Текст книги "Улей"

– Отстойно, что ты веришь в нечто подобное. Тебе так нравится страдать, правда? – проводит большим пальцем по щеке Исаевой, и она, вздыхая, закрывает глаза. – Как мотылек на пламя… В поисках сильных эмоций? Что ж, я тебя не подведу.

– Ты не можешь причинить мне боль, Адам, – тихо отвечает девушка. – Я давно занесена в Красную книгу. До тебя, под угрозой исчезновения, – ехидно фыркает и выдыхает. – Ну, что ты мне сделаешь? Смешно.

Пальцы Титова с непреднамеренной силой сжимаются, заставляя Еву судорожно вскрикнуть и дернуться назад.

Не успевает Адам сложить какие-либо предположения, как она спрыгивает со стула и скрывается в гуще толпы.

Тяжело выдыхая через ноздри, он следует по траектории ее хаотичного пути. Но спустя несколько секунд теряет девушку из виду и останавливается посреди зала.

Слышит чьи-то голоса, обращенные к нему. Чувствует на плече чужую руку.

– Адам?

– Титов, ты слышишь…

– Адам…

В гуще своего сознания воспринимает лишь то, что способен видеть его блуждающий по периметру зала взгляд. Не фокусируясь на чем-либо конкретном, жаждет уловить колебание длинных цветных волос, и когда ему это в конечном итоге удается, не анализируя свое сбитое сердцебиение, устремляется вперед, грубо отталкивая неопознанную рассудком девушку.

Находит Исаеву в ванной комнате. Встречается с ней взглядом в зеркале и видит, что она нисколько не удивлена его появлением. Впервые между их эмоциональным состоянием возникает провальная полярность: Адам – взвинчен до предела, Ева – до безобразия спокойна.

Он размыкает губы, чтобы вывалить на нее все свое недовольство, когда замечает на бледной щеке неровное красноватое пятно и полоску-трещинку в уголке губ. Обескуражено прослеживает за тем, как девушка выдавливает на указательный палец горошинку консилера и неторопливыми движениями размазывает ее по следам чьей-то тяжелой руки.

– Откуда… Это он сделал? – сам того не замечая, выдыхает свою злость вместе со словами.

– Конечно, нет, – холодно отрезает Исаева.

Адам долго смотрит на девушку, и не видит в ее лице ни одной ярко выраженной эмоции, но он нутром чует, что она лжет.

А Ева только того и добивается, что пытается возбудить его интерес. Она не скрывает последствий отцовского гнева.

Напротив.

Нарочито изобразила боль от его неосторожных касаний. Намеренно смазала консилер по дороге в туалет. Умышленно не закрыла за собой дверь.

Исаева способна затронуть его темноту. И она это сделает, даже если ей придется прилюдно срывать корки со своих ран и обнажать свои шрамы.

Титов сам виноват. Он ворвался в ее личное пространство и узнал многое из того, что неизвестно более ни одной живой душе. Именно поэтому Ева решила использовать его преступные методы против него самого.

Прикрывая свои грешные и лживые глаза, девушка драматически вздыхает.

– Ты же не станешь вдруг сдувать с меня пылинки? Не разочаровывай меня, Титов.

– Не стану. В конце концов, какое мне дело до того, какой крест ты несешь? Это твоя жизнь, Эва.

Она так сильно цепляется за столешницу, что слышит хруст суставов своих пальцев. Снова встречается с Адамом взглядом, находя в зеркальной поверхности изобличительные функции. В своих глазах видит взволнованный блеск, в темных омутах Титова замечает призрачный диспаритет[20]20
  Диспаритет – неравенство, нарушение принципа эквивалентности, равной выгоды в финансовых, экономических взаимоотношениях: валютный диспаритет, ценовой.


[Закрыть] его эмоций и слов.

«Совсем скоро, милый Адам, не будет и секунды, чтобы ты не думал обо мне».

– Верно. У каждого из нас своя ноша. Но я знаю, беспощадный мой, твоя тоже тяжка.

Он шумно выдыхает воздух через нос и кривит губы в кровожадной улыбке.

– Жду не дождусь твоих слез, любимая моя гадина.

У них нет никакого уважения к чувствам других людей. И уж точно у них нет уважения друг к другу.

Исаева затягивает свою броню плотнее и мысленно освежает в памяти различные обидные слова, которые она может ему сказать. Но Титов неожиданно выходит из ванной комнаты, оставляя ее давиться накрученным внутри себя негативом.

Лишь несколько секунд она всерьез размышляет о безопасном и скучном варианте развития дальнейших событий – возвращении домой. И сразу же отвергает его, осознавая, что она все еще не готова покинуть Адама.

Ей нужно увидеть его еще раз. Всего один раз.

Бросив в зеркало последний взгляд, берет сумочку и идет в противоположную от выхода сторону. Находит Титова в кругу большой шумной компании. Парни и девушки сидят прямо на полу, и вертят по гладкой поверхности низкого столика пустую бутылку.

– О, Исаева! Давай с нами, – замечая ее, выкрикивает Роман Литвин.

Титов награждает друга суровым взглядом и отворачивается. Он мастер по части притворства. И сейчас он делает вид, будто не хотел, чтобы Ева следовала за ним.

Меньше всего ей сейчас хочется играть в эту глупую детскую игру, но Адам зажигает внутри нее пламя, и ей, по каким-то причинам, необходимо сделать с ним то же самое.

Скользит по нему наглым взглядом.

Сегодня Титов пьет водку. Не закусывая. Опрокидывает стопку и глотает.

И это циничное зрелище Еву волнует. Она ощущает дрожь внутри себя. Чувствует непонятно откуда возникшее примитивное сексуальное возбуждение.

«Боже-Боже… Какой пи*дец…»

Но, вопреки ожиданиям, эти ощущения ее не пугают. Только слегка шокируют, и даже забавляют.

Опрокинув очередную стопку водки, Адам, без какой-либо показухи, слизывает ее остатки с губ, но Ева стопорится на них взглядом. Подвисает.

Если бы она могла об него разбиться, без сожаления бы это сделала. Ей давно пора. А после сегодняшнего решения отца все ее сомнения приобрели резкие очертания.

Умереть вовсе не страшно.

У нее есть три месяца, чтобы прожить целую жизнь. Уже не рассчитывает на хэппи-энд. В конце концов, он оставляет чувство незавершенности.

Исаева оставит после себя жирную точку.

Спустя несколько «французских» поцелуев, горлышко бутылки указывает на Еву, и глаза Титова вспыхивают мрачным блеском. Он злится, и ей это нравится.

Картинка расплывается у Адама в глазах. И, пора признать, виной тому не алкоголь, а высокая токсичность Исаевой, умеющей дестабилизировать любую ситуацию. Иначе он бы давно «довольствовался» любой другой девчонкой, находящейся в этой комнате. Но, на самом деле, Титов на других даже не смотрит. И сейчас он не хочет искать оправданий тому, что Ева ему нравится.

Хочет смотреть на нее. Бесконечно.

Хочет ее трах*ть. И ее бл*дские губы тоже – трах*ть.

Между порывами привычного безразличия и отборного мата Адам приказывает Еве остановиться. Не касаться другого. Не целовать его.

Чувствует, как что-то внутри него обрывается, когда она расчетливо улыбается и обрывает их зрительный контакт, устремляя свой взгляд на перегибающегося через стол парня. Адам замирает. Его диафрагма словно бы не в состоянии приподнять легкие, чтобы он сделал вдох.

Исаева смотрит на того, с кем ей предстоит целоваться. Не знает даже его имени, но в данную минуту ее это нисколько не волнует. Она буквально подпрыгивает вверх и, обхватывая парня за шею, с напускной горячностью прижимается своими губами к его рту. Тут же ощущает ответное давление со стороны незнакомца и, улавливая движения его губ, впускает в свой рот его язык. Чувствует насыщенный привкус алкоголя и сигаретного дыма. Приветствует порхание шаловливых бабочек внизу своего живота. Только причиной их пробуждения служит отнюдь не тот, с кем она так страстно целуется. Виновником ее возбуждения выступает Адам. Его имеющий физический вес темный взгляд. Именно он оставляет на ее теле обжигающие следы.

Поцелуй настолько затягивается, что сторонние наблюдатели начинают выкрикивать непристойные предложения и присвистывать. Но отрываясь от незнакомца и открывая глаза, Ева не чувствует и тени смущения. Встречаясь со жгучим взглядом Титова, ощущает, как ее желудок совершает потрясающий тройной кульбит.

На фоне своей эйфории она без всяких раздумий совершает ход. Одним поворотом руки вращает бутылку и решает, что будет целовать любого за этим тесным столом. Даже девушек.

Застывает, когда горлышко останавливается против Адама.

– Ух… – со смехом выдыхает Литвин. – Крути еще раз. Тит не играет.

– Кто сказал? – чересчур злобно обрывает его Титов.

– Ты никогда не играл.

Смотрит на Исаеву так, словно убить ее готов. Какое еще «словно»? Готов.

– Я всегда могу начать.

Говорит это и не двигается с места, поэтому Ева вынуждена снова проявлять инициативу. Она поднимается на ноги и медленно приближается к тумбе, на которой Титов сидит. Встает между его разведенными коленями и тут же чувствует, как он стискивает ее ноги.

Он намеренно не касается ее руками, ибо первым его порывом есть желание схватить ее за шею. Сжимает кулаки и цепенеет.

Когда Ева тянется к нему губами, ноздри Адама резко расширяются и втягивают воздух. Ее запах.

Она пробивает током, едва лишь касаясь его рта мягкими пухлыми губами. В груди Адама распространяется парализующее напряжение, а под кожей проходит раскаленная волна.

А затем следует резкое обесточивание. Ева отстраняется назад, обрывая этот недопоцелуй на низком старте.

– Прости, Адам. Не могу себя пересилить, – утирает губы тыльной стороной ладони. – Слишком тебя ненавижу, чтобы целовать.

Она широко усмехается, а Титов ощущает, как тяжело вздымается его грудь при каждом вдохе и выходе, как неистово скачет его пульс и что-то тревожно бьется в самом центре грудной клетки.

Его никогда не отвергали.

Стремясь скрыть свое уязвленное самолюбие, Адам хрипло смеется. Слегка откидывая голову назад, окидывает Еву насмешливым взглядом.

– Слишком, говоришь? О, поверь, Эва, это еще не слишком. «Слишком» будет сейчас.

Отталкивая ее, Титов спрыгивая с тумбы. Размашисто шагает в угол зала к музыкальной установке. Литвин и еще два их однокурсника плетутся следом. Останавливаясь, все четверо смотрят на Еву с прищуром голодных тварей. И в ее сознании впервые закрадывается тревожная мысль: Титов – ловец, она – жертва.

В основе этого вечера лежит отнюдь не развлечение.

Он берет в руки микрофон, и Исаева невольно прикрывает глаза.

– Пришло время короновать нашу Харли Квинн, – зычно объявляет Адам. – Она неспроста выбрала для себя этот образ.

Перекат голосов стремится к нулевой отметке, когда из динамиков раздается голос Евы.

– Я устала, – зло кричит она с записи. – Перестаньте меня исследовать! Я не больна!

– Ева, я не говорил, что ты больна, – мягкий голос Антона Эдуардовича едва не разрывает ее барабанные перепонки. – У тебя… есть определенные проблемы. Гиперактивность вызывает постоянное чувство тревоги, импульсивность, аффективные расстройства, нарушает твой сон… Я хочу помочь тебе.

– Меня все устраивает. Я не больна, – цедит Исаева.

– Ева… Ты не делаешь ничего, что в действительности приносит тебе удовольствие. Все с подтекстом, со стремлением кого-нибудь ранить и… привлечь к себе внимание.

– Что это значит, черт возьми?

– У тебя синдром дефицита внимания.

Ее сердце никогда ранее не билось так сильно, как в эту растянувшуюся, подобно пересохшей резине, минуту.

Что может чувствовать человек, когда его тщательно скрываемый секрет выставляют на всеобщее обозрение? Первой волной накрывает паника. После осознания завершенности процесса приходит чистейший гнев.

Исаева подбегает к Титову и с сумасшедшей злобой хлещет его по щеке. Улыбка сходит с его лица, а глаза загораются ответной яростью. Адам хватает ее за плечи, с силой вцепляясь пальцами в бледную кожу. Шарпает, как тряпичную куклу, но Ева даже не кривится. С размаху бьет его лбом в переносицу, следом, молниеносно, ребром ладони – в живот и грудную клетку. Титов болезненно морщится и яростно отшвыривает ее в чьи-то сильные руки. Они ловят Еву и крепко удерживают поверх плеч. Но она лягается, кричит и рычит, пытаясь вырваться.

– Я уничтожу тебя, Титов! Клянусь тебе! Я. Тебя. Уничтожу.

Ее угроза рассекает воздух своей одержимой уверенностью. Шокирует собравшихся силой гнева и беспощадности.

– Уже весь в предвкушении, Эва.

Бросает ей под ноги сорванный в процессе борьбы металлический жетон на кожаном ремешке и покидает дом Литвина. Шагает к морю, ориентируюсь не столько на память, сколько на шум прибоя.

Не фокусируясь ни на чем конкретно по пути, останавливается у самой кромки пенистой волны. Просовывает руки в карманы джинсов и смотрит вдаль. Машинально ищет глазами удаляющиеся корабли. Вздыхая, щурится от боли в мышцах. Следов от ударов Евы.

Разум Адама плывет, словно в наркотическом тумане. Он не может собрать воедино ни одной цельной мысли. Виной тому не пол-литра водки. И не раскаяние.

Он не может назвать адекватные причины.

Он расстроен. Растерян. Обескуражен. Сбит с толку.

Победа над Исаевой не принесла должного удовольствия. И он не знает, что ему делать дальше.

* * *

Возвратившись домой, Ева не дает себе даже выдохнуть свободно. Пробираясь к письменному столу, включает ноутбук и открывает Facebook. Сменив пароль, находит в закладках мать Титова.

Ее пальцы подрагивают над клавиатурой, а ноги беспокойно елозят по ковру. Но, увлекаясь текстом письма, она не осознает этого.

Тема сообщения: SOS from Adam.

Содержание: Доброго времени суток! Я – близкая подруга вашего сына – Адама Титова, но пишу это письмо без его ведома. Я волнуюсь за него. Особенно сейчас, когда на Адама обрушилась новость о том, что Терентий Дмитриевич не приходится ему отцом.

Надеюсь, что вы сможете дать о себе какую-нибудь весточку.

Мой номер телефона: +38092 5528552

С ув., Ева.

Отправляет. И сразу же удаляет свой аккаунт.

Уже в кровати, беспокойно ерзая по простыням, осознает тот факт, что она так и не заплакала. Слезы душили ее в доме Литвина и в такси, по дороге домой. Ева собиралась их пролить в тишине своей комнаты. Но перегорела. Гнев пересилил все остальные чувства.

Титов не изменит ее планов. Она его так просто не отпустит. Нет.

Аномальная: Счастлив?

Джокер: Я не знаю, как это.

Аномальная: Я покажу тебе.

Джокер: Ты сама не знаешь, как это.

Аномальная: Вот вместе и выясним.

Две минуты тишины.

Ева не находит себе места. Покрываясь липкой испариной, неосознанно раздирает до крови зудящее запястье. Елозя ногами, сбрасывает на пол одеяло. И едва не задыхается воздухом, когда телефон издает сигнал входящего сообщения.

Джокер: Отправляемся в дорогу, значит?

Аномальная: Туда и обратно.

Джокер: Прихвати зонт.

Аномальная: Мнимая защита. Я буду в дождевике и резиновых сапогах.

Джокер: Какого цвета?

Аномальная: Какая разница?

Джокер: Если ты не скажешь, как я тебя узнаю?

Аномальная: Красного.

Джокер: Я найду тебя.

Они еще не понимают, что ненависть – не антипод любви. Противоположностью любви есть безразличие. Ненависть же – либо остаток, либо начало очень сильной любви.

Глава 6

У человека есть две любимые игрушки: собственная судьба и чужие чувства.

© Анна Гавальда

День двадцать второй.

После сумбурной ночной переписки Исаева пропадает со всех радаров. И Адам, в ожидании ответного хода, зачем-то возвращается к ее электронному дневнику. Часть текста написана по-английски. Создается впечатление, будто Ева не всегда может изложить свои мысли, и на этих иноязычных строчках ее попросту накрывает отчаяние. Она выделяет их курсивом, прописью, а местами и красным цветом.

«You’re young, beautiful and healthy. What are you missing[21]21
  Ты молодая, красивая и здоровая. Чего тебе не хватает?


[Закрыть]?

young. beautiful. healthy.

What are you missing???

I don’t know[22]22
  Я не знаю.


[Закрыть]! I DON’T KNOW….

Bullshit[23]23
  Туфта.


[Закрыть]!

I want to love[24]24
  Я хочу любить.


[Закрыть]. I want!!!»

Зачем он продолжает читать этот безнадежный бред? Черт его знает! Что-то неотвратимо тянет Титова к Исаевой, и он, словно сумасшедший адепт, изучает ее и инициирует[25]25
  Инициация (лат. Initiatio) – совершение таинства, посвящение.


[Закрыть] себя в ней. Нечестиво проскальзывает в мысли Евы и строит предположения, о чем она думает в данную минуту.

«Держись, моя дьявольская кукла. Не сдавайся. Стой насмерть».

Распахивая глаза, Ева стремительно принимает сидячее положение. Расшибает лоб о металлическую полку и протяжно стонет, запоздало осознавая, что уснула поперек кровати. Всполошившись, следует взглядом к крупному прямоугольнику электронных настенных часов и пытается сфокусировать расплывающееся зрение.

Она находилась в отключке примерно два часа. Немногим больше. Живущее внутри Исаевой беспокойство не позволяет ей спать и находиться в состоянии покоя продолжительное время. Она пишет бессмысленные тексты в WordPad, собирает пазлы, мастерит какие-то безделушки, бесконечно размышляет, бесцельно ходит из угла в угол, лежит пластом, уставившись в раздражающе-идеальную поверхность потолка. И засыпает, отключаясь из-за намотанной за сутки усталости.

Письменный стол усыпан результатами ее одинокого существования: карандаши и стружка с них, разнокалиберные пазлы, игральные карты, разноцветные наполовину сожженные спички, подсмаленные фигурки оригами, блистеры и пузырьки с таблетками, смятые листы…

Насильственное заточение съедает последние капли самообладания. Ей нельзя находиться взаперти. Ей нельзя бездействовать. Ей необходимо выбраться раньше, чем темнота проглотит ее.

Ей ведь еще так много нужно успеть. Столько всего попробовать.

Выпрыгнув из постели, Ева, едва касаясь стопами пола, бежит в ванную и, схватив из шкафчика мусорные пакеты, возвращается в спальню. Расправляя голубой целлофан у края стола, без раздумий смахивает внутрь все до единого отголоски своего безумия.

Затем следует длительный четко отработанный ритуал, способный убрать следы недельной бессонницы и усталости: прохладный душ, глазные капли, освежающая маска.

Тщательно укладывает волосы. Делает поначалу неброский макияж, но, покрутившись у зеркала, берется за черную подводку и наносит четкие жирные линии по контуру глаз.

Внимательно рассматривает себя и лишь тогда удовлетворенно улыбается своему отражению.

Спускаясь вниз по лестнице, Ева издали слышит властный голос отца.

– А что ты так смотришь, Ольга? Да, я позволил ей вернуться в академию. Но это не значит, что мое решение пошло кругами по воде. В феврале Ева выйдет замуж. Или я не Павел Исаев.

– Я не могу с этим согласиться, – голос матери, обычно наполненный лишь холодной уверенностью, режет слух Евы незнакомыми гневными нотками.

– А ты попробуй, Оля. Я же знаю, ты умеешь подавить в себе эту нелепую эмоциональность.

– Павел… Разве ты не видишь ее настрой? Никогда еще в ее глазах не было столько отчаяния и столько сопротивления. Как бы нам не спровоцировать непоправимое. Это же… Ева.

– Вот именно! Это же Ева. Ты что, веришь ее угрозам? Ради Бога, не будь дурой. Она только этого и добивается.

– Не знаю, Павел. Ее слова не выходят у меня из головы.

– Зато я знаю. Это всего лишь очередные манипуляции.

– Дай Бог.

– А с Титовским ублюдком я скоро разберусь. Этот сукин сын в ее сторону даже взглянуть не посмеет.

Слышится шумный вдох матери и стук столовых приборов.

– Только чтобы Ева к этому не имела никакого отношения. Ты же понимаешь, ей не Титов нравится. А твой запрет.

Повисает длинная пауза.

– Понимаю. Поэтому я еще размышляю, как именно с ним расправиться.

– Поступи мудро, Павел. Дай ей то, что она сейчас требует – свободу. И она сама потеряет к нему интерес.

– Как знать, Ольга… Никак нельзя пускать ситуацию на самотек.

– А ты и не пускай. Наблюдай за ней, но издали. Главное, чтобы она поверила, что ты отступил. А я тем временем займусь приготовлениями к свадьбе. Даст Бог, все получится без лишних жертв.

Намеренно создавая как можно больше шума, Ева входит в столовую, и разговор Исаевых обрывается. Их взгляды обращаются к дочери. Она расслабляет лицо, но не улыбается. Выравнивает взгляд, прикрывая свой пылающий внутренний мир безупречной и спокойной черной гладью.

Старается не переиграть, смотря прямо в глаза отцу.

– Доброе утро, – безошибочная гладкость голоса.

Павел Алексеевич удерживает зрительный контакт вызывающе долго. Не изучает, а подавляет. Ждет, пока Ева, уступая его напору, опускает веки. Преподносит ему эту фальшивую победу, как троянского коня.

Исаев все еще способен верить, что она последняя спица в колеснице. Задумчиво погладив идеально выбритый подбородок, самодовольно кивает ей в знак приветствия.

Ева медленно проходит к своему месту и садится. Под неотступным вниманием родителей накладывает полную тарелку еды и начинает жевать, проталкивая тошнотворную овсянку по пищеводу.

Из комнаты дедушки Алексея слышится величественный военный марш. У Евы в унисон ему скачет сердце, и дрожь идет по спине.

– Медленнее. Не набивай рот, Ева. Это неприлично.

С замечанием Ольги Владимировны напряжение в их жилище возвращается в свой привычный накал, и все трое испытывают от этого мнимое облегчение.

– Господи, что за кощунство! – недовольно бурчит Павел Алексеевич, возвращаясь к завтраку. – Сегодня, что, девятое мая? Почему он вечно испытывает мое терпение? – раздражается неуместностью военного марша.

– В наше время за российский военный марш посадить могут, – как-то абсолютно безразлично поддерживает тему Ольга Владимировна.

Ева заставляет себя улыбнуться, подобно тому, как сделала бы это пару недель назад. И Исаевы окончательно расслабляются, со сдержанным одобрением поглядывая на образумившуюся дочь.

– Нам, Исаевым, общий закон не писан, – раскатисто произносит глава семейства.

Ева роняет взгляд вниз, скрывая бьющуюся в ее венах непримиримость. Отступает. Забивается на задний план. Усыпляет маниакальную бдительность родителей.

Затихает.

И Исаевы видят лишь то, что хотят видеть. Им удобнее не замечать трансформаций, происходящих с их ребенком.

Они давно не распознают личность того, кто сидит перед ними.

Это не просто Ева Исаева.

Это дикий зверь, примеривший на себя личину домашнего котенка.

Они верят в то, что действуют в ее интересах. Они полагают, что кризис миновал, и все наладилось. Они убеждают себя в том, что перенесли очередной возрастной бунт своей дочери и теперь все вместе движутся в ее светлое будущее.

* * *

Ненормальное возбуждение охватывает Титова, когда Исаева входит в аудиторию в середине первой пары. Он перестает двигаться, прослеживая за тем, как девушка стремительно преодолевает уже знакомый ему маршрут.

Ее горящий взгляд холодным шепотком проходится по его коже.

Она…

«Мать вашу!»

Она завораживает, как штормовая волна, что движется в твою сторону. Она взывает к сражению все человеческие инстинкты.

– Вот эта Исаева и странная, – тихо бубнит Литвин. – После всего, что случилось – прет так же нагло, как в первый раз. Смотри на эту улыбку, у меня от нее мурахи по коже.

– Она притворяется. Исаева – превосходный притворщик. Поверь мне, Рома, она не чувствует себя так хорошо, как показывает.

– Как думаешь поступить дальше?

Титов легкомысленно усмехается.

– Дам ей немного передохнуть. Понимаешь, Рома, даже в сексе необходимы инертные интервалы. После них не просто солнце уходит за горизонт. Небо падает на землю. И темнота-а-а-а-а…

– Доброе утро, мальчики, – здоровается Ева, подмигивая.

Усевшись на свое место, изображает ярую заинтересованность ходовыми испытаниями судна.

Титов, наклоняясь вперед, коротко и звучно присвистывает. Но Исаева никак не реагирует на этот пренебрежительный зов. Тогда он берет прядь ее волос и легонько тянет на себя.

– Эй, Воображала…

Ева цыкает и, наконец, оборачивается.

– В чем дело, дорогой? Скучал?

Он позволяет себе изучить ее прическу только потому, что она его впечатляет. Высокий начес спереди и четыре тонкие косички, заплетенные по бокам от висков до середины головы – убирают волосы назад, а за плечами позволяют им свободно спадать до самой талии.

– Страшно! Дышать без тебя не мог, Эва.

– Тогда вдыхай поглубже, Адам. С запасом.

– А то ты собираешься исчезнуть…

– Все может быть.

Улыбаются друг другу с тенью сарказма, и все же проскальзывает между ними необъяснимая теплота. Отчего-то эта противоречивая война греет их испорченные души.

– Не понимаю, чего вы так лыбитесь? – ехидно спрашивает Ромка. – Вы же ненавидите друг друга.

Адам презрительно фыркает, а Ева и вовсе отворачивается.

Вокруг повисает неестественная тишина. Весть о том, что Лиза, в ночь после их первой совместной вылазки, была госпитализирована с кровотечением, уже облетела всю академию, и до Евы дошла в том числе. Она пытается делать вид, что ей это безразлично. Все угрызения и переживания по этому поводу оставила во вчерашнем дне. Сначала отмахивалась от них и превосходно справлялась. А потом решила, что ей нужно прожить и эти эмоции.

В конце концов, плохие они или хорошие, возможно других у нее уже не будет.

Скользнув по аудитории скучающим взглядом, Ева отмечает, что Реутов тоже отсутствует. И ей вовсе не надо думать о том, что он сейчас чувствует. Но она заставляет себя впустить в свою изворотливую душу и эти переживания.

«Дети – это плохо.

Они слабые. Они внушаемые. Они управляемые. Они зависимые. Они сложные. Они капризные. Они жестокие.

Человечеству лучше вообще не размножаться.

Хватит тех особей, что населяют планету сейчас.

Давно пора заканчивать с этой эволюцией.

Изжили себя, твари.

Слишком толстыми амбициями обросли. Слишком явными зверями стали».

Решает, что на этом «все». Достаточно. Не собирается больше растрачивать свои внутренние ресурсы на посторонних ей людей.

«Проехали».

Размеренно выдыхает и вдыхает. В некоторой суматохе делает несколько коротких записей в тетрадь. Но нужно признать, что в отношении ее учебы отец оказался прав. Еве совершенно непонятна вся эта механическая ерунда.

– Значит, твой домашний арест закончился? – слышит позади себя низкий голос Титова. – Амнистия за хорошее поведение или исход срока?

Не оборачивается. Не прекращает конспектировать.

– Подмена улик и показаний.

– Административный надзор?

– Присутствует. А что?

– Предлагаю прогуляться по злачным местам. Сможешь что-то придумать?

Исаева поднимает голову и отрывает ручку от тетради, но так и не поворачивается. Долго смотрит вперед, на экспрессивно размахивающего руками преподавателя.

– Смогу. Только не забывай, моя очередь выстраивать события.

– Состыкуем.

* * *

Вечером встречаются в районе Молдаванки, у дворика под номером двадцать шесть на улице Мясоедовской. Ева прячет озябшие пальцы в карманах объемной куртки и, поддаваясь влиянию колоритной атмосферы района, тихо напевает слова знакомой каждому местному песни.

– Никак не думал, что ты тяготеешь к подобному репертуару, – сухо комментирует подоспевший Титов.

– Тяготеет дедушка. А я – так, лишь потворствую.

– Ну-ну… – мимоходом хмыкает он. – Пойдем уже.

Адам надвигает шапку ниже и проходит вперед, внутрь дворика. Ева крадется за ним следом. Рассматривает обветшалые оконные ставни, развешанное по двору белье, старую виноградную лозу и цветные лестницы, ведущие прямо к парадным дверям квартир.

– Здесь как будто время остановилось, – завороженно выдыхает она.

– Как будто.

Ускоряя шаг, равняется с Титовым и слегка скашивает взгляд в его сторону.

– Расскажешь мне, почему мы здесь?

Он кивает.

– Я едва не упустил одну важную деталь. Мой отец, то есть человек, которого я всю жизнь считал таковым, никогда не говорил о месте, где он родился и вырос. Я даже не знал – в нашем ли городе это произошло. Пока не заглянул в его паспорт.

– Значит, здесь? На Мясоедовской? – спрашивает Ева и задумчиво кивает головой. – Все встает на свои места. Моя мать со Старопортофранковской, недалеко отсюда. Вероятно, они знакомы с детства.

Приставляя палец к губам, Титов крадется в направлении зеленой расшатанной лестнице.

– Сейчас веди себя тихо, Исаева.

Соглашается, но не следует его указаниям. Высокий писк беспощадно рассекает дремотную тишину двора. Шумно разлетаются по сторонам потревоженные скворцы. Лает рвущаяся с цепи псина.

– Что с тобой? – шипит Титов.

– Ко мне кто-то прикоснулся…

Нашарив в кармане смартфон, парень освещает небольшой участок дворика под их ногами и грубо матерится.

– Это всего-навсего коты, – раздраженно поясняет зажмурившейся Еве.

Она открывает один глаз. Затем, медленно, второй. И выдыхает.

– Почему их так много?

– Как маленькая, ей Богу! – раздражается Адам.

– Ой-ой! Прям уж! Хотела бы я видеть тебя в подобной ситуации.

– А ведь я так и знал, что ты все погубишь.

– Знал, и все равно без меня не попытался справиться!

– Мне было скучно, Эва.

– Перестань коверкать мое имя, иначе я за себя не отвечаю!

– А то ты обычно отвечаешь.

Продолжая препираться, едва не сталкиваются лбами. Как вдруг над их головами раздается жуткий скрип и лязг отворяемой двустворчатой двери. Отпрянув друг от друга, поднимают головы вверх и замечают возникшую на лестничной площадке древнюю косматую старуху.

С ружьем в руках.

– Пи*дец, – в унисон выдыхают, уставившись в двуствольное дуло.

– Стоять! Кто такие?

Адам слегка выступает вперед, рефлекторно выставляя перед собой раскрытые ладони.

– Мы пришли с мирной целью.

Не успевает он сделать еще один шаг, как старуха, угрожающе сотрясая ружьем, зычно выкрикивает:

– Стой на месте, сказала! Стрелять буду.

– Чудно, – недовольно соглашается парень. – Стою.

– И приятель твой! Стой, кому говорю? – орет притискивающейся к боку Адама Еве.

– Простите, но мы действительно ничего дурного не собирались делать…

– Девка, что ли? Шо же вам неймется-то? Таки не весна! Зима на носу… А все шныряете по уважаемым дворам.

– Вовсе нет. Мы здесь не за этим!

– Ой, только не морочьте мне то место, где спина заканчивает свое благородное название.

Старуха тянется рукой к стене. Раздается сухой щелчок, и дворик освещает тусклый свет фонарей.

Оба «заложника» щурятся, но остаются неподвижными.

– Господь, мой Бог! Руслан? Ты ли? Господь всемогущий!

Вопреки слабым протестам Евы, Адам резко бросается вперед. Взбегает по древней, осыпающейся ржавчиной, лестнице вверх и подходит к старухе настолько близко, что упирается грудью в ствол ружья.

– Адам, – напряженным голосом зовет его Ева. – Сейчас же спускайся вниз.

Титов не отвечает ей. Смотрит в изучающие его выцветавшие голубые глаза старухи и ждет ее дальнейших действий.

Но в ее глазах вдруг возникает разочарование. А после – облегчение.

– Уходи с Богом, сынок, – тихо произносит она, опуская ружье и упираясь им в деревянный настил.

Титов недовольно сжимает челюсти и отрицательно качает головой.

– Ты назвала меня Русланом. Почему?

– Обозналась. Старая стала, – тон ее голоса становится бесцветным и рыхлым. – Поди вон, сказала. Пока у меня сердце не расшалилось.

– Ответь мне.

– Не береди старые раны, окаянный, – со скрипучим хрипом вздыхает. – Ступай.

– Адам, – снова окликает его Ева. – Я думаю, нам стоит вернуться в другой раз.

– Подожди, Ева, – раздраженно отмахивается Титов. И снова обращается к старухе. – Я уйду, если ты ответишь на мой вопрос. А нет, так можешь стрелять.

Старуха смеряет его долгим неприязненным взглядом и усмехается жутковатой улыбкой.

– Так и быть, гой[26]26
  Гой (ивр.) – неверный, иноверец.


[Закрыть]. Повтори свой вопрос.