Текст книги "Аве, Вавилон. Стихи, поэма"

«Пока мы платим жизнями своими…»

 
Пока мы платим жизнями своими
Искусству, наверху смотают плёнку
И новую запустят, – было б имя, —
В другом контексте увидать лицо
Дозволено. Бывает и продлёнка, —
 
 
Дадут ещё побыть в пределах зренья,
И новое увидит поколенье, —
И значит, мир не полон подлецов.
Мир, значит, ещё любит и читает
Поэтов. Внеземное зазеркалье —
В искусстве жизнь – шагает параллельно
Обыденности, зажигая всех.
Дано талантам жить не по лекалу,
Творить, не обводя круг по стакану,
Тянуть наверх из быта – подземелья
И дать сердцам почувствовать успех.
 

«Полпуда горя и ломоть недоли…»

«Скупишься, мать, дала бы хлеба что ли,

Полны ядрёным снегом закрома

Бери да ешь. Тяжка моя сума

Полпуда горя и ломоть недоли.»

Арсений Тарковский «Чистопольская тетрадь»

 
«Полпуда горя и ломоть недоли»
Не подлежат реальному обмену.
Надежда рваной кофтой на заборе
Пустыми рукавами ищет цену, —
И это моё чучельное счастье —
Итог любви к цветастому шакалу.
Весенний мусор из – под снега
шалый
Разносит ветер, проявив участие
В моей печали, мусор рвёт по кругу.
Я различаю лица и улыбки,
Оскалы и ненужные открытки,
Тянусь к любви – теряю снова друга,
Увидев его внутреннюю сущность,
Когда не свет, а лишняя подпруга
В объятьях, и не ангел, свет несущий.
 

«Мечты пустые согревают жизнь…»

 
Мечты пустые согревают жизнь
И теплятся внутри без проволочки,
Срывая с неба облаков сорочки, —
И это нам такой счастливый приз.
Теперь, когда уж некуда бежать,
Любовь людей вылавливает всюду,
Поит мечтами. Сонные верблюды,
Шагаем… кто – то проклинает мать.
Ведь это лень: всю жизнь влачить сугроб
Кармических хитросплетений
И делать вид, что это шаг олений —
Его печатать и печатать впрок.
По нитям ускользающих путей
Вести себя из замкнутого круга
Туда, где суждено провидеть друга
И избежать пилатовских судей.
 

Несут весны блистающее пламя…

 
Утренняя птица ищет, где напиться —
В поцелуйном вихре жаркая водица…
Млечно – медовЫе озерца услады,
Тайны вековые родника прохлады…
В розе откровений шепотливы росы —
В роднике познаний плещутся вопросы…
К звездам, звездопадам, восхожденьям духа,
Медленным касаньям облачного пуха.
Перевивы веток, переплеты корня,
Перегибы всплесков рук и ног, – двудольный
Оркестровый трепет лучших репетиций
На дворцовой сцене в торжестве традиций.
 
 
Тавроготика символа свой обнаружила смысл
В темных знаках ночных перевивы надзвездных путей,
Постижение смысла – за нить золотую держись —
Ариадна не даст захлебнуться в структуре сетей.
Я веду в эмпирей. Сталкер века – призванье мое.
В лютованьях беды не оставлю покинутых рек.
Наслаждение жизнью – такой быстролетный побег
До звезды достает мирообразом в честь соловьев.
Слышишь новую песню полуночных будущих трав —
Соловьиные ноты летят через наши сердца,
Доставая до смысла, настигая улыбку лица
Поцелуем от вечности,
Песнь восхожденья узнав.
 

 
Взойди на остров инобытия
Сожми прохладу в кулаке – вскипит,
Задень волненьем своего дыханья.
Найди во мне пушинку состраданья —
Она сгорит, и загораюсь я,
Не взяв прохладцы у людей в кредит.
Мы путешествуем по тропам полуяви,
Берём созревшие плоды желаний
Аккордами крылатого рояля
На озаренном пике замираний.
Перебираем клавиши волос,
Перетекаем золотом души друг в друга,
Не задавая коренной вопрос,
Его решая вне земного круга…
 

«Озаренное белое сияние …»

 
Озаренное белое сияние —
Молочные берега небес —
Душа твоя откликается
Через пространственный лес
Маленьких городов,
Садиков и дорог,
Сладких и гадких слов —
Ангельское покаяние
Грешников прошлых миров,
Ставших публичными ангелами,
Перетекая порог
Светом – священными факелами, —
Нежное чудо богов
Перед людьми заплаканными.
 

На удочке света

Ивовый пух и вскрикиванье чаек

Перекрестились в воздухе невольно —

Речной мираж дает концертик сольный,

И пух летящий в воздухе ваяет

Фигуры волшебства над водным блеском.

Начало лета. Нет сердечку места —

Даль проясняется, стирается завеса —

Здесь просто рай земной с небесной леской —

Пушинку ловишь воздуха и плеска

Родной реки, что шёпотом являет

Молитвы миру и любви,

И сердце просит

Миг озарения речной воды сиянием…

А после удочку ночной фонарик бросит…

«Небо льет берёзовое молоко…»

 
Небо льет берёзовое молоко
В океаны человечьих душ, —
На заре проплакаться легко,
Отпуская боль свинцовых стуж,
Насыщая зёрнышки земли
Ливнями беспечного тепла.
Каменная чаша до зари
Полнотой своей не растеклась.
Но при первых ливневых лучах
Всеобъемлющее торжество —
Дар небес – касается плеча
И во мне рождает божество.
 

«Я продлеваю взглядом ласточкин полет…»

 
Я продлеваю взглядом ласточкин полет
И останавливаюсь там, посередине —
Над горным родником в сомненьях линий —
И пропускаю тонкий мир вперед.
Победно шествие иллюзий между стен —
Друг тщетно ловит денежную жилу,
И прячется в породу гадик вшивый,
Держась неловко на буграх колен.
А ласточка летит над плутовством
И ножницами крыльев обрезает
Закатный край, где воздух в пухе заек —
Вечноживую нежность копит май.
За сетками ветвей бежит истец
И заявления в стихах в суды готовит,
А ласточка облюбовала домик,
Свила гнездо в чистилище сердец.
 

Из триптиха «Ласточкины голоса»

 
Нежный молочный сахар нового чувства
Кристаллизуется в шелковые крылья.
Ветер подхватывает и уносит пылью
Злой аромат преддыханья Прокруста.
 
 
Бережная листва собирает взгляды
И переносит их с мотыльками в небо, —
Мягкие облака пушинками вербы
Трогают сонное чудо лесной наяды:
 
 
Легкий цветок сжатых губ, до цветка бегущий
В обморочных ветрах, на травы упавших.
Пульсы нового аромата кашки
Токают где-то рядом – послушай.
 

Промыванье сердца березовым соком и щебетами птенцов

Треугольные блестки – осколки звезд и лучей,

Связанных в снопы в мире, где ты – ничей,

Я – ничья, а поможет нам Иисус,

Но пока, отдыхая, простит, хоть не дует в ус.

Птенчики пищат – скрипичная пастораль

Поднимает взгляд по ветвям березы – в грааль

сил небесных.

Обрастает корой

Сердце с выдолбленной лазейкой – поганой игрой.

Сок березы капает в сердце. Кристалл янтаря —

Сок сосны, смола на морских берегах, где заря

Не в морских аморских амфорах – в лепете волн, в горстях.

На земле ищут мзды и блага в костях.

Убегаю, отталкиваясь духовным веслом,

Помня, что сотворила жалельня с моим отцом.

Промыванье сердца березовым соком и щебетами птенцов

солнечных скворцов —

Это утренняя молитва миру земных отцов.

О любви молиться – святое дело против каменных подлецов.

 
Чаша яда, полная страсти,
Мне не пить из твоей глубины.
Даже капли его несчастий
Не хочу и его вины.
 
 
Не возьму и полкапли горя —
Всё на землю пролью тебе —
Забери! Дай, любовь, покоя —
Не борьбы. Ни один плебей
Слёз не стоит, облитых грязью
измышлений скользких дорог.
 
 
Всем – то он представлялся князем,
Перешагивал через порог,
Но запазухой грея змейку,
Он щетинился всякий раз
И толкал на узкоколейку,
Закрывая стеклянный глаз.
 
 
Увеличенное пространство
Одолеть через телефон —
И услышать, как тлеет царство.
Подбирая правдивый тон.
 
 
И увидеть кикимору спеси
Через камеру – кабинет,
Где своих генералов развесил
И мишень на весь белый свет.
 
 
И роняя людей в ухабы,
Он плюёт вдогонку всегда.
Он гормонами кормит жабу.
Рядом с ним стухает вода.
 
 
Говноватый попутчик, вижу. —
Для него что друг, что верблюд.
С ним прожить возможно лишь рыжим,
За него неся тяжкий спуд
 
 
Или крест его мандригала,
Но в обратной пропорции чувств.
Где его гнездятся Багамы —
Там костей неизбывный хруст.
 

«На мозаику окон глядит диковатый рассвет…»

 
На мозаику окон глядит диковатый рассвет,
Оползая руины судьбинные, взлеты и визги.
Здесь как будто восторг бытия, возрождаясь, был изгнан,
И скитается, в иллюминатор не часто смотря.
 
 
В батискафе один, он глядит в смотровое окно
На несчастных, забывших о письменности поколений,
На то счастье прочтения мысли, что было дано —
И забыто несчастными в страхе утраты смиренья
с голодранностью замыслов
жить без читаемых книг,
оплывая сознаньем, как свечка.
В куске стеарина
узелок созиданья и стержень огня – светлый миг,
что дается прозреньем, трепаньем по углям былинным.
 

«Как на заре таинственно тиха…»

 
Как на заре таинственно тиха
Душа исповедального разлета
Вдали от резвой речи пулемета,
Замаскированного в нежные меха…
Не шелохнется розоватый лист,
Овеян отблесками яркого светила,
И озаренная на краткий миг Сивилла
Открыта взору. Юный с ней арфист.
В прозрачной ткани облачных минут
Соткало время в легкой выси башню —
И там танцуют языки огня.
Фундаментом других построек, там,
Где слово дёшево, а цифра именита —
Лом человеческих костей и соль кредита —
Соль крови рек, и тяжело мостам.
Нет равновесия, где отдается власть
И отдаются власти, если сила
Не брезгует и обнулить объект.
Есть разница, где сумма снизошла
В своем величии до стадии процента,
И лезет вверх дерьма эквивалент.
 

«За гранью беспокойства…»

 
За гранью беспокойства
На луче сознания
Вне пытки пустословья
Над полудрёмой полусущества,
Как над мостом рассветы пролистать —
И выбрать нежное, пушистое, простое…
Материи любви дрожащий блеск
В пергаменте лица на полусолнце
Полуоткрытых для познанья век
И, получая во владенье лес,
Открыть в себе невидимые силы
И нерастраченный горячий интерес.
Искать людей – найти себя в итоге
И обрести в себе отца и мать,
Две лунки жизни, две доли зерна,
Несущиеся ветром вдоль дороги
И падающие, чтобы страдать.
Неясен день, несостыковка сил.
Несут весны блистающее пламя
Две птицы – благодать и торжество.
Неверный свет по стебелькам скосил
Цветы, ещё не виданные вами,
И воскресить их нужно волшебством.
 

«Вне холодка, вне всяких расписаний…»

 
Вне холодка, вне всяких расписаний,
Вне шпаги зависти, мечей сомнений,
Пушинка над теплом земных касаний
Летит к огню слепых прикосновений.
Сгорая, возрождается в экстазе
И исчезает при дыханье ветра,
Колышется в игривой тонкой фразе
На самовозгоранье километров
До встречи с облаком дыханья
в переплётах
блужданий зрячих губ на кромке света —
прозрачной плёнке, – отступленья ни на йоту, —
Осенней яблони последние кометы.
 

2010, 3 октября, день рождения Сергея Есенина

Читая стихи Семена Липкина, Арсения Тарковского…

 
Вы, как дожди грибные, душу моете
Слезами радости и очищения,
Любимые поэты, беспокоите,
Переливая тонкий дар прощения.
Там, где предательства отрава вызрела,
То яд теряет свойства смертоносные,
Когда поэзия, что грела сызмала,
Вселяет жизнь в сосуды кровеносные.
Люблю я память о блаженства приисках,
Куда поэзия вела, как магия,
Несла на крыльях дух мой, в небе выискав…
Спасаясь высотой, уйду в бумагу я.
 

«Зонт и щит, молитва отступная…»

 
Зонт и щит, молитва отступная,
Фиговатый шарфик, как шнурок,
Мелкая походочка сквозная,
Шапка ли, кашпо или горшок…
Ветер кружит дохлые скелеты
Листьев, обескровленных,
и путь
Света фонаря на тротуаре,
выверенном лучиком, задуть:
как пожар, искрится мое сердце,
отражаясь огненным столбом
на асфальте сумеречном. Тельце
лиственного бога в золотом…
В неприглядных сумерках сияет
Бриллиантовая капелька слезы.
Ветер в воздухе судьбу ваяет
вдоль светлейшей новой полосы.
 

«Пожалеть – то о чём? Жизнь едва…»

 
Пожалеть – то о чём? Жизнь едва
Подсластила на две горсти перца,
И на днище читает слова
О возмездии, – клич иноверца:
Вот, хватнули вы ковшик медка —
Бочка дегтя тут вам наготове,
Соляные пещеры от боли, —
Пуды опыта – в слое ледка.
 
 
И летит по дворам круговерть
изменений судьбы распорядка,
И тощает садовая грядка,
Просветлеет и хлябь, выжрав твердь.
 

Плывет вельможная царица

 
…так, выбросив ребенка за борт,
Плывет вельможная царица,
Блудница и отроковица.
В хмельной бродяжнический табор.
 
 
И там вершится кривосудье,
Метают головы в мишени,
Выносятся судеб решенья
С позором в мир чистопосудья.
Изгнанник высокопородья
Щепой в кострище отлетает,
И белая снежинка мает
Полёт над жизни пепелищем.
 

«Сахаринка и хрусталинка…»

 
Сахаринка и хрусталинка,
А точнее, одна снежинка,
Загулявшая со вчера,
Примостилась здесь ночевать.
 
 
Я узнаю ее причуды,
Нрав и занавес от простуды.
Не закашляй, моя снежинка,
Хрусталинка и сахаринка.
Новый год приближает шаг,
Весь в лучах золотистых шпаг.
 

«Между нитями кукол бродят страшные тени…»

 
Между нитями кукол бродят страшные тени,
Преломленных лучей обезглавленные растения,
Шевелящие душу в волнах ужаса
На коралловой суше в корабельных обломках
Что до паруса тужиться (!)
И пронзительно тонкий тянуть за штурвалом
Луч руки, порождающий лужицу, —
Эту ижицу страха в теневой летаргии
На мерцании мужества.
 

«Когда душа тихонечко звала…»

 
Когда душа тихонечко звала
Вас всех, предатели мои, непобедимо
Лик восставал растерзанного сына,
А волки грызлись за куски дерьма.
 
 
Вы все спокойно жили, в грязный свет
Таскали новости, сосали сигаретки
Ценой в двойное отпущение из клетки —
Мой пленный дух искал тогда рассвет.
 
 
А вы бросали кости впопыхах
На стол игральный в отраженных звездах,
И капали на ваши плечи слезы —
Вы думали, откуда тайный взмах,
Зачем бежит вдоль рельсов колея,
и под обоями ссыпается песок,
надежд на счастье лучик отрывая
и хохлому осеннюю бросая
под ноги, —
сладких красок брызнул сок…
 

«Полным аккордом берущая грусть…»

 
Полным аккордом берущая грусть
Развивает мысль о разных видах транспорта,
На которых движутся люди по жизни:
Кто – то на чьей – то спине верхом, вгрызаясь в макушку жертвы,
Кто на ракете, отдавая миру дымящийся хвост,
Кто на бурлацкой шее, погоняя хлыстами,
Редкие люди – на своих дружеских ногах,
Перебирая клавиши травы и росы,
Копоти и любимых ладоней в муке, слезах, в манной каше,
Уткнувшись в память любви.
 
 
Там пропадает и тень грусти,
Лебеди там в озерной воде отражаясь,
Дают зачерпнуть из ручья, отплывая знаками вопросов судьбы
К центру мира.
 

«Изглоданные дождем листья…»

 
Изглоданные дождем листья,
Изъеденное печалью и тревогой о внуке мое сердце…
Современность рьяно показывает зубы
И откусывает святое.
Потребление – флаг современной России.
Не боголюбие, человеколюбие и благодарность предкам,
Нет – потребление, и не всегда того,
Что способен принять организм,
Созданный по образу и подобию Бога.
Не противоборцы – плоские бляхи,
Сжатые несвободой духа отростки,
Как скотинное тавро умиротворения,
Где попраны законы Бога.
Бесчеловечность – признак современного человека.
Здесь ворье рождает новых воров,
Которые воссев на костях отцов,
Выдают за свои
Вывернутые от противного постулаты философских доктрин,
Раздавленных современностью.
В тревоге за внука и мир, в котором он будет жить,
Я теряю смысл своих лет,
Лучшие из которых теперь те,
Что я провела с моим малышом,
Который всегда мал, и всегда со мной, в моем сердце.
 

«Умиротворение и счастье…»

 
Умиротворение и счастье
Мне дает поэзия свечей.
Пламя шепчет, собирая части
Прошлых радостей в жар творческих ночей.
Звездный танец разыгравшихся фантазий
Пыль легко перетирает в снег.
Родничок с названьем Эстерхази
Продолжает вечный свет и бег.
 
 
Тайное дрожанье изумруда,
Океанской бури, глубины
Посылает глаз твоих простуда,
В ней и лодку чуткой тишины —
Воздух – с губ летящий, раскачает
Перышком иль ангела душой,
Что расскажет земляничным чаем
О лугах озерных с голышом.
 

«Спотыкаясь во фрагментах памяти…»

 
Спотыкаясь во фрагментах памяти
Нахожу крутые виражи судьбы.
Не устанет песик возмущенья лаяти —
Глупо отзывать километр ходьбы,
А тем более сотни километров свить
Предстояло. Так что ж – гнезд не расплести,
И ручных замков пальцевый наш еж
По – щенячьи плачет, – памятью прости.
Мы его забыли в длинных книжных башнях,
Что нам предстояло переплыть
Под мостами арок, чтобы смыть помарок
Радужные кляксы в судьбах, чтоб не выть.
 

ПАМЯТИ МОЕГО ОТЦА

Я тебя помню

с плачущим сердцем в открытой ране любви,

с тонким мостом ожиданий —

в воздушной волне никотина в крови,

с книгой в обнимку

и светом на кухне, и до зари

полным мечтаний в светлом луче.

Говори!

Что есть молчанье,

когда только звук возвращает жизнь в жизнь,

движет по ленте дороги —

лови свой стоп – кадр и ложись

в бабочку света – суть счастья. Свежа

память о струнах восторга в арбузе – с ножа —

хрупкие соты арбузной широкой души

песни от счастья орут. Подпевай, не суши

липких костлявых минут в алом свете мечты.

Парус с моей параллелью свяжи.

В глупой реалии

суммы в круженьи руля

все еще значимы

больше, чем отсвет маяк – фонаря.

Люди, дойдя до черты расставанья с мечтой,

Чертят прибой.

«Праздный люд шатается толпой…»

 
Праздный люд шатается толпой
Замирая в стойках у прилавков.
Наглостью торгового десятка
Ошарашенные, лгут наперебой.
Ложь, приобретая статус культа,
Разоряя гнездышки души,
Нажимает кнопочки у пульта,
Отправляя в царство вечной лжи.
Здесь царек – заведующий складом —
Бойко чистит закрома страны.
Угол растопыренности пальцев,
Прямо как рога у сатаны.
Не охватит школьный транспортир
За ушами отложенья сала,
И блюстительский мерещится мундир,
Но ворюгам завсегда все мало.
Лишь во сне Понтий Пилат и плаха,
Наяву ж – условия покрасть.
Это свиньи не того размаха,
Схряпает и судий эта пасть.
И бредет пенсионер с базара,
И пустая сеточка сквозит,
И ворюг нахохленное стадо
Вслед ему зубищами хрустит.
 

ЗАКЛИНАНИЕ ДОЖДЯ

Твердит заученную ложь вечерний дождь,

И мне поплакать невтерпежь – хватает дрожь.

Промозглой осенью не увидать чертеж

Небесных звезд – огни машин смывая, дождь

Расчерчивает огоньками стекла.

И ты отсюда, правда, не уйдешь,

Смотря на карнавал немного блеклый,

Как наважденье. Невидимки бег

В стеклянных лужах, отрицающих ночлег

В сухой квартире. Выйди на крыльцо,

Подставь дождю влюбленное лицо,

Поймешь, откуда прибегает дрожь

Предпоцелуйная. Сверкает молний нож.

Какие бриллианты на ветвях!

Сверкающих дождинок миллиарды

Сияют, и от них светлей впотьмах.

Ночная осень новогодние петарды

Зажгла над звездами лишь каплями дождя

На сеточках ветвей, посередине

Ночного сердца на воздушной льдине,

По горло в трепете стрекоз пройдя

Сквозь день и ночь.

Живее бреда не найти, чем твой,

Ноябрьский дождь, что выстоял все сутки.

Реальностью пройдя предел рассудка.

Дает в ладонь мне холод снеговой.

По глади лезвия луны стекает сок

Небесных слез – то продолженье звезд,

Он проливается сквозь пальцы. Аш два о

и слезы неба, родовые воды.

Каприз давно беременной природы

У входа в кратер станции метро.

Романс

памяти поэта и друга, военного корреспондента Игоря Грача, погибшего в Донецке 1 мая 2017 г

Как умирает молодость моя,

Как умирают пальцы на ладони,

Мечты и мысли в горле бытия,

И ни одна мечта меня не тронет,

Так умер свет, простреленный мечтой

О воздаянии борьбе за пепел

погибших замыслов.

Меня не встретил

Кровавоострый ангел бойни твой.

Кому долги мы отдаем? Тому,

Кто не достоен брать, в грязи по горло,

Кто вместо классики в мозги внедряет порно

И заставляет подчиниться дну?

Романтика любви же даже смерть

Заставит замолчать, и оживляя

Частицы памяти, дыханье мая

Провозгласит сердцам, не дав сгореть.

«Идут фараоны – и поступь их бот…»

 
Идут фараоны – и поступь их бот
И грохот их славы и толстых ботфорт,
И мыло шипучих и пышных речей
Услышь, книгочей!
Ты поздно ложился и рано вставал,
Но жизнь твою выставит, как товар
Огромный и поднятый высоко,
И сдует легко.
Как снег одуванчиков, судьбы летят,
Их щиплют, как мелких и глупых утят
Огромные руки и жадные рты,
Но вряд ли почувствуешь ты.
Увидишь лишь в пальцах чужих свой же пух —
На лысины крепит его злой старух
И злая старик твою жизнь, как парик,
В своём будуаре хранит.
 

«Я не могу познать эквивалентность звезд…»

 
Я не могу познать эквивалентность звезд
И чувств моих летящие орбиты,
Когда мозги заботами забиты,
Благоустройство беспокоит гнезд.
Но слабенький росток земного сна
Содержит хлорофиллы звездной пыли.
Как быстро мы любовный свет забыли,
Черпнув суспензии мечты со дна,
 
 
Мечты в ее пропорции иной,
В часах песочных движущей планеты
К пределу накаленного либретто,
Во след которому я крикну жизни: «Стой!
Не уходи! Я не умею жить.
Я ничему за жизнь не научилась».
Душа – корабль о рифы так разбилась,
Что по сих пор… и до сих пор… Повыть?
 
 
Стерев с себя зрачки беды, лететь,
Как это раньше было по привычке, —
Вперед и ввысь, ломая, словно спички,
Всю череду проблем, нытья и смерть.
 

«Дождь пахнет лимонадом…»

 
Дождь пахнет лимонадом.
Был бисквит, но ветер сдул:
Ни облачка. Отрада —
И шума листьев непонятный гул.
Подарки неба – птицы, пик побед!
Вершина радуги над лопастями смеха,
Которые со скоростью торпед
Врезались в разлохмаченное эхо.
Пролился смех, смывающий дождем
Обиды, подозренья, недоверья.
По небу мчались радужные перья,
Которых мы всю жизнь, бывает, ждем.
 

Памяти художника Виктора Грязнова

Кровеносные сосуды художника перетекают в полотна,

Флаги его памяти о бытии, русла творческих сил.

Здесь дыхание твердого облака в раме картонной, —

То дыхание Виктора, победителя тайного смеха, что в его глазах.

В этом смехе проблемы ничтожеств растворяются —

В горстке добра иссякают силы хамства и деклассируются квакеры.

Улетают, становятся звездами цветы и мечты.