Текст книги "Моя история. Летопись трех поколений на сломе истории"

О самогоноварении

Самогон гнать – было делом наказуемым со времен Петра Великого. Пить – можно, но только казенную водку, дабы казна государственная не оскудевала. Но сильно печалило это народное питие господ, получивших образование в Европах. Европа уже нахлебалась горя от Зеленого змия и стала душить его Законами. Впереди планеты всей бежали США. Соединенные Штаты уже с конца XIX века стали вводить «сухой закон» по своим весям. В 1920 году «сухой закон» был принят в качестве поправки к конституции США и стал федеральным законом (до его отмены в 1933 году).

В 1919 году «сухой закон» был введён в независимой Финляндии. В этих странах «сухой закон» был полным и абсолютным, то есть предусматривал уголовное наказание не только за торговлю спиртным, которая приравнивалась к контрабанде, но и за домашнее изготовление и употребление.

В русской царской армии в Первую мировую войну водочная порция не полагалась. Отсутствие «разогрева» – одна из причин снижения боевого духа солдат царской армии. Но большевики с этим справились. Солдаты были переобуты большевиками отменой «сухого закона». Позднее, в Великую Отечественную войну, выдавались «наркомовские сто грамм», и это положило начало традиционной русской культуре пития и стало фольклорной темой военных лет.

Зеленый змий в Ярославской губернии был не жалован законом, но, когда уклад жизни рушится войной или какой другой чумой, змий несет утешение опечаленным и безнадежно оставленным радостью людям. Он входит в каждый дом, входит по-свойски, хотя и числится в нелегалах.

На Манилове самогон варили в кущах низины, что возле мостков на ручье, ближе к берегу Рыбинского водохранилища. Варили по очереди, иногда сбиваясь в группы по две-три семьи. А всем миром этим богопротивным делом заниматься не было нужды. Не ровен час, милиция нагрянет или еще какая напасть. А так, коли нужда в утешении пришла, достаточно было выйти на улицу и посмотреть в сторону болотины. Коли дымок вьется, значит варят. А коли варят, значит можно вечером зайти к промысловикам и приобрести нужное количество «радости» или взять в долг.

На Ясной поляне самогон варили на риге. Производство было безостановочным и для конспирации производилось преимущественно в ночное время. Иной раз ночные смены заканчивались браком. Но не в смысле негодным напитком, а в смысле брачными узами. Так случилось с одним из братьев Марии – Дмитрием Слабовым. Случилась как-то ночная смена у Дмитрия с местной девицей, которую звали не иначе как Японка. На самом деле она звалась Анной, но прозвище пришло не то по внешнему признаку, не то, кто из рекрутов Дальневосточной компании вернулся – не упомнит история. Смелая была девка, да развязная. Про нее всякое говорили на хуторе, так это всякое пуще доброй славы интерес разгоняет. Старик Слабов не сильно обрадовался такой разнорядке, но отзывать сына из очереди не стал, по самотеку, значится, решил дело пустить. Отдежурили на риге дежурные Анна (она же Японка) и Дмитрий Слабов, а утром Дмитрий к отцу и говорит:

– Батя, я женюсь.

– Уж не на Японке ли? – приуныл старик Василий.

– На Японке, на ней, – разом выдохнул Дмитрий.

Старик Василий Слабов хоть и был в почете и старшинстве в семье, перечить не сыну стал. А если и перечил, то не сильно и не долго, потому как свадьбу сыграли тем же летом, и самогон на свадьбе лился рекой.

Цыганская почта

Конечно же речь здесь пойдет не о цыганах, а о той культуре передачи информации, которую подарили людям кочевые племена, а на Ярославщине из кочевых только цыгане и были. В 1933 году начались гонения на этот вольнолюбивый народ со стороны властей. Цыгане ушли, а культура движения информационных ветров осталась.

Деревня Манилово стоит на дороге, что идет вдоль берега водохранилища на Никулино и далее поворачивает влево, огибая заболоченную пойму реки Мологи, далее выходит на Череповец и Ленинград.

Эта дорога соединяет Административный центр, который находится в Брейтове, с его многочисленными поселками и деревнями. По этой самой дороге и неслись в годы войны вести и посылки, похоронки, повестки и треугольники солдатских писем, сплетни и радостные известия. Государственная информация и грузы двигались машинами да телегами. Весточки и передачи личного характера, которые образовывали народную почту, различными способами крепились оказиями к государственным грузо-вести-потокам и стучались в ворота адресатов цыганской почтой.

Так пришла первая похоронка. Пришла не с фронта, а от трудовиков, отмобилизованных на строительство укреплений.

На этом тракте стояли и многочисленные племенные хозяйства, прославившие район на самых престижных международных и Всероссийских, а потом и Всесоюзных выставках. Корни этой славы лежат в глубине ХIХ столетия, когда Николай I самолично взялся за интенсификацию сельскохозяйственного дела в России и значительно улучшил ее племенные хозяйства, заложив основы будущих национальных пород скота.

Заливные луга Рыбинского района, которые образовались в Х!Х веке в связи с массовыми вырубками леса и активным развитием подсечного земледелия, стали прекрасной средой для развития молочного производства, овцеводства, коневодства и свиноводства.

Предки Василия Павловича тоже поучаствовали в этом почине. Будучи людьми предприимчивыми и вольными, Михайловы (таково было прозвище предков Василия Павловича) как-то испросили у Совета Общины леса под пахоту, который отписали Мусины-Пушкины из своих владений холопам в общинное управление. Много испросили. Получили добро и взялись всей семьей этот лес рубить, продавать, да пни корчевать, да жечь их, как и было заведено в подсечно-пахотном земледелии. Дивились односельчане такой большой да ладно выполненной работе Михайловых. В то время такая работа называлась «землю ворошить». С тех пор Михайловы получили прозвище-фамилию Ворошиловы. С годами семья стала меньше, мужчины рода стали предпочитать отходные промыслы земледелию и пахотные земли стали пустовать. Зато сена на них выкашивали Ворошиловы, как нигде в других местах. С той поры эти земли стали зваться Ворошиловскими лугами. Да нынче они под воду ушли. Вместе с городом Мологой и другими названиями Рыбинского уезда стерла их Волжская вода из географии страны, да не стерла из памяти народной.

Дмитрий Слабов получил инвалидность после сложной операции на желудке и мобилизации не подлежал. Но мужчина он был сметливый и оборотистый, поэтому ему доверили в управление стратегически важный объект – племенное стадо коров, которое составляло гордость молочной продукции молодой советской республики. Каждый месяц в хозяйство приезжала комиссия и выбраковывала 5—10 коров: какая захромает, какая состарится, какая выменем заболеет. Этих коров забивали в цехе, который располагался здесь же. Оставались потроха, копыта, иногда головы и хвосты. Все это богатство оставалось в ведении Дмитрия Васильевича, который распределял его по своему усмотрению. Про сестренку, которая с детишками сидела без работы и без карточек он не забывал, и ежемесячно «цыганская почта» выбрасывали у ворот дома, где проживала Мария, мешок. В то время не было принято задавать вопросы и испрашивать опись содержимого народной почты.

В такие дни детишкам случалось откушать картошки с коровьими кишками. И не только детишкам. Однажды в гости зашел знакомый милиционер – Иван Петрович. Он бобылял, к дому привязан не был и любил зайти на огонек и погреться в уюте семейных домов. На этот раз он пришел к Марии в подавленном состоянии:

– Мария, а я ведь попрощаться пришел, – нервно теребя фуражку, снятую при входе в избу, известил долговязый и сутулый Иван Петрович.

– Что так? – Мария всплеснула руками и села на табурет.

– На фронт призвали, – он помялся у двери, а потом добавил. – Не увидимся мы больше с тобой.

– Ты проходи, садись покушай на дорожку, – Мария хлопотала между столом и печью. Она достала тарелку, пододвинула ее к гостю. Потом достала из печи сковороду с жаренным картофелем с коровьими кишками. Иван Петрович смахнул слезу, которая упала прямо на тарелку с фантастическим обедом, откушал ложкой снедь и повторил. – Не увидимся мы больше с тобой.

– Откуда тебе знать? – успокаивала гостя Мария. – Не ты один уходишь, так чего печалишься до срока? Ешь давай!

– Благодарствую, Маша. Добрая ты женщина. Помнить буду этот обед, да только чувствует душа, что он у меня, может, и последний.

Мария не нашлась чего сказать, молча налила травяного отвару в стакан и придвинула его вместо освободившейся тарелки. В дом вбежал Володя, бросил рюкзачок на рундук:

– Здрасьте, дядя Ваня. А я сегодня в школе пятерку по литературе получил, – радостно выпалил он.

– Вот и молодец, – отозвался Иван Петрович и засобирался.

– Добра вам, – сказал он на прощание.

С фронта милиционер Иван Петрович не вернулся.

В дорогу

Вести неслись по дорогам войны быстро, да не скоро находили своих адресатов. Уж больно велико и запутанно было движение людских судеб той порой. Нашла добрая весть в Манилове и Марию с семейством. Вместе с весть пришло письмо из Уфы от Шурочки: «Берите все, что сможете увезти. Здесь ничего нет».

Мария с Ольгой Степановной начали паковать вещи. Пока шум да дело, мимо окон в сторону Брейтова проехала пара телег. Никулинские бабы с радостными песнями пронеслись мимо оторопелой Марии, лукаво помахав ей рукой. Они знали, что с ними будет соседствовать в дороге еще одна семья, но не хотели грузить тощих лошадей. Самим было что везти. А тот их проступок наказания иметь не будет, потому как спросить с них все едино будет некому.

Мария чуть не заплакала от огорчения и обиды, да родня помогла, выкрутились. Нашлась подвода, и Ворошиловы вслед за Никулинскими семьями добрались до Брейтова.

Теплоход «Гаршин» неторопливо тащил свое днище по темным водам Рыбинского водохранилища. Верой и правдой служила машина своим хозяевам с 1904 года, как вышла из Тюринской мастерской.

Теплоход «Гаршин»

Предприимчивый хозяин мастерской поднял свое дело, поймав удачу на строительстве буксиров. Пароходная Эра, начавшаяся на Волге в средине ХIХ века, привела к возникновению большого числа мелких предприятий, на которых постройка корпусов велась почти кустарным способом, без стапелей, прямо на волжских отмелях, образовывающихся после спада весенних паводков. Следующий паводок поднимал полностью отстроенный корпус судна на воду. Но корпус – это еще не буксир, а в лучшем случае баржа.

Предприятие Тюрина В. В. на этом фоне выгодно отличалось тем, что объединяло весь цикл производства самоходного судна от лесозаготовки до производства паровых котлов.

«Трансмиссия шла в токарный цех от лесозавода. В токарной было четыре станка, тут же работали и слесаря. Они собирали машины на вновь строящиеся Тюриным В. В. пароходы, которые клепались неподалеку от лесозавода, на берегу речки Петринки» (2).

Здесь же и был поднят водами Волги будущий теплоход «Гаршин», которые в изобилии трудились на водах по берегам Волги до самого Каспия.

Всего этого Володя не знал. Он просто стал частью истории этого достойного судна, которая закончилась в 1957 году в городе Рыбинске.

А пока, было самое начало осени 1942 года. «Гаршин» шел плановым рейсом от Брейтова к Рыбинску, соединяя берега новорожденного водохранилища. Пассажиров было много, почти все с багажом. Солнечные лучи играли с водой, разбрызгивая несметное количество солнечных зайчиков. Мимо бортов проплыли избы и стога, паслись коровы. Иногда к берегу подходила дорога, тогда пейзаж оживлялись движением грузовиков и телег. Потом справа по борту появились призраки китежанки-Мологи. Это были купола ушедших под воду церквей и завершения зданий. «Гаршин» медленно представлял к обозрению пассажиров необычный пейзаж, залитый солнцем. Картина была восхитительна и трагична одновременно. Некоторые женщины с набожным видом поднялись со своих мест и начали креститься. Их никто не осуждал, не зубоскалил.

Впереди замаячили громады элеватора, народ засуетился и стал собираться у выхода, где занялся работой палубный матрос. Вскоре речной трамвайчик шаркнул бортом о деревянную обшивку рыбинской пристани, встал. Пассажиры покинули борт, матрос обошел все салоны и сошел на берег, где у трапа уже собралась толпа новых пассажиров, несущих свои беды и нужды в обратном направлении. Но, от перемены мест сумма народного горя меньше не становилась… целых четыре года она только росла, эта сумма.

Когда Ворошиловы подходили к зданию вокзала, где стоял пришвартованный большой корабль, раздался пронзительный звук рынды. Это «Гаршин» отправлялся в обратный путь.

Непростое решение

На вокзале встретились с Никулинскими бабами. Там и побратались одной бедой.

Теплоход действительно стоял у причала, но ни Никулинским семьям, ни Ворошиловым на том теплоходе места не нашлось. Начальник порта напрасно пытался надавить на капитана парохода. Тот горячо отстаивал свою линию, уклоняясь от приказа, полученного начальником порта:

– Да не могу я больше никого взять на борт, пойми ты! – горячо отнекивался капитан. – Посмотри, ватерлинии давно не видать. Ведь потонем. Всем судном пойдем ко дну!

Не потонули, ушли, оставив на пристани два многодетных семейства из деревни Никулино, да одну из деревни Манилово.

Был конец августа. Ночевали на пристани, было холодно. Мальчишки нашли лазейку в здание вокзала и с наступлением сумерек незаметно пробирались мимо начальника порта на второй этаж, укладывались на полу, где меньше дуло. Холод сбивал детей в одну массу тел, а судьба – в одну общину.

Днем было веселей. Володя с сестренками бегал в город, – благо дом, который раньше был родным, находился неподалеку. Один раз даже ночевали у Бауманов. Новый хозяин квартиры детей на ночеву не пустил. С новыми хозяевами нравы бывшего дома изменились. Да и сам двор теперь стал другим. В нем больше не было места для игр, не было детской площадки. Все земля была распахана под грядки. А всего-то прошел год…

Начальник порта сначала смотрел на новоявленный цыганский табор с неудовлетворением, ругался, обещал вызвать милицию. Но женщинам ничего не оставалось, кроме как ждать. Суда проходили мимо Рыбинска, но шли они – то до Саратова, то до Казани. Начальник порта уговаривал женщин отъехать с представляющейся оказией. Женщины единодушно возражали против таких предложений начальника порта. Так прошло три дня.

Однажды к пристани пришли несколько речных трамвайчиков. Мальчишки с интересом стали наблюдать, как из трех пароходиков формируют буксирную группу во главе которой стало судно с названием «Доронин». Это было что-то новое и интересное. Ребята даже в город не побежали, так и терлись на причале, мешаясь под ногами у рабочих.

Потом на берег сошел капитан «Доронин», и поговорив о чем-то с начальником порта, подошел к группе ожидающих оказии в Уфу женщин.

– Женщины, я везу вот эти судна в Уфу на ремонт. Дойдем ли мы или пойдем ко дну – не знаю. Машины в очень плохом состоянии, да и зима скоро. Можем застрять во льдах, дорога не близкая. Если не боитесь рискнуть, прошу на борт моего парохода.

Наступила пауза, которую усугубил начальник порта:

– Это последняя оказия в Уфу в эту навигацию. Других транспортов не будет.

Посовещавшись, женщины решили принять предложение капитана и, погрузив на борт свои пожитки и детей, отправились в дорогу.

ИСХОД

Молога

В конце навигации 1942 года капитан «Доронина» получил приказ из Управления Государственным Сверо-Западным речным транспортом: «следовать на капитальный ремонт в Уфу». Туда же направлялись еще два речных теплоходика. «Старички» стояли в рыбинском порту и решали-ладили: как бы лучше исполнить полученные приказы? Мазута для всей колонны было слишком мало, поэтому было решено организовать связку, в которой топливом обеспечивалось лишь одно из судов, которое и должно было выполнять роль буксира. Вот тут-то и пригодилось славное прошлое парохода «Доронина». На время маршрута следования он снова стал буксиром.

Слева и справа по бортам на небольшом расстоянии от «Доронина» шли «Громов» и «Байдуков» – близнецы-братья. «Доронин» тяжело вздыхал и охал, его корпус отзывался судорогами и нервной дрожью. Два других «старичка» повисли «на усах» швартовых канатов. На них пассажиров не было. Только капитаны и команды: в каждой – по одному матросу, которые следили за безопасностью движения стареньких посудин и выполняли сложные маневры при случавшейся швартовке сложноорганизованной «эскадры заслуженных пенсионеров».

А «пенсионеры» действительно были заслуженными. Всего близнецов было шестеро. Все они делались на заказ, специально для навигаций по распахнувшему свои шлюзы году Беломор-Балтийскому каналу (1933) и сошли со стапелей в 1936 году. Это была большая победа страны, восставшей против всего остального мира несправедливости и угнетения. А в 1938 году «Громов» стал звездой музыкальной комедии Григория Васильевича Алексанрова «Волга-Волга».

Фото из к/ф Г. В. Алексанрова «Волга-Волга»

В ту встречу Володи с «Громовым» судно выглядело уже не так помпезно и весело, но оно продолжало выполнять свое предназначение, хотя и с большим трудом и многочисленными поломками.

Маршрут следования буксирной группы во главе с «Дорониным» совпадал с прихотями природы, соединившим в единую систему Волгу, Каму и Белую.

Из Рыбинска вышли в средине сентября 1942 года. Семьи ярославских переселенцев покидали обжитые предками берега покорившейся Рыбинской ГЭС реки Мологи, чтобы соединиться со своими половинками и пустить корни на диких и невероятно богатых и красивых землях Башкирии. Семей-пассажиров было три.

В салоне бывшего речного трамвайчика было довольно уютно. Чувствовалась женская рука. Три хозяйки хоть и не совсем ладом, но все же миром обустроили пространство с мягкими диванами по бокам салона. Сам салон был рассчитан на 92 места, поэтому пространства хватало с лихвой. Но чисти былого комфорта уже не было. Отопление и свет включались только во время движения, а движения часто прерывалось поломками и бытовыми нуждами экипажей. Поэтому помещение держали закрытым для сохранения тепла. И это имело значение, потому что ночи становились холодными. За уходящим от войны обозом шел неспеша ледостав.

Питались сухомяткой, горячий чай случался только когда капитан присылал казан кипятку, зато питьевой воды было – хоть упейся! Знай-не ленись таскать воду из-за борта.

Володя вышел на палубу, где его уже ждал Миханька.

– Поделишься? – это был немой вопрос, взглядом.

Мишка был старше Володи лет на шесть, но ограниченный круг сообщества пассажиров не оставлял выбора. Ребята сблизились и много времени проводили вдвоем. Володе было приятно, что почти взрослый Мишка взял его в свою компанию, а Мишке было приятно, что маленький шустрый Володя делится с ним картофельными чипсами, которые водились в его карманах в изрядных количествах. Так продолжалось довольно долго, пока Маня не обнаружила ненадлежащее состояние мешка с сухим картофелем. После чего ею были приняты соответствующие меры, и незаметное проникновение в заветный мешок стало невозможным.

Шли по течению, удаляясь от тягот войны, ее мобилизаций, похоронок и бед, уносили с собой в будущую неизвестность остатки мирной жизни и планов.

На палубу вышла Вера – сестра Миханька – взрослая строгая девушка была маминой опорой и помощницей. На ней держалась забота о паре младших детей. Ее приход освободил Володю от неудобного ответа на вопрос Мишки. Он очень боялся, что без пищевого подкрепления их дружба разрушится.

– Миханька, сходишь со мной за дровами? Капитан сказал, что скоро пристанем к берегу, – обратилась к брату Вера.

Хорошо, – обрадовался Мишка. Его воодушевляла перспектива сойти на берег. Обычно в таких вылазках кроме дров всегда находилось приятное дополнение к скудному рациону путешествующих. В прошлый раз это были грибы, много грибов.

Капитан головного судна был человеком опытным не только в судоходных делах, но и смекалистым по жизни. На борту была его семья: жена и дочь. Семью нужно было кормить, а еще нужно было как-то пережить предстоящую зиму, которая, как говорили бывалые люди, на Урале лютая, – не в пример Ярославским зимам. Поэтому если по пути попадались безлюдные места с рощицами и удобными подходами, капитан давал команду швартоваться, или караван становился на якорь. Взрослые почти полным составом стекались на берег на заготовку дров, старшие дети – тоже. Иногда удавалось подбить дичь, но этот деликатес шел на прокорм личного состава транспортных средств.

За такие стоянки в людных местах могло и высшей мерой прилететь, – все деревья Советского Союза были народной собственностью, и самоличное пользование народными ресурсами в военное время каралось по полной шкале строгости наказания. Поэтому все участники «криминала» делали свое дело ладно, без лишнего шума и экозаморочек. Заготавливали дрова на зиму, но вскоре они пригодились и для лучшей жизни на борту.

Неяркий свет и тепло обустроенного женщинами пространства притягивал к себе сурового капитана с «Громова». Его величали Илларионыч. Это был мужчина лет 40—45, цыганской наружности, высокий и стройный. Была ли у него семья, никто не знал. Он вообще не любил о себе рассказывать, все больше слушал. Любил зайти Илларионыч на огонек к пассажирам «Доронина». Чаще всего это случалось, когда становились на якорь. Обычно – на ночь глядя. Стараясь не привлекать к себе внимание, он располагался на диване, прикрывал глаза и с наслаждением слушал воркотню укладывающихся на ночлег семейств. Было видно, что этот хрупкий временный приют мирной жизни был ему дорог. Иногда он играл с детишками, а случалось, что приносил чайник кипятку, и тогда жизнь сосредотачивалась вокруг общего стола и начинались длинные рассказы из прошлой жизни, сближающие участников беседы. Посиделки стирали грани возрастов и были одинаково интересны и детям, и взрослым. Дети протискивались между взрослыми в общий круг, – для пущего обзора и слышимости, – затихали, пропитываясь духом человеческого жития-бытия, накопленного предыдущими поколениями.

– Бывало-те, когда Молога-то река текла до Волги, а Молога—город стоял на ее правом берегу, нынче он под воду ушел, – неторопливо вещала Ольга Степановна. Она была старшей женщиной в новоявленной общине и безусловным авторитетом.

– Как под воду ушел? – с испугом и неподдельным интересом прервал рассказ бабушки Володя. – Что, взял и сошел?

Мария хотела осадить сына, но бабушка милостиво остановила замах ее полотенца взглядом.

– Не сам ушел, люди помогли. Электростанцию построили и утопили город. Электричеством пользуешься? – ответила на вопрос внука Ольга Степановна.

– Электричество – это свет что ли? – не унимался Володя. – Ну да, жаль, что здесь свет не всегда бывает.

В это время единственным источником света в помещении действительно была свеча, которую поставили в центре стола. Судно стояло на якоре, а в такое время капитан давал команду выключать мотор, чтобы мазут сэкономить. И генератор тоже отключали, оставалось только аварийное освещение.

– Бабка моя мне сказывала, – продолжала Ольга Степановна, – богатый был город. Она туда на ярмарки с отцом ездила. Доходные ярмарки были в Мологе в ее молодость, – когда это было! А все потому, что горожане в сговоре да ладу меж собой жили и общую казну содержали, богатую от тех ярмарок.

– Это как же такое было? – тут уже заинтересовалась одна из женщин.

Вот так и было. Раньше житье-то вольнее было на ярославщине. Поселяне сами держали порядок да казну, сами решали, что строить и где, в какие расходы входить, да с кем дружить, а кого на порог не пускать.

– Это верно, – согласилась товарка. – Мне бабка о том же говорила, только в толк не возьму, как же Мологе сохранить старый порядок довелось, когда все под новый закон легли?

– До столиц далеко, да пути все сезонные да неблизкие, – неторопливо продолжала рассказчица. – Если в чести жить да в ладу, то договориться не сложно. – Мишка и Володя загадочно переглянулись, что не ускользнуло от внимания Марии. Она в свою очередь окинула контрольным взглядом мешки с сухим картофелем, и, не заметив в схороне криминальных следов, успокоилась и вернулась в общую беседу.

Город Молога

– А Городским Урядникам чего надобно? – Ольга Степановна выразительно расширила глаза и выдвинулась из круга сидящих в сторону центра стола, упираясь взглядом в товарку напротив. Та невольно подалась назад. – Им нужно, чтобы тихо в городе было, да чтобы деньги не кончались в казне. Ну, такую казну Городской Думе наполняли по Закону, а другую наполняли по общему договору, – тайно. Из той тайной казны строили храмы богатые, дороги содержали, школу и больницу. Процветал город Молога. Много чего строили, покуда из Петербурга с проверкой не приехали и не раззорили ту казну городскую, договорную.

– И наказали всех? – спросил ребенок, примостившийся на углу стола на ящике.

– Многих горожан наказали за тайный сговор и самоуправство. – Ольга Степановна, покачала головой, выражая досаду. – Поставили своего Думского Голову для присмотра за городом и казной – казенной, тощей. Так город тут и начал засыхать и печалить. В наше время уже не тот город Молога был, что раньше.

– Да, не тот, а теперь и вовсе закончился, – закачали головами женщины, а детвора завертела головами, скидывая недоброе наваждение, завладевшее сидящими за столом. Когда волнение стихло, Ольга Степановна продолжила:

– А тут вишь, столица разрослась да обзавелась тучами заводов и фабрик. Этим заводам и фабрикам электричество подавай! Вот и решили Волгу-матушку дамбами заневолить, чтобы вода своим возмущением колеса крутить приступила, электричество, значит, делать. Заневолили, да сколько сел да деревень утопили, да город Моголу! Долго держалась Молога: уж ее и по бревнышкам разносили, и снарядами подрывали – почитай четыре года рушили. Ин токмо ныне водой утопили, так люди сказывают, вода в том месте и поныне гудит…

Илларионыч тихонько, чтобы не потревожить сидящих, поднялся из-за стола и с сожалением окинув взглядом «цыганский табор» беженцев войны, вышел на воздух.

Город-призрак Молога