Текст книги "Культурный конфликт (сборник)"

И видишь, твои дети вырываются из-под крыла, и ничего нельзя с этим поделать. Им самим надо идти в эту сложную жизнь. И нельзя им уже помочь и подставить плечо. Можно только наблюдать со стороны и быть рядом. Обидно? Очень.

Нет, я ужасно не люблю i сентября.

День Победы

КОМАНДИРОВКИ. Командировки. Бесконечные…

Сегодня я лечу в Красноярск. В первый раз. Сколько же в моей жизни самолетов? Бесчисленное количество. А кто-то ведь боится летать. Есть ли у меня чувство страха? Конечно, нет. Ну, может, я все-таки немного лукавлю. Какой-то холодок неприятный присутствует, это безусловно. Поэтому я сразу сама себе начинаю рассказывать, что на машине тоже ездить опасно.

Просто я летаю много, очень. Нельзя же бояться всё время! Это невозможно. Да и потом привыкаешь.

Когда летишь за границу, то немного спокойнее: все-таки и самолет лучше, и доверия к западным авиакомпаниям больше. А здесь наш родной сибирский город. Соответственно и самолет – наш родной Ту-154. И бортпроводницы тоже наши, родные. Поэтому самолет немножко обшарпанный, кресла не откидываются, стены потемнели от старости, и бортпроводницы тоже не сказать чтобы улыбались безостановочно. То есть улыбаются, конечно, но так как-то нехотя. И нет среди них ни одного молодого человека, то есть бортпроводника. Последнее время их появилось достаточно. И это приятно. Я когда сажусь в свое кресло, всё время проецирую: а что если все-таки что-нибудь случится? Кто меня будет спасать? Поэтому если оказывается в обслуживающем персонале здоровый парень или тетенька крупная, мне всегда спокойнее. И вот в таком спокойном состоянии я беру в руки толстый журнал, чтобы, прочитав пару страниц, спокойно уснуть.

Вид сегодняшнего самолета и проводницы особого доверия не вызывает, спать как-то неохота, читать тоже. Кручу головой по сторонам. Хорошо, что у меня первый ряд. Правда, в эконом-классе, но приятно сидеть не в хвосте. А так всё же ближе к пилотам. Народу в самолете немного, рядом со мной место до сих пор свободно, правда, пришли еще не все, люди продолжают подниматься по трапу самолета. За мной разместилась большая мужская компания. Сибиряки все-таки народ породистый. Все мужики здоровые как на подбор. И не сказать, чтобы красавцы были, нет. Но сила от них веет неимоверная, мужественность. Глядя на них, я успокаиваюсь, не нужны мне бортпроводники. С любой экстремальной ситуацией справимся. Тем более мои соседи сзади спокойно читают газеты. А то ведь сколько угодно сейчас: еще взлететь не успели, а уже одну бутылку коньяка распили. А лететь-то нам долго.

На трапе происходит тем временем какое-то движение, не совсем обычное. Очередь застопорилась, стюардесса начала повышать голос, кого-то явно не пропускает. Я сижу близко, и уже различаются ее нервные нотки:

– Я вам русским языком говорю, покажите ваш посадочный талон! Что значит был? Был да сплыл? Не морочьте мне голову, немедленно спускайтесь, еще не хватало мне здесь безбилетников. Что значит вы не пойдете?!

Кто и что отвечает, мне не слышно. Доносится только тихий голос, что-то пытающийся возразить в ответ. Стюардесса неумолима. Она связки не бережет, поэтому переходит практически на крик:

– Вы что, русский язык не понимаете? Куда вы лезете? Спускайтесь с трапа, я вам говорю!

Я слушаю всю эту неприятную перепалку и удивляюсь про себя: ну почему у нас молодежь не учат вежливому обращению? Конечно, без билета нельзя, это ясно, и я не вникаю в ситуацию, слушаю эти выкрики стюардессы, не вдаваясь в подробности, не переставая думать о собственных проблемах. Но тон девушки все-таки неправильный. Не знаю, кто там перед ней стоит, девчонка молодая или парень крутой. Всё равно нехорошо это, неуважительно. А именно эти нотки постоянно слышались в речи бортпроводницы. Второй же голос, тихий, больше вроде бы убеждал. Я постаралась прислушаться. Ситуация длилась уже какое-то время, начал нервничать народ – и тот, который на трапе стоял, и тот, который сидел в самолете.

Люди начали подниматься со своих мест, выглядывать в проход, всем было интересно, что там происходит. А потом время же. Мы, между прочим, в другой город должны лететь. Ну не задерживать же рейс. Бортпроводница думала (правда, немного по-своему) о том же и была непреклонна. Человека, стоявшего перед ней, она не пропускала.

– Да как вам не стыдно, в конце концов? Вы, старый человек, лезете тут без билета. Спускайтесь немедленно. Нет, я так не могу. Иван Игнатьевич, разбирайтесь сами. Люди до чего наглые пошли! Всё равно без талона вас никто в самолет не посадит!

Бортпроводница влетела в салон. Длинноногая девица, вся аж раскраснелась и никак не могла успокоиться:

– Нет, ну обнаглели, просто обнаглели!

За ней в салон неуверенно поднялся очень пожилой человек. Бедно, но аккуратно одетый. Старенький костюм, кепка, на пиджаке планки от орденов и медалей. В трясущихся руках он сжимал кошелек.

– Дочка, ну не знаю я, как вышло. Ну был у меня посадочный талон. Иначе как бы я до трапа дошел?

– Откуда я знаю как? Это не мое дело! Вы мне талон покажите!

– Да был талон, был. Вот куда его дел? Вот ведь дурак я старый. Мне моя всегда говорит: убирай документы сразу. Вот видишь, в дорогу кошелек даже купила. Полпенсии потратила. В Москву, говорит, едешь, не осрамись, все деньги туда складывай. А я что? Наверное, в брюки сунул. Ой, не знаю, как вышло. Делать-то что? Ты не ругайся, дочка, ты подскажи.

Мне стало аж нехорошо от такой сцены. Я вскочила со своего места:

– Дедушка, да вы присядьте. Снимите пиджак и просмотрите внимательно все карманы.

И, обращаясь к проводнице:

– Девушка, ну так нельзя! Вы же видите, человек уже немолодой, разнервничался. Ему помочь нужно.

– Я здесь для другой помощи!

– Да что же вы, в конце-то концов?! Посмотрите, заслуженный человек, ветеран. Ну, а если он действительно документы потерял? Что, высадите? Нелепая какая ситуация.

– Нелепая?! – стюардесса начала повышать голос. – Ну знаете! Вам говорить хорошо. Да вы даже не представляете, сколько зайцев у нас тут ездят. Прикинутся – то она беременная, то у них дети малые. У нас, знаете ли, на борту свои правила. Учили нас этому!

– А манерам хорошим вас не учили? Или, например, уважению к старшим? Слышали про такое? – меня начало тихо трясти от подобного тона и постановки вопроса.

– Что?! Я сейчас летчиков позову. Хватит! Надоело. Мне, что ли, надо? На вас на всех сейчас управу найду. Вас, кстати, тоже захочу и высажу за то, что меня при исполнении оскорбляете. Разговорилась! Защитница нашлась, – с этими словами бортпроводница ринулась в кабину пилотов.

Старик покрылся крупными каплями пота. Руки не слушались. Трясущимися пальцами он пытался доставать что-то из внутренних карманов старенького пиджачка. Посадочный талон не попадался.

– Вот ведь неприятность. Ну как же так? И тебя ведь, дочка, подвел. Ты уж меня не защищай. Права ведь она по сути. Ну нет билета. Что ты будешь делать! Был, а нету. Ой, расслабился я. На Парад Победы приехал. Участвовал. По Красной площади прошел, как тогда, в 45-м. Всех нас собрали. Ну, понятное дело, кто живой. Нашли. Письмо мне такое с приглашением прислали, билет наш Совет ветеранов прямо на дом принес. Хотел со старухой ехать – что она в жизни своей видела? Да денег не наскребли. Эх! Езжай, говорит, один, всё посмотришь, расскажешь потом. И вот ведь незадача. Нет, ну сама посуди. Москва, впечатлений столько. Как с ума не сошел, сам не знаю. А сегодня с утра вообще уже ничего не соображаю. Всё мысленно в голове прокручиваю: и то не забыть рассказать, и это. Шутка ли? В самом Параде Победы участвовал! По Красной площади прошел. И ты знаешь, главное, молодым себя почувствовал. Будто бы и не было этих лет. Они ведь, знаешь, врачей пригнали, карет «скорой помощи». А нам это всё не потребовалось. Все шли как по линеечке. Вот так вот. Знай наших! Есть еще силенки! И вот на тебе, под самый конец такая неприятность. Делать-то что? Мне и улететь не на что будет. Да придумаю что-нибудь. Отобью моей телеграмму. Дома помогут. Обязательно помогут. Придумают что-нибудь, это точно. У нас, знаешь, люди отзывчивые. Вот только хлопот сколько доставлю. Вот ведь дурак старый.

Из кабины пилотов вышел человек в форме. За ним стояла раскрасневшаяся и какая-то сразу очень неприятная стюардесса.

– Вот он, вот, посадочного талона нет, а на рейс лезет. А эта молодая на меня тут так ругалась, так ругалась. Иван Игнатьевич, вы видите, я вся разнервничалась. Как я смогу теперь лететь в такой ситуации? Безобразие просто!

– Света, подожди, разберемся сейчас, – и, наклонившись к ней, произнес потише: – Голос не повышай только. Не забывай, ты в форме.

Повернувшись к нам, пилот был достаточно доброжелателен:

– Предъявите ваши посадочные талоны. Девушка, вас это тоже касается.

Я протянула ему свой, а старик опять начал оправдываться:

– Сынок, прости, рейс тут задерживаю. Только нет у меня талона. Задевал куда-то. Ты только не подумай, что безбилетный я. Ветеранский совет мне билет покупал, на параде я был. Господи, всей деревней провожали. А я вот подвел. Петрушка какая!

Дед трясущимися руками доставал завернутый в носовой платок паспорт. Смотреть на это не было никаких сил.

– Вы, поймите, дедушка, – летчик старался говорить мягко, – у нас существуют правила. Мы не можем взять на борт безбилетного пассажира. Мне неприятно вам об этом говорить, но вы должны покинуть борт самолета. Объясните всё наземным службам, они обязательно вам помогут.

Из-за спины летчика злорадно выглядывала стюардесса Света.

– Да я что, я конечно…

Дед неловко начал подниматься, пытаясь натянуть непослушными руками пиджак.

– Дед, сядь.

Мы не заметили, как рядом с нами оказалось несколько здоровых сибирских молодцов. Давно прислушиваясь к разговору, они не принимали участия – видимо, были уверены, что не стоит обращать внимания. И так всё ясно. Нечего и вмешиваться. Никто не мог подумать, что дело примет такой поворот. Сибиряки не выдержали и поднялись всей командой.

Один из них взял старика под руки, усадил удобно.

– Воды принеси, – бросил он проводнице. Та стояла не шевелясь.

– Не поняла?! Воды и таблетки какие-нибудь сердечные. Что там у вас есть? Валидол, корвалол, – он говорил тихо, но в голосе было что-то такое, что Света тут же развернулась на своих каблучках. И через минуту вернулась со стаканом воды и бутылочкой корвалола.

– Вот так, дед. Садись, пей воду и ни о чем не думай. Ты домой летишь. Не для того ты нас защищал, чтобы мы тебя сейчас бросили. Понял, дед? Всё хорошо.

Парни встали стеной, отгородив деда от летчика и стюардессы.

– Деда в обиду не дадим. Иди в кабину и заводи двигатель. – Парень говорил спокойно, но в голосе чувствовалась такая сила, сопротивляться которой было просто страшно.

– Но как же? – попытался все-таки пилот.

– Без старика не полетим. Ты понял?

В самолете стояла гробовая тишина. Все напряженно ждали. Неужели же произойдет сейчас страшная несправедливость? Но для этого уже не было никаких шансов. Парни бы этого не допустили. Пилоту это было тоже ясно. Наверное, он нарушал свой устав и не имел права. Но существуют простые человеческие отношения и человеческая благодарность тем, кому мы обязаны жизнью. И, думаю, в душе летчик был благодарен сибирякам, тому, что они не дали ему войти в конфликт с собственной совестью.

Летчик молча ушел в кабину. Через пять минут самолет набирал высоту. Дедушка утирал слезы, как и я, впрочем. Мы не говорили о том, что произошло. Но оба думали об одном и том же.

Не перевелись на земле русской настоящие мужики.

Ночное такси

НАКОНЕЦ-ТО закончилась моя первая выставка в Ганновере «Интергоспиталь», и я с чувством выполненного долга еду на такси в гостиницу. Завтра утром домой. Ура! Ура-то ура, но самолет вылетает в пять утра, а гостиница за городом. А ну как такси опоздает! Или приехать забудет! Пытаюсь договориться с этим же таксистом:

– А вот вы можете в два часа ночи меня в аэропорт отвезти?

– Либе фрау, вот вы в два часа такси и закажите, в Германии такси приходит в любое место за две минуты. – А вдруг не придет?

– Придет, либе фрау.

– А вдруг с телефоном что-то?

– Так не бывает.

– А вы совсем не можете приехать?

Таксист тяжело вздыхает, понимает, что случай непростой, девушку заклинило.

– Гут, я приеду. Мне всё равно рано завтра вставать, ехать к моему постоянному клиенту.

Ну, слава Богу! Как это у меня все-таки ловко получилось! А то надейся на их две минуты – неровен час, останешься здесь на всю жизнь. У них, конечно, у проклятых империалистов, всё очень даже хорошо, но я больше этого напряжения не выдержу и полдня. Скулы уже свело улыбаться и делать вид, как мне тут у них всё нравится.

Таа-ак, мой друг Жарков куда-то свалил. Видать, пытается что-нибудь выклянчить у хозяина гостиницы. Ведь как человек развился за неделю! Мы когда с ним сюда приехали, ни одного слова по-немецки сказать не мог. А так: нужда заставила (это после того, как я отказалась переводить его дурацкие просьбы), открыл словарь – и по словечку, по словечку чего-нибудь да выпросит.

Сначала он меня эксплуатировал:

– Светочка, вот мне бы с того стенда зажим, давай попросим, а с того ножницы, давай попросим.

Я перевожу, на нас как на дураков смотрят. Ну и действительно, с какой стати! Тогда я должна переводить про его тяжелую жизнь и беспросветную бедность. А как не переводить? Это же я его в Германию на выставку привезла в благодарность за то, что его клиника у нас инструменты купила, так что должна следить, чтобы поездка ему понравилась и никаких трудностей у него в ней не было!

Короче, день я терпела, потом говорю:

– Всё! Больше ничего просить не буду, просите сами! Я с удовольствием переведу, зачем какой инструмент нужен, что как работает, а позорить державу больше не буду. И так все удивляются, на нас глядя: почему мы ничего купить не можем, почему нам всё даром надо?

Жарков, по-моему, даже не очень обиделся. Про то, как инструменты работают, ему было неинтересно, и все свои силы он бросил на то, чтобы свои немалые нужды объяснить самостоятельно. Размахивал руками, всякие позы принимал, а самое центральное слово в словаре находил. Между прочим, очень преуспел в этом. Полчемодана всякого барахла с собой в Москву набрал!

Вообще с этим Жарковым проблемы начались сразу. Не успели вселиться в гостиницу, бежит:

– Светочка, мне не положили постельное белье!

Иду смотреть. Оказывается, он никогда не видел белья коричневого цвета. Думал, это наматрасник!

Вечером опять проблемы:

– Вы не могли бы попросить для меня еще мыла?

– А вы что, – спрашиваю, – постирушку уже решили организовать?

– Ну что вы, Света. Просто что это за мыло, такой маленький кусочек? Один раз только намылиться хватило.

Он, видать, рассчитывал, что должно хватить еще всей его семье намылиться!

Сначала я его проблемы решала, потому что была некоторым образом обязана это делать. Потом поняла, что проблемы у него постоянные. Просто не человек, а одна огромная проблема. Я решила расслабиться и плюнуть на это. В конце концов, у меня масса своих задач и их тоже надо выполнять.

Ну, теперь поездка практически подошла к концу. Завтра я расстаюсь и с Германией, которая мне в общем-то очень понравилась, и с Жарковым, который мне совсем не понравился. Ничего не поделаешь, издержки работы.

Раннее утро, все еще спят, по первому этажу тихо бродит хозяин гостиницы – встал специально меня проводить. Я пытаюсь столкнуть мой чемодан со второго этажа, чем вызываю удивление: сейчас мне поможет водитель такси. А вот и он, приехал на пятнадцать минут раньше, чтобы я не волновалась. Какие люди! Стащил мой чемодан, и вот мы уже мчимся в направлении аэропорта.

Путь неблизкий, мы уже практически старые знакомые, и я рассказываю о том, как провела эту неделю в Германии, свои впечатления о выставке, о партнерах и вообще о том, как живут немцы. То есть как они хорошо живут, ну совсем не так, как мы.

А кстати, интересуюсь, куда это он в такую рань едет и что это за такой у него ранний клиент?

Его рассказ поверг меня в шок; всё, что я раньше понимала под тем, что они живут лучше, чем мы, потеряло всякую актуальность. Да, живут они по-другому – да, в туалете пол с подогревом, да, везде туалетная бумага, еще и в цветочек, да, официанты тебе искренне рады, спрашивают, вкусно ли, и всегда готовы заменить блюдо. Этого всего, конечно, у немцев не отнимешь. И всё это я воспринимала не только как высокую культуру или совсем другой уровень жизни. Я понимала, что, наверное, это еще и конкретная забота государства о своих людях. А из того, что мне рассказал водитель такси, стало понятно, что государство заботится не просто о всем обезличенном населении Германии. Здесь интересен каждый человек. Идет борьба за достойную жизнь каждой личности!

Мой водитель ехал забрать больного, у которого были проблемы с почками. Рано утром он отвозил его в клинику и поздно вечером привозил домой. Эта процедура должна была проделываться через каждые два дня. За больным государство закрепило это такси, и вот уже на протяжении пятнадцати (!!!) лет данный таксист возит данного больного. Я попыталась посочувствовать этому ужасному образу жизни и этому человеку.

– А не надо ему сочувствовать. Этот человек живет полноценной жизнью, он работает, занимает хорошую должность.

– А личная жизнь?

– И личная жизнь есть. У него жена, двое детей. Всё абсолютно как у всех людей, просто два дня он живет в обществе, а третий день проводит в клинике. Это не стоит ему ни копейки, все расходы берет на себя государство, включая и такси, и дорогостоящие лекарства, и процедуры.

Я сразу вспомнила, что, когда училась в институте, мы проходили практику в Подлипкинской больнице. Из нас готовили медсестер запаса. И вот в отделении урологии нам показали девушку девятнадцати лет, нашу ровесницу. Думаю, у нее было подобное заболевание. Очень симпатичная, веселая, может быть, немного более бледная, чем мы все, ее окружавшие. После ее ухода врач нам сказала, причем абсолютно будничным тоном, что вы-де понимаете – это не жилец, с таким диагнозом ей осталось совсем недолго. Все эти годы эта девушка у меня из головы не выходила. Тогда меня это потрясло: как же так, такая молодая, неужели нельзя ей помочь?

И вот в другой стране человек с этим же диагнозом не просто живет – он живет активно, он не выброшен из общества, он чувствует свою необходимость. О нем заботятся! Причем не только родные. И еще что важно, он ни для кого не стал обузой. Всё взяло на себя государство. Честь и хвала!

Лечу в самолете и никак не могу забыть разговор с водителем. Неужели так бывает? И почему у нас этого никогда не было и вряд ли будет? А еще искреннее удивление водителя такси на мою реакцию по поводу этой истории. Водитель не видел в этой истории ничего особенного. Просто жизнь!

Культурный конфликт

Спасать любовь пора уже в самом начале

От пылких «никогда!», от детских «навсегда!»

«Не надо обещать!» – нам провода кричали,

«Не надо обещать!» – мычали провода.

Гуманней трезвым быть и трезво взвесить звенья,

Допрежъ, чем их надеть, – таков закон вериг.

Не обещать небес, но дать хотя бы землю.

До гроба не сулить, но дать хотя бы миг.

А ВОТ не нравлюсь я этим новым родственникам!

Странные они. Ну что им надо? Радовались бы – парень на москвичке женился. Взял девушку из приличной семьи, и ведь прописали сразу!

Нет, они всё про какое-то сохранение рода.

– Нас всего несколько миллионов!

Ну и что? Что я, своей кровью им что-нибудь испорчу? А если только улучшу? Почему не попробовать-то? Приехали, главное, вроде бы с нами знакомиться. Ну и каков результат? Сестра Эрика как на меня посмотрит – сразу плачет навзрыд.

Я, между прочим, не калека, с высшим образованием. Ее брату такое же образование помогла получить. Чего плакать-то? Надо чечетку бить или, как его, лезгинку плясать. И главное – всё, закончились ее заботы! За братом ухаживать не надо. Ухаживать буду я! (ну… допустим)

А то послушать, как эта Соня про старшего их брата рассказывает, – это же волосы дыбом на голове встают. В смысле от того, сколько же этой бедной Соне достается. И не скажешь, глядя на нее. Вроде хрупкая такая, симпатичная девушка. Откуда только силы берутся!

Рано утром она должна всё в своем доме прибрать, еды наготовить, двоих детей в школу собрать. И перед работой к старшему брату забежать, его белье в стирку забрать. (Ну действительно, не самому же ему стирать. Не мужское это дело.) И не важно, что Соня в другом конце города живет. Для брата утром по холодку и пробежаться можно. Потом на Главпочтамт. У нее там какая-то работа очень важная. Начинается, говорит, рано. Хорошо, что после работы много времени на домашние дела остается. Это ж во сколько она встает? Мама дорогая! Часов в пять, наверное. А после работы на брата надо постирать, ему еду сготовить и бегом успеть до ужина в Сонином доме то, что со вчерашнего дня нагладила, обратно брату отнести.

А дома муж, дети, свекровь, всех надо ублажить. А уж работа по своему дому – ну, там, где свекровь, – это уж ночью, не торопясь, в охотку, в удовольствие.

Вот воскресенье – день, конечно, тяжелый, ковры обязательно выбивают во дворе. Правда, тут и свекровь и сноха помогают. Ковров очень много. Это мне раньше и Эрик рассказывал. Это у нас ковер на всю квартиру один, который удалось по талонам получить.

А у них и на полу, и на диване. На стенах само собой.

А уж двор мести – это каждое утро надо. Это с рассветом, чтобы не пылить.

Да… Вот меня бы туда на перевоспитание!

Когда ж она спит? Но, чувствую, Соня готова вообще не спать, лишь бы ей разрешили еще и на Эрика постирать.

То, что я периодически шучу на эту тему, вводит ее в гнев. Она прямо так и сверкает своими черными глазищами. Вот дали бы ей кинжал, она бы меня прямо зарезала. Очень горячая женщина!

А муж ее Тимур очень даже тихий. Спокойный такой, уравновешенный. Соню всё время утешает:

– Ну что ты, родная, не расстраивайся. Смотри, какие люди хорошие!

Когда Эрик все-таки понял, что любит меня безмерно и не может ни на ком другом, кроме меня, жениться, никакие родственники с его стороны на нашу свадьбу, конечно, не приехали. Звонили, угрожали моему будущему мужу, но угроз не осуществили, и мы спокойно расписались.

Мои родители тоже, конечно, в восторге от моего выбора не были. Но за время ухаживаний (а ухаживал Эрик долго, всё время, что мы в институте учились) родители поняли, что парень он хороший, очень порядочный, верный, меня любит ну просто больше жизни. Доказал он это сто раз, надежный был очень. Ну, конечно, с Кавказа, ну, конечно, не москвич. Но здесь и я уперлась. Выйду за него, и всё тут.

Папа тяжело вздохнул, рассказал мне, что я открываю ворота всему кавказскому народу на московский Центральный рынок (а мне было не жалко), и взял всю организацию свадьбы на себя. Еще и в свадебное путешествие в Прибалтику отправил.

Через месяц после свадьбы приехал со стороны мужа первый гонец. Это и был как раз тот самый Тимур. То есть другие бы не приехали никогда. Не с кем у нас им было знакомиться. Эрика они и так знали. А Тимуру было интересно. Хотел он душу Эрика понять: почему парень родню не послушал, зачем на московской девушке женился?

Мы все ему сразу очень понравились. Родители мои – люди гостеприимные, принимали его от всей души, как принимали бы и любого другого. У нас вообще всегда было много гостей. Родители мои сибиряки, поэтому когда они в Москву приехали, сначала их квартира походила на такую ночлежку. У нас всё время кто-нибудь ночевал проездом. Иногда, конечно, раздражало, но родители привыкли. И потом, среди этих людей были действительно очень близкие друзья, ближе многих родственников. Их мы сами ждали с нетерпением, радовались их приезду, как празднику. Знали, что это будут разговоры до ночи, шутки, песни, будет весело и всегда интересно.

Поэтому Тимуру не могу сказать что очень обрадовались, но приняли его уже на правах близкого родственника. Он всю дорогу извинялся за родню и за весь свой народ. Говорил, что он не сомневается, что русские ничуть не хуже, чем они, а иногда попадаются вообще прекрасные люди, как мы, например!

Уж как он убедил приехать свою жену Соню, я не понимаю, но она его восторгов по нашему поводу не разделила. Ничего такого особенного в нас не нашла. А если даже забывалась и начинало ей казаться, что всё не так уж плохо, она каким-то внутренним голосом себя останавливала:

– Не забывай, Соня, они у тебя брата забрали!

И опять замыкалась в себе.

С такими мыслями они и уехали: Тимур бесконечно извиняясь, а Соня в гордом молчании.

В следующий раз они приехали уже когда родился Никитка. Несмотря на всё свое нерусское происхождение (да и я далеко не Белоснежка: в институте, где мы с Эриком учились, все думали, что я тоже с Кавказа), наш сын родился блондином с голубыми глазами. Никто не мог понять, в кого это такой ребенок. Когда его увидели наши кавказские родственники, они тоже сильно удивились.

Имя Никита для них было невыговариваемым. Ты, говорят, мальчик, не расстраивайся, что у тебя имя такое некрасивое, мы тебя будем Ибрагимом звать.

Ну уж, думаю, дудки. Мало того, что приехали, разместились тут всем табором, дак еще и Ибрагим, видите ли.

– Ибрагимы – это ваши дети. Моего сына зовут Никита, прошу любить и жаловать. У нас страна не католическая, каждый человек имеет по одному имени, как в свидетельстве у него записано. Я человек законопослушный, чего и вам желаю.

Они, конечно, нервничали, но меня побаивались: могу же и на улицу их со всеми пожитками попросить.

Больше всего было жалко в этой ситуации Эрика. Ему и за меня было неудобно, и гордость за свой малочисленный народ просыпалась. Но про то, чтобы ребенка Ибрагимом назвать, он что-то и сам не предлагал. Я бы, может, рассмотрела этот вариант, а так на нет и суда нет.

Потом у него, у этого гордого народа, всё как-то странно, не по-людски! Отец, например, не имеет права заниматься с ребенком. Даже не так. Не то чтобы там заниматься, а даже просто брать его на руки или за руки (видать, гордость не позволяет).

Они мне не раз с достоинством рассказывали то ли притчу, то ли с родственниками было:

– Ребенок начал срываться в пропасть, но уцепился за корягу. Вот висит он, бедный, над пропастью на одной руке, кричит, а рядом отец стоит. А по правилам не может он своему ребенку помочь. А это сын, единственный, наследник! – на этом месте делается глубокомысленная пауза и все слушатели (я то есть) обводятся гордым взглядом. Я должна восхититься стойкостью отца и верностью традициям.

– Отец разговорами пытался поддержать дух ребенка, пока из деревни не прибежала мать и не вытащила ребенка из пропасти.

Короче, закончилось всё хорошо. Меня эта душераздирающая история всегда заставляла содрогаться. Но мне повторяли ее всякий раз, когда я пыталась сунуть нашего Никитку на руки Эрику.

Вообще все их истории – они очень даже красивые, но, как мне кажется, немножко искусственные. А некоторые, как эта, например, просто опасные для жизни. Уж больно жалко мне всегда было этого несчастного мальчика. Если бы на его месте был мой собственный сын, его бы я вытащила, а следом спихнула бы в пропасть его гордого папашу!

Через какое-то время родственники начали ездить чуть ли не толпами. Их не смущало, что жили мы втроем в комнате коммунальной квартиры. Ничего, зато в центре и рядом с метро. И то, что я русская и им противно есть из моей русской тарелки, – это уже отошло на второй план. Они, видимо, решили меня начать перевоспитывать. Потому что поняли, что уже всё равно – жена (хотя не уставали повторять, что по их законам никакая я не жена), и ребенок бегает (правда, не Ибрагим).

Я перевоспитанию не поддавалась никак. Более того, боролась с их кавказской мафией и при каждом случае пыталась поставить новую родню на место. Эрика я доводила этим до полуобморочного состояния: видимо, он-то понимал, с кем я тут шучу и чем всё может кончиться. А мне всё было смешно.

Пыталась я вникнуть в их традиции. Вот, например, главное у них в отношениях друг с другом – кто перед кем должен встать. Но это мне так казалось. А им казалось, что главное – научить этому меня. Потому что они-то уж точно знали, в каких случаях надо встать, в каких привстать, в каких стоять и не садиться, пока тебе не разрешат, в каких головой кивнуть, и никогда сами не путались.

Я учиться этому не собиралась. И не вставала никогда! Мы тоже гордые, и, в конце концов, это они у меня дома, а не я у них. Вот приеду к ним – может, когда куда и встану. А у нас здесь все перед женщинами встают, если хотят. Пожалуйста, я не против.

Эрику было за меня неловко, он даже пробовал со мной договариваться. Но я «стояла» насмерть. Встанешь раз – стой потом всю жизнь! Это не про меня и не на мой характер.

Родственнички офигевали, как им казалось, от моей наглости. Хотя в глубине души их иерархия была для меня иногда непредсказуемо интересной. Я как-то заметила, что когда я вхожу в комнату, встает Соня.

– А она-то что встает, вроде же она меня старше и тебя старше. Потом сестра мужа!

– Нет, старше теперь ты, потому что ты жена брата, и не важно, что брат младший, он же брат, а перед братом вставать надо всегда.

В общем – «Три раза Ку»! Без ста грамм не разберешься.

Как-то привезли с собой годовалого ребенка. Под названием Адам. Про их имена – это просто отдельная песня. Однажды тетка приехала, ее вообще звали Брильянт!

Мамашка Адама убежала в магазин. Но, видно, вошла в раж. Обещала прийти через два часа, появилась же только поздно вечером.

Никитка тогда тоже был маленький. Адам было для него не понятно, он называл мальчика Мадамчик.

Мадамчик разумел только по-своему. Весь день что-то от меня требовал. А как поймешь?

Вечером с работы пришел Эрик и поговорил с Мадамчиком на ихнем родном, тарабарском для меня, языке. Мадамчик расплакался и начал называть Эрика мамой. Видно, увидеть родную мать он потерял уже всякую надежду.

А Брильянт (так и не поняла, кому она кем приходится) вообще думала, что я соседка. Соня постеснялась рассказать ей, что я жена Эрика. Интересно, что приехать ко мне с ней на несколько дней не постеснялась!

– Света, давай не скажем, что ты Эрику жена.

– Это с какой стати?

– Ну, понимаешь, разговоры по нашему городу пойдут…

– Вот и хорошо, и пусть пойдут. А про сына-то ты что скажешь?

– А сын – это ничего, это даже хорошо, сыновьям все всегда рады, и где их мать – никого не волнует.

Ну дела-а-а! Нет, ну я, конечно, тут же этой драгоценной женщине рассказала, в чей дом она приехала, кто здесь кем кому приходится. Соня только тихо охала. Брильянт же очень обрадовалась, такую новость теперь по всему городу разнесет! Никому же и в голову такое прийти не могло: Эрик-то на русской женился! (Можно подумать, он на обезьяне женился.)