Текст книги "Под знаком OST. Книга 1"

– Миша, извинитесь, пожалуйста!

Саша берет друга за руку, пытаясь что-то объяснить тихо на ухо. Ему так же неловко. Но Миша вырывается, кричит:

– Почему я должен извиняться? Вы все неправы. Коммунизм будет и солнечная электростанция будет! И никто при коммунизме курить не будет!

Миша выбегает с террасы и бежит по дорожке от дома к калитке. Ната, которая слышала весь диалог Миши со своими родственниками на втором этаже дома, спускается вниз на первый,и кричит ему вслед: -Миша, Миша… Стой! Ты куда? (тете Эмме) Эх, Вы!…

Ната выбегает с террасы, пытаясь догнать юношу. Тетя Эмма смотрит ей вслед с укоризной:

– Эх, два сапога пара. Вернее два валенка.

Рита смотрит вслед Нате. Ей неловко, кроме того она видит, что отец явно расстроен:

– Лилька, позови их обратно за стол.

В это время на террасу входит Елена Сергеевна с вазочкой, полной варенья, стеклянными розетками и десертными ложками:

– А вот и варенье, малиновое. Лиля смотрит на малиновое варенье, пока Рита хмурит брови. Младшей сестре было дано поручение – вернуть Нату и Мишу за стол. Кроме того пылкий юноша ей явно понравился:

– Везет же Натке, и где она такого красавчика подцепила?

Рита машет на нее рукой, а Лиля успевает попробовать одну ложку принесенного варенья, но получив от Риты заслуженный подзатыльник, отправляется в сад за сестрой. Вишни в это лето отчаянно цветут белыми пятилистными цветками, заполняя летний воздух дурманом и облетевшими лепестками. В сплетении веток Лиля не сразу замечает обнявшуюся парочку. Она прячется за куст, чтобы подслушать их разговор:

– Миша, стой! Ну, стой!

Наташа отчаянно хватает его за рукав.

– Миша, остановись. Ну, не обращай на них внимание, Миша. И перестань обижаться.

– Я-дурак? Да? Нет, просто они правы!

Миша неожиданно прижимает Нату к себе. Воспоминания дня, когда Ната была у него дома так близка и досягаема, захватывают воображение юноши, он трогает ее за подбородок, гладит рукой по щеке.

– Ты чего?

Миша неожиданно и страстно ее целует. Лиля даже крякает от зависти, но ветки вишни скрывают их объятия, а обильные белые цветы заслоняют от нее сестру. Близится вечер. Край солнца еще алеет над горизонтом, но сумрак уже активно прокрадывается во все закоулки сада подмосковной дачи. Лиле становится зябко. Она ежится, еще раз осторожно выглядывает из-за кустов, чтобы запомнить дивную картинку целующихся Миши и Наты. Миша машет Нате рукой, бежит к Саше, а затем на последний автобус. Затем, аккуратно наступая на шуршащие и сухие ветки на земле, тихо и незаметно Лиля возвращается к своему дому. За окнами дачного домика уже синяя и ночная мгла. Лунный свет серебрит дорожки и бросает блики на зелёный и деревянный заборчик вокруг сада. В вишневом саду затишье. Слышно лишь, как почти бесшумно падают лепестки с цветущих вишен на землю вокруг деревьев, покрывая ее плотным слоем. В комнате девочек слышна возня. Ната и Лиля дерутся подушками, не давая друг другу уснуть. Мальчики покинули дом, уехав на последнем автобусе, и девчонкам есть, что обсудить. Елена Сергеевна ставит на террасе две керосиновые лампы, убавляет огонек в фитиле, и кричит, обращаясь к девчонкам:

– Прекратите, девочки.

Шум возни на минуту стихает, слышны лишь тихие и короткие смешки и шепот.

Елена Сергеевна прислушивается, девочки явно угомонились. Зато в образовавшейся тишине стал слышен сухой и отчётливый звук печатной машинки, а так же голос Андрея Михайлович, диктующего Рите свой очередной трактат. Елена Сергеевна осторожно заглянула в окно кабинета мужа на первом этаже, которое как раз выходило на террасу. Профессор Рудин диктовал Рите наизусть выдержки из диссертации, одновременно складывая из спичек маленький домик. Стена домика росла, становясь все больше и больше. Вот появилась и крыша. Рита сидела за машинкой и аккуратно печатала с его слов:

– Рита, пиши! (читает) «Свобода-это стойкость, решимость. До самой смерти. Свобода-это величайшая верность истине»

Риту отвлекло короткое шуршание за окном и звонок телефона. Она прислушалась. Мама с кем-то говорила по телефону, а за окном было опять тихо, лишь еле слышное шуршание опадающих белых лепестков с вишневых деревьев и очень далёкий звук гудка паровоза. Рита сосредоточилась на печатном листке:

– Хорошо (читает) «До самой смерти. Свобода-это…»

Но Андрей Михайлович не успевает ей ответить. В кабинет входит Елена Сергеевна. Она встревожена, бледное лицо выдает ее крайнее беспокойство:

– Андрей, я тебя прошу. Позвони сейчас же Седову и откажись от Пожарского. Скажи, что ты не читал его работ. Не успел.

Андрей Михайлович смотрит на жену удивленно:

– Елена, мы уже все это обсудили, и потом я вовсе не могу отказать своему ученику.

Елена Сергеевна всплескивает руками. Рита смотрит на родителей удивленно, она ни разу не видела, чтобы они ссорились:

– А от своих детей ты можешь отказаться? (закрывает лицо руками) Андрей, ты только что всех нас предал.

– Что ты говоришь?!

– Да, ты нас предал!

Рита вскакивает, он видит, что отец побледнел и трет виски:

– Мама!

Но Елена Сергеевна неумолимо продолжает:

– Рита, молчи. Ты ничего не понимаешь, арестовали Пожарского. -Сергея?

– Да, а вот этот товарищ является его научным руководителем. Понимаешь? И следующим, папочка, будешь ты. А потом все мы!

Андрей Михайлович отходит к окну, смотрит в него короткое время, потом гладит свою лысину, по всему видно, что он обескуражен известием об аресте своего ученика. Обернувшись, он видит испуганные глаза Риты. Андрей Михайлович смотрит на нее внимательно, берет себя в руки и тихо, отчётливо произносит.

– Я должен отвечать за каждое свое слово. Должен быть верен каждому своему слову. Самому себе. Если я учу одному, а потом поступаю по другому, значит меня просто нет. Я просто не существую.

Рита влюбленными глазами смотрит на отца, запоминая каждое его слово. Видно, что она его просто боготворит, бесконечно доверяя всему, что скажет отец. Елена Сергеевна всплескивает руками:

– Андрей, это все философия. Я уже сыта по горло твоей философией. Елена Сергеевна выбегает из кабинета мужа прямо в сад, ее просто душат рыдания. Неожиданно в саду появляется Ната в ночной рубашке.

Очевидно, что она слышала спор родителей, и решила выяснить, что случилось. Увидев мать, которая тайком утирает слезы, Ната бросается ее утешать:

– Мама, мамочка… Мам, ну ты чего?

Ната прижимается к Елене Сергеевне. Та неловко ее целует

в макушку, обнимает за плечи:

– Он-эгоист, он думает только о себе.

Нате неловко говорить об отце в третьем лице:

– Мам, ну вы поссорились.

– Наташа, ты ничего не понимаешь!

– Мамочка!

В саду прохладно, Ната ежится, и Елена Сергеевна накидывает ей на плечи свой красный, вязаный платок. Они начинают движение к даче. В светящемся окне папиного кабинета видны силуэты двух фигур: Андрея Михайловича и Риты. И даже в саду слышен их диалог.

– Папа, они разберутся и выпустят его.

– Рита, Сергей Пожарский тут абсолютно не причем.

Это все на много серьезнее.

Внезапный шум шуршащих по щебню автомобильных покрышек привлекает внимание профессора Рудина. Этот же звук заставляет остановиться и маму Наты: Елену Сергеевну. Однако зловещий звук не замолкает, а нарастает все больше и больше. Елена Сергеевна подходит к забору ближе и выглядывает на дачную дорогу. Свет двух фар черного «воронка» мгновенно ослепляют ее.

– Ната, это все, все…

Ната бросается к забору и видит подъезжающую черную машину. Ее зловещий силуэт все ближе к их дому, и вот уже из машины выныривают два офицера НКВД, которые направляются именно к их калитке. Ната испуганно смотрит на маму, но Елена Сергеевна застыла словно изваяние. Красный платок упал с плеч прямо на белые лепестки цветков вишни, которыми усыпана все земля рядом с деревьями. Ната бросается к дому, Андрей Михайлович, который так же увидел из окна чёрный «воронок», внезапно прерывает свой разговор со старшей дочерью:

– Рита, обещай мне, что ты позаботишься о маме и о сестрах.

– Пап!

Но договорить Рита не успевает. В окне кабинета на террасе появляется Ната, она растрепанная и бледная.

– Пап, там машина черная приехала.

Рита от испуга закрывает себе рот:

– Как? (выглядывая в окно) Где?

Рудин быстро отдает диссертацию Наташе через окно:

– Быстро. Сожги мою диссертацию, живо сожги. (Рите)

Так, а ты принеси мне дедушкин саквояж старый.

Ната хватает папки и бежит на задний двор сада. Рита, которая очень быстро нашла саквояж в шкафу, неожиданно начинает плакать. Андрей Михайлович быстро собирается, бросая в саквояж рубашки, бритву, зубную щетку, книжки, но, увидев, что старшая дочь хлюпает носом, прекращает сборы. Снимает с вешалки свое пальто, надевает его. Машинально кладет в карман собранный из спичек домик. С минуту думает, потом неожиданно снимает пальто:

– Все, успокойся. Ну, что ты!

Гладит Риту по голове:

– Они разберутся, это недоразумение, это все недоразумение, они обязательно разберутся и я вернусь.

Рита испуганно смотрит на отца. Очевидно, что Андрей Михайлович с ней прощается.

Рита начинает рыдать, бросается к папе:

– Папочка! Андрей Михайлович садится с ней на диван, обнимает за плечи:

– Господи, господи! Успокойся.

– Ты не поедешь никуда.

Андрей Михайлович пытается шутить, улыбается и даже смеется:

– Ну, и не поеду никуда.

– Я тебя никому не отдам.

Рита прижимается к отцу, рыдает на его плече:

– Да, все будет хорошо. Успокойся, успокойся, деточка, успокойся!

Андрей Михайлович гладит Риту по голове, по спине, пытаясь

успокоить. Но Рита плачет навзрыд. В то время как Ната, выполняя

волю отца, сжигает листки из папки, которую дал ей в руки Андрей

Михайлович. Костер на задворках дачи догорал. Ната по очереди вынимает листочки бумаги, бросая их в огонь, одновременно читая напечатанные на машинке черным шрифтом строки. Наташа тихо и внятно читает:

«Свобода-это не хаос, но воля к истине и порядку. Свобода-это стойкость и решимость до самой смерти. Свобода-это величайшая верность истине»

Ната плачет, слова отца кажутся ей пророческими, она повторяет их. В какой-то момент она будто слышит его голос:

«Свобода-это не хаос, но воля к истине и порядку. Свобода-это стойкость и решимость до самой смерти. Свобода-это величайшая верность истине»

Последний лист диссертации профессора Рудина догорает в пылающем костре. Ната встает с коленок и обреченно идет в сторону дачного дома. Белый дым заполняет вишнёвый сад. В доме слышны голоса, возгласы Андрея Михайловича, рыдания Елены Сергеевны, девочек,

а затем до этого отдаленного угла дачного сада добегает и Лиля. Слышен хлопок дверцы, приехавшего черного «воронка», машина взвизгивает на развороте дачной дороге, и, шурша шинами, уезжает из поселка. Через час в дачном поселке восстанавливается звенящая тишина, прерываемая звуками долбящего ствол дерева, дятла и унылым «ку-ку», заблудившейся кукушки.

На утро за столом на дачной террасе собрались все женщины Рудины. Однако ни Рите, ни Лиле, ни Нате совсем не хотелось есть. Елена Сергеевна села за стол позже всех. В ее руках был чайник с чаем. Она налила чай себе и маме: Ираиде Васильевне. Пригубила. Чай обжигал губы.

Она посмотрела на бледные лица девочек, и ей захотелось заплакать. Однако, она быстро взяла себя в руки:

– Ната, Лиля, Рита! Ешьте.

За столом повисла пауза. Первая пришла в себя Ната:

– Не хочу.

– Это что за голодовка?

Девочки сидят молча. Рита неожиданно для себя начинает плакать.

Слезы текут из глаз непроизвольно, а она просто не может или не хочет их остановить. За Ритой начинает хлюпать носом Лиля. Ната сдерживается, но в уголках глаз уже блеснули первые слезинки. Елена Сергеевна очень твердо и уверенно, пытается успокоить всех: -Вы будете есть, влюбляться, выходить замуж. Петь и танцевать, жить ради папы, даже если он не вернется.

Риты быстро:

– Он вернется.

Рита смотрит в пространство, утирая платком глаза, неожиданно на террасу вбегает Миша. Он возбужден, на лбу выступил пот.

Видно, что он бежал от автобусной остановки бегом.

Ната вскакивает со стула, ей казалось, что они вчера с Мишей распрощались на целое лето. Ната просто умоляла Мишу не мешать ей готовиться к экзаменам в ГИТИС:

– Миша… ты!

– Война началась.

Ната и Лиля вскакивают, бегут в другую комнату, включают радио на полную громкость. Миша бежит за ними. Из динамиков слышен хриплый голос Сталина:

– «Братья и сестры! Сегодня,22 июня, без всякого объявления войны фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз».

Рита подходит ближе к радио тарелке, прислушиваясь. Ираида Васильевна, сидящая за столом, задумчиво размешивает десертной ложкой сахар в чашке, Елена Сергеевна спокойно откусывает кусок пирога. Кажется, будто они и вовсе не слышат сообщения по радио. Наконец-то Елена Сергеевна встает, обнимает мать за плечи и тихо шепчет ей в ухо:

– Мама… Это война, мама.

– Да, Леночка… Да. Я поняла, родная моя.

Глава 2. Москва/Подмосковье. Сентябрь 1941.

В городе-явная осень. Дорожки усыпаны желтыми листьями, лужицы закованы ледяной паутинкой. Ната шлепает в ботинках по узким тропинкам. На ней-мамина кофта. Лицо бледное, под глазами-явные круги. Миша позвал ее к Дому культуры на окраине Москвы на проводы в армию. Его самого и Сашу вызвали почти в одно и то же времяв военкомат повесткой. Институту, в котором числились оба товарища Наты, полагалась отсрочка от армии, но Миша с первых же дней войны упорно подавал прошение с просьбой отправить его на фронт добровольцем. И вот-удача ему улыбнулась. Мише и Саше пришла повестка с просьбой присоединиться к народному ополчению Москвы.

Чем ближе Ната подходила к призывному пункту, тем больше встречались ей на пути бритые наголо новобранцы, военные с красными околышами на лацканах кителей и женщины с белыми косынками на голове, украшенные красными крестами.

Толпа людей все прибывала, а Ната с трудом продиралась через человеческий забор, высматривая Мишу и Сашу, пока наконец-то не увидела строй парней в кепках, рубашках, штанах. Командир, который ходил вдоль строя, по очереди выкликал их имена:

– Скоротав, Концев, Донсков…

Парни, подхватывая рюкзаки, делали шаг из строя, выкрикивая громкое и звонкое: «Я!» и вставали обратно в живую человеческую очередь:

– Отряд народных ополченцев! Слушай мою команду, равняйся. Смирно…! Налево!

Нату оттесняет толпа, которую еле сдерживают два коменданта.

Одна из девушек больно толкает ее в спину:

– Витя, Витя! Пиши, номер полевой почты дадут, и сразу пиши.

Строй новобранцев уже развернулся спиной к толпе и начал движение к Дому культуры с окнами, на которых стояли белые кресты, а так же стекла были закрыты большим количеством мешков с песком. Один из парней оборачивается и кричит, размахивая кепкой:

– Ксюша, Ксюша! Я вернусь, не плачь

Неожиданно некто хватает Нату за талию. Она охает, оборачивается: -Девушка, Вы не меня пришли провожать?

Мужчина достаточно взрослый, усатый. От него неприятно пахнет табаком и водкой. Ната вырывается, отрицательно машет головой и пытается пробраться поближе ко входу ДК. Однако толпа провожающих мешает ей, оттесняя к краю площади:

– Сынок, ты ешь там, ешь, вот пирожки на дорогу.

Женщина в платочке протягивает узелок с пирожками худосочному парню с большим кадыком, тому неудобно, он явно хочет, чтобы мать побыстрее ушла:

– Мама, не плачь.

Ната делает шаг вперед, пока ее просто отталкивает женщина с черными волосами. Ее голова не покрыта платком, волосы растрепались, глаза безумны:

– Андрей, мы тебя ждать будем. Будем ждать!

Женщина хватает на руки 5-летнюю девочку. Она тянет руки к отцу, кудрявому молодому мужчине в роговых очках:

– Папа, папа! Возьми меня на ручки.

Мальчик 7-лет, стоящей рядом, прижимается к женщине, тянет руки к отцу:

– Папа, а тебе ружье дадут? Дашь пострелять?

– Сынок, дам, конечно. Не плачь (обнимает женщину) Марусь, я вернусь скоро, немцев быстро постреляем.

Короткое время женщина и двое детей шагают вместе в одном ряду с новобранцами, пока комендант не отсекает ее и Нату от взвода солдат:

– 32-й полк народного ополчения! СтррроооойсЯ!

Парни в кепках строятся по одному в две шеренги, переговариваясь друг с другом.

– Андрюха, ты куда попал?

– А ты? Отправка когда?

– Вроде бы завтра!

Ната еще какое-то время выглядывает из-за плеч провожающих, пока ее не отвлек Саша.

– Наташа, привет. А где Миша?

– Он там, еще в медкомиссии. Ну чего?

– Все отлично. Здоров как бык, только окулист какие-то таблицы показывал, я не одной буквы не угадал. А так все отлично! К Саше подбегает Мише. Он хлопает друга по плечу. Ната оборачивается радостно к нему. Ну, наконец-то! Нашлись.

– Миша!

Миша шуточно боксирует, ударяет по носу Сашу. Настроение прекрасное. Мальчики радостно бегают друг за другом, как два щенка на прогулке.

– Разрешили. Один там упрямый сидит, а я еще упрямей. Пока не подпишешь бумагу, сказал ему-не уйду.

– Молодец!

– Слушай, Саша, я с капитаном поговорил. Он обещал нас вместе отправить!

Ната охает:

– Когда?

– Послезавтра. Только-стоп! Погоди!

Миша видит, что у Наты глаза на мокром месте. Еще чуть-чуть и она заплачет навзрыд. Он обнимает девушку:

– Тихо, тихо. Ната, ну, ты что? Не надо-не плачь.

– Не буду.

Миша прижимает к себе Нату. Девушка утыкается носом в его рубашку, хлюпает носом. Саша ревнует:

– Боец, прекратите близость (ударяет Мишу по плечу) Рядовой, отпустите штатскую.

Саша натягивает кепку Мише на нос. Миша наконец-то отпускает Нату, бежит за Сашей:

– Эх ты! Вот попадешь со мной в один окоп. Мальчики убегают вперед, Ната смотрит им вслед напряженно, утирая слезы. Расставание неизбежно.

Ната закрывает глаза, и вот она уже в студии при кинотеатре вместе

с Мишей. Пишут бумажную пластинку на память.

Это новое изобретение, появившееся в разных студиях звука при кинотеатрах с микрофоном для озвучки зарубежных фильмов, только появилось в Москве. Субтитры были не в моде и да их активного «внедрения» было еще далеко. По этому, когда в кино, в кинобудках появились зубастые валики для записи звука, то желающих увековечить свое пение, декламацию или поздравление, нашлось много. Когда киноинженер запускал два валика, чтобы сделать запись звука, Миша решился на признание:

– Я на фронт ухожу. Хочу своей невесте звуковое письмо писать. -Целлофана нет. Только вощенная бумага…

– Ну, давай бумагу. Ладно.

Миша затаскивает Наташу в кинобудку, усаживает ее у микрофона:

– Наташа, Ната… заходи, заходи. Садись!

– Миша, ну что ты придумал опять?

– Письмо запишем на память, ты, а потом я (инженеру)

Эй, давай, включай свою аппаратуру! Мы готовы!

Бумажная лента, заправленная в два латунных валика, крутится медленно, фиксируя слова Наты и Миши. Инженер кивает головой̆

– Приготовились, девушка? Можно.

Ната вздыхает, Миша кажется сквозь матовое стекло загадочным принцем из сказки. Ей хочется заснуть, а проснувшись, узнать, что никакой войны и вовсе нет, а Миша не уходит в армию. Ната делает паузу, а потом произносит в микрофон слова, которые Миша будет помнить всю войну:

– Миша, я очень люблю тебя, я люблю тебя и буду ждать всегда. Я люблю тебя, и это на всю жизнь.

Голос Наты звучит гулко, эхом отражаясь от стен студии. Когда она наконец-то замолкает, Миши пытается сесть на ее место в студии:

– Так, теперь я. Меняемся местами.

Ната встает, уступая Мише место. Но записать Мишин голос не удается вовсе, инженер долго щелкает тумблером, а потом неожиданно замолкает:

– Тока у нас нет. Техника бастует.

– Эй, мы так не договаривались…

– Простите, молодой человек, вернетесь с войны – запишем Вас.

Мишино отражение пропадает в стекле, Ната остается одна в студии, она пристально и тревожно всматривается в свое отражение и видит в своих глазах лишь грусть и одиночество женщины, которую оставил любимый мужчина. Надолго, а может быть навсегда.

Зима в тот военный год был суровой. Мороз больно хватал за щеки, снежные заносы не давали пройти ни в магазин, ни в школу. Лиля посещала занятия, которые вовсе не отменили в связи с военным положением и прорывом фронта войсками Вермахта. А вот в ГИТИСе занятий не было. Ната, удачно прошедшая все туры на первый курс, была зачислена приёмной комиссией,однако в сентябре уткнулась в табличку на двери деканата: «Все ушли на фронт» Девушке было очень грустно.

Проводив Мишу и Сашу в армию, Ната мучительно ждала от них писем, однако письма все не приходили и не приходили. Она пыталась устроиться в военный госпиталь, копала траншеи

в Подмосковье, сбрасывала по ночам с крыш «зажигательные бомбы» Однако вскоре поехала в военные части развлекать бойцов русскими народными танцами вместе с самодеятельным театром ГИТИСа.

Рита числилась в медицинской аспирантуре и писала диссертацию по особенностям операций на человеческую голову и влияния операций на мозговую деятельность, и на работу так же не ходила.

Лиля с Ритой добровольно выезжали так же на рытье окопов в Подмосковье, но пойти на фронт так и не решились. Жалко было бросать маму и бабушку на произвол судьбы. Каждый поход в магазин, правда, был уже подвигом. В городе ввели карточки, хлеба решительно не хватало. В Москве было тревожно и холодно. Участились драки и грабежи. На семейном совете было решено остаться на даче. Печка отлично работала, дров хватало, и перезимовать можно было и в Подмосковье. Однако вскоре заболела Рита. Тяжело заболела, в тот злополучный день, Елена Сергеевна отправилась за пайком для всей семьи в ближайший районный магазин на автобусе. И когда подошла поближе к продмагу увидела страшную картину: огромная толпа толпилась у закрытых дверей в надежде получить свой кусок хлеба. Ни патруля, ни очереди, никого, кто мог бы организовать бушующую народную массу не было. Очевидно, что продмаг был закрыт уже несколько часов, и хлеба все не было и не было:

– Да, погоди ты, куда прешь.

– Вы здесь не стояли.

– Мама, мама, иди сюда.

– Куда, вы прете, мамочки.

– Наглые какие!

Елена Сергеевна готова была развернуться и вернуться домой.

Толкаться в общей толпе было неприятно, да и небезопасно.

Однако неожиданно на площади появилась черная машина,

по виду – ЗИЛ, на переднем сидении виден был мужчина в пенсне и в шляпе. Толпа замерла, потом кто-то все же узнал пассажира. Это был местный райкомовский работник Петухов. В его руках был фикус, заднее сидение было завалено чемоданами и коробками.

– О, начальство драпает. На машине. Фикус прихватил, гляди, интеллигент ишь ты…

– Ну, при чем тут интеллигент? Интеллигенция вся здесь. А это вот спекулянты и приспособленцы.

Елена Сергеевна смотрела как машина, шурша шинами по мостовой, проехала мимо, вздохнула, и в этот самый момент дверь в магазин открылась. Толпа, тут же забыв о беглеце с фикусом бросилась внутрь.

– А сколько хлеба в одни руки дают? Говорят нормы снизились.

– Да вроде как и раньше:450 на работающего,250 на иждивенца.

– Куда прете? А?

Елена Сергеевна наконец-то решилась подойти к ступенькам продмага.

– Простите, а молоко и сыр по карточкам дают?

На ступеньках стояла простая бабка в платке и с узелком.

Она неприветливо посмотрела на интеллигентную даму в зимней соболей шапке и боа. Цепким взглядом оценила кольца на руках, поджала губы.

– Гражданочка, за молоком и сыром Вам в деревню нужно. Там они есть (кивнула на руки)! Вы вот снимите кольца с себя, что получше, ну чтобы поменять на еду. Сзади к ней подбегает крепкий парень. Он в кепке и бушлате. Толкает ее плечом.

– А у Вас иждивенцев много? Я слышал педагогам больше хлеба положено.

– Я не педагог. Увы! У меня дочь заболела.

Парень, ухмыляясь, заходит внутрь магазина. И Елена Сергеевна будто что-то почувствовала, слишком быстро зашел молодой человек, толкнув ее плечом.

Она кидает взгляд на свою сумку, и, о боже, замок открыт, ридикюль нараспашку, продовольственных карточек нет: недельных, с пайком для нее, Наты, Риты, Лили и бабушки. Елена Сергеевна залезает в карманы своего пальто, выворачивает их наизнанку: пусто.

Ей захотелось заплакать, она делает шаг к магазину, но вышедшая на крыльцо продавщица, закрывает дверь Продмага перед самым ее носом.

Через час Елена Сергеевна уже у постели Риты, разговаривает

с доктором:

– Питание, питание, и еще раз питание. Жиры. У нее очень глубокий бронхит. Возможен даже туберкулез.

– А какие жиры?

– Масло, творог, молочные продукты. Из жиров: сало, на худой конец красная икра.

Доктор смотрит сочувственно на бледную Риту, разворачивается, выходит из комнаты, где она лежит на кровати почти в забытьи. Елена Сергеевна провожает доктора до двери дачного домика, и, закрыв дверь, тут же начинает сборы.

Перебрав весь свой гардероб, она находит две старые и ненужные шубы, платья, часть посуды. В общем все, что можно обменять на продукты в ближайшей деревни. В тот самый момент, когда Елена Сергеевна укладывает в чемодан драповое пальто Андрея Михайлович Рудина на кухню входит Ната:

– Мама, это же папино!

– Больше ни слова, иначе я рассержусь, надо брать именно папину одежду для обмена на продукты в деревню. Возникает неловкая пауза.

На кухню входит Лиля и Ираида Васильевна, у бабушки в руках ее собственная шуба. Она молча укладывает ее в общий чемодан: -Леночка, ну куда же ты одна?

– Вы не волнуйтесь, я как только все обменяю, сразу обратно. Так все делают!

Ираида обнимает мать:

– Мама, мамочка… -Как ты?

– Мамочка, не волнуйся, я в деревню на обмен.

Ната с минуту смотрит на мать. Потом решительно достает с антресолей второй чемодан.

Перекладывает часть вещей:

– Мама, я с тобой.

– Нет, не надо… И не спорь со мной.

– Нет, не спорь со мной… Иначе я тоже рассержусь.

Лиля неожиданно прерывает их диалог:

– И я поеду…

– Нет, куда ты? А за Ритой кто будет смотреть?

Елена Сергеевна продолжает сборы. Она почти согласна взять Нату с собой. Одной действительно страшновато:

– Вы главное не волнуйтесь, это совсем рядом. Мы там когда-то грибы собирали. По Можайскому шоссе. Деревня Васильево. Помнишь?

Елена Сергеевна неожиданно садится на стул. Защемило сердце

или устала. Бабушке было очевидно, что дочь ее успокаивает, но

дела в прифронтовой полосе обстояли гораздо хуже, чем сообщал по радио сам Левитан. Судя по слухам немцы уже могут быть там, на Можайском шоссе. Бабушка мелко крестит Елену Сергеевну. Потом снимает с себя крестик и надевает его на Нату. Некрещеная Ната смотрит на бабушку удивленно. Она в свое время принципиально отказалась креститься, хотя Ираида Васильевна настаивала.

Но новая мода на атеизм не дала планам бабушки сбыться. Наташа осталась некрещённой. Предчувствуя беду, бабушка Наты подарила внучке свой крест, почти как оберег: «защита от беды и несчастья» было написано на кресте:

– Ба, ну, не надо. Это суеверие. Бабушка мелко крестит Нату.

Целует в лоб:

– С богом!

Ираида Васильевна обнимает дочь, прижимаясь к ней. Гладит по волосам. Смотрит на нее пристально, как будто пытаясь запомнить на всю оставшуюся жизнь.

Предчувствие или знамение, но свою дочь и среднюю внучку,

бабушка Ираида больше уже никогда не увидит.

Думала ли сама Ната, что бабушка прощалась с ней навсегда? Мрачные мысли не оставляли девушку. Эхом звучали ее последние слова:

– С богом, с богом!

Очнулась Ната не сразу. По дороге на встречу ей и маме ехали телеги, нагруженные домашним скарбом. Женщины и дети шли

в сопровождении колонны солдат совсем в другом направлении.

Под их ногами была грязь, лужи. Сапоги месили чёрный снег.

Капитан, судя по лычкам на лацканах его шинели, шел впереди отступающей военной колонны, сопровождавшей беженцев:

– Подтянись. Кучнее идем, кучнее. Боец Середко, не отставать!

Ната и мама просто застыли с двумя чемоданами, груженными на маленькую тележку. Неужели надо поворачивать назад? И они идут не туда, куда надо. К капитану тем временем подбежал солдат, отдавая ему честь дрожащей и замёрзшей без рукавиц рукой:

– Товарищ командир, можно я впереди встану? Вставайте. Левой, левой. Пошевелитесь, братцы.

Солдат побежал вперед, пристроившись к такому же солдату.

– Братцы, табачку не найдётся?

– Нет, откуда? (залезает в карман, доставая кисет) Ладно, держи!

Мимо Наты идет баба с годовалым ребенком на руках, за руку она тащит 7-летнего мальчика:

– Мамочка, у меня ножки болят. Возьми меня на ручки.

– Ванечка, потерпи немножко и скоро дойдём.

Колонна растянулась по всему полю, старик в обмотках замыкал шествие. Он шел, хлюпая драными сапогами в самом конце:

– Не дойдём засветло.

– У вас еда с собой есть?

– Есть, а у Вас?

– Наменяли. На неделю хватит.

Елена Сергеевна наконец-то решилась задать вопрос, она оставила тележку рядом с Натой и бросилась догонять капитана:

– Простите, нам нужна деревня Васильево.

– Мы правильно идем?

– Да, Вы что, дамочки? Там день, другой фашист будет.

Вдалеке громыхнули зенитки, на краю поля прогремел взрыв. Толпа беженцев остановилась, кто-то заохал, запричитал, младенец на руках бабы отчаянно заголосил:

– Слышите, фронт рядом. Поворачиваете с нами.

– Ну, что делать? Надо возвращаться? Гражданочка, скажите? А где продукты можно обменять?

Елена Сергеевна обращалась к бабе с младенцем на руках. Младенец орал благим матом, и баба говорила громко, пытаясь его перекричать:

– Да, я в Крестах меняла. Правда, куркули такие. Дерут в три-дорога. За кусок сало отдала кольцо золотое. Колонне надо успеть до сумерек дойти до следующей деревни, по этому капитан ее поторапливает:

– Левой, левой, шевелись. До темна успеть должны. Раз, раз.

– Тяжело идти-то! Мамочка, я устал!

– Потерпи, сынок.

Елена Сергеевна возвращается к Нате. Они в скором времени остаются одни в поле:

– Ната, ну что делать? Надо возвращаться.

– Мама, Рите нужен творог. Доктор сказал. Кресты недалеко от Васильево. Мы успеем и дойдём.

– Ну, ладно, пойдем.

Елена Сергеевна хватает ручку тележки, за которую держится и Ната. Они поворачивает с поля направо и где-то минут через десять оказываются в ближайшей деревне. В деревне пусто. Темные окна изб, заклеенные крест накрест белой бумагой, зияют, как черные амбразуры. Зловещая тишина просто пугает. Елена Сергеевна решается постучать в дверь. Однако дверь оказывается, заперта на увесистый замок. Елена Сергеевна стучит в дверь избы рядом. На дворе слышны шаги. Кто-то крадется вдоль забора, опасливо выглядывая нежданных гостей. Елена Сергеевна присматривается и видит два цепких, серых глаза деревенской бабы в щели приоткрытой двери. Она делает жест рукой: «Тихо» И машет приветственно, указывая на дом:

– Ну, пойдем, пойдем. В сени, на задний двор. Елена Сергеевна машет дочери:

– Ната, зайди туда.

Ната подходят к крыльцу ближе и видит серую кошку. Она отчаянно мяукает:

– Ой, киска…

Ната радуется кошке, как маленький ребенок. Хватает ее на руки: -Ната, брось кошку. Иди и постучись в избу.