Текст книги "Лучшие истории любви XX века"

Помимо посещения занятий у Станиславского Олечка поступила учиться в Училище живописи, ваяния и зодчества. Мама давно – в детстве еще – говорила, что ей следует учиться… Всему, к чему только душа лежит. Учиться актерскому мастерству. Учиться рисовать. Рисовала Олечка действительно прелестно. И прилежно. Надев просторную холщовую блузу поверх нарядного платья, повязав волосы косынкой, целые часы проводила за переносным мольбертом. Правда, особого таланта у нее так и не выявилось, но все-таки… Учеба отвлекала ее от кошмарной повседневности. Чем больше был занят ее ум – тем меньше страдала душа. У нее появились новые интересные знакомства – как в студии, так и в училище. Появилась возможность читать все книги, какие только захочется, а не только те, которые разрешает читать папа. Ницше, Шопенгауэр, модные натуралистические романы, азиатская философия, йога… Она жадно впитывала все, до чего только могла дотянуться. Жила «своей жизнью», старательно отгораживаясь от повседневности – от Миши, свекрови и няньки. Свекровь продолжала брюзжать… Нянька по-прежнему подозревала Ольгу во всех смертных грехах… А Миша между тем вернулся к прежним своим привычкам, в том числе – к свободному флирту с многочисленными поклонницами. И мама с няней всецело его в этом поддерживали, считая подобное поведение «проявлением мужественности», радуясь, что обожаемый мальчик развлекается, что «законная власть» законной жены оказалась непрочной, а может быть – втайне надеясь, что уж этого-то ненавистная невестка не выдержит и уйдет.

Олю поведение Миши раздражало, конечно, но в глубине души она была уверена, что муж ей верен. Ей даже в голову не пришло бы подозревать его в изменах! Ее родители были абсолютно верны друг другу, и все порядочные супружеские пары хранят верность, а если где-то в мире и случаются измены, то это только с людьми недостойными или совсем уж несчастными. Они с Мишей, конечно, не очень счастливы… Но не до такой же степени они несчастны, чтобы опуститься до измен! Нет, нет, Оле это казалось просто невозможным. Со всей искренностью духовно чистого и цельного человека она верила мужу – и удивлялась недоверию к ней со стороны его матери и няньки… Она, Оля, – порядочная девушка из порядочной семьи. Она не давала и не даст повода подозревать себя в каком-то недостойном поведении. Наверняка эти женщины не совсем здоровы душевно, раз могут подозревать ее. Но уж она-то нормальна, здорова и достаточно порядочна, чтобы не унижать Мишу гнусными подозрениями!

Она довольно долго еще пребывала в неведении. Жила своими увлечениями, своими мечтами. Правда, мужчинам и любви в ее мечтах больше не было места. Она разочаровалась. Тогда считала – что навсегда. Сначала – жестокий, несдержанный отец с замашками тирана, потом – безвольный, капризный и такой же несдержанный муж… Откуда взяться уважению к мужчинам и тому восхищению, без которого любовь никак не может зародиться? Отец и муж – двое мужчин, которых она близко знала… И так похожи! Не может же это быть просто совпадением? Наверное, все мужчины таковы в сути своей! Просто прячутся под разными личинами до поры до времени… Нет, нет, с нее хватит. Она не будет любить больше никогда. От любви – одно только горе. Любовь – обман, иллюзия, придуманная писателями… Писателями-мужчинами – с целью обмануть женщину, заманить ее в ловушку любовной связи или законного брака, принудить к исполнению своих непристойных желаний!

В свои семнадцать лет Олечка ни физически, ни духовно не была готова к супружеству Да и Миша был слишком молод, и ему тоже не хватало много: мудрости, опыта и душевного такта, а главное – любви… Он не смог сделать ее счастливой. Впрочем, он даже и не пытался. По сути, Оля и теперь, через год после свадьбы, интересовала его так же мало, как тогда, когда они были детьми – угрюмым подростком и прелестной девочкой. Да, он гордился ее красотой, ему нравилось наблюдать то впечатление, которое производила его юная жена на других мужчин – на студийцев, на художников из училища, на знакомых дома, на кузена Владимира, по-прежнему безнадежно влюбленного, – но сама Оля его совсем не интересовала. Он по-прежнему относился к ней как к маленькой девочке с белым бантом на голове. Он видел в ней все ту же маленькую девочку. Он так и не смог по-настоящему увлечься ею как женщиной, несмотря на всю ее красоту. Другие женщины – пусть даже менее красивые – вызывали в нем больше влечения. И он изменял Ольге – без малейшего зазрения совести.

Из письма Михаила Чехова тете Марии Павловне Чеховой (датируется приблизительно летом 1915 года): «Веришь ли, Маша, как хорошо ничего не делать! Сидим все трое хотя и в городе, но все же в отдохновенном состоянии. Капсульке моей не особо приятно сидеть в городе, ибо она мечтала о набросках где-нибудь этак в полях и лесах, но что делать, было бы ей не выходить за меня. Вышла бы хоть за Володьку (ведь он за ней ухаживал и предложение приезжал делать ейным родителям), но она предпочла разделить со мной мою славу, нежели быть «мировой судьихой». Очень советую Володьке идти на сцену – во-первых, доходно, а во-вторых, легко».

Владимир Иванович Чехов как раз в то время учился на юридическом факультете Московского университета. И по-прежнему был влюблен в Ольгу. Видел, как скверно складываются ее отношения с Мишей и Натальей Александровной. Уговаривал уйти от Миши. Обещал жениться, увезти ее далеко-далеко и сделать все для ее счастья.

Но Оля не верила. Она вообще больше не верила мужчинам, к тому же Володя Чехов был очень похож на своего двоюродного брата, только того нервического, экспансивного, что так не нравилось Оле в Мише, в нем было еще больше, и это внушало ей опасения… Как выяснилось довольно скоро – отнюдь не беспочвенные.

Пока же Владимир Чехов был одним из множества поклонников – правда, досаждал больше, чем остальные, да и неприятностей из-за него у Оли было больше, чем из-за остальных: свекровь брюзжала, что мало Оле было одного Мишеньки, она и Володечку стала приваживать, обоим хочет жизнь испортить, поссорить их между собой хочет, не век же Мишеньке терпеть ее бесстыдство… Разумеется, в настойчивых до бестактности ухаживаниях Владимира была виновата только сама Оля: она его поощряла. Без поощрения он не стал бы вести себя так нагло. Ведь Наталья Александровна знала Володю с детства, он был таким славным мальчиком! Ну, не настолько славным, как ее Мишенька, но все-таки хорошим. И если бы не дурное влияние Оли, если бы не ее злобное желание поссорить кузенов и внести новый разлад в дружную семью Чеховых… Володечка никогда не посмел бы оскорбить Мишеньку наглыми ухаживаниями за его, Мишеньки, недостойной женой! Да и потом, ни один мужчина не станет так ухаживать за женщиной, не сможет любить ее так долго (особенно после того, как его отвергли и предпочли ему другого), если его не поощрять самым бесстыдным образом! Это Наталья Александровна тоже знала наверняка. Ведь за ней никто никогда так не ухаживал, как ухаживают за ее невесткой! Она была порядочной девушкой, затем – почтенной замужней женщиной… Настолько порядочной и почтенной, что никто просто не осмеливался за ней ухаживать! А если бы желающие и появились – она бы не стала их поощрять! Разумеется, в расчет не принимался «внешний фактор», то есть то, что Олечка похожа на фарфоровую саксонскую статуэтку, а сама Наталья Александровна и в юности была худа, желта, длинноноса, с жидкими волосами и костлявым, на редкость несимпатичным лицом. А может быть, именно «внешний фактор» усиливал ее ненависть к невестке. Ведь сама Наталья Александровна могла бы и вовсе не выйти замуж, не встреть она вовремя небогатого и сильно пьющего вдовца, обремененного двумя маленькими детьми… Она заменила сироткам мать! Правда, едва оперившись, птенчики постарались как можно быстрее и дальше улететь из-под крыла заботливой мачехи. Да и муж никогда не был ей верен. Впрочем, все это неважно. Главным в ее жизни был Миша. И будет. Всегда. Она все сделает для его счастья. Все.

В феврале 1916 года Оля почувствовала себя беременной. Не помогли ей мамины советы… Природа взяла свое.

Ребенка она не хотела. Впрочем, нет: «не хотела» – мало сказать. Беременность стала для нее настоящей трагедией. Она понимала, насколько рождение ребенка усугубит ее нынешнее тяжелое положение: и моральное, и материальное. Они и так живут бедно и плохо, в несбыточной надежде на какие-то грядущие улучшения. Можно представить, какая жизнь ожидает их, когда появится ребенок! Ведь ребенок требует столько затрат… Особое питание, возможно – кормилица, потом – нянька, не могут же они доверить ребенка ополоумевшей старой Маше, консультации с доктором, если ребенку вздумается хворать, да еще – бесконечные одежки, и особенно дорого стоит обувь, из которой ребенок мгновенно вырастает, к тому же для ребенка придется снимать на лето дачу… Как они выживут с этим грузом на плечах? Сейчас Оля может убегать от кошмара домашней жизни в Училище живописи или в Художественную студию. А когда родится ребенок… Целые дни, недели, месяцы ей придется проводить с ним дома! С ним – и со свекровью, с нянькой! Сколько лет пройдет, пока ребенок вырастет и его можно будет оставлять без присмотра… Она сойдет с ума, она состарится за эти годы!

Оля впала в черное отчаяние. Ей всего восемнадцать лет, она не готова к материнству! Она не хочет похоронить себя заживо, стать рабыней какого-то другого, непонятного и нежеланного существа – ребенка! Она даже и не понимала, что такое – ребенок. Не чувствовала в себе зарождения новой жизни, нового человека. Не хотела этого нового человека. Хотела оставаться самой собой. Не отвечать ни за кого другого. Сохранить хотя бы жалкие остатки свободы. Ради этого она готова была рисковать здоровьем и даже жизнью… И она рискнула.

У нее не было подруг, которым она могла бы довериться настолько, чтобы попросить найти акушерку. Но некоторые народные средства были ей известны. Надеясь вызвать у себя выкидыш, она поднимала тяжести, прыгала со стульев и шкафов, принимала горячие ванны с горчицей, покупала в аптеках и настаивала на спирту какие-то травы, глотала порошки, которые аптекарь рекомендовал ей вкрадчивым шепотком… Все что угодно, лишь бы избавиться от беременности! От этого ребенка, страшного, нежеланного, который прикует ее к Мише и к дому еще более тесными узами.

Мише она все-таки сказала о своей беременности. Решила не таиться, чтобы не появилось потом сомнений и подозрений: она и без того устала от постоянной маниакальной подозрительности свекрови и няньки. Миша был так удивлен и растерян, словно не знал, что в результате приятных для него «супружеских обязанностей» иной раз появляются дети! Неопределенно пожав плечами и усмехнувшись, он ушел… Оставив Олю в полном недоумении относительно своих мыслей по поводу будущего отцовства.

Вызвать выкидыш не удалось. Впервые в жизни Оля сожалела о своем телесном здоровье. Прекрасный цвет лица, стройное тело, выносливость – это все приятно, но вот горчичные ванны и прочие испытанные женские средства на нее не действовали: ребенок жил и рос. Ей самой, своим собственным здоровьем пришлось расплачиваться за порошки и настои: вся эта проглоченная ею отрава оказала влияние на почки. Оля слегла с острой болью. Сначала радовалась, надеясь, что боль – признак приближающегося выкидыша. Но врач «успокоил» ее. И посоветовал больше лежать и больше пить.

Лежать – это значит целые сутки проводить дома. То, чего она, собственно, больше всего боялась. А из-за неумеренного потребления жидкости она опухала настолько, что не только Мише на нее – самой на себя противно было смотреть. Под глазами набухли мешки. Ноги не втискивались в туфли. Живот раздулся так, что казалось – она ожидает рождения не одного, а сразу нескольких младенцев! Впрочем, это ее уже мало волновало: один, или два, или даже три ребенка – не имеет значения. Все равно отныне она – пленница.

Немного поправившись, Оля начала уходить на долгие прогулки: хоть несколько часов в день отдыхать от общества Натальи Александровны! Правда, прогулки давались ей тяжело: она быстро уставала. Вновь посещать Художественную студию или Училище ваяния и зодчества она не могла: беременность сделалась слишком заметной, а в те времена появление в общественных местах женщин «в интересном положении» еще считалось неприличным. Да и вредным для матери и будущего ребенка. Так что Оля бродила по улицам, сидела на лавочках, заходила в кофейни. Стояла весна, как-то раз Оля промочила ноги, продрогла на ветру – и простудила свои уже больные почки. Снова слегла… Но едва окрепнув, опять отправилась на прогулку – подальше от дома.

О том, что муж ей неверен, Ольга Чехова впервые узнала, когда была на седьмом месяце беременности. После всю свою жизнь с горечью вспоминала она, как вернулась домой с очередной дальней прогулки усталая и обнаружила в своей комнате свекровь и няню. Они сидели и штопали в каком-то загадочном молчании. В ответ на просьбу Оли перейти в свою – в их – комнату обменялись насмешливыми улыбками, смотрели на нее – измученную, опухшую – с нескрываемым злорадством. Не понимая причин этой внезапной оккупации ее комнаты, Оля решила: коли уж так этим двум женщинам захотелось посидеть здесь – пусть сидят, а сама она может отдохнуть и в их комнате. Но двери их комнаты – двери материнской спальни! – были заперты, и Оля услышала приглушенный женский смех… Через несколько минут двери отворились и появился Миша. С одной из знакомых девушек-студиек. При виде Оли девушка покраснела и принялась сконфуженно хихикать. А Миша жену попросту «не заметил». Он пошел провожать свою гостью, мимоходом кивнув матери со словами: «Теперь можете возвращаться». Покидая комнату Ольги, свекровь взглянула на потрясенную невестку с ненавистью и торжествующе улыбнулась. Ей всегда хотелось, чтобы Оля знала, что для Миши она не единственная женщина, что супружество ничего не изменило, что единственной для Миши всегда останется только его мамочка, а женщины будут приходить и уходить, меняться… Наталью Александровну раздражала наивность и слепота невестки, но теперь наконец-то Ольга обо всем узнала! А Оля внезапно, в один миг, словно вспышка озарила все дни ее супружества, до самого первого! – вдруг поняла все то, что прежде просто не замечала в своей наивности. Все те намеки и шутки, проскальзывавшие в беседах студийцев. И то, почему так загадочно переглядывались и усмехались при виде ее студийные «барышни». Она была потрясена, оскорблена, унижена настолько, что даже боли от этого удара почувствовать не смогла. Душа ее словно онемела. Зато усталое тело взывало о покое. И Оля легла спать, не дожидаясь возвращения Миши.

Из письма Михаила Чехова к O.Л. Книппер-Чеховой (от 18.06.1916 года): «Ольга Леонардовна, здравствуйте! Приятно было получить от Вас письмо. К удивлению своему, замечаю, что с интересом жду появления моего дети. А вдруг из меня выйдет превосходный отец?» Подпись почтительная: «Ваш М. Чехов». Кажется, «сифилитик» благополучно забыт… И внешняя благопристойность вроде бы соблюдается. По крайней мере в письмах.

Лето Оля вместе с Мишей и Натальей Александровной проводила на даче.

Не на своей роскошной даче и не на даче Ольги Леонардовны, а в крохотном примитивном домике, который снимался у владельца на лето – да и приспособлен был только для жизни в теплый период. У владельца было несколько таких домиков – целый поселок, сродни современным дачным кооперативам. И разумеется, уже к середине лета вся отдыхавшая на дачах молодежь перезнакомилась, передружилась и образовала «дачное общество». Все вместе гуляли, катались на лодках, ходили в лес, играли в теннис на корте, выстроенном в центре поселка.

Миша Чехов был душой компании. Его обожали, а его беременную жену терпели «из жалости». Считали, что в ее положении ей следовало бы не гулять, а сидеть в плетеном кресле под сенью чахлого садика, рядом со свекровью, шить чепчики и распашонки, вязать пинетки и что там еще полагается делать беременным? – но уж точно не следует ходить повсюду за мужем, отравляя компании все веселье! Тем более что она так медленно передвигалась со своим огромным животом, на распухших ногах… И выглядела такой скучной…

Да, в этой «дачной компании» Олечку считали на редкость скучной особой. А еще – некрасивой. Она действительно не лучшим образом выглядела в то лето… И юные, не обремененные скорым материнством девушки выглядели на ее фоне просто обворожительно! Особенно – одна из них. Ксенечка Зиммер. Кстати, тоже из русских немцев, как и Оля Книппер. Невысокая, очень подвижная, с мускулистой фигурой спортсменки, не то чтобы некрасивая – обыкновенная, ничем не выделявшаяся среди других, кроме юности и живости… Она и сравниться не могла бы с красавицей Олей! Еще год назад, но не теперь… Теперь – рядом с беременной, больной, усталой Олей – веселенькая вертушка Ксенечка, видимо, выигрывала. Особенно – в глазах Михаила Чехова. Возможно, она казалась ему столь привлекательной потому уже, что не была его женой, не ожидала рождения его ребенка, не была холодна к нему, но напротив – всегда весела, готова к флирту и даже к чему-то большему… Во всяком случае, Ксенечка Зиммер внешне вела себя достаточно развязно, так что любой мужчина мог надеяться на ее благосклонность. А особенно – избалованный женским вниманием Михаил Чехов, в которого Ксенечка Зиммер была влюблена.

Сначала они просто гуляли и часами играли в теннис: Миша играл хорошо, Ксенечка – посредственно, но с радостью «училась» у него. Потом они вдруг полюбили уединение… Несколько раз вдвоем «заблудились» в лесу… Присутствие Оли, всюду сопровождавшей мужа, им мешало. Ксенечка считала ее навязчивой, ревнивой и косной. А Оля попросту не хотела оставаться рядом со свекровью. И из двух зол – из двух неприятных ей компаний – выбирала зло меньшее: общество веселой молодежи, где Миша и Ксенечка открыто флиртовали друг с другом. Она пыталась делать вид, что ей безразлично поведение мужа… Но не всегда это удавалось.

В конце августа за три недели до предполагаемого срока родов Ольга наблюдала за тем, как Миша и Ксенечка играют в теннис.

Обворожительные улыбки, многозначительный взгляды и пожатия рук – в ход пущены все милые уловки, знакомые влюбленным…

«Возможно, мне удастся исправить ваш удар слева…»

Миша берет Ксенечку за запястье, показывает ей какое-то движение… Ксенечка приникает к нему всем телом… И губы его украдкой касаются ее щеки… Но летнее солнце играет на их лицах, и этот поцелуй не удается скрыть, и Ксенечка конфузливо усмехается, косясь на Олю.

А Оля чувствует, как в этот самый миг поворачивается внутри ее ребенок… Ребенок Миши, который скоро должен появиться на свет! Их ребенок!

Она – беременная – стоит и смотрит, как ее муж флиртует с другой. А ей ведь только девятнадцать лет! Возможно даже, она моложе этой девушки!

И вот тогда она не выдерживает. Она принимается плакать. Она кричит Мише какие-то обвиняющие – и справедливые – слова…

Она хочет, чтобы он ушел отсюда. Немедленно. Ушел с ней. Она его жена! Ей кажется, что слезы сейчас закипят в ее глазах от жара сжигающей ее ярости…

Миша смотрит на нее с недоумением, потом – с нескрываемым раздражением. Ему безразличны ее слова, ее страдание. Ему все сейчас безразлично, кроме Ксенечки – веселой, живой, жаркой, подвижной… Такой доступной и близкой.

Ему даже неловко перед Ксенечкой за эту сцену.

Он обнимает ее за талию и уводит с теннисного корта.

Прочь от рыдающей, кричащей Ольги.

Они уходят, не оборачиваясь.

От потрясения слезы высыхают у Ольги на глазах. Такого она от Миши не ожидала! Даже от него… Она и предположить не могла, что ей придется пережить такое!

…Никогда, никогда не будет она плакать перед мужчиной. Больше – никогда. Она клянется себе, что ни один мужчина на свете не увидит ее слез. Клятву она сдержит – позже. И – не раз, когда слезы подступят к глазам, она заставит себя улыбаться… И скольких мужчин покорит ее негасимая улыбка!

А сейчас, после ссоры с Мишей, она уходит в лес. Сначала ей просто хочется побыть одной. Укрыться от света, от солнца, которое было свидетелем ее унижения. Бродить, ни о чем не думая. Птицы оглушают ее своими трелями… Тенистые тропки влекут ее вглубь леса… Все дальше и дальше…

Одинокие прогулки по лесу опасны для горожанина: Оля заблудилась. Она поняла это ближе к вечеру. В лесу темнеет рано и быстро. Какое-то время она еще боролась, пытаясь найти дорогу, но потом поняла, что ходит по кругу. Крестьяне называют это «леший попутал». Она устала, проголодалась, замерзла в своем легком летнем платье… Птицы умолкли, и в тишине лес загадочно вздыхает, доносятся шорохи, какие-то похрустывания, доводящие Олю почти до умоисступления! Ее нервы и так взвинчены до предела. А тут еще и эти странные звуки в темноте. Говорят, здесь встречаются медведи… А она очень боится медведей. Почему-то именно медведей, а не волков. В конце концов, она забивается поглубже в кусты и засыпает, прислонившись спиной к стволу дерева. Ей снятся кошмары. Медведь, который гонится за ней. Она просыпается от собственного крика и от боли в затекшем теле. Медведя нет. Он, к счастью, оказался всего лишь сном. Но в утренней полутьме перед глазами маячит какое-то светлое пятно…

Оля идет за этим пятном сквозь чащу – и оно выводит ее на лесную дорогу, где Оле встречается крестьянин на телеге с дровами. Крестьянин довез ее до дачного поселка. А пятно… Галлюцинация? Привидение? Нет, Оля верила в его реальность. Что-то явилось ей в чаще. Что-то вывело ее на дорогу. Что-то спасло ей жизнь – ей и ребенку, который уже просился в мир.

У нее начались преждевременные роды. Если бы не это странное светлое пятно, парящее между деревьев, она родила бы прямо там, в чаще. И скорее всего, там и умерла бы вместе со своей дочкой.

Впрочем, в ее жизни будет еще много чудесного и необъяснимого: всяческих предзнаменований, сбывшихся предсказаний, невероятных встреч…

Но в это утро вернувшуюся из леса Ольгу встречает свекровь. Миша всю ночь отсутствовал. Но Мишино отсутствие ничуть не смущает Наталью Александровну – он-то имеет право немного развлечься! А вот то, что Оля где-то бродила всю ночь… И подол в росе по колено… Свекровь не ложилась спать, считая часы ее отсутствия, готовая встретить ее упреками и разоблачить наконец! Но появление бледной, страдающей Оли, буквально повисающей на плече у крестьянина и с трудом сдерживающей стоны, смешивает ее планы. Крестьянин нашел Олю в лесу… И она рожает! В этой ситуации даже Наталье Александровне не до скандалов и разоблачительных сцен. Она ищет транспорт, чтобы везти Олю в Москву. Миша появляется буквально за миг до их отъезда. Он выглядит несколько смущенным – но не более того. Смущен он не своим гадким поступком, а тем фактом, что вот-вот станет отцом… Он целует Олю в горячий, осыпанный росинками пота лоб и обещает немедленно приехать, как только завершит дела…

Какие дела могут быть на даче?

Но Оле сейчас не до размышлений.

Ольга Михайловна Чехова – дочь Ольги Книппер и Михаила Чехова – третья Ольга Чехова в этой семье, появилась на свет 27 августа 1916 года. Роды были болезненные и долгие. Молодая мать находилась на грани жизни и смерти. Ольга Леонардовна писала: «Наконец-то наши дети разродились. Ах, как мучительно было ждать и так близко ощущать, как Оля страдала. Часов 15 она кричала, выбилась из сил, сердце ослабело – тогда наложили щипцы и вытянули 10-фунтовую здоровую девочку. Мы уже решили, что губы Олины, нос Мишин, а раскрывающийся левый глазок в меня. Миша с любопытством рассматривает незнакомку и говорит, что пока никакого чувства не рождается – конечно, пока».

Михаил вернулся на дачу и снова появился в городе только в середине сентября. Ольга с малышкой уже вернулись «домой» – в квартиру свекрови. Ольга слаба, бледна и выглядит совершенно равнодушной… Миша, ожидавший новой вспышки гнева или хотя бы «неприятного разговора», озадачен. Забыла? Простила? Нет, ей просто не до того теперь. У нее – ребенок. И высший ее долг теперь – долг матери. Все остальное не имеет значения… Миша может отныне творить все что ему угодно… Ей нет до него дела.

Молодой отец в восторге от дочери, но ему и в голову не приходит хоть чем-то помочь молодой жене. Впрочем, тогда это не было принято. И потом, он – человек искусства! А малышка кричит по ночам, мешает ему спать, из-за этого он не может сосредоточиться во время спектакля. Так что восторги по поводу новорожденной быстро утихают.

Наталья Александровна, сделавшись бабушкой, присмирела на время… Но только на время.

Вскоре все возвращается на круги своя.

Миша в театре, в студии, где-то еще – где угодно, только не дома. Наталья Александровна брюзжит, нянька Маша бросает подозрительные взгляды, кузен Володя Чехов снова приходит в отсутствие Миши – впрочем, Миша теперь все время отсутствует – но поскольку Володя влюблен в Ольгу и снова делает ей предложение, его визиты в отсутствие мужа выглядят предосудительно… В общем, все как прежде. Только теперь у Оли ребенок. И она – мать – должна обеспечить своему ребенку нормальное детство. А в этом доме атмосфера нездоровая… И Оля решает уйти от мужа. Не к Володе Чехову, нет. Она вернется к родителям. Мама сказала ей: «Ты всегда сможешь вернуться, если станет невыносимо». Ей стало невыносимо уже давно. Но теперь она отвечает не только за себя – теперь у нее есть Ада.

Это Ольга называет дочку «Адой». Она с самого начала так хотела ее назвать – в честь сестры! Но крестили в православном храме, когда Ольга еще была больна, и без нее решили назвать «Ольгой» – в честь мамы и двоюродной бабушки. Ольга не хочет этого имени для дочери. И очень скоро все привыкнут назвать малышку «Адой» – все, кроме отца, Михаила Чехова.

Ольга решает расстаться с Мишей – и в этот момент ему приходит мобилизационное предписание. Ведь идет война… В первый раз его призывали еще летом 1914 года, незадолго до их свадьбы. Тогда Миша был признан негодным по состоянию здоровья и ему дали отсрочку. Теперь же положение на фронтах ухудшилось настолько, что нужны все мужчины… Тем более что физически Миша вполне здоров. Не в порядке только его нервная система. Но к 1916 году в России столько калек, что нервные болезни уже не признаются серьезной причиной.

У Миши истерика. Он кричит, бьет посуду. Он не может идти на фронт. Он не может стрелять в людей. Он не пойдет… Пусть его повесят! Пусть сошлют в Сибирь! Сейчас он противен и жалок. Но в Ольге отчего-то вновь взмывает прежнее чувство долга. Она не забывает о решении уйти – она никогда не отменяет раз принятых решений – просто откладывает на время. До конца войны. Пока она нужна Мише… В конце концов, Ада ей не простит, если узнает, что мать оставила отца в такой тяжелый момент. Ради долга, ради Ады… Она должна остаться. И она ничего не говорит Мише о своем решении. Но их разрыв все равно неизбежен.

Напряжение, и без того царившее внутри их семьи все эти годы, теперь усугубляется вновь открывшимся у Миши неврозом. Оля и раньше замечала некоторые странности своего мужа. Но отец ее тоже был человек несдержанный, мог накричать, ударить – и вот она думала, что у Миши тоже проявляется несдержанность, только несколько по-другому… Теперь же он ведет себя настолько странно, что у Оли появляется жуткое подозрение: а что, если Миша… безумен?! Причем – не так восхитительно-безумен, как бывают безумны чудаковатые гении, а – попросту сумасшедший, как те, кого лечат в закрытых клиниках! Разумеется, обсудить свое предположение она не может ни с кем: с посторонними – стыдно, родственники – далеко. Не со свекровью же ей об этом говорить! Свекровь сама ненормальная, и если у Миши не все в порядке с психикой, то это – ее вина… Или – Мишиного покойного отца?

Оля начинает вспоминать, что она слышала в детстве, будто у Александра Павловича были какие-то проблемы, о которых не говорили в присутствии детей… Эти проблемы – банальный алкоголизм, но пока еще Оля этого не знает. А Миша позволяет себе невероятные выходки… И – все чаще возвращается домой пьяным! Оля все пристальнее наблюдает за ним… И обнаруживает все новые странности! Это превращается в какой-то навязчивый кошмар. Неужели – ко всем своим бедам – она еще и вышла замуж за безумца? И в хрупком тельце ее дочери течет отравленная кровь?!

Впрочем, все происходящее – сюрприз только для Оли. Все остальные – все, кто хоть сколько-нибудь знаком с Мишей, – прекрасно осведомлены о его психическом нездоровье. Если бы Оля отважилась с кем-нибудь поговорить – ей рассказали бы множество забавных случаев… И сам Михаил Чехов тоже осознает свою болезнь – что, кстати, помогает ему бороться и преодолевать ее и до самой глубокой старости удержаться на хрупкой грани между странностью творческого человека и безумием.

Из книги Михаила Чехова «Путь актера»:

«Часы пребывания на сцене были для меня истинным душевным отдыхом. На время я забывал свои гнетущие мысли и погружался в творческое состояние, целиком захватывавшее меня. Однажды мое обостренное нервное состояние привело к неожиданному результату. Это было в гастрольной поездке, которую совершала труппа Малого театра. В одном из городов, когда гастрольный спектакль приближался к концу, среди актеров распространился слух, что соседнее с театром здание горит. Окончив свою роль, я вышел со сцены и увидел, что здание, стоявшее против театра, действительно пылает. Я испугался и бросился бежать по улице по направлению к вокзалу. Я бежал в гриме и в костюме китайца, с развевавшейся сзади косой. За мной гнался театральный портной.

– Господин Чехов, – кричал он, – хоть брючки отдайте!

Я не останавливаясь бежал дальше. Наконец портной стал догонять меня. Тогда я быстро остановился, снял с себя широкие китайские шаровары и, оставив их на месте, побежал дальше.

Моя нервная напряженность, которую я так искусно скрывал до сих пор от внешнего мира, достигла наконец таких размеров, что в целом ряде моих поступков стала проглядывать наружу. Я вдруг спрашивал кого-нибудь из моих товарищей, не слышит ли он, например, того особенного шума, который слышу я сам в эту минуту, и по лицу товарища догадывался о том, что он не только не слышит его, но и не понимает, о чем, собственно, я его спрашиваю. Я слишком часто подходил к окнам и с тревогой глядел на улицу. Или вдруг во время спектакля, чувствуя потребность вернуться домой, я начинал так быстро играть свою роль, что это обращало на себя внимание моих партнеров».