Текст книги "Аве, Вавилон. Стихи, поэма"

8. Голоса рабов из толпы

«…Чей стебель – есть туннель со вспышкой в тыщу ватт…»

(Инна Лиснянская /о смерти/ Триптих «Новоселье»)

 
На мне сыграли праздничный спектакль
друзья-предатели по кадровой замене….
и медленная ходит мышь…
царапаться к ним стоит ли еще?
Ответ логичен. Боль не замолчишь.
коробится внутри от нетерпенья
позорный свистозвон их населения
в гнездовый холм. Крестами. Бишь – на – бишь.
 

НАТЕ ВАМ!

 
Обиды самодельный самострел
В тарелку метит нового оркестра, —
Сидит борзая, зная свое место,
Скуля, глотая штукатурный мел.
Мне предложили так же посидеть
И поседеть, завидуя прохожим,
А я состроила свирепой страсти рожу
И отказалась голый нуль иметь.
Какая я нахальная свинья!
Всё лезу в горы, разрывая норы,
И носорогам баи не даю!
Чтоб им под шкурой крошечка приелась,
Чесалась, жглась, гноилась, ваша белость,
Дай нищим стихоплетам по рублю!..
Тогда запишется им про природу,
Фантазии прорвутся на свободу, —
Неоценим их мелкий героизм!
(Рискованный задор тореадора
Сквозит в стихах энергией напора) —
Теперь пожрите, сдвинув помидоры!
Залейте спиртом новый катаклизм.
 

Перекличка рабов продолжается

ЗООСАД. Слонятник

 
Его жадность не знает границ,
Перед баксами стелется ниц,
Он в компьютер довольно икает
И латынь многомерную знает.
Много в свете таинственных правил,
Но ему по колено вода и трава —
Всех в ду -ду излюбил и заставил
В струнку вытянуть песен слова.
Мурава ты моя мурава,
Ты на том берегу солона,
А на этом кровава и пряна.
Парки дохлые пряжу жуют —
Не могучие стебли бурьяна, —
Будет в ложе Прокруста уют,
О, любовь твоя деревянна!
Сквозняками вставай на суд,
Опоганенный божий люд,
Опозоренный жизнью в свете
По лекалам великих гномов,
Вырожденчески бестолковых
На пугливом застольном совете.
 

Голос другого раба, мать которого по вине его же пьянства и сделок с недвижимостью вышестоящих оставили старушку, жительницу второго этажа хрущевского дома, на улице, без квартиры:

 
Государство делает бомжей
Из жителей вторых этажей,
Когда продан и выкуплен первый, —
Потревожил владельцу он нервы.
Платит жизнью за пролитый потолок:
Офис новый внизу затопил – вот урок, —
Выметайся, покуда есть силы.
Нацепляет рыбешек на вилы
Городской Нептунище, по днищу скребя,
Где еловая плесень любила тебя.
Есть предел твоему беспределу?
Или нам ближе смертушка к телу,
И простим рабоделателям пироги? —
Не достряпанны бабушкой, не с ноги, —
Прогоняют из дома старушку.
Пребольшие черные утюги
Гладят каменные ракушки,
Вымораживая доброту и людей.
Недвижимы проруби знахарей —
Ледоколы срубают окна,
Тычут палицами туда,
Где победно грядут нужда и беда,
Примеряя былые догмы.
 

Рисунок Елены Сомовой «Хищные цветы».

Этому голосу вторят другие, будто раздваиваясь на многоголосья:

 
Государственный террор
Дуло ставит нам в упор:
«Кошелёк открой скорее,
Продолжается дозор!»
Коммунальный разговор:
Следопыты хат и нор
Прорываются в лазейки
бедности, точа топор.
Счётчик в ухо, счётчик в глаз,
В горло, для подсчёта фраз.
Улыбайся, россиянин,
Прямо, в профиль и анфас.
Попыряй на мать – Россию, —
Сало с морды в контрабас!
Стелим бархатный палас:
Проплати листок за газ,
Климат, воду и – атас!
Дура при косе заточит
Остриё про всех про нас.
Ты ни пей, ни ешь, народ,
Подари свой бутерброд,
Они выдумают, как им
Облапошить весь наш взвод.
Толстомордые кули
Выложили труп зари.
Голодовка пляшет ловко, —
Магазины на мели:
Все котлеты погниют,
Молоко прокиснет.
Нам зато дадут салют,
Чтоб развеять мысли.
Ох, общественный комфорт,
Заходите в гости!
Нарисую вам офорт —
Сдохнете от злости!
 

Спящий поворачивается на другой бок, и сквозь его бормотание мы узнаем, что он тайно пишет стихи, но об этом не знает никто на свете:

 
Водянисто-мрачная круговерть
В прошлом ослепительного ковра
Замесила людей: кто в автобус влез,
А кому еще в него не пора,
И в кого-то нацелилась когтем смерть.
Кружит воля цветным волчком,
Сопрягая и напрягая узлы:
Кто-то гири ставит на поводок —
У другого мозги от пьянок сквозны.
Подогнулся он – клонит хмель к земле,
Создавая клонов не по себе —
По убожью подобью: подбитый глаз,
Так что в корчах боли иконостас
Миражом в пустыне куда плывет,
И откуда вонь пробралась в народ?
Загибая пальцы, считать овец
Не пристало пастырю злых сердец, —
Он считает шкуры – они ценней
Плутоватых всхрюков тупых свиней.
Что сосчитано – спишется и ему,
Надзирателю горя, – кладет в суму
Нежить жидкую – слезы жен, матерей
И безвинно избитых в пьянке детей.
При похмельном родителе сирота
Смотрит взглядом серого старика
На убитую радугу: «до» дождя,
«си» – до выкрика боль сведя.
 

Глас умирающего непризнанного поэта на чужбине:

(в его руку собратья по перу кладут кусок хлеба, он окровавленными деснами кусает его, умирая, и товарищи поднимают его руку, чтобы у надсмотрщиков трагедии получить за него паек, дабы разделить его поровну между собой):

 
Священная роща непризнанных идолов Лиры
В немом умиранье, в кислотных слезах утопая,
Прощальные плачи высвистывает зло и сиро —
Смиренная роща поэтов, что стоя, сгорали,
В посуточном хламе не выбрав, как бусинки, время
От грешной земли в поэтических снах оторваться
И плавно витать ароматом весенних акаций,
Пленять нежным словом, далёким от инсинуаций…
Какая тоска погибать одинокой богиней,
Расскажут Сократ и Овидий, и даже Гораций…
Листая, стирает нас время, – сливовый ты иней, —
Под пальцем уходишь навеки, и не подобраться, —
Смывая, забудут. Нет правды, – зачем же стараться,
Где алчны до славы приветливострунные братцы.
Священная роща поэтов, убитая гарью,
Листает сосуды листа, как хрусталь, в смысле линий,
Резцом вырубаемых в хрупкости сердца познанья, —
«А как твоё было незнаемое нами имя?», —
Расспросят в аду, в сковородке, знакомые лица, —
Ступает нога человека через их страницы.
Иные по тюрьмам всю жизнь ожидают свиданья.
 

Приторный голос хрипа из подворотни:

 
Застенки нудные работ, мое терпенье зля,
Где мучается дар, в слезах изнемогая…
Уперлись тут в тщету разграбленного рая
Низвергнутые ангелы, скорбя
О крыльях, связанных проклятой бечевой,
И в сумерках забот невидимая синька
Под кожей расплывается картинкой —
Выбаливает крестик речевой.
Распухшим языком не прокричать,
И сердце переполненное брызнет,
Так ухватив за сердцевину жизни…
Таланты душит, грузом на плечах
Повиснув, тяжкая забота о куске
Насущном хлеба в горькой чертовщине
Рулетки, где палач в высоком чине
За ставкой прожигает жизнь в броске.
А бездари с ухватками хапуг
Указывают, где талантом выблевать
Носителю высоких дум. Не вдруг
Их демонизм серпами корень выполоть
Пытается, по духу просвербив
Карательной упряжкой, но наглазники
Двойному зрению поэта, вопреки
Его же воле, не отменят праздники
Поэзии и праздники души, —
Спеши покинуть палачей, пиши!
 

* * *

 
Легкой работы захотелось, легкой работы,
Чтоб не казалась жизнь подобием рвоты,
Не горбатил спину чтобы
Моровой гробовой изверг – труд,
Надевающий робу – хворобу
На любой сверхурочный капут.
И свирепый начальник чтобы
Спрятал хлыстик, свой модный спрут.
А рассевшиеся на Парнасе гориллы
Вонью затхлости заморили —
Волны плесени грибной подрастили
И наладили публичный фейс.
И пока спиртной колым будет в силе,
Совесть уж давно износили —
Будут очленять графоманов,
Заселяя город Полицейск,
Бдя кровавым утомленным оком,
Как бы свежий дух не накнокал
Им поэзии новый воздух,
Настоящий – не спиртной – грёзодух,
Чтоб не встать по плинтусам плоским боком —
В карманах по пузырю книготоком —
Им предписанной поэзии стоком
Льются думы под ушастый лопух.
 

Обманутая женщина на Форуме с маленькой дочкой взяла слово:

 
В кафедральных высях легонький мотылек
То внезапно светом хлынет, а то дождем.
Пожиная аплодисментов гремучий ток,
Ты давно и надолго – и навсегда сражен.
Не поймаешь и не вернешь к себе
Тонкий трепет вуалеобразных крыл.
Амнезия длительна. Ты меня забыл.
Ты впаялся в кафедру – ключ любви в следе, —
Слепок или след мотылька – креста —
Вдохновенная речь в жанровом клише —
Твоя лекция новая для него проста,
Только чувства ей нигде не пришей.
Медленная смерть при жизни – уход
В торжество наук – сколько есть Голгоф,
Души выстудили, заменили код,
Иссушили кровь – штабеля голов.
Сколько ни учись – главный твой провал,
Где экзаменатором жизнь.
На веревках нулики – ряд прищепок стал
Монотонным выбором. Не кружись,
Не догонишь моего мотылька,
Не прикрепишь к пиджаку твоему.
По судьбе моей ходил самосвал,
Разрушая все в душе и в дому.
 

Вечный огонь трепещет возле филармонии. В его пламени скрещения теней танцующих актеров и героев прошедшей войны, памяти которых зажжено на площади возле реки Волги Вечное пламя. Сквозь тени героев пьесы рвутся в атаку солдаты: русские, белорусы, украинцы… Танки движутся на идущих стеной солдат. Идущих стеной на смерть никто не подгоняет позади, – Тамерланом действует совесть и любовь к Родине – Матери. Движутся все, по – разному, ритм одних – взрывающиеся бомбы и перекрестья автоматных очередей, других – вечная музыка классиков. «О, хаос, ты – Бог!» – восклицает сквозь века Иоганн Себастьян Бах из вечного пламени творчества. В своей нотной тетради аккуратно записывает нотные точки, простреливаемые сквозь века пулеметами по живой человеческой крови, Анна Магдалена Бах. Детские пальчики перебирают клавиши, – над фигурой ребенка склонился учитель музыки, переливая в дитя вместе с нетленными знаниями свою душу. Переливаясь в свете фонарей под горящим лавинным снегопадом, ведёт свой неспешный труд Вечный огонь, возжигая маленькие сердца святостью. Маленький Сережа стоит, моргая ресницами от снега, зачарованно глядя на пламя.

Посвящение театру «Преображение»

 
Красноречивый танец, вылепленный из огня,
Владей сердцами, волнами неси меня
В огонь искусства – зачарованный очаг, —
Бесстрашны чувства – в танце вечная свеча.
Пластика воска
Во взлетающих глазах,
И в мире плоском
Капля крови и слеза
Одно и тоже. Разнообразье лишь в огне,
В огне из танца, бегущем сквозь меня вовне…
 

Посвящение Алине Трашковой, акрисе театра ритмопластики «Преображение»

 
Танец на руинах… танец вынесет из голытьбы,
Он, спасая душу, выхватит ее из тьмы,
Разбирая горе не смешные кирпичи.
Выгляни из ада,
Танцем судьбы излечи.
Королева зала
По углям в язык огня,
Расскажи движеньем
Жизнь мою, спаси меня
Искрой, малой искрой
От великого огня
Твоего искусства,
Коим даришь ты меня.
 

***

 
Где жители?
Их разум крепко спит,
Он загипсован телемармеладкой,
Ее на веки – и она заплатка,
Но иногда как свежий динамит.
Взорвет воображенье, заискрит
Негодованьем, если это новость, —
Заплачет втихомолку где – то совесть
В кругу навязанных мироустройством свит.
Царапается гвоздик обводной,
У дамочки теряется перчатка…
Терпение… но там, где нет порядка
Терпенье и перчатку вынес Ной.
Корабль дураков несет волна,
Кретины воют, пьянствуя во мраке,
И размножаются чумные вурдалаки,
Пока мошна деньжищами полна.
Стог сена Босх везет на паперть снов
О жизни. Вырулить бы из бедлама.
Мир прозябанья в процветанье срама,
Где Хам срезает качество основ,
И вечен придорожный серпантин, —
Опутывает ноги дуроплетам,
И надрывается полдневным пулеметом
Телеведущий в платине седин.
 

9. Исход. Уставшие бегать в поисках работы люди, мучаются ночами от скандалов в семьях и болей в усталых ногах:

 
Бинтов кровавые дороги
Вьют на коленях гнезда страха.
Усни, голодная собака,
Боль, пожирающая ноги.
В кругу нелепых соответствий
Колдует жгучая медуза,
Кидая человека в лузы —
Комок без перьев в лоно бедствий, —
По кадровым агентствам гонка
В следораздел игры без толка:
Прием и тут же увольненье, —
Людей слепое истребленье.
Прорезюмированных дамок
На свалку: бегай, как подарок, —
Рулетки липкое съезжало
Вдоль по асфальту точит жало.
Бегите, бедные, бегите,
Скребите метлами, скребите,
Дипломом грязи расчищайте —
Мозги, заметно полегчаете.
Пишите, добрые, пишите,
Машите вслед любви подольше,
Клеймите время или – больше —
Власть? – сами вы себе решите.
Когда набегаетесь вдоволь
Перед зерцалом честно сядьте,
Круг разомкните обстоятельств
И выберете себе поле, —
И только, только в нем пашите,
Загримируйте слой ругательств,
Не пользуйтесь изнанкой боли.
Вот вам и песнь о Гаявате.
 

«Семья предпринимателей» – рисунок Елены Сомовой, 2024 г

Жизнь поперек заученных страниц

«Вдоль суеты маршрутных остановок…»

 
Вдоль суеты маршрутных остановок
По траектории знакомого пути
Летит песок, и голос его тонок,
Такой для исполненья не найти.
Готовы песни летнего причала
На зазеркалье стынущих витрин,
И робких окон светлое начало
Меня опять затягивает в сплин.
По городу, по терниям и весям,
Следоразделом нагоняя ток,
Весенний мир орет: «Христос Воскресе!»,
Давая легким радости глоток.
Удешевленны катышки свободы
Необходимостью в объятьях умереть,
И полчаса послушать небосвода
Живую клеть
Для сердца моего. Перебродила
Отвага – движет облачный пирог,
И жизнь за зернышком засеменила,
Глотая слог.
 

«Под шипенье родни возгораются танки атак…»

 
Под шипенье родни возгораются танки атак,
Босоногие сплетни активно мне лямку жуют.
Ограниченность аборигенов топорщит свой флаг,
И готовится штурмоворот, обсуждают маршрут.
Скудоумие гонит волну за коричневый плёс,
Где погибших надежд отцветающие паруса,
Так не надо о жизни задумываться всерьёз,
Когда пламя недобрых пророчеств идёт на леса.
Гнилозубый маразм утолщённою мерой ползёт,
Оплетает, как вышивкой «ришелье»,
Вышивает бисером слёзы, где капал мёд,
Ищет корень музыки в моровой тишине.
Я за новой веткой дороги судьбы иду
На Парнас, – где выше – легче душе дышать.
Там убогий пиладский взгляд полудуш в следу
Будет вдавлен в ходы пустоглазого мураша.
 

«Ты – будто бы пустое помещение…»

Несбывшейся любви

 
Ты – будто бы пустое помещение,
В тебе есть эхо – знак пустопорожний.
На месте сердца – странное смещение
Пространства, времени, и вдруг – пирожное:
На красном блюде в белой пене кружева, —
И притягательно до отвращения —
Дрожит – стоит желе, вверху застужено,
Предмет желудочного обольщения.
До рвотного рефлекса обесцененна
Действительная сущность искажения:
Где нет любви – инерция скольжения
На звездолёте прав, и жизнь осцененна.
Момент игры становится убежищем,
Подменой чувств диктует равновесие.
И главный зритель, совесть, всех нас взвесила —
В её весах, в двух чашах, спеси лежбище.
Война за право выше быть и статнее,
Лишает перспективы обладателя
Орудия позора многократного —
Скандала ради славы обывателя.
 

«Златоискатели на приисках победы…»

 
Златоискатели на приисках победы
Зарылись в золоте и ищут Архимеда,
Чтоб сосчитал и взвесил бы их прибыль,
Дабы убыть в тепло и сказку. Им бы
Тротила – за подрыв авторитета
Грозит желудкам строгая диета:
На утро воду и на вечер воду,
Лишаясь памяти от вкуса бутерброда.
Но гордость – гордость – гордость побеждает,
И словно монстр, спокойствия лишает.
 

«Читаю душу вашу напросвет…»

Платонической любви

 
Читаю душу вашу напросвет
Её прекрасно уловимый стебель
С пушистой и нежнейшей головой,
Кивающей мне ласково в ответ,
И нимбы света над волос волной,
И озарённый ум. Вы, может, Гегель,
Я посвящаю вам весь белый свет.
Читайте, друг, зефирный ветерок
И полушёпот губ, неутолённых,
Вам благодарный лепет их в тот час,
Когда Вы просыпаетесь, и слог
Пролётных облаков, и вздох: «Алёна…»
И повторенье обречённых фраз.
 

«Найти слова тебе …»

 
Найти слова тебе —
Найти слова ручью,
Идущему сквозь взгляд
в его лагуну,
Испытывая пламенем фортуну,
Вторым дыханьем озарить судьбу,
У тополя в пушистом рукаве
Найти твой взгляд восторженный и чистый,
И насладиться пламенем пречистым
В лучине глаз твоих на синеве
Почти небесной и почти нагой,
Как бархатный птенец
На серединке
Моей груди
В нелепейшей картинке
«Мы заняты. Сбежали от погонь».
 

«Жизнь поперек заученных страниц…»

 
Жизнь поперек заученных страниц
Логичней кодекса и теоремы.
Не измельчать в убогой клетке схемы —
Искусство жить как ехать без возниц,
И тонким взглядом лики озарять,
Не выпуская скопленного яда.
Отчаяньем душа твоя измята —
Не верь отчаянью, и мысли воспарят
Над скукой, завистью и мотовством,
Тупой причастностью к пустому кругу.
Всю жизнь люби одну из всех науку
Любви
Со страстью, таинством и озорством.
 

«Страшно веет сумеречный ветер…»

 
Страшно веет сумеречный ветер,
Птиц швыряет мертвыми камнями,
Окна врывает вон из петель,
Черными пугает тополями.
Зверь напуганный стремглав по крыше
Острыми когтищами скрежещет,
Беспорядком брошенные вещи
Не собрать. Черед для сбора вышел.
Соберу в единую корзину
Для надежд, – и прочь воспоминанья.
На границе сна и осязанья
Света лучик высушил слезину.
Заросли меняют очертания,
Жизнь сама меняет очертания…
В тонком облаке очарования
Получаю пылкие признания.
Для любви ответный шаг навстречу —
В океане счастья выплываю
И взахлёб дышу апреле – маем,
Свежестью, с которой мир светает.
 

***

1

 
О, перестань же наплывать
Мучительной и сладкой дрожью
И на ладони душу брать
Пленительно и осторожно.
Как переспелых вишен сок
Переслащен и чуть подсушен, —
Саднит в груди и страшно срок
Переполненья обнаружить.
Стать сжатым воздухом, углом
Смещенья вниз по партитуре
(Передовицы по натуре
Иначе чувствуют себя).
А мне теперь уж поделом
За откровенность – не бестыжесть,
Бесхитростность, – любовь не выжечь,
В руках платочек теребя…
 

2. Органика переплетений

 
Оставь, пусти на самотек
Органику переплетений.
Поверь – настанет наш денек
Таинственных приобретений,
И будет глупо предвкушать,
Сжигая тонкий край терпенья.
Идем в огонь гореть, страдать,
Перебороть миг озлобленья.
Мы душами давно срослись,
Как яблони в саду пророчеств.
Ты рыцарем во мне родись
Без прафамилии и отчеств.
Тогда в безудержности лет
На карусели трудопашеств
Познаем глубже души наши,
Несущие Господний свет.
 

***

1

 
Наощупь в поисках добра
На горьких приисках познанья
Брести на тонкой тетиве
В игре смерчей на соисканье
Огня любви и состраданья
В мечтаньях нежных о тебе
На разлюбившей синеве.
На затаенное мерцание
Брести в неведомое на
Одном задержанном дыханье.
Услышать тоненькое «Стой!»
И ощутить земной огонь,
Водоворот и теплый камень
Сложённых в целое частиц,
Увидеть кожей слепки лиц…
Планида бьет в лицо ногами,
Когда мечта берёт, как мать
За родничок.
Легко сгорать
В наитии предначертания
Тебя ведомого садка
Для сердцевинного цветка,
Раскрытого для осязания…
 

2

 
Добра не жди ни от кого нигде.
Дадут лишь камень не в лицо, так в руку.
Всю жизнь учи их зверскую науку
И не проси, не гни колен в беде.
Иди прямее – без оглядки на льстецов,
Опасных всем нутром продажным.
Их «бисы» и хлопки подобны саже, —
За ними смерть. В скорлупках их лицо:
Одно на всех. Был твой птенец не тот —
Неловок и несмел. Боялся спеси,
А надо было от нее бежать.
И вот алкашье рыло мир вам взвесит —
И вы берете, что дает урод,
Забыв, как предостерегала мать.
А надо было мудрости внимать
И принимать любовь от неба вместе.
 

ДВЕ ВИШНИ

 
Помнишь ли две вишни, просмолённые
Страстью неотступного желания?
Выйти и упасть в траву влюбленную,
И лететь сквозь бурю осязания.
В нашу бытность человекоизверги
Страсть и трепет низвели в обыденность,
Ангела любви плетьми повысекли,
На высотах жизни ищут низменность.
Силой я войду в твою беспомощность,
Взрывом покачнусь у края пропасти.
Серыми ромашками обочины
Будни вязнут – их ломают лопасти.
По изюминке твоего образа
Прикоснуться к высшему творению…
И воскреснуть в новом поколении
Искрой света за границей компаса.
Жизненный спектакль. Меняем правила.
Сердце неподвластно указаниям.
Принимаю все твои признания, —
Неуместно жизнь фигур наставила:
Пешек с поля убираем быстренько.
Прочь предел убогого торчания.
Счастье для души теперь не мистика,
Но аккорд объемного звучания.
 

«Я не буду искать колыбели раздетой души…»

 
Я не буду искать колыбели раздетой души
По скрипящим на весь двор качелям найду мотыльков.
Ураган поцелуев твоих за пределами слов
Океан всполошит, —
Хоть по солнечным дискам пляши
Оголенными ступнями.
Чертит указкой в воде
Быстроглазое лето, в озерных ладонях держа
И меня и тебя. Не увидишь такого нигде:
Лето травами стелет – и хочется руки разжать,
Полететь – полететь, отпустить все пределы земли,
Быстроглазые вишенки лета с клубничной водой.
Разыскать неожиданно твой поцелуй золотой
В сердцевине у розы в нектаре – возьми и замри.
 

«Кружево молочных пузырей…»

 
Кружево молочных пузырей…
Неужели вновь судьба подарит
Счастье материнства?..
Спит фонарик
На ладонях листьев и ветвей.
Спит весь город в облачном дыму,
Спят богатые в надушенных гробницах.
Бедность я за благо не приму,
Но вгляжусь в бедняжьи эти лица
И увижу в них весь мир в двойной
Отражённой раме.
Очевиден
Свет над обезумевшей пивной,
Свет во мраке, словно заграница.
Мать в кофтёнке рваненькой стоит,
Говорит, подорожало масло.
В памяти безногий инвалид
Молча, встал в хвосте у хитрой кассы.
Справедливость вышла с узелком,
Но её назад не пропустили
Лизоблюды в заутюжках с хохолком, —
В закромах у них для глаз народа пыли
Тонны три.
Нахохленный бандит
Бодренько вещает нам с экрана.
Школьники собрали динамит:
«Во рванёт!» И с неба рухнет манна.
Век перестроителей шуршит
Медленным песком в мир извращенья.
Плесень покрывает – не самшит —
Сундуки для всякого прощенья.
Человек – ребёнок рвётся в мир
Испытать ворота и скрижали,
И стучит туда, где длится пир,
Чтоб спросить, зачем его рожали.