Текст книги "Унесенные ветрами надежд"

5

После ужина она заглянула в кабинет отца и завела разговор о Дункане Хайнесе.

– Отец, ты ведь помнишь того капитана, который спас мне жизнь перед Банкетным залом? Когда мы позже сидели с тобой в карете, ты сказал, что он опасен. Почему ты так думаешь?

Джеймс Рейли пододвинул к себе свою шкатулку с нюхательным табаком и открыл ее.

– Зачем тебе это знать?

Элизабет, заранее придумавшая объяснение, сказала:

– Ну, он все-таки спас мне жизнь. И он вел себя по отношению ко мне как истинный джентльмен. «До сегодняшнего вечера», – мысленно добавила она. – И поэтому мне очень хочется знать, в чем же остальном провинился этот человек.

Ее отец взял щепотку табаку и шумно втянул ее в ноздрю.

– Это все старые истории, – сказал он.

– Почему ты так плохо думаешь о нем?

– Ты ведь слышала, что сказал Гарольд Данмор? Этот человек – пират.

– Он – капер, – возразила Элизабет.

За это время она уже навела справки, подробно расспросив одного из писарей своего отца, который был необычно умным и начитанным человеком. От него она также получила книги о морских путешествиях и чужих странах.

– Пираты грабят корабли, как им вздумается, не обращая внимания на национальность. А он ведь действовал по заданию короны и нападал только на вражеские корабли.

Помолчав, Элизабет повторила свой вопрос:

– В чем ты можешь упрекнуть этого человека? И вообще, откуда ты его знаешь?

Ее отец принял еще щепотку нюхательного табака, а затем тщательно промокнул нос носовым платком из тонкого шелка.

– Это все случилось так давно, что я уже почти ничего не помню. Насколько я знаю, его родители арендовали один из наших домов с подворьем где-то внизу, у моря. Если мне не изменяет память, там когда-то возник спор по поводу аренды, и они выселились. Тогда мне пришлось выселить некоторых арендаторов. Это были трудные времена… Я не мог делать исключений ни для кого, это было бы несправедливо. Что там точно случилось, я уже не помню. Как будто бы произошел какой-то несчастный случай и кто-то из упомянутой семьи погиб.

– Несчастный случай?

– Да, что-то вроде стечения неудачных обстоятельств… Но не спрашивай меня о подробностях, потому что я их не помню. С тех пор прошло уже определенно лет двадцать пять, а может быть, и больше.

– И это все? Неужели ты ничего не помнишь?

Виконт лишь пожал плечами, затем взял из стопки документов какой-то журнал и раскрыл его. У Элизабет сложилось впечатление, что отец очень хорошо помнит эту историю, но не хочет говорить о ней. Возможно, его нежелание касаться этого случая объяснялось тем, что ему не хотелось выставлять себя в плохом свете.

Девушка буквально сгорала от желания узнать больше, однако не знала, к кому ей обратиться и расспросить. Вероятно, об этом знали старые слуги, но все они были преданы виконту и никогда бы не проболтались о том, о чем не хотел говорить их хозяин. А то, что упомянутый несчастный случай действительно произошел по причине трагических обстоятельств, не вызывало никаких сомнений.

Позже, уже вечером, она вместе с Фелисити сидела в своих покоях перед камином. Огонь уже почти догорел. Одна из девочек-служанок положила в постель Элизабет разогретый кирпич. Уже пора было идти спать. Фелисити целый день была занята только тем, что подвергала ревизии сундуки со своими пожитками, которые хотела взять с собой в дорогу. Она старалась запихнуть туда побольше, поэтому постоянно что-то укладывала и перекладывала по-новому.

– Разве можно обойтись только одним сундуком? – вопрошала она, жалуясь своей кузине.

– Их два, – рассеянно произнесла Элизабет, думая совершенно о другом: «Мне ни в коем случае не следует завтра ехать к старому коттеджу!»

– Два для нас обеих, – поправила ее кузина, – значит, по одному на человека! Но для одного твоего приданого и множества подарков невесте нам нужно иметь не менее четырех. Или пяти!

– Да.

– Что да? Это означает, что ты со мной согласна?

– Нет, – сказала Элизабет, погруженная в свои мысли. Ее любопытство не могло служить оправданием для пробудившегося в ней желания находиться в обществе этого человека. Он поцеловал ее. И ее щеки начинали гореть, как только она об этом вспоминала.

– Почему нет? – настаивала на своем Фелисити.

– Почему что?

– Почему ты считаешь, что двух сундуков нам будет достаточно?

– Потому что они огромные. Кроме того, мы еще возьмем с собой вёрджинел[5]5
  Вёрджинел (от англ. virgin – «дева», «барышня») – клавишный струнный музыкальный инструмент, разновидность клавесина. Получил распространение в Англии в XVI-XVII вв.


[Закрыть], а он такой же большой, как и сундук.

– А как же все наше прекрасное постельное белье? А столовое серебро?

– У Данморов этого белья полным-полно. Да и столовое серебро у них тоже есть. Так зачем же нам тащить с собой больше, чем нужно? Каждое дополнительное место багажа будет отнимать у нас место в каюте, – сказала Элизабет.

Во всяком случае, именно так ей объяснил Роберт. На борту корабля будет очень тесно, там буквально негде повернуться. Поэтому очень важно брать с собой только то, без чего нельзя обойтись. Ее приданое позволяло ей обойтись без столового серебра и постельного белья. Оно состояло из золотых монет, которые не занимали много места.

Нет, теперь она больше не будет думать об этом капитане. Она и без того не собиралась еще раз выезжать на конную прогулку, и уже сегодня в мыслях попрощалась с имением Рейли-Манор. Даже если Дункан Хайнес и расскажет ей, что плохого сделал виконт его семье, то кого теперь, через столько лет, это будет волновать? Все равно ведь уже ничего нельзя изменить. А если ее отцу действительно есть в чем себя упрекнуть, то ей лучше об этом не знать, иначе ее доверие к нему будет потеряно. А она ни за что не хотела, чтобы между ней и отцом что-то стояло.

Она не даст Дункану Хайнесу ни единой возможности посеять раздор между ней и ее отцом!

– Мы можем оставить вёрджинел здесь, а вместо него взять с собой серебро и белье, – предложила Фелисити.

– Хм, – только и произнесла Элизабет.

Но, с другой стороны, кому будет вред от того, если она еще раз выйдет на конную прогулку? Она могла бы выслушать этого капера, и тогда все до сих пор не высказанные упреки станут очевидными. А она, в свою очередь, смогла бы вынести свой собственный приговор. Возможно, все было далеко не так, как хотел заставить ее верить Дункан Хайнес.

– Ты уверена? – с сомнением спросила Фелисити.

Элизабет кивнула, сначала робко, но затем решительно.

Она его выслушает!

Ночью ей снилось, что она снова увиделась с Дунканом Хайнесом. Она потребовала, чтобы он рассказал ей все о своем прошлом, однако тот с бесстыжей решительностью потребовал от нее, чтобы она сначала поцеловала его. В тот момент, когда она это сделала, Фелисити, спящая рядом с ней в кровати, вдруг громко застонала:

– Зеркало! Мы забыли зеркало!

Элизабет чувствовала последствия возбуждения, которое осталось у нее после этого сна. Ей очень захотелось, чтобы сон продолжился именно с того места, где он закончился, однако остаток ночи был заполнен всего лишь дикими, никак не связанными друг с другом картинами, которые она после пробуждения даже вспомнить толком не могла.

На протяжении всего дня девушка была замкнутой и молчаливой. Она старалась не попадаться на глаза своей кузине и отцу, но прежде всего Данморам, которые большую часть времени теперь проводили в гостиной, если не уходили в свои спальни, чтобы отдохнуть. Для них обоих в поместье Рейли-Манор делать было нечего, оставалось только скучать. Время от времени они выезжали с виконтом на конную охоту, однако это занятие, учитывая зимнюю погоду, вряд ли доставляло им наслаждение.

Вынужденное безделье особенно донимало Гарольда. Он часто беспокойно ходил из угла в угол, а затем неожиданно останавливался и начинал удивленно озираться вокруг, словно вдруг обнаружил, что находится не там, где надо. И все чаще и чаще он употреблял такие обороты речи, как «Вот когда мы снова вернемся на Барбадос…» или «Вот когда все снова пойдет своим привычным путем…». На время своего отсутствия он назначил управляющим плантацией надзирателя, который, по словам Гарольда, был довольно способным человеком, а потому ему не стоило особенно беспокоиться. И тем не менее ни от кого не могло укрыться то, с каким нетерпением он ожидает отъезда.

Готовясь к конной прогулке, Элизабет едва сдерживала свое волнение. Фелисити внимательно посмотрела на нее и, наморщив лоб, поинтересовалась:

– Ты действительно хочешь еще раз прокатиться?

– Да, – коротко ответила Элизабет.

Одеваясь для верховой езды, она чувствовала на себе удивленные взгляды кузины. Сегодня Элизабет по непонятным причинам предпочла надеть свежевыстиранные вещи и уделила своей прическе больше внимания, чем обычно.

– Ты нервничаешь по поводу завтрашнего дня? – с сочувствием спросила Фелисити.

Элизабет кивнула. О завтрашнем дне она вообще уже не думала. Свадьба казалась ей такой же далекой, как и Барбадос. Ей стало легче, когда она наконец вывела Жемчужину из стойла и села на нее верхом. Словно обретя свободу, она галопом помчалась по полям, глубоко вдыхая чистый зимний воздух. В это послеобеденное время погода была лучше, чем накануне. Дождя не было, высохшая наполовину земля была твердой, а небо – голубым. На полпути ее вдруг охватило сильное беспокойство – нечто вроде предчувствия, предвкушение каких-то событий, повлиять на которые было невозможно. Казалось, что вместе с этим предчувствием у нее появляется странная уверенность – еще есть время, чтобы все вернуть назад. Стоит просто развернуть лошадь в противоположную сторону. Немедленно и решительно. И тогда ничего с ней не будет. Ее жизнь пойдет по запланированному пути, и ничего не нарушит этот порядок.

Однако она не повернула назад, а наоборот, стала подгонять Жемчужину, пуская ее в быстрый галоп, и каждый гулкий удар копыта был еще одним шагом в неизвестность. Топот копыт, казалось, сливался с гулким биением ее сердца. Затем она подъехала к коттеджу. И снова дым кольцами выходил из трубы, и снова Дункан стоял там и рубил дрова. Все было так, как будто вчерашний день не закончился и ее не было здесь всего лишь несколько мгновений. Но вот она появилась здесь снова. Он поднял взгляд, когда она, придержав лошадь, остановилась возле одного из яблоневых деревьев и соскочила с лошади, и тут же подошел ближе, беззаботно оставив свой топор.

– Ты приехала, – сказал он.

Это доверительное обращение прозвучало, словно ласка. Элизабет с бьющимся сердцем кивнула ему. Поводья Жемчужины выпали у нее из руки, и кобыла сразу же медленным шагом отправилась пастись на луг.

– Я хочу услышать эту историю, – сказала Элизабет. К ее досаде, голос стал каким-то хриплым, однако Дункан, казалось, этого не замечал. Он остановился прямо перед ней, в распахнутой рубашке, и его коричневая от загара грудь была мокрой от пота. Его запах ударил ей в нос, и у нее от возбуждения закружилась голова. Она поняла, что для нее главной была не история. Она хотела… Она сама не знала, чего хотела. Зато знал он. Он коснулся своей большой теплой ладонью ее щеки. Она почувствовала мозоли на его руке. Его ищущий взгляд, казалось, зажег внутри нее пламя.

– Ты знаешь, что нам теперь придется попрощаться еще раз, aye? Вчера было не в счет, потому что считается только последний день.

Она не отстранилась от него, когда он притянул ее к себе и наклонился, чтобы поцеловать. Ее сердце почти разрывалось – так сладко было чувствовать рядом этого мужчину и пребывать в плену его крепких объятий. Элизабет ответила на его поцелуй со всей страстью и, возможно, даже более пылко, чем накануне. Она не отбросила его руку, которая неожиданно и с каким-то само собой разумеющимся бесстыдством стала двигаться по ее телу и исследовать те места, к которым еще никогда не прикасался мужчина. Он расстегнул накидку, погладил ее по корсажу, сдвинул его вниз и большим пальцем коснулся ее соска. Она застонала, не отрываясь от его губ, и напряглась в крепком объятии, когда его другая рука стала скользить все ниже и ниже, задрала ее юбки и залезла между ее ног. Она сдавленно вскрикнула, когда он погрузил свой палец в ее скользкую горячую влагу.

«Нет, – подумала Элизабет, опьяненная наслаждением, которое дарили ей его прикосновения. – Нет, он не должен этого делать! Это грех, это измена и предательство!» Она должна запретить ему делать это, тут же, немедленно! Однако эта мысль улетучилась еще до того, как она ее осознала. У нее не было сил защищаться от него, пока он делал с ней это. Она еще никогда не чувствовала ничего подобного и была убеждена, что больше не сможет испытать таких ощущений, как здесь и сейчас.

Он не прекращал целовать и гладить ее, и она не знала, сколько это продолжалось, потому что время потеряло всякое значение. Значение имело только ощущение, что она стремится навстречу великолепной, замечательной цели, которая находится в непосредственной близости. В какой-то момент он убрал руку, и Элизабет, словно сквозь пелену, почувствовала, что он возится со своей одеждой. Затем она потеряла почву под ногами и почти перестала соображать, что происходит. Ей показалось, что она каким-то таинственным образом взлетает от земли к небу, но потом поняла, что Дункан приподнял ее обеими руками, крепко сцепив пальцы у нее под бедрами, и прижал ее спиной к дереву. Ей не оставалось ничего другого, кроме как обнять его за шею. Мир перевернулся, когда что-то горячее и дрожащее прижалось к ее мягкой влаге, затем протолкнулось вперед и проложило себе дорогу внутрь нее. Она запрокинула голову и закричала, сотрясаемая резкими судорогами наслаждения и исполнения желания, в то время как нижняя часть ее живота, пульсируя, судорожно обхватила непрошеного гостя, прежде чем она по-настоящему поняла, что с нею происходит. Он мощно и быстро входил в нее, удерживая ее на весу безо всякого напряжения, словно она ничего не весила. Ее затуманенный разум молниеносно прояснился.

– Нет! – закричала она, напрягаясь и беспомощно обнимая его шею. – Перестань!

Однако с таким же успехом она могла приказывать морю прекратить движение волн. Дункан даже не слышал ее. Его тело, как молот, входило в нее, а затем он выгнул спину и испустил подавленный крик, за которым последовал продолжительный стон. Она почувствовала конвульсивное подергивание внутри себя, с которым он излился в нее, а затем сделал шумный выдох. Застыв от ужаса, она закрыла глаза, когда он медленно дал ей сползти по нему вниз и при этом выскользнул из нее.

Элизабет ничего не могла сказать. Она неподвижно стояла на месте, все еще прислонившись спиной к дереву, а ее взгляд был прикован к следам ног на глинистой почве. Краем глаза она уловила, что Жемчужина пасется всего лишь в дюжине шагов от нее. Дункан нерешительно протянул руку, подтянул ее корсет вверх и поправил на ней накидку.

– Я боюсь, что в пылу битвы мы несколько забылись. – Он осторожно погладил ее по голове. – Что с тобой? – спросил он.

Именно в этот момент она вышла из оцепенения. Говорить было не о чем. Оставалось только убежать, все остальное только ухудшило бы ситуацию, указав на ее позор. С развевающимися юбками она помчалась к Жемчужине, запрыгнула в седло и ударила кобылу пятками по бокам.

– Но! – закричала она. – Вперед!

Испуганная такой непривычной спешкой, кобыла встала на дыбы, однако Элизабет уже крепко держала поводья в руке. Она снова ударила пятками по бокам Жемчужины, взяла ее в шенкеля и заставила прыгнуть вперед, так что та буквально полетела галопом через поля, прочь от моря и от мужчины, который одновременно был и свидетелем, и виновником самого страшного позора в ее жизни.

Все ее тело горело от стыда, а в голове было пусто, словно ее кто-то вымел веником. Шок из-за случившегося парализовал ее разум. И лишь после того, как позади остались деревни и она снова направилась в сторону Рейли-Манор, девушка взяла себя в руки. Ей нужно было подумать, как вести себя, когда она снова окажется дома. Должна быть какая-то видимая причина тому, что она в столь смущенном состоянии. Не говоря уже о растрепанном виде, разорванном спереди корсете и следах на одежде. Когда она увидела пятна на юбке, то прокляла себя за свою глубочайшую глупость. Почему она не сообразила, что ей предстоит, когда он поднял ее на руки? В конце концов, она выросла в деревне и достаточно часто собственными глазами видела, как спариваются животные. Пусть даже у них это выглядело несколько по-иному, но сам процесс все равно был точно таким же.

В какой-то момент она подумала о том, что можно было бы прямо заявить, что Дункан Хайнес напал на нее и изнасиловал. И каждый, без сомнения, поверил бы ей на слово, ведь его корабль стоял на якоре у побережья, а владелец находился в той местности, где она обычно каталась верхом. К тому же все считали его наглым и бессовестным. Однако эту мысль она отбросила сразу же. Его схватят и повесят, и тогда его смерть будет на ее совести. Нет, нельзя сказать, что она не желала ему смерти – ее гнев на него был безграничным, и чем больше Элизабет размышляла, тем сильнее злилась на него. Он обошелся с ней как с какой-то проституткой, не хватало только еще, чтобы он предложил ей за это деньги!

Однако, что бы ни думала Элизабет, она осознавала, что виновата во всем была только одна-единственная особа – она сама. Ей нужно было сразу остановить его, уже вчера, когда он заявил о придуманной моряками традиции. Но вместо этого она снова поехала к нему, накликав на себя беду. Она не только позволила ему ласкать себя, а даже сама бросилась ему на шею. Она воспламенилась и сгорела, словно фитиль, подожженный с двух сторон. Дункан не виноват. Это она, похотливая, сладострастная и безнравственная, совершенно забыла обо всех приличиях. Для нее оказалось достаточно одного поцелуя и нежных поглаживаний, чтобы она потеряла контроль над собой. Задним числом ей стало понятно, что она искала с ним следующей встречи только затем, чтобы утолить лихорадочную потребность вновь упасть в его объятия. А он всего лишь взял то, что она ему преподнесла. Осознание этого поступка было настолько болезненным для нее, что Элизабет всхлипнула. Однако девушка, проклиная себя, понимала, что другого она не заслужила и что ей придется принять меры к тому, чтобы об этом никто не узнал.

Элизабет снова села в седло и всю дорогу домой думала о том, как разрешить свою самую острую проблему. Она остановила Жемчужину на краю небольшого леса у незаметного ручья. Была всего лишь одна возможность надежно устранить все следы. Она осмотрелась по сторонам, но нигде не было видно ни единого человека. Уже смеркалось, все люди сидели в тепле, никто по такой погоде не задерживался долго на улице. Она быстро стянула с себя всю свою одежду, застирала в ручье предательские пятна, а затем снова оделась. Ее тело дрожало от холода, зубы стучали, а пальцы на ощупь казались ледяными сосульками. Однако этого было недостаточно. С чувством презрения к смерти она сняла с себя сапоги и бросила их в ручей, затем смочила волосы и лицо и на мгновение опустила в воду свою накидку. После этого Элизабет натянула мокрые сапоги и поспешно села на лошадь. Кобыла испуганно заплясала, потому что ледяная вода с накидки стала стекать на нее, но, когда Элизабет ласково заговорила с ней, Жемчужина успокоилась и перешла на равномерную рысь. До дома было уже недалеко, не больше половины мили, однако, добравшись наконец до господского дома, Элизабет совсем окоченела.

Домашний слуга сохранил самообладание, когда она ворвалась в холл. Ему уже приходилось видеть Элизабет в таком виде после возвращения с конной прогулки. Он сразу же позвонил в колокольчик и вызвал служанку.

– Горячую ванну! Быстро! – крикнул он.

Напуганные шумом, в холле сразу же появились хозяин дома и Данморы.

– Что случилось? – озабоченно спросил виконт. – Ты снова упала с лошади?

Элизабет, лязгая зубами, кивнула. Служанка стащила с нее размякшие в воде сапоги и набросила ей на плечи одеяло.

– Боже мой! – воскликнул Роберт.

– Ничего со мной не случилось. Я не первый раз падаю с лошади. Такое бывает, когда преодолеваешь препятствие. Как ни глупо, но в этот раз я упала в ручей. Горячая ванна быстро приведет меня в порядок.

– Ты уверена?

– Совершенно уверена.

Гарольд Данмор стоял у подножия лестницы, и, направляясь вверх, она вынуждена была пройти мимо него. В его взгляде, как ей показалось, она увидела восхищение. Опустив глаза, Элизабет прошмыгнула мимо. Ее босые ноги шлепали по холодному камню, она бежала так быстро, как только могла. Наверху ей навстречу вышла Фелисити, держа в руках подбитое мехом одеяло.

– Что ты творишь! Накануне твоей свадьбы! Ты что, смерти своей хочешь?

«Именно это я и заслужила», – подумала Элизабет, злясь на себя саму. Она больше часа просидела в бадье для купания, служанки несколько раз доливали туда горячую воду, в то время как Элизабет исступленно намыливала свое тело и терла его щеткой, как будто могла смыть с себя пережитый ею позор. Фелисити мыла ей волосы пахучим мылом с лавандой, снова и снова упрекая Элизабет в легкомыслии.

– Это все оттого, что девушка скачет в мужском седле! – ругалась она.

Элизабет чуть не зашлась истерическим смехом, услышав невольную двусмысленность, прозвучавшую в устах кузины. Однако она сдержалась и, опустив голову, молча уставилась на воду, от которой поднимался горячий пар. Мокрые волосы свисали вниз, скрывая ее лицо. Казалось, все обошлось. Никто не спросил ее, почему она так расстроена, ведь на ее теле нет даже царапины. Все вокруг думали, что единственной причиной ее столь странного поведения была предстоящая свадьба с Робертом Данмором. Робость, наивная боязливость невесты, неуверенность в себе… А если причина не в этом, то наверняка все объясняется дальним путешествием, в которое она вот-вот отправится, разлучившись с отцом. Хороших причин было достаточно.

И, таким образом, на следующий день ее засунули в шелковое свадебное платье и обвешали украшениями. Ее волосы закрутили в твердые локоны и украсили вышитой фатой. Под тихий звон колоколов домашней часовенки началась свадебная церемония. Отец торжественно вывел ее к алтарю, где священник посредством нескончаемых монотонных латинских слов совершил обряд венчания. Стоящего рядом с ней жениха в голубом бархатном свадебном костюме Элизабет едва воспринимала, и даже торжественная брачная клятва доносилась до ее ушей как будто издали. Ее собственную клятву она скорее прошептала, чем произнесла вслух, а посреди клятвы сбилась, и ей пришлось начать все заново.

– Я, Элизабет Мери Катарина Рейли, согласна, чтобы ты, Роберт Гарольд Генри Данмор, стал моим венчанным супругом. Я клянусь почитать и любить тебя с этого дня до тех пор, пока смерть не разлучит нас. – Она не могла поднять взгляд на него, однако, к счастью, казалось, что никто от нее этого и не ожидал. О чем в этот момент думал Роберт, она не знала, но, прислушавшись к себе, поняла, что ее это нисколько не волнует. Они обменялись кольцами, и священник благословил их брачный союз.

Когда после окончания свадебной мессы немногочисленные собравшиеся гости под новый колокольный звон стали выходить из церкви, неожиданно начавшийся мелкий моросящий дождь вывел Элизабет из оцепенения и она в первый раз посмотрела на Роберта. У него был счастливый и расслабленный вид, и его улыбка делала его похожим на сияющего молодого бога, даже красивее, чем на картине. Мокрый от дождя, он нагнулся к ней, чтобы поцеловать.

– Теперь мы муж и жена! Наконец-то!

Элизабет заставила себя улыбнуться в ответ. Это был контракт, который следовало соблюдать. Она взяла на себя обязательства, которые ей придется выполнять. Что бы для этого ни пришлось сделать, она вытерпит все, потому что тем самым спасет своего отца. Вчерашнее происшествие было не в счет. Все прошло, и она выбросит этот эпизод из своей памяти.

В холле отец отвел ее в сторону.

– Ты счастлива, Лиззи?

– Да, конечно, – утвердительно произнесла она.

– Это чудесно.

Виконт остановился. Казалось, он хотел сказать еще что-то, но его перебили. Группка гостей со смехом приблизилась к ним и заключила их в свой круг.

Последовавшее за этим празднество в банкетном зале господского дома сопровождалось беспрерывным шумом дождя. Час за часом он стучал в окна, словно монотонное сопровождение скрипок и флейт, звучавших на этом празднике. Музыканты играли в течение всего праздничного обеда, однако из уважения к умершим в прошлом году никто не танцевал. Музыка звучала только для того, чтобы немного развлечь гостей. Последние получили полное удовольствие, потому что виконт приказал подавать на столы все, что было приготовлено в кухне. Гостям сервировали супы и паштеты, рыбу из моря и окружающих прудов, устриц, дичь, птицу, свинину и говядину, колбасу, разные запеканки, сытные сладкие пудинги, пирожные – и все это в многочисленных вариантах. Гости с большим воодушевлением вкушали предложенное им угощение. Из многочисленных блюд праздничного обеда Элизабет попросила положить себе на тарелку лишь несколько кусочков – ей было не до еды. Позже она вряд ли могла бы сказать, что и в какой последовательности вносили слуги на подносах и досках для нарезки жаркого. Она помнила только миндальный крем, несколько ложек которого съела. Зато пила Элизабет больше, чем ей могло бы пойти на пользу. Шерри, вино, ликер – ей было все равно, и всегда, когда слуга обходил гостей с графином, чтобы доливать напитки, она с готовностью подставляла свой бокал.

Роберт раз за разом выпивал вместе с ней. Его радость действовала заразительно, и он, словно магнитом, притягивал к себе благосклонные взгляды гостей. Он оживленно болтал с присутствующими, блистая остроумием, а его шутливые замечания вызывали дружный смех. Его отец, казалось, тоже был в наилучшем настроении, хотя Элизабет пришла к выводу, что Гарольд Данмор не воспринимает реплики своего сына как очень забавные. Время от времени Элизабет чувствовала на себе его взгляд, и тогда старалась придать своему лицу благовоспитанное выражение, что ей, разогретой вином, удавалось не очень-то легко.

Общество за столом состояло из нескольких давних друзей виконта, некоторых соседей, старост окрестных сел, священника, а также кузины виконта вместе с ее семьей – в общей сложности приглашенных гостей было около двух дюжин.

Ко времени отхода ко сну женщины собрались отвести Элизабет в покои невесты, в то время как Роберта сопровождало большинство присутствовавших здесь господ. Возгласы и смех наполняли ночной, освещенный свечами зал и заглушали музыку.

Элизабет, от алкоголя чувствовавшая себя, как в тумане, и уже не совсем уверенно стоявшая на ногах, была заключена в кружок хихикающих женщин, возглавляемых Фелисити. Весело перемигиваясь, они затолкнули ее в спальню, где все было подготовлено к первой брачной ночи. В камине полыхал огонь, на сковородке, стоявшей на углях, горели пахучие травы, а кровать была убрана самым тщательным образом. Ароматные белоснежные простыни, пуховые подушки, полог над кроватью из камчатной ткани – тут виконт предоставил полную свободу действий Фелисити, зная о ее склонности к роскошным украшениям. В конце концов, это была первая брачная ночь его единственного оставшегося в живых ребенка и, кроме того, последняя удобная постель на долгое время. Фелисити и остальные дамы окружили ее, чтобы помочь раздеться, в то время как в коридоре перед дверью ожидали мужчины, отпуская пошлые шуточки.

Наконец ее раздели до рубашки. Женщины причесали ей волосы, шепча свои советы на ухо и щипая ее за щеки, прежде чем удалиться и предоставить поле боя жениху. Роберт зашел в комнату тоже в одной рубашке. Он вежливо вытеснил из комнаты смеющихся гостей и захлопнул дверь у них перед носом. Несколько неприличных шуток и смех донеслись из коридора, а затем гости удалились и молодожены остались одни.

Роберт убедился в том, что задвижка на двери надежно закрыта, и, улыбнувшись, повернулся к Элизабет.

– Я радовался этому целый день, – признался он слегка заплетающимся языком, поскольку, как и она, слишком часто заглядывал в свой бокал. – Нет, уже на протяжении нескольких недель! Я не мог думать ни о чем другом, ты знаешь это? – Сделав несколько шагов, он приблизился к ней и притянул к себе. Его объятия были нежными и одновременно настойчивыми. Его волосы и тело были свежевымытыми, и от него приятно пахло.

– Ты рада, что ты теперь моя жена?

Элизабет молча кивнула – а что ей еще оставалось делать? И, помедлив, неуверенно ответила на его объятия.

– Ты такая красивая!

Он поцеловал ее в висок, затем в щеку, а его руки в это время нежно гладили ее по спине. В конце концов его губы нашли ее рот, и с этого момента поцелуй Роберта сразу же стал требовательным. Элизабет ожидала, что ее сейчас охватит такая же безумная страсть, которую она почувствовала, когда ее целовал Дункан – черт бы забрал к себе его черную душу! – однако ничего подобного не произошло. От Роберта сильно разило алкоголем, и, кроме того, он с такой настойчивостью приник к ее губам, что ей просто не хватало воздуха. И все же она не осталась безучастной, ибо почувствовала робкое, но ощутимое возбуждение, которое постепенно усиливалось под ласкавшими ее руками. Сама она не делала ничего, кроме того, что обнимала его, в то время как его руки скользили по ее телу. Она не боялась предстоящей близости, ее скорее переполняло любопытство, смешанное с ожиданием, – как это будет с ним? Она лихорадочно жаждала испытать такие же ощущения, как накануне с Дунканом.

Когда он перестал целовать ее, она почувствовала облегчение. Затем он затащил ее в кровать и вжал в простыни, одной рукой задрав свою рубашку, а второй – ее, и так до тех пор, пока ее голое тело не открылось его взгляду. У нее даже не осталось времени, чтобы почувствовать стыд. Застонав, Роберт лег рядом. Ей казалось, что вся комната вращается вокруг нее, она потеряла всякую ориентацию и не могла понять, отчего это происходит – то ли из-за слишком большого количества выпитого вина, то ли из-за его языка, которым он касался ее груди, крепко присосавшись к одной из них, в то время как его рука проникла к ней между ног. Элизабет застонала и напряглась, ей тоже очень хотелось схватиться за него, однако она не решалась, потому что он мог, наверное, посчитать ее бесстыдницей. Но затем Роберт взял ее руку, провел ею по своему телу и настойчиво прижал ее пальцы к своему упругому молоту, так что тот, горячий и твердый, очутился у нее в ладони. Она испуганно отдернула руку, однако затем все же робко сжала его, ощущая его толщину и твердость. Видеть она ничего не могла, потому что задранная ночная рубашка и плечи Роберта перекрывали ей поле зрения. Когда он залез на нее и раздвинул ей ноги, она на миг окаменела и ей больше всего захотелось оттолкнуть его.