Текст книги "Убить Гиппократа"

Я спросил грубо. Перейдя на «ты» только потому, что резкое «ты» – всегда грубо.

– Да.

Короткое и ясное «да». Такого я даже не ожидал. Человек знает, человек уверен, но когда говорят то, в чем он уверен и что знает, это всегда становится более шокирующим. Мы всегда готовы ко лжи. А не к правде.

– Да, – еще более уверенно повторила Яга.

– Зачем?

Я растерялся. И еще глубже затянулся сигаретой.

– Потому что убили моего отца. Здесь.

Я еще больше растерялся. Лис не говорил об убийстве. Оно бы все-таки подорвало престиж. И вообще…

– Погоди-погоди, что ты такое болтаешь? Какое убийство? Какого отца?

– Моего отца, – невозмутимо ответила Яга, не отрывая от меня своего темного взгляда.

В ее глазах стояла ночь. Но летняя теплая ночь. Летние, летние ночные глаза. «Некстати», – подумал я. И зябко повел плечами. Потому что уже была осень. И было прохладно. Как и полагается осенью. Несмотря на ее солнце.

– Отца… Фольклориста, что ли? Который защищал Бабу-ягу и с ее помощью защитил диссертацию?

– У человека бывает только один отец.

– Да, только один…

Я вдруг вспомнил своего отца. Его, слава богу, не убили. Но иногда мне кажется, он мог бы еще долго-долго жить…

– Ты погоди. Ты что-то перепутала. Я бы знал, ей-богу, знал. Такие скандальные вещи не скроешь. Да и как его могли убить? У нас круглосуточная охрана, да и вообще… Все это как-то… И при чем тут Лис… То есть кабинет нашего главного вообще?

– При чем тут охрана…

Яга затушила сигарету, и мы вернулись в кабинет. Было действительно холодно.

– Ему здесь делали операцию. А потом он взял и просто умер.

– Фу. – Я перевел дух. – Ерунда какая-то, девочка, получается. Я-то думал, ворвались в палату с ножом или пистолетом… А он умер после операции? И ты считаешь, что его как-то убили? Кто? Врачи? Медсестры?.. Чем? Цианидом? Мышьяком?.. Ты этого никому не говори, а то обсмеют! Убили! И если хочешь знать, просто так не умирают. Особенно после операции.

– Я никому говорить и не собираюсь. Главное, чтобы вы не сказали. И в больнице мышьяк необязателен. Есть и другие способы.

– Так, стоп! – Я вскочил с места и нервно прошелся по кабинету? – Стоп! Осторожненько! Думай, что говоришь! Здесь работают врачи, а не убийцы! А то, что родственники жалуются, если что-то не так… Впрочем, это понятно. Чуть что – во всем виноваты врачи. Врачи спасают жизни. Но, увы, они не всесильны. Есть еще сама жизнь. Точнее, смерть… И это сильнее врачей.

– Мой отец умирать не собирался. Во всяком случае – пока. Но он предчувствовал смерть. Хотя был далеко не мистик.

– Не мистик? – Я не выдержал и расхохотался. – Извини, конечно. Но защищать Бабу-ягу и не быть при этом мистиком… Это мистика!

– Он защищал правду, Георгий Павлович. Всегда. И думаю, в вашей больнице он тоже пытался ее защитить. Я тоже, кстати, далеко не мистик. И если я что-то говорю, то знаю, что говорю…

Яга запнулась и посмотрела за окно. Не скажу, чтобы в ее взгляде была тоска, боль, тоскливая боль, болезненная тоска… В ее взгляде было разочарование. То ли наступившей осенью. То ли мной.

– Ну, говори. Может, и операция ему была не нужна?

– Нет, нужна. Конечно, нужна. Он поступил с острым приступом аппендицита. Конечно, нужна. И операция прошла успешно. Хотя я переживала, ведь он был уже в возрасте. Но, действительно, все прошло успешно. Он даже быстро пошел на поправку. И, более того, уже даже назначили день его выписки! Я испекла его любимый яблочный пирог с корицей! Но накануне выписки ночью он умер. Взял вдруг и умер.

– Вдруг не умирают. Только погибают.

– Вот поэтому я и здесь.

Голос Ядвиги вздрогнул, и она перевела взгляд за окно. За окном солнечно улыбалась осень. Но в этой солнечной улыбке было что-то то ли печальное, то ли прощальное. Что-то болезненно-бледное.

– И какой был диагноз?

– Умер от острого астматического приступа.

И я вспомнил. Вернее, я и не забывал. Я ни одного умершего пациента не забываю. Кладбище умерших больных всегда перед моими глазами. И я время от времени мысленно его посещаю. Правда, теперь все реже и реже. Потому что все чаще и чаще думаю о живых… Да, я его не забывал. Только… Только…

– Вы его помните?

Ядвига посмотрела мне прямо в глаза. И этот взгляд мне не понравился. Это не была теплая летняя звездная ночь. Это была просто ночь.

– Только… Только… Если это несовпадение. У меня был похожий случай. Но фамилия «Пичугин» мне не знакома. Я бы запомнил эту фамилию.

– Пичугин – это фамилия моего мужа. Моя девичья фамилия…

– Ершова?! – зло выкрикнул я.

Мне так хотелось, чтобы это был не мой случай. Чтобы ее отец умер задолго до меня. Но мне не повезло.

– Вот видите, вы все помните.

Да, я все помнил. Даже то, хоть это было уже не к месту, что она совсем недавно жаловалась на одиночество. А оказывается, существует еще какой-то непонятный Пичугин, чью фамилию она с гордостью носит. И чем Пичугина лучше Ершовой? Это я не мог понять. Хоть это понимание опять же было не к месту. Но я разозлился.

– Да, помню, – с нескрываемым раздражением ответил я. – Конечно, редкий, но вполне объяснимый случай. Ваш отец страдал астмой. Если по-простому… То да. – Накопившаяся доза лекарств в один момент дала о себе знать. Предугадать такое было невозможно. Но и без этих лекарств нельзя было обойтись. Иначе бы он умер от аппендицита… Это в некотором роде замкнутый круг. Такое бывает в медицине… Замкнутый болезненный круг. Когда операция неизбежна при минимальном риске. Но процент эксцессов при подобном риске всегда остается. Знаете… Впрочем, вы девушка грамотная, так что знаете. Когда в инструкции любого, даже самого безобидного лекарства, продаваемого без рецепта, можно прочитать о возможных последствиях. Они крайне редки! Крайне! Но это не означает, что они не случаются. Если о них пишут, значит, проведены тщательнейшие исследования. И об этом откровенно предупреждают! А часто случаются и вовсе парадоксы! Когда при приеме препарата от аллергии предупреждают, что возможны аллергические реакции. Да! И такое бывает! Пусть ничтожные доли процента – но в практике бывает! Когда лечишься тем, что может вызвать то, от чего лечишься… Так что в случае с вашим отцом ничего, абсолютно ничего криминального нет! Да что там криминального! Здесь на сто процентов исключена даже врачебная оплошность! На все сто!

– Возможно, возможно, вы правы. Если бы… Если бы я не была у отца после операции! И если бы он не пытался меня предупредить! А я, как и вы, не поверила…

– Предупредить? Он что-то сказал? Ну же, что сказал?

Я придвинулся к Ядвиге и легонько сжал ее плечи. Я так надеялся, что она лжет. Вообще, она была похожа на человека, который обожает сочинять. Существует даже такая болезнь. Болезнь постоянной лжи. Кто-то называет это сочинительством. Ученые-психиатры – мифоманией или патологической ложью… Вот бы она была этим больна!

– Это все правда, Ядвига?

Она аккуратно освободилась из моих нецепких рук.

– Да, все, все правда… Кроме…

Яга опустила глаза.

Вот оно! Наконец-то! Сейчас я выведу ее на чистую воду. Впрочем, вода оказалась вовсе не мутной. К моему сожалению.

– Кроме пирога. Это не я испекла. Я вообще ленюсь готовить. И меня до сих пор мучает совесть. Папе я сказала, что испеку его любимый яблочный пирог, а сама купила в кулинарии. Я всегда так делала. А он с гордостью хвастался всем, какие замечательные пироги я выпекаю. А я… Даже перед его выпиской… Впрочем, я не умею готовить пироги…

Она на секунду замолчала.

– Странно, как-то все странно. Почему-то какая-то мелочь вопьется, как пиявка, в голову. И не дает жить. Мучит, мучит… А ведь наверняка есть гораздо более важные вещи, из-за которых меня должна мучить совесть перед папой. Он даже наверняка бы повеселился, узнав правду о пирогах. Он был с юмором… Но почему-то именно этот… Этот купленный пирог в кулинарии… Перед смертью… И эта маленькая ложь. Которой он так обрадовался…

Я приподнял ее подбородок. Ядвига плакала. И я понимал ее слезы. Я так понимал ее слезы. Потому что сам не раз мучился, когда попросил отца купить очки. И они оказались слишком дорогие. И его простеньким часам не обрадовался. Хотя… Хотя перед отцом был виноват в гораздо более серьезных вещах. А эта мелочь не давала жить… Ведь даже после смерти я так был виноват перед отцом. Когда безжалостно выбросил на помойку его мебель, его личные вещи. Вот на очереди книги… Книги… Их так много… Так много они занимают места… А сейчас так популярен стиль минимализма…

– У вас, наверное, много книг в доме, Ядвига? – вдруг некстати спросил я.

Почему-то этот вопрос мне показался очень важным. Словно от него зависела моя жизнь. Или, во всяком случае, какая-то важная ее часть.

– Книг?

Она удивленно захлопала ресницами и совсем по-детски кулачками вытерла слезы. Но, как ни странно, этот вопрос, такой простой и такой хороший, что ли, ее успокоил.

– Да, очень, очень много.

– А я думал, что человек с фамилией Пичугин не любит книги. Ведь они столько много места занимают.

– А он и не любил. Но я живу в доме отца. Дома Пичугина уже давно нет. Нет, он есть, конечно, но не для меня. Там слишком много места, слишком много пространства, чтобы я там жила. И еще там нет книг.

Я улыбнулся. И подмигнул бледному больничному солнцу.

– А вы помните моего папу? – вдруг спросила она.

* * *

Наверное, наши отцы были похожи. Я не говорю о внешности. Хотя… Я принципиально запоминал в лицо всех пациентов и этим гордился. Все-таки я чуткий врач! И я отлично помнил отца Яги. Он в точности совпадал с тем образом, который рисовался мне, когда она о нем рассказывала. Возможно, подсознательно я даже подозревал, о ком идет речь. Седой, бородатый, в немодных очках с роговой оправой. И голос, который гораздо старше его лет. Как и подобает настоящему профессору.

Он умер… Ну да, умер. И ничего удивительного в этой смерти не было. Во всяком случае – ничего, чтобы меня насторожило. Операцию он перенес хорошо. А потом взял и умер. Так часто бывает.

Вообще я заметил по своей врачебной практике, что нужно повнимательнее относиться к пациентам, кто слишком хорошо перенес операцию. У них больше шансов на то, что послеоперационный период будет для них опасен. Хотя бы потому, что они расслабляются. У тех же, кто перенес хуже, организм мобилизуется, и они быстрее идут на поправку.

Помню, к ее отцу я отнесся со всем вниманием. По десять раз на дню к нему заходил. К тому же он был в возрасте… Как я мог все это забыть? Конечно, не забыл… Да, он умер. Он хорошо перенес операцию и плохо выздоровление. Что в этом удивительного?..

Конечно, я помню! Я тогда получил неплохую премию. Да и всему нашему отделению выдали поощрительные премии. Тогда я и сделал евроремонт. Я так не хотел, чтобы дома были белые стены. Но так получилось. Белый цвет подходил к моей кремовой итальянской мебели. Другой цвет никак бы не гармонировал с ней. Конечно, это немного напоминает больницу. Вот прихожу домой с работы – и словно опять на работе.

А с другой стороны, может, это и неплохо. Совмещение труда и отдыха? Дом как бы продолжает работу. А работа продолжает дом. Дома я вспоминаю о работе, анализирую, прогнозирую, даже внезапно могу вспомнить, что что-то не досмотрел, не доделал. А на работе чувствую себя уютно, потому что я словно дома. Все в мягких белых тонах. И тоже многое вспоминаю, что не успел сделать. Выключить свет, например. Возможно, я даже бы всем порекомендовал совместить работу и дом. Чтобы они были похожи. И работа не будет в тягость. И домашний очаг. А сколько ошибок при этом можно избежать!

Да, зря дизайнеры не додумались до этого. Может, еще и додумаются. Тут для идей поле непаханное. А дизайнеры – люди очень умные и с большим креативным вкусом.

Да-да… Именно после смерти ее отца умер я и принялся за ремонт. И даже пригласил дизайнеров. Так все и было. Это жизнь, что поделаешь. Кто-то ее заканчивает, а кто-то начинает ее ремонтировать.

Правда, книжный шкаф я тогда все-таки не купил. Дизайнеры заявили, что для него нет места. И вообще что он не к месту. Я, помню, расстроился. Куда девать столько книг? Господи, сколько мои родители, а потом и я за жизнь их накупили! Теперь думаю, зачем? Если жизнь все равно когда-нибудь закончится. И кто-нибудь в это время начнет ремонтировать жизнь. Книги обязательно улетят на помойку. Так лучше это буду я. Не так обидно. Тем более для книжного шкафа нет места. И он не к месту. Так сказали дизайнеры. Им я научился доверять. Ведь у них вкуса побольше моего. Они лучше знают, как лучше жить. Это их профессия, в конце концов – учить людей жизни. И я на это не претендую. Как и они не претендуют на лечение больных. Как они бы мне целиком и полностью доверили свою жизнь в больнице. Так и я им смело могу доверить свою жизнь в быту. Они лучше знают, как для нас лучше.

Мой папа был не прав, когда морщился и плевался при виде какого-нибудь дизайнера по телевизору, с пеной у рта вдохновенно рассказывающего о красоте жизни и доказывающего, какие мы идиоты, понятия не имеющие, как нам жить лучше. Мои папа и мама не разбирались в красоте. И в уюте. Для них уют ограничивался письменным столом и книжным шкафом. Как и для Чехова. Что они могли понимать? Ладно, еще Чехов. Может, в его времена профессия дизайнера была не настолько востребована. Но для папы с мамой в нашем новом времени все возможности для красоты и уюта были открыты. Нет же, упрямцы, они отказались от красоты. И уюта. Письменный стол. И книжный шкаф. Что можно уместить в эту жизнь? Наверное, уместили смысл жизни. А возможно, и саму жизнь. И папа, и мама, и Чехов…

Воистину, люди, не умеющие жить! И не умеющие доверить жизнь другим. Например, дизайнерам. Слава этой нужной профессии! И как я раньше без них только жил? Жизнь, лишенная смысла…

– Помните? Помните моего папу?

Издалека прозвенел голос Яги. Словно из прошлого. Но только не моего.

– Или врачи сознательно не запоминают лиц пациентов? Чтобы они не стали чем-то большим, чем пациенты.

– Я сознательно запоминаю. Хотя тоже считаю, что пациенты должны быть лишь пациентами. Но все равно запоминаю. И хорошо помню вашего отца. Он был приятным, интеллигентным человеком. Но мне казалось, очень недоверчивым.

Я не лгал. Я помню даже тембр его голоса. Очень низкий голос. Хриплый голос. Старше его лет. Короткие фразы, хотя и по существу. И этот недоверчивый взгляд исподлобья. Не по существу. Почему мне нельзя было доверять? Впрочем, кому мог доверять человек, доверяющий лишь Бабе-яге?..

– Так что он вам сказал перед смертью?

Ядвига опустила глаза. И я знал почему. Есть вещи, о которых говорить трудно. Чтобы они не показались смешными или абсурдными. Чтобы не выглядеть дураком или чудиком. Или просто параноиком. Не знаю, отчего, но в этот миг, когда она опустила глаза… Если бы она начала с ходу, сгоряча, убежденно доказывая и размахивая руками… Но после этого смущенного взгляда… Почему-то в этот миг затянувшегося молчания я почти был готов ей поверить. Какую бы она ерунду ни сказала. Или какую бы ерунду ни сказал ее отец.

– Ну, хорошо. – Яга сцепила пальцы. И, не поднимая глаз, продолжила: – Он был уверен… В общем, у него была теория… Ну, в общем… Только не обижайтесь, пожалуйста. Ведь вы врач… Просто он считал, что самый легкий и безнаказанный способ убить – убить в больнице. Что некоторые сознательно становятся врачами, например, по идейным соображениям. Чтобы убивать неугодных. Ведь когда нет войны, это не значит, что ее нет… Это его слова. Война всегда продолжается, просто у нее нет названия. И пока есть добро и зло – война вряд ли закончится. Мирное сосуществование – не для этих понятий. В общем, добро и зло вряд ли примирятся. И поэтому…

Яга запнулась. И еще крепче сцепила пальцы. Они покраснели.

– И, ну же, продолжайте. Что поэтому?

– Опять же, я передаю слова своего отца, которому всегда, поймите, всегда верила… И поэтому, каким бы невероятным вам это ни показалось, каждый человек на учете. Каждый. Теперь с помощью компьютеров это вообще несложно… Учитывать человека. Его характер, привычки, его мысли, идеи, поступки. И… И, безусловно, его болезни. Ведь каждый, практически каждый человек не вполне здоров, не здоров или попросту болен…. Каждый хотя бы раз в жизни обращался к врачу. Вы понимаете?.. Вы мне не верите… Или я неправильно объясняю…

– Почему, я понимаю. И пытаюсь поверить. И даже частично верю. Разные есть люди, разные есть врачи. В жизни все возможно…Но…

– Вы меня не поняли. Я не о единичных случаях. Я о целой системе. Которая, возможно, была придумана очень, очень давно.

– Ну, хорошо. Возможно, подобным образом… Хотя мне, как врачу, сложно с этим согласиться. Но допустим. Подобным образом убивали правителей, политиков, ученых… Ученых, которые не оправдывали Бабу-ягу, а придумывали новейшее оружие или еще что-то такое. Но при чем тут ваш отец, например? Да и по сравнению с количеством людей на земном шаре количество значимых людей очень-очень мало. При чем тут система?

– В общем, я ничего не доказываю, а лишь рассказываю о папиной теории. Я и сама не хотела в это верить. Но, поверьте, мне нужно было в этом убедиться…

– Убедились?

– Не знаю…

Яга вздохнула. И стала рыться в сумочке. Наконец вытащила оттуда распечатанную на принтере страницу и протянула мне.

Я внимательно стал ее изучать.

– Ничего не понимаю… Фамилии на букву «А».

– Это только то, что мне вчера удалось извлечь из компьютера вашего главрача. Если бы вы не помешали, то, может, нашли и что-то большее…

– Если бы я не помешал, было бы гораздо хуже, поверьте. Все закончилось бы скандалом. И вряд ли бы мы с вами сейчас обсуждали эту… Этот… Даже и не знаю, как все назвать… Ну, хорошо, список фамилий на букву «А». Вполне возможно, данные о пациентах, которые лежали в этой клинике. И что с того? Это нормально. В любом случае картотека, больничные карты – это одно из основ функционирования лечебных учреждений.

– Может быть. А если это не пациенты? Если это люди, которые никогда и не обращались за помощью?

– Глупости! Но в любом случае это легко проверить.

– Спасибо!

Яга легонько прикоснулась к моей руке. Так легонько, словно я случайно задел рукой осеннюю листву. И все же это было сродни крепкому рукопожатию.

– И все же не хочу, Ядвига, тебя разочаровывать. Но думаю, это пустая трата времени. Поверь, это фамилии обычных пациентов. Не больше и не меньше.

– Думаю, все же больше. Здесь не только фамилии. Посмотрите внимательней. Напротив каждой какие-то маленькие значки.

– Ну да, что-то непонятное есть. Какая-то игра в крестики-нолики.

– И плюсы…

– И плюсы.

Да, в списке напротив каждой фамилии стоял то ли нолик, то ли крестик, то ли плюсик. Я ничего не понимал. И все же знал, что всему есть логичное объяснение. Может быть, Лис так характеризовал степень тяжести операции для каждого пациента?

– Может, сделать проще? Я просто спрошу у главного…

Яга опустилась на стул. Ее губы дрожали.

– Ну почему, почему вы так ничего и не поняли? Что вы спросите? И как? Скажете, что я залезла в его компьютер? Или вы сами там покопались? Даже если вы найдете логичное объяснение поиска в чужих файлах, все равно это лишь увеличит потенциальную опасность для жизни. И вашей, и моей… Вдруг и впрямь здесь все нечисто? К тому же логичного объяснения вы не найдете. Да и вряд ли вы настолько хорошо разбираетесь в компьютерах, как я. А я расшифровала сложнейший пароль! Потому что умею это делать. Возможно, кроме меня, этого никто бы не сумел.

– Вы хакер? Любопытно. Вот так сюрприз.

– Да нет. Никакой я не хакер. Я окончила физико-математический университет. Информатика и вычислительная техника. И окончила на «отлично». И компьютеры по сравнению со многим другим – для меня сущий пустяк.

– Хорошо, Ядвига. Хорошо. Я продлю на пару дней ваше пребывание в клинике. И за это время мы подумаем. А для начала я хотя бы узнаю, что за фамилии в этом списке…

С этого разговора с девушкой со странным именем Яга и начались мои кошмары. Да, по-моему, я так и написал. Началось начало моих кошмаров… Я встряхнул головой. И огляделся. Посетителей в кафе не прибавилось. И вино было выпито наполовину. Мне уже не хотелось пить. В принципе, можно было идти домой. Папка все равно пропала. Но я был словно прикован к месту.

Мне по-прежнему почему-то казалось, что именно здесь, в полутемном зальчике, на деревянном стульчике за деревянным столиком, где в центре – букетик ромашек, где можно вообразить музыку Моцарта, я в полной безопасности. Хотя это более чем странно. Быть в безопасности там, где тебя пытались отравить. Прямо как Моцарта. Этим, конечно, можно себя успокоить. Но я не был Моцартом. И отравление было преувеличением. Меня всего лишь хотели усыпить. Чтобы украсть папку.

– Долго же вы здесь сидите…

Передо мной как привидение вновь возник официант Дима. За время, в которое я его не видел или просто не замечал, он стал еще прямее. И, мне показалось, более уверенным, что ли. Впрочем, да. В его кармане шуршали бумажки. За которые он меня продал. Точнее, мою папку. Потому что я для него был никто, чтобы меня продавать.

– Вы должны быть довольны. Кроме меня, кажется, здесь никого.

Но Дима был недоволен. Муки совести по-прежнему маячили в его глазах. Вернее, одна мука. В моем лице. С бутылкой вина и букетиком ромашек на столе.

– Вам некуда идти?

Дима попытался изобразить на лице сочувствие. Кажется, он готов уступить мне даже свою квартирку, лишь бы я поскорее куда-нибудь убрался. Но я был неумолим. Чем больше этого хотел Дима, тем больше я сопротивлялся. Так, по меньшей мере, хотел хоть этим ему отомстить. Ведь он подставил меня по-крупному. Вернее, мою жизнь. Хотя я по-прежнему был для него никто.

– Вам некуда идти? – настойчивее повторил свой вопрос Дима.

– И да, и нет. Нам всем есть куда идти. И нам всем идти некуда. По большому счету.

Дима по профессиональной привычке взметнул брови вверх. И захлопал рыжими ресницами. Он не понял этого философского замечания. Из него получится плохой студент. Даже если он продаст еще тысячи душ. Или хотя бы одного человека. Такого, как я. Даже если я для него никто.

Так на чем я остановился? Ах да. Как я написал? Началось начало моих кошмаров… Плохо. Тавтология… С другой стороны, все-все всегда начинается. Даже начало…

Довольно просто я узнал фамилии всех пациентов, поступающих в нашу больницу за последние годы. И самое удивительное, что не удивился. (Ну, вот, опять повтор… Похоже я стал часто повторяться…) Да, самое удивительное, что не удивился, что из 25 всех фамилий на странице Яги только пять совпали. Остальные к больнице не имели отношения и ни разу сюда не обращались. Почему я не удивился? Неужели я изначально поверил Яге? Или она меня околдовала?

Вечером я сидел в палате Ядвиги. И готов был околдовываться все дальше и дальше. Потому что она мне нравилась все больше и больше. Хотя и дело меня занимало не меньше… Опять наворотил! Если после моей смерти будут читать мои опусы, наверное, без бутылки не обойдутся.

Яга ликовала.

– Я знала. Знала, знала, знала, что мой папа не мог соврать. И никогда не был параноиком. Поэтому и его теория о Яге наверняка верна!

– Дело сейчас не в Яге. Хорошо, фамилии не совпадают. Хорошо. Допустим. Но что нам это дает? Может, это фамилии… Ну, не знаю, каких-нибудь лиц, причастных к строительству больничного комплекса. Или к его финансированию. Да мало ли к чему!

Яга вздохнула.

– Уж и не знаю. Я ведь тоже время не теряла. Я пробила эти фамилии – так, наугад, по инету. Совсем разные люди. Некоторых вообще нет. Некоторые случайно попадаются. Менеджер, студент универа, учитель средней школы. Некоторые поинтереснее – полковник милиции, владелец ресторана, авиаконструктор… В общем, совсем разные. Я, правда, не всех еще пробила.

– Ну и?

– Не знаю с чего и начать. Нужно, скорее всего, побольше узнать, чем они дышут. Больше не вижу выхода. Еще эти крестики-нолики…

– «Крестики-нолики – детская игра», – пропел я.

Пел я всегда довольно плохо. И все же сделал дубль два. Хотя на бис меня не вызывали.

– «Крестики-нолики – детская игра…»

– Вы плохо, Георгий Павлович, поете. Уж не обижайтесь. Не всем дано и петь, и лечить.

– И все же крестики-нолики. – Я рассмеялся. – Знаешь, Ядвига, я, кажется, знаю, с чего начать.

– И с чего?

– Мы начнем с пациентов. Их всего пять. Уж чем они дышат, я узнать смогу.

– Или дышали когда-то.

– Ну-ну. Не нужно сразу о печальном. Может, все это просто крестики-нолики…

– Если вы еще раз споете, я убегу из больницы!

В необъяснимом порыве я обнял Ягу. Даже не понимая, что обнимаю. Так обнимают товарища, друга, сестру. Она не вырывалась. Когда я понял, что обнимаю, а она не вырывается, я не знал, что делать дальше. Как и положено, смущенно откашлялся. И даже, как полный дурак, слегка отодвинулся.

– В общем, я узнаю, чем они дышат. Или дышали, – хрипло продолжил я, хотя сам уже еле дышал. – А потом мы сопоставим с этими крестиками-ноликами. Вдруг что-нибудь да поймем.

Так я начал расследование. И начал с нуля. Как и положено. Все начинается с нуля. Опять же, доступ к документам в больнице я имел. Поэтому мне это было не так сложно сделать.

Авдеев. Начальник монтажного цеха. Операция грыжи. Прошла успешно. Выписан два года назад. Напротив фамилии – ноль… Так, следующий. Алексеенко. Нет, это женщина. Учительница музыки. Перелом правой лодыжки. Все срослось, все зарослось. Выписана полтора года назад. Один раз еще обращалась из-за болей в ноге, но рентген показал хорошие результаты. Напротив – ноль… Асмолова – пенсионерка. Воспаление легких. Были осложнения из-за возраста. Выкарабкалась. Выписана девять месяцев назад. Ноль.

Теперь пошли крестики. Так, так. Это уже интереснее. Аргунов. Авиаконструктор. Сложнейшая операция. Удаление злокачественной опухоли в легком. Ничего себе! Прошла успешно. Выписан около трех лет назад. Конечно, шансов на продолжение жизни нет. Но на всякий случай стоит проверить. Хотя зачем? С таким диагнозом долго не живут. Это нам ничего не дает… И последний крестик. Кто у нас крестик? Вот – Агафьев. Детский врач. М-да. Врач. Впрочем, почему детский врач не может заболеть? Так, что у него? Бронхит. Ну, совсем не страшно. 35 лет… Бронхит… 35 лет… Бронхит… В моем горле запершило. Ноги потяжелели. Душил кашель. Мне казалось, меня сейчас свалит приступ бронхита. 35 лет. Бронхит. Даже не острый. Умер… Умер… Умер…

Я сидел, тупо уставившись в карточку. Умер. Мне казалось, что я узнал о смерти очень близкого мне человека. Во всяком случае, таковой была моя первая реакция. Непонимание и отупение… Я быстро пришел в себя. Нет, нельзя расслабляться. Вернее, нет. Нужно, наоборот, расслабиться. А не загонять себя в угол. Подозрительностью и недоверием. В конце концов, это моя работа, это моя больница. И это мои коллеги! И что эта девчонка себе вообразила? Какое она имеет право? Маленькая негодница! Маленькое чудовище с чудовищным именем. Только вообразить такое – Яга! Может, это вообще ее происки? Настроить меня против своей больницы, против своих коллег! Против замечательных врачей! Против моего лучшего и единственного друга со студенческой скамьи! С которым мы давали клятву Гиппократа. Не кого-нибудь, а Гиппократа! А я, как последний дурак, поддался! Уму непостижимо! Я совершил преступление! Против себя, своего отца, Чехова и Гиппократа! Против – в конце концов – самой благородной профессии на свете! На земле врачи – наместники Бога. Так, кажется, говорил мой отец. И был тысячу раз прав. А я поверил не ему! А этому маленькому чудовищу. С чудовищным именем. Проще говоря, я поверил Бабе-яге. Надо срочно с ней поговорить!..

Я ворвался к ней в палату. Буквально ворвался. Все было написано у меня на лице. Можно было ничего и не говорить. Не кричать. Не размахивать руками. И не топать ногами. У меня на лице все было написано. И она все легко прочитала. И закрыла лицо руками. Вот еще одна ложь. Закрыть лицо руками, чтобы не видели слез. Я не поверил в слезы. Я легко оторвал ее руки от лица. Слез не было. Конечно, я так и знал. Никаких слез. Но отчаяние все-таки было. И я слегка смутился.

– Я поняла. Можете не объяснять. Вы ничего не нашли. Все живы-здоровы. Вы узнали, чем они дышат. Вернее, что они просто дышат. – Она проговорила это на одном дыхании, тяжело дыша.

Теперь пришла моя очередь закрыть лицо руками. Не потому, что я готов был заплакать. Просто так я успокаивал головную боль, слегка надавливая пальцами на веки.

– В общем, не все.

Я буквально выдавил из себя эти слова. И оторвал руки от лица. Яга пристально смотрела на меня.

– Да не смотри так на меня! Еще порадуешься чужой смерти, чтобы убедиться в своей дурацкой теории! Да, один умер! Да! Черт побери, но ведь это ничего не значит! Ни черта! В больницах умирают десятки людей. И это не значит, не значит, что их убивают! Люди у-ми-ра-ют! Понимаешь! Сами! Иначе бы давно было придумано средство для бессмертия! Но жизнь умнее и логичнее всяких идиотских теорий. Умнее и логичнее бессмертия! И, как ни странно, именно поэтому и существуют и смерть, и болезни. А еще – аварии, катастрофы, наводнения! Это жизнь! Где еще есть разводы, предательство, ненависть, боль! Или это тоже все выдумки? И злодеи-синоптики нам посылают природные катаклизмы? А солнце-злодейка – пожары? А зима-злодейка – заносы, гололед и сосульки? А летчики-злодеи разбивают самолеты? А…

– Можешь дальше не продолжать. Я тебя поняла. А ты меня – нет. Когда мне можно выписаться?

– Завтра утром.

И я, как мальчишка, выскочил из палаты. Изо всей силы хлопнув дверью. Но сильно не получилось. Двери у нас закрывались мягко, медленно. Лис их специально выписал из Швейцарии. За бешеные деньги. Чтобы лишний раз не тревожить больных. И как Лис, мой дружище Лис, выписывающий из Швейцарии бесшумные двери, мог вдруг оказаться убийцей? Нет, убейте меня – не могу поверить. Или сам в конце концов кого-нибудь убью. И я даже догадывался – кого.

Дома я сидел, тупо уставившись в чашку остывшего чая. Она была не из гжели. Эту гжель – ко всем чертям! … Даже уже не на помойку, а черт знает куда. Рядом лежал мой сумасшедший пес и тихонько подвывал в такт моим мыслям. А мысли прыгали, плясали, куражились. Или это куражился надо мной мой сумасшедший пес? Единственное живое существо, которое я действительно обожал. Ах да, еще был Лис. Но мы с ним дружили. Это другое. Со своим псом я не очень дружил. Мы ругались, скалились друг на друга, рычали. В общем, портили друг другу нервы. Но мы обожали друг друга.

Я потрепал его по загривку.

– Да, Вражок. Да-да. Я тебя тоже.

Я вылил чашку с нетронутым чаем в раковину. И вскоре уже сидел с рюмкой водки. Рюмка тоже была не из гжели. И я очень об этом пожалел. Хотя, наверное, гжельских рюмок не бывает. Гжельские рюмки – это оскорбление. Для гжели. Или для тех, кто ее придумал.