Текст книги "Любовь в Золотом веке. Удивительные истории любви русских поэтов. Радости и переживания, испытания и трагедии…"

 
Знает кстати похвалить;
Знает кстати слезы лить,
Кстати часто обмирает;
И, воскреснув без него,
Мужа скромного сего
Лоб счастливый убирает.
 

Но Аннушка совсем на нее не похожа!

 
С описаньем сим несходен
Нрав невинный, скромный твой:
Он приятен, благороден —
Как тиха заря весной.
Ты притворства ненавидишь —
Нужды в нем себе не видишь —
И к чему тебе оно?
Все судьбой тебе дано,
Чтоб тобою восхищаться?
 

Впрочем, поэт раскаивается, что, нападая на развратниц, ненароком обидел свою подругу и готов понести наказание:

 
Но когда здесь все не впрок,
Может быть, закон природы
И моей уже свободы
Назначает близкий срок.
Скоро, скоро, может статься,
Заплачу большой ценой
За вину, что воружаться
Смел на пол я нежный твой;
Но теперь лишь оправдаться
Я желаю пред тобой.
 

Имя Анюты упоминается также в стихотворении «Мой отъезд»:

 
Уже близка минута
Разлуки моея;
Прости, прости, Анюта,
Уж скоро еду я.
Расставшися с тобою,
Расстанусь я с душою;
А ты, мой друг, кто знает,
Ты вспомнишь ли меня.
<…>
Лесок, деревня, поле,
Все вспомнит предо мной
Места, где в тихой доле
Был счастлив я с тобой.
Все мне тебя представит;
Все слезы лить заставит;
А ты, мой друг, кто знает,
Ты вспомнишь ли меня.
 
 
Вот лес, скажу, унылой,
Где вдруг ты стала зла,
Потом улыбкой милой
Знак к миру мне дала.
Там я с тобой встречался;
Здесь я тобой прельщался;
А ты, мой друг, кто знает,
Ты вспомнишь ли меня.
 

Но увы! Эти стихи не написаны по горячим следам после разлучи с любимой – перед нами всего лишь вольный перевод песенки итальянского поэта П. Метастазио.

И все же, поскольку эти стихотворения, правда с некоторой натяжкой, можно отнести к любовным признаниям, а поскольку любовной лирики в творчестве Крылова мало, то родилась легенда, что последнее адресовано некой реальной Аннушке. (То же имя носит и добродетельная крестьянка в «Кофейнице» – кажется, оно действительно нравилось Крылову.) Но почему Иван Андреевич так на ней и не женился? Википедия может поведать нам такую историю (правда без ссылок на источники): «В 1791 году в возрасте 22 лет Иван Крылов полюбил дочь священника из Брянского уезда Анну. Девушка ответила ему взаимностью. Однако родные Анны воспротивились этому браку. Они были в дальнем родстве с М.Ю. Лермонтовым, и к тому же состоятельны, и поэтому выдать замуж дочь за бедного поэта отказались. Анна так тосковала, что родители в конце концов согласились выдать ее замуж за Ивана Крылова, о чем написали ему в Санкт-Петербург. Крылов ответил, что у него нет денег, чтобы приехать в Брянск, и попросил привезти Анну к нему. Родные девушки были оскорблены ответом, и брак не состоялся».

Трогательно, не правда ли? Не понятно, правда, как могло помешать свадьбе родство невесты с М.Ю. Лермонтовым, который, к слову, родится только в 1814 году?

Источник этой истории – доклад П.В. Алабина на заседании Общества Вспоможения литераторам и ученым, который рассказывал: «В Орловской губернии, в г. Брянске, жил на покое тамошний небогатый помещик и домовладелец города, отставной коллежский советник Михайло Васильевич Константинов, служивший до выхода в отставку в Коллегии иностранных дел. Он умер, кажется, в 1852, или 1853, году, оставив после себя одну старшую дочь, Елену, так названную в честь единственной дочери нашего знаменитого Михайлы Васильевича Ломоносова – Елены (род. 1749; ум. 1772), как известно, вышедшей замуж в 1767 году за придворного библиотекаря, надворного советника Константинова. Если мне не изменяет память, Михайло Васильевич (Константинов) был родным племянником этого зятя нашего великого поэта, в честь которого он и носил свое имя.

Не станем распространяться о М.В. Константинове, одном из интересных обломков старого времени, о человеке, несмотря на глубокую старость не оставлявшем занятий литературою и наукой до могилы и сохранившем в теплом сердце своем почти до последних дней самое светлое и живое воспоминание о своем прошлом, о замечательных людях, в среде которых, по своему родству с Ломоносовым и по служебным отношениям, он вращался во все продолжение своей многолетней жизни в Петербурге, – о событиях, которых он был свидетелем во время полувековой своей службы. Упоминаем об этой почтенной личности здесь потому только, что в его доме мы познакомились с жившею у него в семействе родной его племянницею – Анной Алексеевной Константиновой.

Дочь протопопа, местного помещика и дворянина, Анна Алексеевна в юности блистала красотою, следы которой можно было еще распознать во время нашего с нею знакомства, в ее очах, немало проливших слез на веку своем, в очерках ее кроткого лица, покрытого тогда более чем восьмидесятилетними морщинами. Но если под дыханием времени совершенно уже увяла былая красота Анны Алексеевны тогда, когда мы ее знавали, зато сохранила всю свою прелесть ее чистая душа, всецело бывшая преданною Богу; зато почтенная старушка эта, проводившая остаток жизни в посте и молитве, до последних дней семьи, ее приютившей, оставалась ее отрадою и утешением во всех пережитых этою семьею тяжких скорбях.

Это-то прелестное существо всем пламенем первой страсти полюбил И.А. Крылов во время своего пребывания в Брянском уезде, где он познакомился с семейством Анны Алексеевны; в этом-то существе, кротком и чистом, нашел он самую глубокую взаимность. Молодые люди решились навсегда соединить свою судьбу. Крылов формально просил руки Анны Алексеевны, но… несчастное но… он был беден, безвестен, не имел приличного служебного положения; ее родители были тщеславны, гордились своим родством с Ломоносовым, считали в своей родне генералов; Анна Алексеевна была еще очень молода – красавица, – для нее искали партии более блестящей и отказали Крылову.

Он уехал в Петербург. Анна Алексеевна плакала, тосковала, по ее собственным словам, таяла как воск – родные стали бояться за ее жизнь, сжалились и изъявили согласие на брак ее с Крыловым. Она сама и родители ее поспешили написать об этом счастливом изменении обстоятельств Крылову и звали его в Брянск играть свадьбу. Но… опять это несчастное но… от Петербурга до Брянска не так было близко тогда, как теперь. Крылов ответил, что у него нет средств приехать в Брянск, а потому он просил осчастливить его – привезти невесту в Петербург, где может быть немедленно устроена свадьба. Такой ответ оскорбил и рассердил родителей Анны Алексеевны, и они решительно отказали Ивану Андреевичу, прекратив затем всякие с ним сношения.

Тем это дело и кончилось для света, но не для любящих сердец. Они остались верны друг другу всю жизнь. Крылов страдания свои изливал в поэтических стонах и на всю жизнь остался холостяком; Анна Алексеевна плакала, молилась, всю жизнь сохранив святую любовь к своему избраннику, отказалась от представлявшихся ей прекрасных партий и осталась девицею».

Теперь уже понятнее – протопоп и его дочь были родней не Лермонтова, а Ломоносова, а история становится еще трогательнее.

А.А. Константинов

Другая версия сватовства Крылова, значительно более лаконичная, изложена в записках Сергея Волконского, режиссера и литератора, жившего в конце XIX – начале XX века, внука своего тезки-декабриста и Марии Раевской:

«– Правда, у Софьи Алексеевны Раевской (мать Марии Раевской. – Е. П.) была незамужняя сестра?

– Да, Екатерина…

– За которую три раза безуспешно сватался баснописец Крылов?

– Так».

А история была такая: статьи и едкие заметки юного Крылова постепенно приобретали известность среди любителей изящной словесности. Один из них – Алексей Алексеевич Константинов, переводчик, педагог и личный библиотекарь императрицы Екатерины II. Отец Алексея Александровича был греком и служил протопопом в Брянске (видимо, именно отсюда появляется в нашей истории «брянский след»). Андрей Александрович учился в Киево-Могилянской академии, затем в Академическом университете, потом преподавал в Благородном пансионе при Московском университете и в Императорской Академии художеств. В библиотекари к императрице Екатерине он попал в 1762 году, в 1773-м ушел в отставку в чине коллежского советника, дававшего в XVIII веке право на потомственное дворянство. Был женат на дочери М.В. Ломоносова Елене Михайловне. В браке родились один сын и четыре дочери – Софья, Елизавета, Анна и Екатерина.

Крылов стал бывать в его доме и влюбился в его младшую дочь – не в Анну, а в Екатерину. Трижды он просил ее руки, но ему было отказано, по простой и очевидной причине – он все еще беден и не имел постоянного дохода. Впоследствии Екатерина так и не вышла замуж, жила вместе с сестрой Софьей, ставшей женой генерала Раевского, воспитывала племенников.

Было ли ей посвящено стихотворение, процитированное ранее? Или, может статься, не ей, а ее сестре-погодку Анне? Едва ли. Если считать, что стихи описывают конкретную девушку, но ни Анна, ни Екатерина не подходят – им в 1793 году было не 15, а 21 и 20 лет соответственно. Скорее всего, Аннушка из стихов Крылова имеет к сестрам Константиновым такое же отношение, какое пресловутая «девочка в тринадцать лет», упомянутая в «Евгении Онегине» имеет к Татьяне Лариной. Аннушка из стихов – это просто некая благонравная, скромная девушка – полная противоположность развратницам, на которых он ополчается, а само стихотворение более нравоучительное, чем любовное.

А писал ли Крылов любовные стихи? Да, и прекрасные. Только в них нет никаких имен, и страсть максимально удалена от реальности, и замаскирована под подражание библейским мотивам. Вы без труда узнаете первоисточник и сможете сами решить, руководила ли автором только любовь к старинным легендам, или более земное чувство.

 
Подруги милые! нарвите
Душистых, мягких трав скорей —
И мне из роз и из лилей
Постель вы свежу настелите.
Подруги милы, я томлюся,
В любви я таю, как в огне,
Скорей цветов насыпьте мне:
На них стрелой я протянуся.
 

* * *

 
Пробудись, мой друг, любезный,
И в объятиях моих
Ты почувствуй жар небесный,
Упоен любовью в них.
Встань; пойдем в густые рощи:
Мил там свет, приятна тень.
Кажется, стоит там день
Рядом возле тихой нощи.
Встань; пойдем с тобой в сады,
Где в кустах цветы пестреют
И зефиры тихо веют,
Где румянит зной плоды.
Там, мой друг, в тени глубокой
Сядем мы под дуб высокой
На ковры шелковых трав;
Там, на грудь ко мне припав,
Разделишь ты пламень с нею;
Там, мой друг, с душой твоею
Душу страстную свою
В поцелуях я солью.
 

10

После того как «Меркурий» также был закрыт цензурой (по иронии судьбы за хвалебную рецензию на «Вадима» Княжнина, впрочем, написанную не Крыловым, а Клушиным), Крылов уезжает в провинцию. После закрытия журнала Екатерина II захотела лично поговорить с Крыловым, эта встреча состоялась, но кажется, только ускорила его отъезд.

Как до того Державин, он пытается добыть деньги на пропитание, играя в карты, служит секретарем и учителем в доме опального вельможи – князя С.Ф. Голицына, позже, посла смерти Павла I и окончания опалы, переезжает с князем в Ригу, и тот снова находит бывшему секретарю место чиновника.

Крылову двадцать пять лет. Он высок ростом, тучен, но, кажется, еще не растерял юношеского задора. Варвара Оленина рассказывает одну байку о том, как Крылов коротал время вдали от столицы.

А.Н. Оленин

По ее словам, «живучи в деревне у г-фа Татищева, с кем он был в тесной дружбе, он вздумал посмотреть, каков был Адам, в первобытном его создании, хотя (при всей моей любви к Крылову) не могу себе представить, чтобы создатель подобного ему создал моделью рода человеческого. Однако пришло ему это на ум и, покуда ездили Татищевы в другую деревню, он отпустил волосы, ногти на руках и ногах и, наконец, в большие жары стал ходить In naturalibus. He ожидая скорого их возвращения из Курской деревни, он шел по аллее с книгой в руках, углубившись в чтение и в вышеупомянутом туалете. Услышавши шум кареты, он узнал Татищева экипаж. Опрометью побежал он домой; дамы кричали: „Krilof est fou, ah! mon dieu, Il est fon!“[1]1
  «Крылов с ума сошел, а! боже мой, он сумасшедший!» (фр.).


[Закрыть] Все были в отчаянии. Он только успел добежать до своей комнаты, как Татищев к нему вбежал, спрашивая „Что с тобою, братец?“ – „Ничего, ничего; вели твоему парикмахеру поскорее меня обрить, обстричь и ногти обрезать. Я только хотел попробовать, как был Адам“. Татищев долго хохотал и, рассказывая, признавался, что он редко встречал страшнее (т. е. дурнотой) этого зрелища. Надобно думать, что Адам покрасивее его был». То ли Иван Андреевич и в самом деле был в молодости столь эксцентричен, то ли он просто придумал эту историю, чтобы эпатировать и повеселить девушку.

Наступило «дней Александровых прекрасное начало», вероятно, породившее некоторые надежды и в душе Крылова. В конце 1805 года он возвращается в Петербург, и дела идут просто отлично!

Театр одну за одной ставит его пьесы – «Модная лавка», «Илья-богатырь», «Урок дочкам». В журнале «Драматический вестник» печатают его басни, 1809 году они выходят отдельной книгой.

Крылов знакомится с Державиным и с юным Пушкиным, только что закончившим «Руслана и Людмилу», и пишет в защиту поэмы такую эпиграмму:

 
Напрасно говорят, что критика легка.
Я критику читал Руслана и Людмилы
Хоть у меня довольно силы,
Но для меня она ужасно как тяжка!
 

Оба поэта, сколь бы разными ни были, ценили друг друга по достоинству. По словам А.П. Керн, Крылов определил личность Пушкина одним словом: гений. Пушкин писал А.А. Бестужеву из Михайловского: «Мы не знаем, что такое Крылов, Крылов, который столь же выше Лафонтена, как Державин выше Ж.-Б. Руссо… Отчего у нас нет гениев и мало талантов? Во-первых, у нас Державин и Крылов, во-вторых, где же бывает много талантов».

Баснописца принимают в литературных салонах и в Английском клубе, а дружба с семьей Олениных превращается в нечто большее, чем покровительство щедрого мецената талантливому стихотворцу.

Константин Николаевич Батюшков в шуточном стихотворении, посвященном усадьбе Олениных – Приютино, пишет:

 
Есть дача за Невой,
Верст двадцать от столицы,
У Выборгской границы,
Близ Парголы крутой:
Есть дача или мыза,
Приют для добрых душ,
Где добрая Элиза
И с ней почтенный муж,
С открытою душою
И с лаской на устах,
За трапезой простою
На бархатных лугах,
Без бального наряда,
В свой маленький приют
Друзей из Петрограда
На праздник сельский ждут.
<…>
Поэт, лентяй, счастливец
И тонкий философ,
Мечтает там Крылов
Под тению березы
О басенных зверях
И рвет парнасски розы
В приютинских лесах.
 

Крылов жил в Приютино подолгу в тех самых двух комнатах над господской банькой. Елизавета Марковна по-матерински заботилась о нем и звала «милым Крылочкой».

В 1809 году А.Н. Оленин помогает изданию басен Крылова, деньгами (он добился субсидии в 10 000 руб. у Александра I) и подбором художников. В книгу вошли басни, опубликованные прежде в «Драматическом вестнике»: «Ворона и Лисица», «Дуб и Трость», «Музыканты», «Два голубя», «Лягушка и Вол», «Ларчик», «Мор зверей», «Петух и Жемчужное зерно», «Невеста», «Волк и Ягненок», «Парнас», «Лев и Комар», «Стрекоза и Муравей», «Оракул», «Лев на ловле», «Роща и Огонь», «Лягушки, просящие царя», «Человек и Лев», «Старик и трое молодых», «Орел и Куры», «Муха и Дорожные», «Обезьяны», «Пустынник и Медведь». На экземпляре, подаренном Оленину, Крылов напишет:

 
Прими, мой добрый Меценат,
Дар благодарности моей и уваженья.
Хоть в наш блестящий век, я слышал, говорят,
Что благодарность есть лишь чувство униженья;
Хоть, может быть, иным я странен покажусь,
Но благодарным быть никак я не стыжусь.
Но ныне, если смерть свою переживу,
Кого, коль не тебя, виной в том назову?
При мысли сей мое живое сердце бьется.
Прими ж мой скромный дар теперь
И верь,
Что благодарностью, не лестью он дается.
 

Книга вышла тиражом 1200 экземпляров. Сейчас это издание стало библиографической редкостью. Через два года, в 1811 году, вышла вторая книга, и была переиздана первая – тиражом в 1200 экземпляров.

В это время, как нам известно, Крылов – уже заместитель Оленина в Императорской публичной библиотеке. Кажется, с «годами странствий» покончено, он наконец обрел свой дом.

11

Иван Андреевич получает квартиру не втором этаже дома на Садовой улице, принадлежащего Императорской публичной библиотеке (современный адрес – Садовая ул., 20). Этажом выше живет Гнедич. Первый этаж дирекция библиотеки сдает под книжные лавки. Кстати, Оленин не преминул отметить, что баснописец, «присутствуя при заключении контрактов с нанимателями книжной лавки, принадлежащей библиотеке, способствовал значительному приращению денежных доходов сего места».

Квартира Крылова – типичное логово холостяка. Как-то раз, пока он гостил в Приютино, Елизавета Марковна и Варвара Алек сеевна Оленины распорядились вымыть его квартиру и купили новую мебель, но когда они навестили Ивана Андреевича через две недели, то с ужасом увидели великое множество голубей, разгуливающих повсюду. О голубях вспоминает и П.А. Плетнев: «Все вокруг него, столы, стулья, этажерки, вещи на них, покрыто было пылью, так что не без затруднения надобно бывало ухитриться, чтобы сесть перед ним, не дав ему почувствовать неприятного своего ощущения. Летом у него всегда была открыта форточка, в которую влетали с Гостиного Двора голуби, располагаясь на шкапах его, на окнах, за книгами, в вазах, как в собственных гнездах. Сор, перья, пух дополняли картину домашнего его опрятства».

Первоначальный оклад Крылова составляет 900 рублей в год (около 100 000 руб. на наши деньги), позже он стал получать 1200 рублей, потом – 1875, а выходил на пенсию (в 1841 г.) с окладом 8700 рублей (по современным меркам, больше 1 млн руб.), и, «по уважению его долговременной службы, а также отличных заслуг, оказанных им отечественной словесности», эта зарплата ему была оставлена в качестве пенсии.

И.А. Крылов

Заслужил ли Крылов эти деньги? Безусловно! Когда он начинал работу в библиотеке, в ней было всего восемь книг на русском языке, а когда уходил в отставку, их насчитывалось более 10 000.

Приносят деньги и его литературные труды. В 1815–1816 годах выходят новые издания в пяти частях с добавлением новых басен с иллюстрациями, часть которых посвящена событиям Отечественной войны 1812 года: «Раздел», «Ворон и Курица» «Обоз», «Волк на псарне», «Щука и Кот». Книги в подарочном издании на веленевой[2]2
  Веле́невая (велень, фр. vélin – тонко выделанная кожа) бумага – высокосортная бумага, равномерная на просвет, внешне похожа на тонкий велень, откуда и произошло ее название. Выпускалась в Англии с 1757 года, в России появилась в конце XVIII века, распространение получила с начала XIX века. О его баснях говорит вся столица. Орест Кипренский рисует его портрет.


[Закрыть] бумаге стоили 25 рублей, на обычной бумаге – 15 рублей, без гравюр – 8 рублей. Дешевое издание в шести частях, содержащее 139 басен, вновь выходит в 1819 году. В 1825 году басни уже в семи томах выходят неслыханным тиражом 10 000 экземпляров. Экземпляры с гравюрами стоят 20 руб лей, без гравюр – 12 рублей. В том же году в Париже выходит два тома басен на трех языках – русском, французском и итальянском. Восьмая книга басен выходит в разных форматах – от восьмой до одной тридцать второй доли листа в 1830 году и повторно в 1833, 1834, 1835, 1837 и 1840 годах.

Вслед за окладом пришли ордена – Св. Владимир IV степени, Св. Анна II степени, Св. Станислав II степени со звездой, и чины – надворный советник, статский советник… Знаменитый «стеклянный потолок», пролегавший выше чина титулярного советника (или капитана), давно пройден. Крылов стал потомственным дворянином, его законнорожденные дети тоже будут дворянами. Теперь небогатые дворянские дочери – девушки «его круга», он для них – желанный жених. Императорская семья любит и балует его, приглашает в Зимний дворец, в Павловск. Он уже не молод, но еще не стар, сорок лет – прекрасный возраст, для того чтобы обзавестись семьей. По всем статьям – отличная партия для девушки или вдовы со скромными потребностями. Но Иван Алексеевич не женится.

Хозяйство в его доме ведет кухарка, Фенечка, и знакомые подозревают, что она – любовница Крылова, а ее дочь Саша – это его незаконнорожденное дитя. Почему Иван Андреевич так и не женился на Фенечке? Не мог вообразить, как представляет ее в качестве жены своим друзьям? Или просто не хотел ничего менять?

В.М. Княжевич рассказывал о том, как Иван Андреевич «дрессировал» Фенечку: «Замечательно, что он свою Фенюшку выучил узнавать греческих авторов, может быть по тому, что они, от времени, а больше от неопрятности были, каждый отличительно от другого, испачканы и засалены. „Подай мне Ксенофонта, „Илиаду“, „Одиссею“ Гомера, – говорил он Фенюшке, и она подавала безошибочно».

Гости, бывавшие у Крылова, вспоминали «девочка, которая, проходя иногда с песенкой из кухни через залу, приносила без подсвечника восковую тоненькую свечку, накапывала воску на стол и ставила огонь (для прикуривания сигар) перед неприхотливым господином своим».

Говорили также о страсти Крылова к танцовщице Агриппине Бельо. В самом деле, разве мог человек, полжизни проведший в театре, не влюбиться ни в одну актрису? И разве можно любить актрису, особенно балерину, иначе чем плотской страстью? А.П. Грушковский рассказывает: «Хотя фамилия ее указывает на французское происхождение, но особенности ее красоты напоминали вполне тип азиатский, она походила скорее на грузинку или черкешенку; притом она была необыкновенно легка в движениях, грациозна и пламенна, подобно им. Особенно отличалась она в цыганских плясках: когда она плясала на сцене, искры огня, одушевлявшего ее, сообщались и зрителям». Грушевский замечает, что «ментор нашего юношества, по-видимому, не был огражден от стрел Амура», но чем же закончился этот роман? Крылов взял балерину на содержание? Ничуть не бывало! «Иван Андреевич убедил Бельо перейти из балетной труппы в драматическую на роли субреток и бойких барышень; и, действительно, во многих комедиях она выполняла их очень удачно и даже хорошо, потому что при разучивании ролей руководителем ее был сам Иван Андреевич». Так был ли он в нее влюблен? Или просто симпатизировал хорошенькой актрисе и хотел помочь ей с карьерой, чем мог? Сам Крылов ни о Бальо, ни тем более о Фенечке не упоминает ни слова, кажется, ему все равно, о чем сплетничают за его спиной.

Когда Фенечка умерла, Крылов взял попечительство над Сашей как над своей крестницей. Вырастил ее, дал ей приданое и выдал замуж за аудитора штаба военно-учебных заведений Каллистрата Савельева и завещал ему «все благоприобретенное мною имение, движимое и недвижимое, состоящее как то: петербургской части 2 квартала под № 487 каменный дом, со всеми при нем строениями и землею, а равно капитал, состоящий в банковых билетах и по каким-либо другим актам и без актов в долгах, все, что окажется; сверх того: находящиеся в квартире моей все вещи, как то: серебро, всякого рода посуда и все без исключения вещи, экипажи, лошади, а также написанные мною в продолжении жизни басни и прочие сочинения, с правом издавать в продолжении двадцати пяти лет со дня моей смерти; одним словом, все, что состоит в моей собственности и моем владении… но при жизни моей, в случаях какого-либо неуважения его ко мне, предоставляю себе право сие мое духовное завещание или изменить, или переменить, или совершенно уничтожить, а после подписи оного духовным моим отцом и свидетелями – прошу хранить оное до смерти моей его превосходительство генерал-майора Якова Ивановича Ростовцева».

В 1843 году в типографии при Штабе военно-учебных заведений, где служил Савельев, тиражом 12 000 экземпляров вышел девятый том басен Крылова.

Саша вместе со своей семьей жила в квартире Крылова на Васильевском острове, куда он переселился после ухода в 1841 году из Императорской публичной библиотеки (современный адрес – В.О., 1-я линия, 8а).

И.А. Плетнев вспоминает: «Он усыновил семейство крестницы своей, которое и поместил на квартире с собою. Ему весело было, когда около него играли дети, с которыми дома обедал он и чай пил. Девочка по имени Наденька особенно утешала его. Ее понятливость и способности к музыке часто выхвалял он как что-то необыкновенное».

А впрочем, Варвара Оленина писала также, будто Крылов говорил ей, что Саша не его дочь, а только ею прикидывается. Возможно, эти слова были сказаны в раздражении – в любой семье бывают плохие дни.

12

Басни Крылова, хоть в них часто содержался политический подтекст, уже в XIX веке стали детским чтением. Иван Андреевич не возражал против этого. Он очень любил детей, всегда охотно беседовал с ними. Еще он любил цветы. Надежда Ивановна Россет – мать Александры Осиповны Смирновой-Россет, вспоминает: «Крылов обедал у нас. Я нашла его более дряхлым, ослабевшим, сильно постаревшим, и он сказал мне: „Это, верно, в последний раз я прощаюсь с вами“. Он очень остался доволен своим юбилеем и тронут теми знаками дружбы и уважения, которые оказали ему Государь и его друзья. Так как он очень любит цветы, то мы обедали в зимнем саду; он спросил, придут ли дети к десерту и может ли он дать им винограду. Я ответила, что, когда они ведут себя хорошо, их зовут к концу обеда, и он их увидит. Как только дети пришли, он позвал их к себе. Они молчали, но я заметила, что фигура его их поразила. Nadoc влезла к нему на колени и сказала: „Какой ты толстый, точно слон в Париже“. Это привело его в восторг, и он прочел старшим детям „Демьянову уху“ и „Кота Ваську“. Он отлично читает, и они были в восторге. Он спросил, знают ли они басни. Оля сказала „Стрекозу и Муравья“, а Софи – „Ворону и Лисицу“. Он вытащил из кармана маленькое издание своих басен и дал им, говоря: „Посмотрите на меня хорошенько, я сделался таким старым, старым, что опять стал ребенком“. Это их поразило. Они удивленно раскрыли глаза и спросили меня: „Разве ему уже сто лет?“ Его голова вполне хорошо работает, он хорошо ест и спит, только ноги отказываются служить; он с большим трудом поднялся по лестнице. Но он сохранил юмор, память, хотя не может читать или разговаривать долго. Он много расспрашивал о Жуковском, А. и Н. Тургеневых, Гоголе, он еще всем интересуется. Уходя, он сказал: „Скоро Плетнев и Вяземский будут писать мой некролог. Я ухожу, уже давно пора, пора и честь знать“».

Это было в 1844 году. 9 [21] ноября, в возрасте 75 лет Иван Андреевич скончался.

Слава, которая ожидала его, верно, удивила бы и самого Крылова, и его друзей. Смелого старика, дерзкого обличителя пороков взрослых, сейчас чаще всего вспоминают как детского поэта, к его памятнику в Летнем саду приводят детей и просят угадать, герои каких басен изображены на постаменте.

Спустя 20 лет после смерти Крылова петербургский поэт Петр Шумахер написал послание к его памятнику.

 
Лукавый дедушка с гранитной высоты
Глядит, как резвятся вокруг него ребята,
И думает себе: «О милые ребята,
Какие, выросши, вы будете скоты!»
 

И снова – согласился бы Крылов с этими строками? Возможно. И, возможно, он остался доволен тем, как удалось ему спрятать от потомков свою личность, свои сердечные тайны. Этот человек с успехом играл роль души общества, но при этом был очень скрытен, когда дело доходило до его истинных чувств. Наверное, стоит уважать его скрытность и не стремиться дознаться, кого на самом деле он любил.