Текст книги "Вот такой сценарий…"

«Отдых» у Яши дома получился ужасным. Родители так и не приняли невестку. Даже постелили им в разных комнатах: Яше в бывшей детской, а Яппи – в проходной гостиной. Когда же Яша высказал свое удивление, дескать, Яся же его законная жена, мама ответила, что это ему она, может, и жена, а им – посторонний человек.

– И вообще, – добавила она, – этот брак ненадолго. Если бы это было все серьезно, то твоя жена уже ждала бы ребенка. А так – пожили и разбежались, – махнула она рукой.

– А откуда ты знаешь, что мы НЕ ждем ребенка? – возмутился Яша.

– Да уж поверь мне, как-нибудь беременную женщину от небеременной отличу, – язвительно усмехнулась мать.

– Мама, я тебя очень люблю. И благодарен тебе. И мне очень жаль, что ты сердишься. Но Ясю я тоже люблю, и она – моя жена. Я за нее отвечаю. И обижать ее не позволю, даже вам, – сказал Яша.

Глаза матери налились слезами.

– Прости, мама, – сказал сын и вышел из комнаты.

Яппи пыталась налаживать отношения со свекровью – и детские фотографии Яши просила показать (на что та только молча принесла альбом), и помощь свою предлагала. Сначала свекровь просто говорила: «Не нужно, я сама», а через несколько Яппиных попыток саркастически заметила:

– Я двадцать пять лет сама справлялась со своим хозяйством, без тебя, неужели сегодня не справлюсь?

И настолько веяло от них холодом и враждебностью, что Яша с Яппи были просто в отчаянии поначалу. Если бы хоть они на работу ходили, так, как нарочно, у Яшиной мамы был отпуск, и она целыми днями находилась дома, и всячески демонстрировала им свое неудовольствие.

Ребята даже хотели уехать обратно, или снять номер в гостинице, но – лето, разгар отпусков, и даже с Яшиными пробивными способностями ничего не вышло. Тогда они просто стали уходить на весь день – на речку, в парк, в кино – все равно куда, лишь бы вернуться попозже, когда уже пора ложиться спать. А для себя решили так: родителей мы любим, они такие, какие есть, и спасибо им. Но у нас каникулы, и мы будем отдыхать и наслаждаться обществом друг друга.

Ну, а море… Что уж тут говорить – море есть море, сплошной восторг и наслаждение каждой минутой. Вот только немного беспокоили Яшу слова матери о «небеременности» Яси. Не то, чтобы он прямо горел желанием немедленно становиться отцом, но… они ведь даже не предохранялись, а «от этого бывают дети»! В конце концов, он поделился сомнениями с Ясей, она сначала отмахивалась, но после его настойчивых уговоров согласилась сходить к врачу – «как только, так сразу», – заявила она.

К врачу Яппи сходила все-таки, уже в сентябре в Ленинграде. Та сказала, что у нее все в порядке, и что надо просто подождать, не у всех беременность наступает сразу. А Яппи и не торопилась, а в душе даже и радовалась – надо же хотя бы институт закончить!

Но закончить учебу так легко не получилось – осенью на четвертом курсе у нее появились подозрения, которые она пыталась отодвинуть, но когда ее стало рвать сначала по утрам, а потом и практически весь день, Яша за руку отвел ее к женскому доктору. Та их поздравила, велела приходить не реже раза в месяц, а потом, в одно из очередных посещений, огорошила сообщением о том, что у них будет двойня.

Как же они радовались! Особенно Яша – он почему-то вдруг, неожиданно для себя, страшно возгордился предстоящим отцовством, ну, и конечно, чувствовал возросшую ответственность.

Он прочитал в институтской библиотеке все, что сумел найти про развитие двоен, и удвоил, нет, удесятерил свою заботу о Яське. Порой даже надоедал ей своим неусыпным контролем о том, как она ест, как отдыхает и тому подобном. Она даже хотел, чтобы вместо их утренних выходов на работу Яська спала! Ну, тут уж она решительно воспротивилась и заявила, что Яша хочет лишить их детей так необходимого им кислорода! Ведь известно, что в городе самый чистый воздух – утром, пока его еще не задымили машины. Яша согласился, но при непременном условии, что она не будет работать, а будет «просто потихоньку ходить и усиленно дышать». Яська пыталась доказать, что она не больная, и что легкий труд ей даже полезен, но тут уж Яша был непреклонен. И, когда Яська все-таки потихоньку хотела взять свою лопатку, пригрозил, что просто выбросит ее. Или даже сломает. Ну, тогда уж Яська прекратила свои попытки поработать: лопатку было жалко.

Имена будущим детям придумались как-то сразу: если мальчики, то по именам их пап – Яшиного Бориса и Яппиного Глеба. Борис и Глеб – отлично! Ну, а девочек, соответственно, Роза, как Яшину маму, и …вот тут возникло небольшое затруднение: Яппину маму звали Изабелла. Роза и Изабелла – звучало не очень. Но решение быстро пришло: Белла. И в честь мамы, и сочетается с Розой хорошо, и более современно.

Беременность Яппина протекала отлично, не считая токсикоза, который изрядно вначале ее помучил. А потом, если бы не все увеличивающееся пузико, Яппи ее просто бы не замечала. Но сколько радости принесли им шевеления в этом пузике! Они оба могли бесконечно рассматривать эти милые движения, отодвинув с Яппиного живота футболку, а Яша в это время то разговаривал с детками, то пел им песенки, хотя Яппи смеялась и говорила, что они ничего не слышат, а если и слышат, то все равно пока не понимают. Яша же уверял ее в обратном, приводил в доказательство исследования ученых…

Яппи благополучно доучилась четвертый курс, сдала летнюю сессию и в начале июля, успев даже уехать домой, родила… мальчика и девочку! «Королевская двойня» – поздравила ее акушерка. Яша, вынося малышей из роддома, так сиял от счастья, что даже на фоне остальных счастливых отцов было заметно его сияние. А может, виной этому была его рыжина? Он и правда, светился, как солнце. Назвали детей Борис и Белла, и Яппи с Яшей поразились, как отлично все сошлось – у близняшек даже имена получились на одну букву, как и у их родителей! Яша даже предположил, что их дети нарочно так сговорились родиться – мальчиком и девочкой.

Потом Яша уехал в стройотряд – это было обязательным, ему и так пошли навстречу и согласились, чтобы он приехал немного позже. Да и деньги, конечно, тоже были не лишними. А Яппи пока осталась у родителей, и это оказалось просто замечательным, настолько неоценимой была их помощь. Особенно потому, что старшенький, рыженький, весь в папу, Борька, был поначалу довольно беспокойным, не то что черненькая малютка Беллочка. Хорошо хоть, молока у Яппи отлично хватало на двоих, хотя и она, и даже мама поначалу удивлялись – откуда в Яппиных небольших грудочках такая сила?

На пятом курсе у Яппи была практика, она заранее договорилась в деканате, чтобы ей разрешили проходить практику в ее родном городе. Мама сходила в РОНО, потом в детский сад. Поговорила с заведующей, та прониклась ситуацией и заверила маму, что бы та не волновалась – все подпишут, характеристику, какую надо, напишут, оценки поставят. Даже Яше удалось добиться прохождения практики тут же, в Яппиной школе, которая, в общем-то, была лучшей школой их города. В отличие от Яппиной «практики», у Яши все было серьезно и по-настоящему, каждый день он рассказывал об учениках, учителях, своих уроках. Работа в школе начала его захватывать. А Яппи пока вовсю наслаждалась материнством.

Практика заканчивалась в декабре. Яша уехал. И увез свои и Яппины отчеты. Потом вернулся перед самым Новым годом, а потом они уже уезжали на сессию все вместе, и даже с Яппиным отцом. Дедушка Глеб взял на работе отпуск, так что нянчил обожаемых внуков, а молодые родители спокойно сдали экзамены. Яппи даже довольно прилично, несмотря на то, что готовится получалось совсем мало. Потом опять на зимние каникулы, потом обратно в Питер… А вот тут Яппи уже пришлось несладко. Конечно, у нее было свободное посещение, но она старалась все-таки хотя бы раза два в неделю выбраться на одну пару. Тогда с детьми оставался Яша, или Татка – их староста Ирина, спасибо ей, закрывала глаза на Таткины прогулы, входила в положение. Татка вообще обожала близняшек, и, дай ей волю, могла бы возиться с ними целыми днями. Рвалась помочь и Катя, и однажды отпустила Яппи на лекцию, но ей трудно было справляться с двумя малышами, с ее-то уже немаленьким животом, поэтому она очень выручала тем, что иногда по вечерам возила малышей в коляске гулять – тогда Яппи могла поучить или просто поспать. Все хозяйство – и магазины, и готовка, и всякие штанишки-пеленки безоговорочно взял на себя Яша. «Твое дело, – заявил он сразу, – детей выкормить и доучиться. Этого хватит с головой».

На весеннюю сессию приехала бабушка Белла, тоже взявшая на работе отпуск. Она обещала приехать и на госы, взять отпуск за свой счет, но неожиданно пришло примирительное письмо от Яшиных родителей. Когда родились близнецы, Яша им сразу позвонил, поздравил с внуками, и сказал, что старшего назвал в честь отца. Видимо, наконец-то до них дошло, что семья у их сына – настоящая, да и имя внука, наверное, тоже сыграло свою роль. И – «не прошло и года», как, не удержавшись, съязвила Яппи, – они решили признать и невестку и внуков. И бабушка Роза даже приехала на время госов помочь с детьми. Конечно, с ней было по-прежнему тяжело. Полюбив внуков, она не смогла полюбить невестку, и ее молчаливая нелюбовь так и давила Яппи. Но большой плюс был в том, что она не жила в их комнате, как родители Яппи, а сняла жилье поблизости. Приходила утром, забирала детей в коляске с запасом пеленок и ползунков на прогулку в ближайший парк на весь день и приходила только покормить их и перекусить сама. Яппи каждый день благодарила небо за удивительный для Питера подарок – месяц отличной погоды, позволявшей такое расписание!

С распределением получилось все просто идеально. Ну, не само получилось, конечно, а Яша предусмотрительно подстелил соломку. Он сумел на практике показать себя с такой хорошей стороны, что директриса школы просто мечтала заполучить такого учителя. Еще бы – закончил сильный ВУЗ, по его пока пробным урокам уже видно, что обещает стать прекрасным специалистом, к детям подход сразу нашел, к тому же – мужчина! Да плюс ко всему, их физичка давно хотела уйти на пенсию. Вот и договорился с директоршей Яша, что пришлет запрос в институт. Ну, а Яппи, как его жену, тоже распределили в тот же город – воспитатели в садиках всегда нужны, а там и в РОНО, глядишь, место найдется. И даже жилье им сразу предоставили, как семье молодых специалистов, к тому же еще и с двумя детьми. Правда (пока! – подчеркнули в РОНО), однокомнатную квартиру в старом неблагоустроенном доме, но и это – большая удача – своя квартира!

***

Конечно, хорошо, когда у тебя есть подруги. Сходить с ними в театр, в кино, на дискотеку, просто поболтать как-нибудь вечерком за чашкой чая с печеньем и конфетами – прекрасно! Но вот гулять по любимому городу Татка предпочитала одна. Особенно в такую («пушкинскую», как про себя называла ее Татка) погоду! «Очей очарование», – снова и снова говорила она себе, глядя на золото деревьев в «Катькином саду», на спокойную гладь Фонтанки, на застывших Клодтовских коней, на чистое, по-осеннему высокое небо.

Она немного постояла на набережной, потом пошла в Катькин садик – после трех часов прогулки ноги устали, и хотелось посидеть. Она шла вдоль лавочек, высматривая свободное местечко, но такое все не находилось: погода хорошая, всем хочется прогуляться и посидеть на свежем воздухе. Вдруг она остановилась – внимание привлекло одинокое облачко над деревьями. Татка осмотрела небо – больше ни одного облака. Да и этого, вроде бы, только что не было. Странно, откуда это оно взялось? И как оно красиво смотрится на этом высоком небе! Татка опять с досадой вспомнила, что забыла взять фотоаппарат.

Неожиданно с соседней лавочки поднялся молодой человек с лицом восточного типа. Он сделал приглашающий жест, указывая на свое место:

– Садитесь, пожалуйста!

– Спасибо! – улыбнулась ему Татка. Она не стала отнекиваться – ноги уже просто-таки гудели.

И только она уселась, как ее соседка, мамаша с двумя детками, поднялась и повела детей к выходу.

– Вы позволите? – молодой человек вопросительно показал рукой на лавочку.

– Конечно, – кивнула Татка (Надо же, вежливый какой, – подумала она, – разрешения спрашивает!).

– Вас так заинтересовало это облако, – обратился к ней сосед. – Оно Вам что-то напомнило?

– Да нет, просто одинокое облако, – пожала плечами Татка.

– Одинокое облако… Похоже на начало стихотворения. – Сосед немного помолчал, а потом произнес нараспев:

– Одинокое облако в небе плывет…

– И глядит, как уходит вдали пароход, – вдруг само собой выговорилось у Татки.

Сосед удивленно посмотрел на нее, показал большой палец и через несколько секунд продолжил:

– Пароходной трубы ровно стелется дым…

Татке тоже понадобилось несколько секунд: – Вот бы облаку славно познакомиться с ним!

Они одновременно негромко рассмеялись.

– У Вас явные способности к поэзии, – сказал сосед. – Наверное, Вы пишите стихи?

– Нет, ну что Вы! – Покачала головой Татка. – Просто в школе любила играть в буриме. А буриме – это не стихи, всего лишь упражнение в рифме. Так, речка-свечка-печка-овечка, – вспомнила она Незнайку. – А Вы? Пишете?

– Ну, у Вас речка-свечка, а у меня вообще палка-селедка, – рассмеялся он.

– Но ведь стишок-то у нас получился, – возразила она.

– Это у Вас получился. Я так, строчку предлагал, а рифмовали уже Вы.

Одинокое облако в небе плывет,

И глядит, как уходит вдали пароход.

Пароходной трубы ровно стелется дым —

Вот бы облаку славно познакомиться с ним! – продекламировал он.

– Ой, простите, я тут с Вами стихи сочиняю, а сам даже не представился. – Он встал и протянул руку ладонью вверх: – Фархад.

Татка подала ему руку:

– Очень приятно. Наталия.

А Фархад вдруг поднес ее руку к своему лицу и прикоснулся к ней губами.

– Какое красивое имя! Пушкинское!

Татке еще никогда не целовали руку. Это оказалось так приятно!

Фархад сел.

– Вас можно называть Наташей? Или Вам удобнее Наталия?

– Мне удобнее Тата, – улыбнулась она. – Наталия – слишком церемонно, Наташа – мне не нравится. Так что зовите меня Татой.

Она помолчала, а потом все-таки решилась:

– А Фархад – это же не русское имя?

– Узбекское, – улыбнулся он. – Я узбек.

– Но вы говорите совсем без малейшего акцента! Наверное, у Вас кто-то из родителей – русский?

– Нет. Я из старинной узбекской семьи. У нас не приняты смешанные браки. Просто детям дают хорошее образование. Обычно в Москве, но я захотел сюда, в Ленинград. – Он опять немного улыбнулся. – Из старинной – это не для хвастовства, а просто чтобы было понятно.

Они снова помолчали. Вдруг Фархад предложил:

– Тата, Вы позволите угостить Вас мороженым? – он глазами показал на мороженщицу за оградой садика.

– Позволю, – кивнула Татка. По правде говоря, мороженого ей и самой уже хотелось, да лень было вставать.

– А Вы тогда, пожалуйста, покараульте место, – попросил он.

Ну, конечно, он купил самое дорогое – шоколадный батончик с орехами. Татка такое просто обожала.

– Прошу, – протянул ей мороженое. – Мне кажется, Вы такое любите.

– Да, очень, – засмеялась Татка. – Вы угадали. Спасибо большое!

Они ели мороженое, бросая кусочки шоколада голубям и воробьям. Татка старалась подкормить воробьев – она терпеть не могла голубей, этих нахальных жирнюг, так и норовивших чуть ли не усесться на голову.

– Не люблю голубей, – словно прочитал ее мысли Фархад. – Птицы мира, называется! Да дай им волю – затопчут!

– Хорошо, если только затопчут, – хмыкнула Татка.

Фархад рассмеялся. Он уже доел мороженое и достал носовой платок. А Тате протянул бумажную салфетку.

– О, спасибо! Вы прямо как фокусник: раз – и достали салфетку в нужный момент! Откуда она у Вас взялась? – удивилась Тата.

– Все просто, я всегда их ношу – мало ли что! Например, можно предложить красивой девушке вытереть руки, – улыбнулся он.

– Смотрите, Тата, – Фархад показал глазами на памятник Екатерине, – Ваше одинокое облачко вон уже куда перебралось.

Облако пристроилось как раз над головой Екатерины, что с их места выглядело, как будто императрица надела на голову пушистую шапку.

– Симпатичная шапочка, – протянула Тата, – и, наверное, теплая! И вообще, ей идет. Сразу какая-то домашняя сделалась.

Фархад задумчиво посмотрел на памятник.

– А Вы знаете, Тата, что Екатерина придавала особое значение не только своим головным уборам, а и вообще одежде? Например, знаменитый «кафтан-намек», в котором ее изобразил художник Михаил Шибанов? Этим кафтаном императрица намекала на предстоящий раздел Польши – он же очень похож на польский жупан. А вот головной убор с того же портрета, меховой колпак со шлыком, говорил о дружественном расположении к запорожцам и намерении императрицы восстановить запорожское казачество. Ну, а ее встреча со шведским королем Густавом III! Король послал к русской границе свои полки, он мечтал отбить у России Финляндию. Так Екатерина надела на встречу с королем свое любимое платье по форме Лейб-гвардии Преображенского полка! Этим она ясно сказала: «Против ваших шести полков у меня есть вся моя преданная гвардия»! Ну, а если учесть, что король Густав III терпеть не мог военную форму, то понятно, какой щелчок это был по его носу! Вот так женщина может много передать в своей одежде.

Татка слушала рассказ Фархада, затаив дыхание. Это было так интересно! Вот, оказывается, какая она, эта Великая Екатерина!

Фархад виновато посмотрел на нее:

– Я Вас совсем заговорил, Тата. Простите, увлекся немного.

– Да нет, что Вы! Вы так интересно рассказываете!

– Да, язык у меня подвешен хорошо, – смущенно кивнул он. – Вы меня останавливайте, если надоем.

– Ни-за-что! – торжественно сказала она. Буду слушать, пока Вам самому не надоест говорить! – Она кокетливо прищурилась: – слушайте, Фархад, Вы сказали, что женщина может много выразить своей одеждой. А вот интересно, что Вам говорит моя?

Он внимательно посмотрел на нее.

– На первый взгляд я сказал бы, что Вы – студентка, и, вернее всего, гуманитарного вуза. Но вот Ваше пальто… Оно явно сшито у портнихи, причем очень хорошей, а это значит, – дорогой. Дорогих портних девочкам-студенткам обычно оплачивают обеспеченные родители. Но, в таком случае, у Вас и сумочка была бы соответствующая, а она, – простите, Тата меня за вольность, – у Вас самая обычная и весьма недорогая. Может быть, Вы – манекенщица в Доме Мод, поэтому имеете возможность там одеваться за небольшие деньги? Что, впрочем, не исключает возможности и того, что Вы – студентка.

– Ого! – брови Татки достигли самой верхней отметки. – Вам пятерка за фантазию! То, что я студентка, это правда, вуз – педагогический, так что тоже верно. Про манекенщицу – спасибо за комплимент. Ну, а насчет пальто – все очень просто: его сшила моя мама.

– Значит, Ваша мама – портниха! – Фархад развел руками.

– А вот и нет! – улыбнулась Тата. – Она – учительница. А шьет в свободное время. Так что, Фархад, рассказываете Вы замечательно, а вот отгадываете – не очень!

– Ну, в таком случае, давайте, я еще что-нибудь расскажу. Чтобы реабилитироваться.

– Буду очень рада.

– Ну вот, например: Вы обращали когда-нибудь внимание, что у двух коней, которые «смотрят» в сторону Адмиралтейства, есть на копытах подковы, а у коней, смотрящих в сторону площади Восстания, подков нет?

– Нет, никогда этого не видела! А почему так?

– Все очень просто. Там находится Кузнечный переулок, где располагались – что? Правильно, кузницы. И там подковывали почти всех лошадей в городе. Поэтому, подкованные лошади «идут» от кузниц, к началу проспекта. Вот и весь секрет!

– Пойдемте, посмотрим! Это так интересно!

– Пойдемте, если Вы уже отдохнули.

Они пошли на Аничков мост, рассмотрели копыта, потом Фархад рассказал, что Николай I несколько раз дарил скульптуры с моста европейским монархам (так что теперь и в Германии, и в Италии есть такие же кони), и приходилось делать их заново, и что раньше середина моста была деревянной и сдвигалась, чтобы можно было пройти под ним судам, и что во время блокады скульптуры были убраны…

Наконец Фархад посмотрел на часы и охнул:

– Тата, с Вами так приятно общаться, что я совершенно забыл про время! К сожалению, я опаздываю на важную встречу, и нужно бежать. Я даже проводить Вас не смогу, простите, разве что только до метро. Мне очень жаль! Спасибо Вам за беседу.

– Ну, что Вы, Фархад! Я прекрасно доберусь сама. И – это Вам спасибо! – она помолчала и лукаво улыбнулась: – А Вы мне еще не все рассказали!

– О, я много еще чего знаю и готов поделиться! Разрешите предложить Вам еще встретиться?

– С удовольствием!

Они договорились встретиться здесь же в выходной. И встретились, и на следующие выходные, и еще и еще… Татка уже с нетерпением ждала воскресений и их неспешных прогулок. Фархад открывал для нее маленькие улочки, дворики и скульптуры, которые скрываются от поспешного взгляда. Он, казалось, знал о городе все. И даже общеизвестные факты в его рассказах звучали для Татки как музыка, как сказка. Еще во время второй прогулки, когда они решили передохнуть в какой-то маленькой кофейне, Татка предложила для удобства перейти «на ты», на что ее «гид» с радостью согласился. И там же, когда она сделала попытку расплатиться за свои кофе и пирожные, он решительно это пресек, сказав, что сам заплатит и чтобы она не обижала его, сомневаясь в его платежеспособности. Когда же Татка хотела возразить, заявив, что он вовсе не обязан ее угощать, он твердо сказал, что обязан. Как любой уважающий себя мужчина. А потом постарался смягчить свое высказывание, объяснив, что ему просто приятно делать такую малость для нее. Она никак не могла понять, сколько ему лет. То ей казалось, что ровесник, ну, может быть, на год-два постарше – так увлеченно сверкали его глаза и так он был неутомим во время прогулок, то – что ему уже хорошо за тридцать: вот и седина на висках, и чувствуется в нем какая-то зрелая уверенность. Фархад был женат; по крайней мере, носил обручальное кольцо. А Татка успокаивала себя тем, что они просто дружат, просто проводят вместе время.

Как-то в кафе они попробовали сыграть в буриме, и результатом были довольны оба. Зря Фархад лукавил: у него прекрасно получались и рифмы, и четверостишья. А потом они даже придумали игру. Так как на улице все холодало, часто шел дождь или мокрый снег, то после прогулки, продрогнув, заходили перекусить или просто выпить кофе, а потом шли в метро. Там ехали на какую-нибудь станцию, Фархад рассказывал про нее – про ее строительство, символику, вообще все, что знал про эту станцию, они садились на скамейку и сочиняли буриме. Шум толпы и поездов им совершенно не мешал – оба любили ленинградское метро. Выигрывал тот, у кого четверостишье оказывалось как-то связано с этой станцией. Один раз они даже шутливо поссорились – Фархад настаивал, что у Таты получилось лучше:

Мы пришли сегодня в Храм,

Помолиться нужно нам.

Наступает скоро пост.

(Не пойму, при чем здесь мост?)

А Татка хотела отдать лавры ему:

Сверкает куполами Храм

О Вечном говоря всем нам.

И православный длится пост,

Как Александро-Невский мост.

Перед этим они были в некрополе Александро-Невской лавры, и Фархад много рассказывал о людях, похороненных там. А Татка была поражена памятниками: чего стоили, например, мать над умершим малышом, «срубленное дерево», изображение Казанского собора на могиле Воронихина! А вот у жены Пушкина надгробье было совсем лаконично-простым. Конечно же, рифму «пост – мост» предложил Фархад, попутно рассказав, когда начинается рождественский пост и сколько он длится – Татка почти ничего об этом, понятно, не знала, так, какие-то обрывочные картинки из прочитанных книг.

Так проходила осень, и с каждым днем Татка чувствовала, что все больше и больше влюбляется. Ей уже трудно было дождаться следующего воскресенья, хотелось быть с Фархадом прямо сейчас – и навсегда. Она знала, что и он чувствует то же самое. Нет, он не только не говорил, но даже и не намекал на это, но она видела его любовь по его заботе о ней, по тому, как он чувствует ее – когда ей холодно, когда она устала или хочет пить… Но главное – его глаза. Иногда она ловила его взгляд, полный то огня, то боли. Конечно, он тут же или прикрывал глаза ресницами, или отводил взгляд, и старался отвлечь ее разговором, но – она видела! И не понимала, что происходит. Однажды, после долгих раздумий и сомнений – а вдруг ей все только чудится – она все-таки решила прямо спросить его об этом. И в следующую встречу, когда он проводил ее до общежития, сказала – как в воду прыгнула:

– Фархад! Ты мне стал очень дорог. Я думаю, что и я тебе не безразлична. Это так?

Он взял ее руку, медленно поднес к своему лицу, поцеловал и поднял глаза, полные все той же боли – и огня. Помедлил.

– Да, Тата. Ты все правильно понимаешь. Ты мне тоже бесконечно дорога.

– Тогда – почему? – выпалила она.

Он опять помолчал. – Мы не можем быть вместе. Но я не хочу говорить об этом так, впопыхах. – Он тихонько гладил ее пальцы. – Давай, пока сделаем паузу, а через две недели приглашаю тебя в ресторан.

– Подожди, при чем тут ресторан? – не поняла Тата.

– Ну надо же нам спокойно поговорить, – улыбнулся он. – А в этом ресторане есть такие отгороженные столики, где нам не помешают. И вообще, мы же с тобой еще ни разу не были вместе в ресторане!

– Ладно, ресторан, так ресторан, какая разница, – пожала плечами Татка. – Но почему только через две недели?

– Потому, что столик надо заранее заказывать, – он провел пальцем по ее щеке.

– А следующее воскресенье? – Татка посмотрела ему в глаза.

– А следующее воскресенье мы проведем врозь – чтобы подумать, – мягко ответил он. – Так что через две недели я заеду за тобой в семь вечера. Можешь сразу обуться в туфли, я туда и обратно отвезу тебя на такси.

Как прошли эти две недели, Татка не помнила. Она то на что-то надеялась и рисовала в своем воображении счастливые картинки, то вспоминала его слова «Мы не можем быть вместе» и говорила себе, что это будет прощальный ужин… В воскресенье ушла в Эрмитаж, не желая удивленных расспросов Яппи и Катьки, почему она вдруг дома. Там пробродила почти до самого закрытия, не чувствуя усталости, не понимая, в каком зале сейчас находится, то увязываясь за какой-нибудь экскурсией, то переходя по лестницам и залам туда, куда идется, то выхватывая взглядом картину иди скульптуру… А раз вдруг услышала голос экскурсовода, произнесший слова «Как же так?», и слова эти вдруг так тяжело ударили ее, что она не выдержала, и слезы сами полились по щекам. «Как же так? Как же так?» – повторяла она про себя, не пытаясь даже вытирать их. Опомнилась только тогда, когда к ней подошла старушка-смотрительница и спросила, не нужно ли ей чем-нибудь помочь. Тата пробормотала благодарность, отрицательно помотав головой.

– Надо же, – сказала смотрительница, – редко когда увидишь в наше время так тонко чувствующего человека!

Оказалось, Татка остановилась перед скульптурами Родена.

Наконец, наступило и следующее воскресенье. Девчонки звали ее на какой-то фильм, но она не пошла, отговорившись сборами в ресторан. Девчонки, конечно, поахали, пытались выспросить, с кем она туда идет, но она стойко молчала, пообещав все рассказать потом. Надеть решила любимое голубое платье и черные туфли-лодочки. У нее были серебристые босоножки, идеально подходящие к платью, но не идти же в босоножках в ресторан! Долго раздумывала, красить ли глаза. Вроде в ресторан нужно, а вдруг она опять заплачет? И что тогда – размазывать тушь по лицу? Ну нет, потерпишь до дому, потом поплачешь, – сказала она себе и решительно взялась за кисточку. Без пяти семь надела пальто и спустилась в вестибюль. И в тот же момент вошел Фархад.

Как только Татка его увидела, она подумала: «Будь, что будет», и тут же все ее смятение и волнение, как по волшебству, исчезло. Поэтому она спокойно ехала в такси, спокойно входила в зал ресторана (боковые столики и в самом деле оказались отделены от остальных невысокими перегородками), спокойно дожидалась заказа и даже что-то ела и отпивала по глоточку вино, о чем-то незначимом переговариваясь с Фархадом. Тот сначала поглядывал на нее вопросительно и тревожно, а потом, видимо, что-то понял и тоже успокоился. Наконец тарелки почти опустели, и она подумала: «Пора».

– Ты что-то хотел мне рассказать? – подняла она на него глаза.

– Да, Тата. – Он помолчал. – Начну с того, что я хочу, чтобы ты знала, что ты мне очень дорога. Ты – самое драгоценное, что случилось в моей жизни. И я всегда буду благодарен за нашу встречу. И тем не менее, если бы я знал, что так выйдет, я бы никогда не заговорил с тобой, или, по крайней мере, не стал бы приглашать тебя на наши прогулки. Потому, что тебе это теперь принесет боль. Мы не сможем быть вместе.

– Потому, что ты женат? – Она показала глазами на его обручальное кольцо.

– Главным образом. Я не люблю свою жену, ее выбрали мои родители в полном соответствии со всеми канонами: род, воспитание, образование… Но я ее безмерно уважаю как достойного человека и мать моих сыновей.

– У тебя есть сыновья? – изумилась Татка. – Ты никогда о них не говорил!

– Да, одному полтора года, а второму всего полгодика. А не говорил потому, что пока о них нечего говорить, слишком малы. Кроме того, что они есть, и я их люблю. И я благодарен моей жене за них. Она хорошая. Хорошая жена и хорошая мать. Я не разведусь с ней никогда – это значило бы для нее … – он помолчал, подыскивая слова, – нож в спину, крушение жизни. А она уж точно такого не заслужила.

– А я – заслужила? – вопреки принятому решению, Татка почувствовала, что вот-вот расплачется, и грозно приказала себе прекратить. Ей даже пришлось под столом ущипнуть себя за ногу.

– Вот поэтому я и говорю, что тебе лучше было бы, если б мы вовсе не встретились. Ты – замечательная, удивительная, ты заслуживаешь только счастья. И оно у тебя обязательно будет! Ты только переживи эту боль – сейчас. А я буду помнить тебя всегда и знать, что ты где-то есть.

– А не главное?

– Что? – не понял Фархад.

– Ну, ты сказал, что жена – это главное. А не главное?

– А не главное… хотя, наверное, и это главное тоже, – долг перед родителями и семьей. У нас это очень важно. Важнее, чем моя собственная жизнь и желания. Собственно говоря, я и учиться-то приехал сюда потому, что так нужно, понадобилось, чтобы у меня было именно финансово-экономическое образование.

– Ужас! Это же средневековье какое-то!

– Вот видишь – у нас с тобой разные представления о жизни. Мы воспитаны совершенно по-разному – вот тебе и еще одна причина. Даже если бы я – вдруг! – развелся с женой и женился на тебе, мы все равно, рано или поздно, стали бы несчастны.