Текст книги "Радуга на сердце"

– Я посмотрел лампы в боксе, одна разорвалась, оторвало кусок изолятора, по колбе трещины, снимем лампу, – тараторил Санька, отключая силу и земля установку, – с Ильей Моисеичем…

– Он меня…

– Знаю, знаю… Ничего, это у него просто характер такой. В понедельник с утра я подлатаю бокс, но установку американских на испытания следует отложить…

– Что значит отло…

– Я думаю, что нужно проверить электрическую часть, – надрывался Санька, – хоть эта схема и исправно работала полгода. Диагностика цела, мы сможем продолжить в любой момент…

«Да согласись ты уже, Боги Сети, – мысленно застонал Санька, – хоть раз пусть кто-нибудь в этом мире признает мою правоту, скажет, что не надо пороть горячку в пятницу вечером…»

Едва на лице Магдаленского появились первые признаки согласия, Санька схватился за телефон. Трубка орала оглушительно. И снова на иврите.

– Илья Моисеич, – крикнул Санька, перекрывая поток утонченных оскорблений, восходящих историей своей к праотцам и ветхому завету, – все в порядке, просто разорвало лампу! Подробности в понедельник, – и уже тоном тише, на фоне переваривающего новости молчания, – давайте по домам. И Линь забирайте, еще успеете на развозку. А на мое имя вызовите лунник. Пусть ждет меня за проходной.

Санька повесил трубку и обернулся. Магдаленского уже и след простыл.

Убрать бардак за субподрядчиками, вслух и с наслаждением без свидетелей обматерить Артура за халтурный монтаж высоковольтных выводов на новом стенде, нырнуть на первый этаж пролета, повернуть главный рубильник, вынырнуть обратно, разрезая кромешную тьму фонариком… На все про все десять минут. Еще пару минут на то, чтобы скинуть надоевшую робу и переодеться в цивильное, да кое-как отмыть руки. Из зеркала над раковиной на Саньку глянула осунувшаяся физиономия с тонким алым росчерком потрескавшихся губ да злыми синими глазами под светлыми ресницами. Как там Линь недавно сказала – если б добрые люди не просветили, так бы и думала, что мне тридцать? Может, конечно, проблема избирательного зрения, но, Линь, светлая моя, неужели ты не заметила бы, что под кепкой я прячу абсолютно седую голову, а от глаз бегут по щекам глубокие морщины? А добрые люди они такие… Они ж не только дату рождения называют, они и про жену с взрослой дочерью расскажут. Чтоб и не мечтала даже.

Когда Санька прорвался за проходную, лунник уже стоял посреди местной тундры – особого вида одноразового питерского газона, прикосновение к которому убивает растительность так же безнадежно, как колесо вездехода за полярным кругом. И сейчас, в разгар апреля, рваными ранами зияли превратившиеся в эпичные лужи борозды от мотоциклов, концентрические круги парковки флаеров и прямоугольные ямы от станин аэротакси. Лунник стоял точно посередине этого безобразия, а его пилот красочно описывал достоинства последней навигационной системы, заведшей его в это болото.

Санька, перескакивая с кочки на кочку и тщетно ища брод в самых запущенных случаях, наконец, оказался на расстоянии рассерженного крика:

– Океаническая или Изобильная?

Это были два русских космодрома в океане Бурь и море Изобилия. Санька хотел сказать в ответ название американского космодрома, да вовремя прикусил язык. С тех пор, как созданные было объединенные сектора и альянсы развалились обратно на отдельные страны, такие шутки стали небезопасны.

– Выбирай любой, я не лечу.

– Мистер, вы издеваетесь?

О нет, ни в коем случае, стажер. А то, что ты стажер, мой юный друг, мне уже ясно. И «мистер» это даже вернее, чем твоя лопоухость.

Трекер ощутимо обжег руку. В апрельских сумерках его огонь был настолько ярким, что можно было бы использовать как сигнальный маяк.

– Ты берешь эту штуку и летишь с ней на любой космодром. По дороге закладываешь вираж и выкидываешь ее в первый попавшийся кратер, – при желании в Санькин голос можно было нырнуть как в Марианскую впадину. – Все ясно?

Стажер почесал в затылке.

– Да, мистер, только нам нельзя летать без пассажиров.

– Я плачу, ты летишь, какие проблемы? – Санька сдерживался из последних сил.

Слишком насыщенным был день. Слишком много нервов, страха, злости…

Трекер взял тоном выше.

– А проблемы в том, что у нас все фиксируется, и если я нарушу правила…

– Выходи из машины, – голос Саньки сорвался.

Стажер удивленно открыл рот и вцепился в обшивку люка.

«Сейчас он сделает шаг назад, и я его уже не достану», – подумал Санька, а тело, страстно желающее избавиться от огня трекера, который проникал внутрь, словно Санька лежал на горячих углях, уже рвануло вперед, намотало на кулак форменную рубашку и швырнуло стажерское тело в капсулу пассажира. Можно было б в болото, но уж больно напуган был малёк.

– Сиди тихо, – предупредил Санька.

С видимым наслаждением он плюхнулся в кресло пилота. Давно забытое ощущение настоящей кабины. Почему ты стал таким бездарем, Александр Валько? Почему променял небо на подвальные стенды? Кто сказал тебе, что…

Двигатели стартанули, и машина сорвалась в воздух. Санька не стал рисковать и доверил создание полетной программы автоштурману. Стажер, пришедший в себя, тихонько сопел на заднем плане и давал советы, в которых Санька, увы, не нуждался. Тот, кто с детства бредит полетами, бредит по-настоящему, с изучением технической литературы и летных сводов, может пропустить мимо ушей все.

Кроме, например, такого.

– Выполнение маршрута невозможно, – сухо сообщил автоштурман, когда на обзорном экране языки пламени начали лизать обшивку корабля и перегрузка стала нестерпимой. – Возвращение на базу. Выполнение маршрута…

«Сегодня не мой день», – отрешенно подумал Санька, выключая автоматику. Метнувшийся было вперед стажер едва не получил в зубы, но все-таки успел вывести на экран локатор.

– Смотр-ри, – рыкнул он Саньке в ухо. – Разворачивай назад, живо!

Пламя исчезло с экрана, сменившись черной бездной с яркими зелеными огнями. Перед пульсирующей точкой лунника почти в боевом порядке разворачивалось хаотичное облако… мусора? Санька тихо присвистнул. Неужели его стало так много на орбите? Настолько много, что теперь у земли есть собственный пояс астероидов из всякого хлама?

– Слушайте, мистер, – стажер ушел на фальцет, – клянусь мамой, я ничего никому не скажу, только убираемся отсюда, пока не поздно!

Санька почувствовал, как внутри все умирает, медленно и неотвратимо гаснет вспыхнувшее пламя, и, словно ловя эту волну, сходит на нет жар и писк трекера. Он повернул штурвал.

– Ладно, стажер. Извини, что я так сорвался.

Паренек нервно усмехнулся.

– Нам говорили, что бывают разные клиенты, но я не верил как-то, мистер. А форсаж вы здорово взяли, – стажер прищурился, – наши гонщики и то не так лихо делают. Вы учились где-то?

Санька махнул рукой и переключил управление на автоштурмана.

– Учился давно. Ладно, парень, мир, дружба, апгрейд. Подкинь меня домой, Петербург-12, Заводской, восемнадцать, деревня Колпино.

Глава 2

Суета сует. Тот самый случай, когда расставление точек над «ё» необязательно, но так заманчиво. Санька выдохнул, тяжело привалившись к штабелеру. Работы было невпроворот – новый «Софит», «мертворожденное дитя», как про него многие говорили, гудел как муравейник. В том смысле, что мельтешения и работников много, а толку мало. Большая часть, похоже, была создана только для поиска инструмента или его утери. Санька уже давно махнул рукой на хоть какой-то мало-мальский порядок на верстаках и в сейфах. Поэтому вопли из оперы «эй, кто последним шуруповерт видел?» раздавались с завидной регулярностью.

– Все под контролем, я запутал следы, никто не узнает, где я, а где ты44
  Использован текст песни «Все под контролем» группы «Смысловые галлюцинации»


[Закрыть]… – тихо проговорил Санька внезапно всплывшую в памяти строчку.

Так уже бывало раньше. То слова из песни вдруг вспомнятся, – с ритмом и музыкой у Саньки всегда было плохо, то стихотворение какое… А в последнее время появилось новое наваждение. Едешь в автобусе в деревню Колпино, давка, локти не раздвинуть, а в голове поток мысленной ерунды на миг замирает, и голос Линь так тихонько зовет: «Са-а-аня?..».

Санька глубже надвинул свою кепку. Разворот на тридцать градусов, скрестить руки на груди и принять вид сонный и отрешенный. Только бы губы не выдали, не сложились в ласковую улыбку, когда глаза найдут в копошащемся народце солнышко с темными волосами по пояс, убранными в небрежную косичку. Давно уже все забыли о «чистом помещении», где в теории все должны быть в белых одеяниях по самую макушку, в масках и тапочках. Потом, все потом. А пока даже Линь в этой жаре и духоте сбросила свой любимый халат цвета «василек» и работала в одной футболке и затертых джинсах.

Вместе с Артуром и еще кучей эпизодически возникающих личностей Линь собирала высоковольтные вводы в кассетах с лампами. Впрочем, Артур лишь играл роль статуи из Летнего сада с разводным гаечным ключом неприличных размеров, который никак не вязался в голове с оптикой за много миллионов тугриков. Всего-то и надо было, что поставить ключ на специальную железку за авторством конструкторов, чтоб удержать контакт с одной стороны, а уж все остальное… сделает Линь. И она делала, черт побери. Санька, стиснув зубы, наблюдал, как эта единственная девчонка на стенде со скоростью электровеника наворачивает на контакт зажим, как в очередной раз шарахается от нее конструктор, получив порцию посылов в интересные места за такое изобретение, как она потом берет другой ключ, чуть меньше Артуровского, и затягивает этот контакт. Неудивительно, что халат стал ей мал в рукавах. Стенд этот получше иного фитнес-зала будет.

Внутри колыхнулась вязкая трясина, выпуская наружу гаденькие мысли о том, что раз уж начальство закрывает глаза на это безобразие, надо самому собраться с духом и выгнать девчонку со стенда. Ну, стыдно же, боги Сети, смотреть, как она ворочает железки. Ладно еще разделка кабелей, хотя это и оказалось в полном ведении Артура, ладно уборка или помывка… «То есть тряпка ей больше к лицу, чем гаечный ключ и отвертка?» – уточнил зануда за правым плечом, вместе с хозяином наблюдая, как законченную кассету тащат к штабелеру. «Нет», – машинально ответил Санька, снова погружаясь в состояние потока, и пока вся мощность его внимания и сил была брошена на задачу «загнать кассету в усилитель, по возможности ничего не разбив», подкорка мозга вывела наружу истину. Нет, он, Александр Валько, никогда не сможет выгнать Линь со стенда. Она из его племени. Из тех, что считают работу руками и очевидный результат их работы самым ценным в жизни.

Когда, наконец, кассета оказалась на своем месте, хоть и с трудом составив одно целое с каркасом усилителя, Санька смог оглядеться. Сказывалась близость обеда. Народа стало заметно меньше. Собственно, остались именно те, кто хоть что-то делал. Бросив быстрый взгляд на Линь, Санька настороженно замер. Кажется, у нас проблемы.

– Да ладно тебе, – слащаво протянул Артур, – я ж ничего еще не сделал…

– Только попробуй, – в голосе Линь стукались льдинки.

Девчонка оказалась зажатой между лежащей на столе ламповой кассетой, выступом стены и тощим телом Артура. Так-так-так… Зная Линь, можно ставить десять к одному, что мальчик нарвался.

Но мальчик об этом не подозревал. И потом, у статуи в Летнем Саду занята только одна рука, верно? А вторую можно использовать для целей, более приличествующих положению тел и древней памяти мифологических забав тех, кто потом оказался высеченным из мрамора… Сдавленное «ой» последовало немедленно. В скульптурной композиции «Два гаечных ключа, Артур и его почти-вывернутая-рука» подвижной частью осталась только Линь. Она еще чувствовала на груди прикосновение Артура, злоба медленно, но верно искажала ее лицо. И если б актерское мастерство требовало только искренности, а не искренности и притворства, Линь бы по праву забрала все Оскары.

Продолжая выкручивать наглецу руку, она прошипела что-то невнятное. Санька с другого конца комнаты смог разобрать только конец фразы:

– … у меня вообще-то муж есть.

– Есть, – согласился Артур и резко дернулся, вырываясь из захвата. – Только ты им не пользуешься. Все уже в курсе.

В комнате воцарилась гробовая тишина. Саньке показалось, что он слышит хруст собственных позвонков в распрямляющейся спине. Дыхание у него перехватило. Но с трудом преодолев спазм диафрагмы, он уткнулся взглядом в кристальные глаза Линь. В них больше не было ни злобы, ни ярости, ни элементарных слез. Они смотрели прямо Саньке в душу, потому что…

Шаг. Я помню наш вчерашний разговор, Линь. Помню, как ты – светлый и невозможно грустный ангел, – потеряла свой вечный самоконтроль, разрыдавшись вечером в моей каморке, как слезами окропила мои загрубевшие от работы руки, повергнув меня в хаос таких понятных и знакомых чувств никчемности и ненужности в том мире, что начинается за дверью квартиры. Нет, не дома, не родного гнезда. Квартиры. Места, где можно упасть без вызова скорой.

Два. Я помню твои слова. Ты выплескивала в меня всю горечь истекшего года неудачной совместной жизни с тем, кто просто оказался в нужное время, в нужном месте и с нужным тебе предложением. «Я не знаю, что такое любовь». Твой голос сорвался в пропасть на этой фразе. И лживое «я тоже» слетело с моего языка раньше, чем я понял, что люблю тебя. Так я годами отвечаю на слова жены о любви. Я тоже. И я тебя. Ну конечно, дорогая, и я. Это происходит помимо моей воли… Но на слово «люблю» уже давно наложено табу.

Три. Мы были одни с тобой там. И плохо ты меня знаешь, если в твою голову сейчас закралась мысль о предательстве. Это подозрение сейчас больнее, чем твой выжигающий душу взгляд. Я не знаю, в какой момент Артур появился под дверью моей каморки. Наверно, не слишком рано и не слишком поздно. Самое то, чтобы услышать твой крик души о холодных ночах с тем, кто имеет на тебя право только из-за штампа в паспорте.

Четыре. Право. Иметь право на кого-то – это полный бред. Но молю тебя, Линь, отведи хоть на миг глаза. Я, дурак, только сейчас начал понимать, что вчера у меня был Шанс тебя спасти. Сказать тебе «ты моя». И почему-то я уверен, что ты сама подала бы мне руку, сама пошла бы рядом прочь от всего… И тебе было бы плевать, что ни у одного из нас нет своего угла, что на копейки, которые платят в нашем НИИ, прожить в принципе невозможно, что пересуды и сплетни облепят нас, как…

Пять. Прости меня, Линь.

Близко-близко.

Глаза в глаза.

Просто поверь мне, ангел, прошу тебя. Или ударь. Я знаю, ты можешь.

Периферийным зрением Санька увидел, как Артур рыбкой выскользнул из комнаты, нырнув в проем распахнутой двери. Там где-то над головой, возле усилителя, колдует над диагностикой Илья Моисеич, но ему нас не увидеть и не услышать. Одни. Мы одни, Линь. Если нас останется двое последних людей на Земле55
  Использован текст песни «Последний день на Земле» группы «Смысловые галлюцинации»


[Закрыть]…

– Я ни при чем, Линь, – шепнул Санька едва слышно, осторожно притягивая девушку к себе. – Я ничего ему не говорил.

– Знаю, Саня.

Они молчали, замерев в кольце рук друг друга. Но напряжение, которое Санька ощущал сейчас в себе почти физически, надо было куда-то «сливать», как говорили высоковольтники. И если нагрузка – поцелуй навылет, которого так просит сердце, – не твой вариант, Александр Валько, ибо ты слаб духом, чтобы взять такой груз на свою душу, то разрядное сопротивление в виде мысли о начавшемся уже давно перерыве – самое то.

***

– Он говорит: сегодня играем в бридж… – пробормотала Линь, выныривая из полутемного коридора на яркий дневной свет второго этажа пролета.

– Ты о чем? – поинтересовался Санька, ступая за девушкой шаг в шаг. Та едва заметно тряхнула головой.

Вокруг царила обеденная тишина. Вымотанные в ноль, оба они снова с тоской глянули друг другу в глаза. Определенно, жить по принципу «война войной, а обед по расписанию» – это не про них. Народ, занятый на сборке ламповых кассет, однако, считал иначе, и с первым тиком секундной стрелки после полудня бросал отвертки и гаечные ключи, даже если у винта или гайки оставалась недокрученной всего пара оборотов. «А к черту, – подумал вдруг Санька. – Чем так работать, лучше б в кабинетах сидели».

– Линь, сколько у нас перерыва осталось?

– Минут двадцать. Потом все придут. В час дня.

Санька шепотом выругался. Вот оно, наказание за рвение к работе. Когда все линяют на обед, ты остаешься, закручиваешь оставшиеся винты, чистишь площадку, подгоняешь штабелер… Тонкие девичьи руки, превратившиеся за неделю работы в терку, снова отмывают растворителем изоляторы, и этот всепроникающий едкий запах стирает с картины мира нежный аромат духов с легкой цитрусовой ноткой – единственную отраду в этом аду.

– Линь, кофе хочешь? Пошли ко мне.

– Пошли, – согласилась Линь, стараясь не слишком афишировать то, что идет она, откровенно говоря, на последнем издыхании и держится за стенку. – Только мне это… воды простой. Горячей.

Они вскарабкались на антресоль – ряд маленьких каморок нависал над пролетом, изображая насест снайпера. Санька, превозмогая усталость, начал было суетиться, пытаясь организовать хоть какое-то подобие обеда, но замер вдруг посередине комнатушки с чайником в руках. Линь смотрела на него. Бесконечная усталость, грустная улыбка в уголках губ… Яркий солнечный блик апрельского солнца бил ей прямо в висок, вскрывая тайну темной гривы жестких непослушных волос: они внезапно отливали медью.

– Ты рубашку где-то порвал, Саня, – тихо сказала Линь, – снимай, я зашью пока.

Наваждение. Но девушка сказала это так просто и естественно, так легко протянула руку за разошедшейся по швам рубашкой, что сопротивляться этой волне нежности и заботы не было ни сил, ни желания. Санька рухнул в кресло, как подкошенный, резким ударом ладони врубил чайник и расстегнул бретели рабочего комбинезона. Ладно, Линь, не думаю, что мой обнаженный торс расскажет что-то новое.

Санька скинул рубашку под ворчание закипающего чайника и мельком глянул на часы. Десять минут осталось, черт побери. Кофе, срочно кофе. Три ложки… Нет, четыре. Только б не уснуть.

– Слушай, Линь, ты как-то не говорила вчера… Как муж относится к твоей работе?

– Ему все равно, – Линь изломила губы в злой улыбке, не отрывая взгляда от порхающей над тканью иголки. – А если не все равно, то говорит, что нечего здесь делать. Что это за такие деньги вообще никому не нужно.

Санька прикрыл глаза. Кофе бил по обонянию, но никак не мог достучаться до засыпающего мозга, в котором вместе с капителями сознания рушились последние блокировки. Не ткань сшивали эти ловкие пальцы, а само мироздание, которое трещало по швам все последние месяцы. А подсознательное уже уходило вразнос, мысленно убирая с Линь всю лишнюю на его взгляд одежду, превращая в реальность мечту прикоснуться к этим алым губам, которые, казалось, в жизни не знали помады, крепко обнять за плечи, и плевать, что между ними двумя пропасть в двадцать лет и целую жизнь…

– Кто играет в бридж, Линь? – спросил Санька дрогнувшим голосом, отгоняя манящее видение.

– Бог, – ответил голос на краю бездны.

– Его нет, Линь.

– Я знаю.

Тик-так.

Его нет, Линь.

Тик-тик-так.

Я знаю.

Я знаю, что меня нет.

Санька вскинул голову. Линь по-прежнему сидела рядом, руки ее шили, но пронизывающий чужой взгляд гипнотизировал Саньку, заставляя покрываться мурашками обнаженную спину.

– Ты не Линь, – выдал Санька, отшатнувшись.

– Да, я не Линь.

– Кто ты?

– Я Бог.

– Но тебя нет!

И ясно уже, что это сон. Один из тех кошмаров, в которых дорогие тебе люди… О, нет… Сердце Саньки пропускало удар за ударом, пока Линь на его глазах раздваивалась. Настоящая падала с кресла как в замедленной киносъемке, вытянув в сторону руку с иголкой, и мара, назвавшая себя богом, осязаемо плотная, двухметровая тварь, выросшая прямо из девчонки, нависала над Санькой, как дамоклов меч. Глаза ее, украденные у мраморной статуи, впивались в Саньку с такой силой, что лишь спинной мозг еще делал попытки выкарабкаться из этой бездны ужаса.

– Валите отсюда все! – голос Лины ворвался в уши, заставив Саньку подскочить на месте. – Дайте поспать человеку, черт бы вас побрал. Я сама вам открою чистую зону…

Санька потряс головой. Дышал он как вытащенная из воды рыба, трекер в кармане брюк звенел на одной ноте… Но мир вокруг стал прежним. В дверном проеме маячила тонкокостная фигурка Лины, расставившая руки и явно не желающая пускать галдящих на заднем плане чужаков в Санькину каморку.

А плечи прикрывала заштопанная рубашка.

– Он говорит: сегодня мы играем в бридж, – прошептал Санька, вскакивая и судорожно одеваясь. – Он говорит: это реальность и ты не спишь…

– Что с тобой, Саня?

Линь вдруг оказалась совсем близко. Неприкрытая тревога светилась в этих глазах цвета морской волны над отмелью – сумасшедшая смесь бледно-голубого, светло-зеленого и серого.

– Все хорошо, Линь, – выдавил из себя Санька. – Все хорошо. Пойдем… Поиграем в бридж.

***

«Он говорит: „Сегодня играем в кости“, но я-то знаю, что все одно – подкидной…»

И даже ясно, кто у нас в дураках остался. Санька, вернувшись в реальность, опять попал с того же места на пластинку своего начальника. Пароёрзов, человек где-то неплохой и даже благородный, был при всем этом болен начальственной заразой: желанием покомандовать и полной убежденностью в собственной правоте. Да и видеть реальные перспективы и сроки ему тоже удавалось с трудом. Но сейчас, кажется, он был встревожен не на шутку, раз собрал в пультовой только самых-самых.

– Я был у директора центра, пытался как-то повлиять на ситуацию, но то ли у него нет рычагов, то ли он не хочет себе проблем… – Пароёрзов тряхнул седыми космами. – Я знаю ровно столько же, сколько и вы. Да, к нам будет прислана бригада психологов. Да, по их тестам будет определена профпригодность. Но мы обязаны запустить стенд, провести измерение коэффициента усиления и точка. Если они будут вас вызывать к себе, то всем не уходить. Организовывайтесь, подменяйте друг друга… Работа не должна простаивать.

– А «езультаты тести’ования кад’овикам отдадут? – подал голос Илья Моисеич Райфе, по праву возраста занявший мягкое кресло у стола с тремя мониторами.

Пароёрзов поморщился. «Значит, отдадут», – подумал Санька, пристально наблюдая за начлабом. Единственная возможность узнать истину – это задать вопрос, почти выстрелить наугад, и… нет, не слушать ответ, а смотреть на говорящего. Спрятанные ладони, сжатые губы, внезапно гульнувшие желваки, сдержавшие слетающую с языка правду.

– Да даже если отдадут, – махнула рукой Линь, – уволить нас не имеют права. И вообще – что они оценивать будут, эти психологи? Коэффициент корреляции моей руки и отвертки из набора?

– Помнится, меня в институте учили, что… – Санька закатил глаза к потолку. В памяти всплыло жуткое название «технология программирования» и полная молодая женщина с копной рыжих волос, разносящая в пух и прах каждую строчку его неумелого первокурсного кода. – Как же там она говорила… А. Степень правильности работы программы зависит от степени кривизны рук программиста.

Все коротко хохотнули, и принципы отбора людей на стенд вдруг посыпались в пространство, как шрапнель на поле боя:

– Степень кривизны роста рук – на первое место!

– Э-э… М-м?.. Индекс ст’емления сдохнуть за идею, точно.

– Коэффициент жополизства!

– Лина, не к лицу девушке…

– Шкала мастерства в удовлетворении начальства…

За последнее Санька получил от Пароёрзова о-о-очень многообещающий взгляд. Да ладно вам, я уже столько раз получал по маковке за такие вот слова, что уже не боюсь ничего.

– Короче, жить будем плохо, но не долго, – улыбнулся Санька и резко помрачнел. – Сколько у нас времени до появления психологов? Когда испытания силовой части и собственно эксперимент? Реальные даты я знаю. Надо знать, к какому числу планируют все это эшелоном выше.

Их взгляды скрестились и, прозвенев, разошлись. Но Пароёрзов все еще агонизировал.

– Вы должны…

– Нет, – вкрадчиво перебил его Санька, сжимая кулак за спиной, – мы не должны. Мы только можем. Или не можем. Потому что нас по факту здесь трое работают. Артур не в счет, потому что его пригоняют сюда палкой, а он и рад работать как эта самая безрукая палка. И весь этот пришлый народ тоже, потому что ему плевать на результат.

– В пятницу здесь будут люди субподрядчика из Москвы-3. Это по поводу силовой части, поднимете при них высокое на всех батареях. А насчет психологов… – Пароёрзов дернул плечом. – Думаю, что первые из нас попадут под раздачу в тот же день. День «Ха», что и говорить.

***

Семейный ужин вечером того дня проходил в сильно урезанном варианте. Поскольку Катька еще дня за три пробила всем мозги новостью, что ее этим вечером пригласили на какую-то жутко закрытую вечеринку филологов и придет она домой только ближе к полуночи, Ангелина Павловна решила особо не стараться. На стол перед Санькой грохнула дежурная тарелка с отварной несоленой картошкой и разрезанным вдоль огурцом. Но прагматизм в кои-то веки взял в Саньке верх: предстоял важный разговор, от которого зависело очень много. А уж отчитать жену за слепоту и удовлетворить волчий аппетит можно и ночью.

Почти не притронувшись к еде и дождавшись, пока в гробовом молчании Ангелина Павловна заварит себе гремучую смесь из кофе, сгущенки, корицы и кайенского перца, Санька пошел в атаку. В глаза бил свет лампы, лицо жены было в тени, но другого выбора не оставалось. Надо было спасать собственную шкуру. Надо было спасать стенд. А это, в сущности, было одно и то же.

– У нас какие-то нововведения в институте, – начал Санька, щурясь на темный силуэт жены, – профпригодность по результатам психологического тестирования определяют. Люди пришлые, из вашего Роскосмоса, специфики не знают нашей… Ты не в курсе случайно?

– В курсе. Это федеральная программа оптимизации кадров, – спокойно ответила Ангелина Павловна, потягивая кофе.

– И? – поощрил рассказ Санька, внутренне холодея.

Боги Сети, пусть предчувствие окажется марой…

– Что и? – усмехнулась жена. – Всех, кто провалит, вышвырнут из госучреждений, корпораций, всяких там НИИ. Я знаю тех, кто создавал эти методики. И тех, кто их будет применять, по крайней мере, в Роскосмосе. Они не дадут поблажек.

Санька прикрыл глаза, ныряя глубже. Если не можешь ничего изменить, то расслабься и получи удовольствие, так?

– А правильные ответы есть?

– Есть, – улыбка Ангелины Павловны, видная теперь даже против света диодной ленты под шкафами, стала откровенно угрожающей. – Более того, стараниями некоего Буревестника, черт знает что это еще за птица, они на прошлой неделе утекли в Сеть. Не поленишься – найдешь. Только там есть такие вопросы, дорогой… Психолог сразу поймет, что ты зубрил ответы. Впрочем, – она пожала плечами, – чтобы отвечать как надо, тоже нужно немало смелости.

Буревестник, значит. Санька осторожно выдохнул. Что-то слишком много от тебя вестей в последнее время, старик. Уж не к встрече ли? А с психологами, видимо, все просто. Зазубрить ответы, оттарабанить, и баста. Они не тронут стенд. Черт побери, это ж последний оплачиваемый заказ в центре!.. «И что? – хмыкнула зануда в затылке. – Ты не последний. Уйдут тебя – и ничего не рухнет». Санька вздрогнул, вспоминая свое тестирование при приеме на работу в НИИ: с каким трудом он давал «правильные» ответы, шедшие вразрез со всеми его моральными принципами, лишь для того, чтобы создать впечатление неконфликтного образца хомо арбайтес, готового выполнить любой, самый идиотский приказ начальства и даже не поморщиться. И пройти это снова… Лучше сразу уволиться. Но сначала пустить установку.

– Лина, – позвал Санька негромко, гоня от себя видение хрупкой девушки в синем халате, прижимающейся лбом к его плечу, – я прошу тебя, поговори с исполнителями программы… Может, они переставят наше НИИ поглубже в список? Нам надо пустить установку, это всего пара недель. Пойми, я не смогу пройти это тестирование даже с ответами. Я и так очень устал, почти на нуле, взрываюсь каждый день на стенде, когда там…

– А зачем тебе я, если есть силы «взрываться»? – быстро спросила Ангелина Павловна, чуть подавшись вперед. Их лица теперь разделяли всего пара десятков сантиметров. Гречишный омут скрестился с синим льдом. – Если бы ты был в ноль, их бы ни на что не хватило, ни на одну эмоцию. Или ты решил, что живя только работой и столкнувшись с препятствием, тебе достаточно просто приползти и сказать «ты мое спасение»?

Дыхание у Саньки перехватило. Я отвык от такой тебя, Лина. Отвык до жути. Но что, что тебя сейчас заставило так меня ударить? Где я ошибся?

– А что ты от меня теперь хочеш-ш-шь? – в голосе жены уже появились нотки шипения кобры перед прыжком. – Выслушать? Сказать «держись, мой бедный»? Поставить на уши весь Роскосмос ради тебя?!

– Если ты не можешь…

– Могу, Александр Валько. Я могу все, если захочу, – еще ближе, почти на шепот, – но я не буду ничего делать. Пальцем о палец не ударю. Я знаю все рычаги, но ни один не трону. А угадай, почему?

Санька мотнул головой. Ни единой мысли в башке. Даже зануда упал в обморок от взрывной волны, что вдруг, почти на пустом месте, подняла на гребень этого истукана с острова Пасхи.

– Да потому, идиот, что ничего ты мне хорошего не принес со своего стенда! – сорвалась она вдруг на крик, вскочив со стула и едва не разбив чашку с уже остывшим кофе. – Ты если и рассказываешь что-то, то только плохое. И знаешь, я тебе скажу две вещи. Первое. Это будет тебе уроком. Я оставлю тебя без помощи, вот так, слышишь, я отказываюсь помогать тебе, как это делают все молодые мамашки, когда их ребенок капризничает, отказываясь куда-то идти. Они их не уговаривают, не берут за руку. Они просто уходят, а хватит ли у дитятки мозгов не потеряться – это его проблемы. У тебя есть ответы в Сети, да и актер ты неплохой, выкрутишься сам. И второе…

Она замолчала. Чашка в ее руках слабо звякнула.

– Еще до того, как ты появился на горизонте, очень давно, моя мать сказала мне: «Если у тебя будет хватать времени и на учебу, и на парня, то значит, хватит и на домашнюю работу. Сама себе будешь готовить, стирать и гладить». Я это на всю жизнь запомнила. Так вот, Саня… Хватает у тебя сил взрываться, как ты выражаешься, на работе, выгорая там «до нуля», тогда ты должен и дома, для меня, так же выкладываться на полную, а не приходить и падать с видом великомученика.

Интересно, сколько раз нужно пнуть труп, чтоб он встал и захрипел? Санька осторожно поднялся и подошел к Ангелине Павловне вплотную. Ближе, черт побери, ближе… Вот так, чтоб бортик столешницы врезался тебе в спину, дорогая. Чтоб отступать было некуда. Ибо ты сделала невозможное, подняла труп на ноги, выдав такой заряд ярости… Ха. Вот оно как работает, оказывается. Плюс или минус – почти не важно. Как в стихотворении Асадова про летчика, замерзающего в снегах.