташа! (нем) Отпустите ее, я готова ехать вместо нее… Ната, доченька.

Но немецкий солдат собирает вещи в чемодан, подвозит тележку к Елене Сергеевне:

– Вам найдётся применение и здесь в комендатуре, Вы останетесь

с нами. А Ваша дочь будет работать на Третий Рейх.

Елена Сергеевна берется за ручку тележки с вещами, видит отчаянный взгляд Наты, которую уводит солдат с винтовкой, но внезапно понимает, что все кончено: они попали в плен.

А тем временем в дачном поселке, Рита, которой на какое-то время стало лучше, тревожно всматривалась в зимнее окно. Неожиданно слышен шум в сенях, с мороза румяная, в шапке, пальто и валенках в дом вваливается Лиля. Она с портфелем, после занятий в школе. Прикасается алой щекой к печке, сбрасывая на ходу верхнюю одежду:

– Привет.

– Сейчас суп принесу, еще тёплый.

Тогда как в гостиную, где Лиля прижимается к горячей печке, входит бабушка Ираида.

– О, господи. Ну, где же они? (шепчет сама себе) Мамочка, сестренка! Почему же их нет? Так долго. А, бабуль?

В ее руках варежки, она кладет их рядом со швейной машинкой:

Бабушка обнимает Лилю, гладит ее по голове, голова горячая, она кутает ее в свой пуховый платок и неожиданно спрашивает:

– Лилечка, что с твоим здоровьем?

Рита неожиданно вмешивается в их разговор, вносит суп в тарелке.

– А у тебя здоровье есть? Варежки с утра до ночи шить.

Бабуль, я хочу в госпиталь устроиться. Жить-то на что-то надо.

С эвакуацией не получилось, может как-то через госпиталь удастся организовать отъезд?

– Рита! А где мама с Натой? Сколько времени и никаких известей̆

Бабушка вздыхает и садится за швейную машинку и начинает шить, варежки одна за другой ловко выходят из ее умелых рук.

Лиля выворачивает их наизнанку, расправляет вывязанный большой палец, а бабушка Ираида вздыхает:

– В войну и год не срок. Я твоего дедушку три года с войны ждала и дождалась.

Лиля целует бабушку в щеку, садится за стол, когда входит Рита с тарелкой морковных котлет. Лиля начинает есть суп, стуча ложкой о тарелку. Бабушка отрывается от шитья, дотрагивается до горящей ярким красным румянцем Лилиной щеки:

– Ой, ты ледышка…

Рита коротко смотрит на Лилю и кутается в платок.

– Вот, котлеты из моркови. Как мама делала…

Лиля молча доедает суп, пододвигает к себе тарелку с морковными котлетами, но есть ей почему-то вовсе не хочется:

– Рита, почему они не едут?

Рита смотрит на Лилю, обнимает ее за плечи. Нехорошее предчувствие закрадывается в ее душу, сердце сжимается и колотится мелко– мелко, как у маленькой птички. Лиля неожиданно для себя начинает плакать. Рита всматривается в морозное окно и будто видит: железнодорожную платформу, провинциальный вокзал с часами и толпу угоняемых в Третий рейх девушек и женщин, эшелон, готовый к отправке, который охраняет военная колонна немецких солдат. И свою сестру Наташу среди них. Про угоны и отправку на работы в Третий рейх пленных Рита слышала от соседей по даче. К ним приехала семья из Таганрога, уехавшая из зоны военных действий.

По их рассказам, входившие в населенные пункты немецкие части убивали коммунистов, евреев и работников райкома, их расстреливали на месте без суда и следствия. Оставшимся предлагалась регистрация в военной немецкой комендатуре, работа на месте или отправка на работу в саму Германию, где отчаянно не хватало рабочей силы.

По заявкам от немецких семей требовались: няни, прислуга, домработницы, на заводах требовались рабочие.

Дешевая рабсила из оккупируемой западной и восточной Европы была востребована на рынке труда Третьего Рейха.

Они же рассказали о сотнях бегущих с фронта военных, которые отказывались защищать великого кормчего.

Дезертирство процветало, впрочем радио голосом Левитана сообщала совсем о другом, передавая, как Красная армия отважно отстаивала свои позиции на фронте. Однако оставленные города: Можайск, Малоярославец, Клин упоминались даже в сводках Совинформбюро. Рита, как взрослый и умный человек, понимала, что оставаться

в Подмосковье было опасно и что возвращения мамы с Натой они вряд ли дождутся в скором времени. Она будто видела Нату в замороженном окне. Ната действительно попала в список новой рабочей силы.

Ей должно было исполниться 18 лишь весной, она владела немецким языком и быстро попала в список для угона.

Тем трагическим утром она встала очень рано. Взгляд затравленного зверька, раскосые и кошачьи глаза Наташи были полны слез. Она шла, подгоняемая немецкими солдатами среди таких же несчастных, потерянных девушек в свой вагон-теплушку. Так как Елена Сергеевна обещала проводить дочь, Ната отчаянно искала ее среди толпы провожающих матерей.

Однако немецкие солдаты, которые оттесняли и отсекали колонну отъезжающих от тех, кто остается, действовали жестко, действуя прикладами, отгоняя родственников подальше.

– Внимание, колонна.

Солдаты с трудом держали оцепление, девушки рвались через сцепленные руки, овчарки, привязанные к забору, лаяли на тех, кто выбивался из строя. Одна из собак даже укусила офицера:

– Черт, они сошли с ума.

– Ты как?

– Они прут, как бешеные, надо было ставить нас с собаками.

Офицер трет укушенную руку, смотрит презрительно на толпу. Матери надрываются от крика, выкликая имена своих детей:

– Пустите, пустите нас…

– Там наши дети.

– Анечка, деточка моя. Анечка.

Офицер машет рукой, призывая солдат к действию:

– Отсекаете матерей!

Немецкий солдат кричит остальным:

– Не подпускайте их к поезду.

К офицеру подбегает щуплый солдат с овчаркой на поводке.

Овчарка отчаянно лает:

– Есть, обер-ефрейтер, будет сделано.

– Отсекай.

Овчарка отчаянно лает на проходящую толпу девушек. Они плачут, утирая слезы:

– Держу!

Наконец-то на вокзале появляется Елена Сергеевна. В ее руках пальто Рудина, она продирается сквозь толпу, бросаясь к решетке на платформе железнодорожного вокзала, пытаясь увидеть Нату среди угоняемых. Прижимается к холодному и черному металлу:

– Наташенька! Ната, Нат, Наташа!

Ната оглядывается, смотрит назад, но толпа подхватывает ее, оттесняя от вокзальной решетки и провожающих.

Матери кричат, протягивая руки сквозь решетку, пытаясь дотронуться до своих детей и дать им еду на дорогу:

– Ваня, еды тебе на три дня хватит.

– Деточка моя, деточка.

– Катенька, кровиночка моя…

– Ната! Наташенька.

Ната оглядывается, наконец-то видит маму:

– Мама!… Мама!

– Ната, Наташа.

– Мама, мамочка, не плачь. Мама!

Ната несет толпа прямо в вагон. Ее толкает какая-то женщина. Рядом навзрыд рыдают две девчушки. Рыжая, кудрявая и шатенка с прямыми волосами:

– Мама, я напишу тебе. Мама!

– В какой вагон идти? Наташенька машет рукой на второй вагон. В него явно загоняют всех девушек, немецкий офицер подходит ближе, машет рукой, указывая на список солдату:

– Грузите их по вагонам и по спискам, солдат бьет прикладом, вставшую на его пути деревенскую девчонку.

– Эй, чего встала. Шуруй дальше!

Немецкий офицер передает ему список с именами тех, кого угоняют в Третий Рейх:

– Читайте по спискам. Все по спискам. Солдат углубляется в чтение, а Елена Сергеевна тщетно пытается просунуть сквозь решетку пальто Андрей Михайловича Нате:

– Ната, пальто!

Матери за решёткой начинают рыдать, выкрикивая имена отъезжающих детей:

– Поленька, Поленька!

– Сергей, деточка моя!

Елена Сергеевна наконец-то пропихивает пальто Андрея Михайловича сквозь решетку:

– Ната, Наташенька.

Ната подхватывает пальто, бежит к вагону, быстро забегает по помосту внутрь, оборачивается:

– Мам, мамочка, мам…

Матери прижимаются к решетке. Машут руками, прощаясь с отъезжающими:

– Прощай, родная моя! -Деточка моя!

По помосту в вагон забегают, подгоняемые винтовками, женщины и девушки:

– Мамочка, мне холодно. Холодно.

Женщина с годовалым ребенком на руках тянет в вагон 7-летнего мальчугана. Немецкие солдаты еле сдерживают лающих овчарок:

– Быстрей, быстрей, русские свиньи!

Немецкий офицер греет руки у огромной бочки, в которой горит ветошь, погрузка идет по плану и по списку. Он морщится от крика подчиненных, но одобрительно машет рукой:

– Заканчивайте погрузку. Эшелон готов к отправке.

Солдаты загоняют последних отбывающих в вагон, отбрасывая в сторону помост, пытаются закрыть дверь на большую металлическую задвижку. Ната в последнюю минуту выглядывает в проем двери. Елена Сергеевна видит ее, двумя руками вцепляется в решетку, кричит:

– Ты вернешься, Ната!

– Мама!

Ната кричит во все горло. Девочки высовываются из-за ее плеча:

– Мама! Мама!!!

Солдат с напором задвигает тяжелую дверь, чуть не прищемляя руку Наты. Она машет матери:

– Мама!!!!

Дверь с шумом закрывается на железную скобу. Паровоз призывно свистит, состав трогается с места. Солдаты, возглавляемые герр офицером, строятся в шеренгу, и, придерживая овчарок на поводках, двигаются к вокзалу.

Елена Сергеевна беззвучно и горько рыдает, она стоит у высокого столба с вокзальными часами. На часах:7—35. Хмурое утро наползает тучами на провинциальный вокзал с желтым зданием и облупившейся

на стенах краской, а так же на площадь перед вокзалом, на которой видны мотоциклы с колясками, и стоящей у конца решетки грузовик, на котором привезли угоняемых в Третий рейх остарбайтеров. Так будут теперь называться рабочие из СССР в фашистской Германии. Ната будет остарбайтером долгие четыре года, а знак OST будет на груди ее платья, а в итоге сломает девушке жизнь.

Глава 3.Дорога в Третий рейх. Декабрь 1941.

Убаюкивающий звук идущего на полной скорости эшелона,

груженного народом, угоняемого в Третий рейх, действовал на всех усыпляющие. Народ спал на нарах, в углу женщина кормила годовалого ребенка грудью. Рядом, на ее коленях спал 7-летний мальчуган. Он дергал мать за рукав, пытаясь согреться:

– Мамочка, мне холодно.

– Деточка, спи! Ехать долго.

Рядом с ней смешно копошились еще два ребенка, отбирая друг у друга кусок хлеба, а их мать, плотная женщина с восточным разрезом глаз и красным платком на голове, пробиралась через лежащих на полу людей, отмечая в списке людей, едущих в вагоне.

Клочок бумаги, выданный ей обер-ефрейтором, был не так уж велик, она с трудом рассматривала фамилии, освещая пространство вокруг себя керосиновой лампой. Фитилек еле теплился, язык казашки быстро почернел от химического карандаша, который она периодически облизывала, чтобы поставить очередную «галочку». Через какое-то время казашка добралась и до Наты, сидевшей в другом углу вагона:

– Имя, фамилия, национальность.

– Иванова Татьяна, русская

– Так, хорошо… Иванова Татьяна.

Она подошла к Наташе и Римме, вертлявой черноволосой девушке. Та посмотрела быстро на нее своими синими глазами и быстро начала копаться в своем вещмешке.

– Имя, фамилия, национальность.

– Наташа.

– Что Наташа?

– Наталья Рудина, русская.

Казашка с интересом посмотрела на девушку со звучной, почти дворянской фамилией. Тонкий профиль Наты, высокий лоб, большие глаза, руки с тонкими запястьями, тонкая фигурка явно выделяли ее среди общей массы женщин с безликими и простыми лицами, грубыми, мозолистыми руками, тучными фигурами. Ей подумалось: откуда взялась эта краля в этом вагоне?

Но додумать мысль она не успела, в списке значилась: Наталья Рудина. Казашка поставила «галочку» и обратилась к соседке Наты, черноволосой, кудрявой девушке с выразительными глазами и носом с горбинкой.

– Имя. Фамилия. Национальность.

Неожиданный ответ казашку удивил:

– Национальность. А чо це такое национальность?

– Это, милая, что у нас снаружи пропечатано…

– Ах, снаружи. Ну, проверяй. Римма Ивановна Коноплянина. Грузинской национальности.

Казашка находит имя Риммы в списке, смотрит на нее внимательно, хмыкает:

– Грузинской? Это ты им рассказывай. Пишу-жидовка!

Казашка идет отмечать людей дальше по вагону.

– Я-грузинка! Поняла?

– У меня мать-грузинка, а отец-русский.

Казашка ушла в другой угол вагона:

– Заливай, Заливай (обращаясь к сидящим девушкам) Имя. Фамилия. Национальность.

Полная женщина с простым лицом с трудом называет свое имя:

– Семенова Дарья Викторовна.

Римма ворчит, садится ближе к Нате. Ната слушает ее невнимательно, а Римма произносит с нажимом:

– Дура узкоглазая. Думает, что я– еврейка. (Нате) Я похожа на еврейку? Ну, посмотри на меня? Похожа?

Ната смотрит на соседку, пожимает плечами. Неожиданно у нее чешется голова. Она запускает руку в волосы, вылавливает черную маленькую вошь, смотрит на нее удивленно:

– Какая разница! (смотрит на вошь) Ой, что это?

– Это вошики! (улыбается, увидев Натино перекошенное от отвращения лицо) А ты что думала? Между прочим им то же в Германию охота.

– Что значит то же?

– Слушай,а ты откуда такая взялась, а?

– Из Москвы.

– Откуда?

– Из Москвы.

Римма хмыкает, толкает Нату в бок, хохочет. В противоположном углу слышен шум. Кто-то отказался, так же как и Римма называть сразу национальность казашке. И с чего у нее вдруг такие вопросы? Казашка не призналась, что сама подбежала к обер-ефрейтору и просто вымолила дать ей список из вагона и назначить старшей, чтобы спасти своих детей. По счастью обер-ефрейтор понимал русский язык, а восточная женщина казалась ему надежным человеком. «Смотрящим» был положен двойной паек, казашка же, уже поработавшая в своей собственной деревне на «новую» власть, отлично знала, что послушание, пунктуальность и доносительство щедро вознаграждались в Третьем рейхе:

– Я тут пока главная. Назначили. Так что отвечайте. Имя, фамилия, национальность.

Женщина с курносым лицом ответила быстро:

– Тетеновы Прасковья и сын Иван. Русские.

– Ага, Тетенов Иван, Тетенова Прасковья!

Казашка с лампой, в которой мерцал огонь, ушла совсем далеко от Наташиного места на нарах. Угол, где располагались девушки:

Ната и ее соседка Римма погрузился в полную темноту. Лишь огни железнодорожных станции, которые проезжал эшелон, на короткое время вырывал из темноты бледные лица, глаза. Ната,

чтобы как-то успокоиться, начала мурлыкать песню. Все того же Шуберта, на немецком: «Песнь моя, лети со мной!»

Римма посмотрела на нее удивленно. Ее новая знакомая знает немецкий и неплохо судя по всему: хорошие знания, наверняка пригодятся. Она уже хотела вслух высказаться по этому поводу, но на них зашикали. Ничего не оставалось, как заснуть.

Ната закрыла глаза и вскоре уснула. Во сне ей снилась Москва, огни родной подмосковной дачи, мама, бабушка, сестры. В самом конце приснился папа Андрей Михайлович, который еще раз произнес вслух пророческие слова: «Свобода-это не хаос, но воля к истине и порядку. Свобода-это стойкость и решимость до самой смерти. Свобода-это величайшая верность истине»

Затем исчез и он. Ната провалилась в черную яму глубокого,

тревожного сна. Очнулась она нескоро. Сквозь узкие окна в вагон

проник луч солнца. Тишина подсказывала, что поезд стоит.

Римма, закопошилась в углу, первая выглянула в оконный проем.

По шпалам топали два немецких солдата с большой железной бадьёй̆

в руках. В руках одного из них блестел половник. В руках другого

был мешок с хлебом:

– Давай начнем со второго вагона. Здесь едут военнопленные. А вагон будет открываться? Нет. Не положено, а то убегут.

Римма улыбнулась, кивнула заспанной Нате.

– Наташка, есть дадут!

Рядом проснулся 7-летний мальчик и быстро заканючил, дергая свою маму за рукав:

– Мама, есть дадут сейчас.

Казашка, оттолкнув Римму от окна, выглянула наружу. Немцы с бадьёй шли мимо их вагона:

– Ага, сейчас…

Однако в закрытую дверь вагона неожиданно застучали кулаком. Казашка спрыгнула с нар, подбежала к деревянному щиту, отделявшему пространство теплушки от железнодорожного перегона и застучала кулаками в ответ: «Есть хотим!» Немецкие солдаты, услышав стук кулаков внутри вагона, решили остановиться. На вагоне была отметка: женский вагон, остовцы. По правилам дверь этой теплушки они могли открыть спокойно, не опасаясь нападения. Однако немецкая охрана передвигалась с винтовками на перевес. Бадья с похлёбкой была тяжелая, норма была рассчитана ровно на одного человека:

100 грамм свекольного супа плюс 30 грамм ржаного хлеба в руки. Кормить более нормы было запрещено по медицинским расчетам. Рабочую силу с Востока кормили так, чтобы они не умерли от голода, но и не переедали. Немецкий солдат рванул на себя задвижку двери:

– Постучи им. Они сами распределят.

Эй, русские, ешьте, это-Ваш обед

В проеме появилась толпа, впереди которой выделялась казашка. Немецкие солдаты:

– Эй, русские свиньи. Вот ваше пойло. И хлеб.

Солдат раскрыл мешок с хлебом и начал кидать куски в толпу.

Толпа зашумела, началась давка и драка. У солдат это вызвало смех: -Ловите, девушки. Ха, ха! Смотри, какая драка! Ну, скот, чистый скот (громко) Хватит галдеть!

Однако гвалт только усилился. Драка за хлеб была нешуточная. Казашка вцепилась в волосы Римме, досталось даже Нате, которой наступили на руку:

– Ой, мамочки, на руку мне наступили!

– Да, отойди ты! Я тут главная!

– Ах, ты дура узкоглазая! Я тебе покажу главную!

– Отпусти меня!

– Ах ты!

Римма и казашка дрались не на шутку, вырывая из головы друг друга волосы. Девушки, которым удалось оттеснить их внутрь вагона, тянули руки к немецким солдатам, выпрашивая хлеб. А те уже вовсю разливали суп в алюминиевые миски, выстроившейся у железной бадьи очереди.

– Мне хлеба, мне! Это я есть хочу.

– Держи, вот и мне кусок перепал!

Русоволосая и русопятая девушка отпихивает рыжую, кудрявую девушку от проема теплушки. Солдаты хохочут, протягивают им еще хлеб, однако драка не утихает:

– Отойди, дура. Отойди.

– Сама отойди.

Женщина с грудным ребенком спрыгивает на платформу, подходит поближе к бадье с супом. За ней на платформу прыгает 7-летний ребенок:

– Мама, мамочка, я есть хочу…

Ребенок канючит монотонно, дергает мать за юбку.

Мать оборачивается к солдатам, жестами показывает на грудного ребенка и ребенка рядом:

– Эй, солдатики, дайте еще, я есть хочу.

Солдаты хохочут, наливают ей супа в миску из большой бадьи. Внезапный звук заходящего на крутой вираж советского «кукурузника» прерывает их беседу. Немецкие солдаты аж приседают от страха. Однако спрятаться под вагон не успевают, слышен вой падающего снаряда, и вот почти в сто метрах от них раздается взрыв.

Толпа женщин визжит, кто-то прячется в вагон, кто-то прыгает из вагона. Солдаты бросают бадью, направляя винтовки на пленниц. Один из них закрывает дверь на железную задвижку, запирая в вагоне несчастных узниц:

– Закрывай вагон. Кончай!Надо их быстро накормить

Однако на перроне начинается паника. Соседний вагон горит, и даже винтовки, направленные на будущих остовок, не могут их заставить погрузиться в свой вагон. Звук летающего «мессершмидта» затихает вдали и вот уже немецкий офицер ведет колонну солдат для тушения пожара.

По счастью эшелон встал недалеко о железнодорожной станции в районе Бреста, и воду в колодцах еще можно было найти, чтобы затушить разбушевавшийся пожар. Крики живых и стоны покалеченных перекрывает бравый возглас немецкого офицера:

– Затушите пожар, организуйте перекомпоновку вагонов. Нужно составить списки на немецком. Для отчета. И отметить погибших. Немецкий солдат отдает честь офицеру и бежит к соседнему вагону, мимо ряда людей, передающих другу другу ведра с водой для тушения пожара. Кто-то стаскивает вниз окровавленные трупы, кто-то помогает перебраться в другие вагоны оставшимся в живых.

В полной темноте вагона Римма тащит Нату к выходу:

– Ната, мокрый платок приложи ко рту. А то угорим.

Ната следует совету, но закашливается. Женщины колотят по закрытой двери вагона:

– Ой, мамочки! Соседний вагон взорвали. Горим.

– Дым, дым, задохнемся, сволочи… Откройте!

Римма берет Нату за руку, тянет из вагона:

– Мы однажды с дедом горели, я осталась одна в доме, и он тоже тряпочку намочил водой, и мы дышали. А так бы угорели бы.

А тем временем на перроне оставшиеся в живых строились в колонну. Часть женщин, оставшихся в живых, построились в шеренгу. Немецкий солдат ходил вдоль строя, поторапливая остовок.

Неожиданно открывает дверь Наташиного вагона, показывает жестами, чтобы они выходили на перрон:

– Идите, быстрей, шевелитесь. Надо грузиться в вагоны.

Девушки радостно покидают дымную теплушку, выстраиваются в две колонны. В первом ряду те, кто выжил после взрыва, во втором– девушки из вагона Рудиной Наты. Многие еще кашляют:

– Родимые, чуть не сгорели…

– Как мы выжили, ведь соседний вагон сгорел дотла…

Солдат ходит вдоль строя, смотрит на девушек и неожиданно на ломаном русском обращается к строю:

– Кто составлять новый список?

– Я, я, я уже составляла списки. Я-главная!

Казашка выходит вперед перед строем. Однако Римма неожиданно толкает вперед Нату, дергает за рукав солдата:

– Герр офицер, моя подруга отлично знает немецкий.

– Где она?

Римма оборачивается, но Наты рядом нет. От дыма и переживаний ее неожиданно затошнило. Ната отбежала к соседнем вагону, наклонилась низко. Ее действительно вырвало. Подбежавшая к ней Римма, увидела бледную девушку и ее дрожащие, замерзшие руки с мокрым платком

в руке:

– Тебе плохо что ли? Господи, пошли!

– Сейчас легче станет-пошли!

Римма тащит Нату к строю. Толкает впереди себя прямо к немецкому солдату:

– Вот она, вот она знает немецкий язык (шипит)

– Шпрехен, шпрехен зи дойч, дура!

– Да, я хорошо знаю немецкий…

Казашка злобно смотрит на девушек, затем отодвигает Нату и Римму локтем:

– А я знаю зато, кто в вагоне сидел.

Она протягивает подошедшему немецкому офицеру список.

Тот коротко его проглядывает, кивает, отдает солдату.

Солдат жмет плечами, ему абсолютно все равно, кто будет руководить новой погрузкой. Суетливая казашка ему даже нравится, услужливая и быстрая:

– Грузитесь в тот вагон. И проверьте весь список.

Солдат идет дальше, а вдохновленная казашка взбирается на помост соседнего вагона, начиная руководить погрузкой:

– Подходим по очереди. Имя, фамилия. Девушка в грязной одежде с пепелища из соседнего вагона робко произносит свое имя:

– Тучина Светлана.

Казашка отмечает ее карандашом в списке, продолжая выкликать далее по очереди:

– Тучина Светалана, Пермякова Лида, Петрова Галина, Лазарева Настя, Иванова Таня, Розалия (видит входящую в вагон Римму) Ты куда? Ты не из этого вагона. Поняла?

Римма даже плюет от неожиданности. Приходиться идти в предыдущий вагон. На помосте появляется худосочная, в сером платке, с зелеными и водянистыми глазами девушка. Лицо Сони измазано золой, ресницы обгорели на пожаре:

– Я из этого вагона. Ну, что горел!

– Как твоя фамилия?

– Соня Мальцева.

Соня заходит внутрь нового вагона вместе с другими погорельцами. Однако места очевидно не хватает. Казашка машет ей рукой̆

– Эй, ты из соседнего вагона, иди в наш. Здесь места нет.

Казашка хватает Соню за рукав и тащит ее в вагон, где пищат ее

собственные дети. За время перегруппировки людей

в эшелоне, сгоревший вагон уже отцепили и перегнали на соседний̆

путь. Офицер машет рукой патрулю, делая знаки:

– Закрываете, вагоны!

– Быстрей, быстрей. Садитесь в вагон!

Соня залезает внутрь вагона. Казашка подходит к солдату, дергает его за рукав:

– По нужде пусти! И, Ганс! Как там будет по-немецки туалет хочу (спрашивает она проходящую мимо Нату)!

– Ватерклозет битте.

– Ватерклозет битте.

Солдат смотрит на женщин смущенно. Машет в сторону соседнего состава, стоящего на путях.

– Пойдем со мной, Наташа. Сделаем все по быстрому.

Неожиданно из вагона выпрыгивает Римма. Она слышала разговор казашки с Натой и решила присоединиться. Путь предстоял долгий, и «сходить на дорожку» было остро необходимо:

– По быстрому не получится.

Женщины забираются под соседний состав и усаживаются рядком. Немецкий солдат отворачивается, он явно смущен, однако периодически посматривает в сторону пленниц, вдруг убегут:

– Что ты зыришь? А? Чтобы тебе в туалет сходить не дали на том свете!

К немецкому солдату подходит напарник. У него винтовка за плечами, солдат видит кисет в руках у Ганса:

– Эй, Ганс, у тебя закурить не найдётся?

– Есть, но не спускай с них глаз!

Напарник оборачивается, обращая внимание на сидящих под вагоном женщин:

– Неудобно. Женщины все таки.

Солдаты закуривают папиросу, отходят подальше. Неожиданно для Риммы и казашки Ната дает деру. Казашка орет, что есть сил:

– Ната, ты что? Нат. Ната, ты куда? Стой.

Римма делает попытку ее догнать. Однако Ната бежит без оглядки. Казашка орет:

– Держи ее.

Она добегает до немецкого патруля, дергает их за рукава, указывая направление, в котором убежала Ната.

– Стой, стой, русская свинья!

Два крепких солдата в отличных кирзовых сапогах мгновенно догоняют Нату, валят ее на землю, бьют ногами, и даже прикладом, заламывая руки, оглушая и сбивая с ног. Быстро за волосы и ворот пальто оттаскивают Наташу в вагон. Через очень короткое время Ната приходит в себя. Она смотрит в одну точку неподвижно. Побег сорвался, а у девушки мрачное настроение. Римма дотрагивается до ее разбитой скулы:

– Что больно? Да? -Больно…

– Вот дуреха! Господи, какая дура! Ну, куда ты дёрнула-то? От них не сбежишь. Пробовала.

Римма пытается приободрить новую знакомую. Казашка смотрит на них из другого угла злобно. Ей вовсе не нравится, что Римма, которую она сразу невзлюбила шепчется с беглянкой:

– Эй, ты. Иди от нее подальше, вон к двери сядь, а то лучшие места занимаешь

– Слышь, ты-начальница! Давай-не выступай! (видит рядом с казашкой Соню) Мальцева, иди к нам!

Соня перебирается поближе к девчонкам. Казашка еще раз зло смотрит на них своими черными раскосыми глазами, начиная укачивать и укладывать своих детей̆

– Давай, ты мой сладкий!Пей, пей!

Она осторожно дает отпить воды своей старшей из кружки. Соня пристраивается к Нате под бок. У нее такое же бледное лицо, в руках серый платок с головы. Видно, что девушка дрожит от холода.

В вагоне прохладно, а Ната ежится и вспоминает про папино пальто, достает его из под нижних нар, накрывает и себя, и Соню: