Текст книги "Улей"

Елена Тодорова
Улей

Пролог

Убивай меня.

Убивай меня, как Эбола…

© Мот feat Jah Khalib

День сорок третий.

Ева врывается в гущу мрачного леса. Бежит на пределе возможностей, не чуя под собой ног. Задыхается и хрипит от прилагаемых усилий и бьющегося по венам адреналина. Тяжелые длинные волосы взметаются за спиной буйным шлейфом. Тугие ветки то и дело хлещут по лицу. А морозный воздух, раздражая слизистую, полосует горло.

Сердце резко сокращается и едва не взрывается у Исаевой в груди, когда она улавливает позади себя глухие удары мужских ботинок.

Адам Титов. Ее ненавистный враг. Ее любимейший противник.

Он никогда и ни за что не делает ей скидок. Он играет с Евой, как с равной. И он ее, конечно, поймает. Он сегодня ее определенно поймает. Исаева уже это знает. Она этого нестерпимо желает. Погоня – лишь малая часть их сегодняшней партии.

Титов заставляет ее испытывать незнакомые эмоции. Они Еве интересны. Она хочет их исследовать вдоль и поперек. Но врожденная предрасположенность к бунтарству и нездоровому азарту, данным девушке с фатальными излишками, управляет ее разумом и каждый раз склоняет к сопротивлению. Она несется вперед и упрямо обещает себе сражаться до последнего вздоха.

Ева напугана и до нелепого взволнованна, потому что они оба – она и ее преследователь – знают, что этой ночью их жестокая игра модифицирует правила.

После подстроенной ею сегодня пакости уже что-то изменилось. Это «что-то» Ева пока не понимает. Не способна осмыслить и дать определение. Тело терзает лихорадочная тревога, но из какого органа она исходит, девушка не знает. Определенно, не из головы. Там крутятся планы и схемы, расписаны четкие алгоритмы действий. Ева беспечно тянет нити своих эмоций, но так и не находит, откуда выходит ее слабость.

От залпом заглатываемого морозного воздуха в груди распаляется режущая боль. Кровь громким стуком частит в висках. Но Исаева продолжает бежать, двигаясь меж деревьев, будто управляемый артиллерийский снаряд.

Не страшится физической боли. Больше всего девушка боится слепящей неизвестности и горького разочарования, которое может скрываться за ней.

Ее передвижение обрывается неожиданно и быстро. До того, как Ева понимает, что происходит, крепкие руки обхватывают ее плечи, отрывают от поверхности земли и грубо бросают прямо на снежный покров. Девушка приземляется на четыре конечности с задушенным истощенным вскриком. Стремительно разворачивается и упирается ободранными руками в жесткий мерзлый снег позади себя, окрашивая его чистоту кричащими алыми разводами. Чувствует, как колючее зернистое покрывало через плотную ткань брюк шпарит холодом ее ягодицы, как жгут раны на стертых ладонях, как скачет от сумасшедшего волнения сердце.

«Смотри на него. Смотри! Не склоняй головы».

Адам падает перед ней на колени и руками, словно в тиски, крепко фиксирует ее бедра. Склонив голову, впивается в глаза Евы диким взглядом. Срывает им все ее защитные оболочки, начисто счищает демонстрируемые ею браваду и пафос. И Ева цепенеет, переставая дышать. До ужаса уязвимая. До безумия чувствительная.

Мир вокруг тих и спокоен, словно весь вероятный хаос осел у нее в груди. Лунная лампа, с незыблемой своей высоты, освещает сосредоточенное на девушке дьявольски привлекательное лицо Титова. Не в силах пошевелиться, она пытается контролировать свой затуманенный разум. Ищет в себе то, что сегодня потеряла. Мысленно повторяет мантру, с которой в последнее время засыпает:

«Адам Титов. Бракован. Испорчен. Не годен».

Ева Исаева никогда не склонит перед ним голову. Это против ее принципов, против ее природы. Это невозможно.

Только в данный момент Еве хочется провалиться сквозь землю. И эта трусость вызывает внутри нее большее отторжение, чем контакт с соперником. Поэтому, сцепляя зубы, Ева выпрямляется. Спину осыпает мелкая противная дрожь, но девушка запрещает себе отводить взгляд в сторону.

Нервно и неестественно громко всхлипывает, когда Адам наклоняется ближе, но не делает ни единой попытки, чтобы его остановить. Начинает сомневаться в том, что владеет лицом, и не выказывает хлещущего ее изнутри волнения.

В ее сознании рождаются совершенно абсурдные, относительно Титова, мысли. Почувствует ли она с ним шквал, который он обещает? Или же, как раньше, зуд предвкушения после первого же прикосновения сотрется в призрачную пыль?

Разделяющие их секунды кажутся невыносимо длинными, но Адам намеренно медлит, поглощая ее уязвимость. Впитывая застывшее на ее лице удивление. Заглатывая тени страха в ее глазах. Доминирует над несокрушимой до этой ночи Исаевой.

– Эва, – неправильно, в своей раздражающе наглой манере, произносит ее имя Адам, только девушка не в состоянии даже возмутиться. Чует в этом грубоватом обращении откровенное вожделение.

– Держи меня крепче, слышишь? – срываясь, быстро шепчет девушка, то ли требуя, то ли угрожая, то ли… умоляя. – Держи меня крепче, Титов, будто я уже тобой сломлена. Упивайся же этой мимолетной иллюзией.

– Я тебя, Ева, не применяя физической силы, сломаю. Затушу твое бесовское пламя. Сделаю тебя безликой. Бесхребетной пустышкой, – жестко парирует Адам. – Чтобы от тебя, кровожадная моя, осталась лишь тень. Моя тень.

Другое самодовольное обещание Титова вспыхивает в сознании Исаевой красными тревожными огоньками.

«Здесь, на Земле, я буду твоим Богом».

– Ты, видать, в предсмертном бреду, Адам, – сердито шипит Ева, комкая под руками колючий снег. Чувствуя острую физическую боль, белеет лицом. Но и это не успокаивает напичканную словами Титова душу. Именно из-за них она покрывается саднящими трещинами. Проступает каплями крови. – Никогда такому не бывать! Ты, дорогой Адам, взвоешь на половине моей выдержки.

– Заткнись, Эва. Заткнись, – требует Титов, оставляя ее слова без должного внимания. – Ты самая невыносимая сука, едва только откроешь рот.

– Ну, тебе же, дражайший друг, в нашей войне это больше всего и нравится.

– Да, – без колебаний соглашается Титов. – Мне нравится, как ты делаешь вид, будто не боишься меня. Но ты забываешь, Исаева, что я чертовски наблюдателен. Увлекаясь нашей игрой, ты, сама того не желая, демонстрируешь мне свою истинную натуру. И я все больше склоняюсь к мысли, что Ева Исаева нереальна. Настоящая ты, моя персональная Эва, соткана каким-то чертовым шаманом из дикой тропической ширки, – поднимает руки и, будто изучая, касается уголков ее черных глаз. Не отрывая взгляда, прощупывает ее кожу.

Ева незаметно сглатывает, игнорируя шпоры ледяного холода под его пальцами.

– А ты, разлюбезный Адам, соткан самим сатаной. Из нитей греха и мора.

– Да, Эва, я ключ от ада.

Их холодные губы смыкаются, и Ева шумно вдыхает через нос. А Титов, усиливая напор, захватывает руками ее лицо и сильнее вжимается в нее ртом. Кусает ее за губу, тянет на себя. Облизывает, и толкается внутрь языком. И Исаева, ощущая, как тело бьет дрожь неподдельного восторга, опрометчиво и призывно распахивает свой рот. Впускает в себя его горячий, жестко контрастирующий с их холодными губами, язык. С наслаждением лижет его своим языком. Всасывает в себя. Тянется к Титову руками, хватаясь за шею. Елозит ногами по снежному покрову, разводя их в стороны, чтобы Адам имел возможность подступить ближе. И он продвигается. Причиняя боль, путает пальцы в растрепанных прядях ее волос. Ева в отместку кусает его. До крови. Остервенело слизывает эту соль, пока Адам не толкает ее на скрипучий снег, наваливаясь сверху.

Сильно ударившись головой, Исаева сердито рычит ему в губы. Но Титову, как обычно, плевать с высокой колокольни на ее чувства. Он придавливает ее к земле своим твердым тяжелым телом и с новой силой впивается в податливый рот.

В это мгновение ничто не способно их остановить. Жадно вкушают друг друга. Оставляя на уязвимой физической плоти следы боли и горького наслаждения. Оскверняя тела друг друга, беззастенчиво шарят руками под одеждой.

Никакой нежности. Никакого такта. Никаких тормозов и сомнений. Вырывают желаемое губами, зубами, руками… Берут так, как привыкли с рождения – силой.

Следуя выдуманной ими игре без правил, они шли друг к другу напролом. Все чаще задевая чужие интересы, хладнокровно раня и сжигая на костре своей ненависти невиновных. Ничем не гнушались, чтобы достигнуть цели. И эта ночь – их лобовое столкновение.

Адам выдергивает форменный гюйс[1]1
  Гюйс – украшение рубахи флотского костюма; большой воротник синего цвета с тремя белыми полосами по краю.


[Закрыть] из ворота Евиной рубахи, сминает полосатый тельник и прижимается носом к ее ключице. Нюхает, словно животное.

И именно тогда Исаева неожиданно замечает, что Титов дрожит. Дрожит ровно, как и она. Эта мелкая дробь по мышцам совсем не от снующего под одежду холода. Она от сумасшедшего, непреодолимого желания близости.

Невзирая на беспощадную войну, завладевшую всей его жизнью, Адам давно осознает свое сексуальное влечение к Еве. Оно изводит его тело второй месяц подряд. Титов, естественно, рассчитывает позабавиться с этой безбашенной заносчивой стервой. Он собирается тр*хнуть ее грязно и пошло. Потому что, в первую очередь, Исаева – его заклятый враг, он ее ненавидит. Ненавидит всем своим существом.

Но Ева с расчетливой неожиданностью ломает все, что есть внутри Титова. Обнимает его неведомо мягко и чрезвычайно трепетно. Прижимается к Адаму всем телом с непривычным для них доверием. Так, словно они не остервенелые соперники, а чокнутые влюбленные.

И Титову от этого ее фортеля внезапно становится не по себе. Внутри него, там, где по шкале Цельсия круглый год ноль градусов, распространяется сильнейший воспалительный процесс. Ничего и близко похожего он никогда в себе не чувствовал. Яркая вспышка жгучим всполохом ползет по периметру грудной клетки, и жесткая оболочка капает воском, открывая за своей толщей пульсирующую чувствительную ткань.

«Я уничтожу тебя, Титов! Клянусь тебе! Я. Тебя. Уничтожу».

Эта гневная клятва палящим обухом обрушивается на Адама.

Ева Исаева – бешеная смертоносная зараза. Она жгучая, словно шоколадный хабанеро[2]2
  Хабанеро – жгучий перец.


[Закрыть]. Она сладкая, словно мед. Она горькая, словно полынь. И соленая, словно кровь.

Стремительно отдирает себя от девушки. Тяжело дыша, замечает, как широкая довольная улыбка растягивает ее дерзкий сексуальный рот. Как сверкают превосходством ее черные глаза.

И все понимает… Он все понимает… Но слишком поздно.

Она уже впрыснула яд ему под кожу. И жало оставила там.

Наблюдая его ярость, Исаева не делает ни единой гребаной попытки перегруппироваться и принять защитную позицию. Продолжая улыбаться, расслабленно лежит под Титовым. Наплевательски отторгает тот факт, что тело все еще колотит от чувственного шока удовольствия.

– Ох, милый, милый, сладкий Адам… Тебе никогда не сожрать меня. Никогда не отведать моих слез и слабости, – медоточиво шепчет она, со странным сожалением ощущая, как стремительно холодеет изнутри. – Проиграешься в пух и прах, Титов.

Не стараясь понять чувства Адама, ожидает от него какой угодно реакции. Самой сумасшедшей. Он ведь так же непредсказуем, как она сама. Но Еве плевать. Пусть наорет. Если сможет… пусть задушит. Пусть закопает. Пусть.

Рука Титова опускается на оголенный живот Евы, и она невольно вздрагивает, ощущая по коже жгучее покалывание.

– Если я тебя еще не сожрал, распрекрасная гадина, то лишь потому, что время еще не настало. Я тобой еще не наигрался, – практически ласково бормочет Адам, пронзая ее похотливым взглядом. – Эва.

И это нахальное заключение калечит ее самолюбие сильнее всего произошедшего.

Глава 1

Два ненормальных человека, как-то встретили друг друга.

Сойдя с ума, два сумасшедших полюбили.

© Мот feat Jah Khalib

День первый.

Гребаный унылый октябрь. Неуправляемое чувство смуты гложет Адама. Бродит по венам. Стучит в темные уголки его души. Искушает разум, дымящий лихорадочными идеями. Вытаскивает наружу самые больные схемы.

Титов даже не пытается слушать лектора. Ожесточенно рисует в тетради диковатую композицию двух несовместимых стихий – воды и огня.

Его лучший друг и соратник по различного рода махинациям, Ромка Литвин, обсуждает местных «шкур[3]3
  Здесь: девушки.


[Закрыть]», беззаботно отпускает шутки, и сам же над ними ржет. А у Титова внутри скапливается ощущение невнятного напряжения и агрессии.

– Бл*дь, мне от Ольки скоро придется скрываться, – говорит Рома, заметив направленный в его сторону обожающий взгляд.

– Зачем? – не поднимая глаз, реагирует Адам. – Пошли ее, и дело с концом.

– Нет, Тит. Грубость – твоя прерогатива. А я так не работаю.

Титов надменно хмыкает и продолжает выводить на листе странные фигуры.

– Мне, вроде как, нравится, что она всегда под рукой, – слышит он рассуждения Литвина. – Понимаешь?

– Нет, не понимаю.

Адам, и правда, не понимает, что может быть интересного в том, чтобы держать рядом с собой одну девку, касаться ее тела изо дня в день, слушать въедающийся в мозг голосок. В глазах Титова Олька Розанова – самая обыкновенная идиотка и прилипала. Она даже не стерва. Мелкая, сухая и пресная, не пробуждающая у него ни малейшего интереса.

– Ладно, Тит, забей… Погляди-ка лучше на нашего Реутова, – прыснув со смеху в кулак, кивает Ромка на их общего школьного друга. На первом курсе все вместе они слыли безумной троицей. Но потом в Кирилла словно бес вселился. Он увлекся сокурсницей, и постепенно отдалился от друзей. – Сука, поверить не могу, что он бросил нас ради этой фифочки! А ведь подавал такие надежды! Теперь сидит, как дебил, в первом ряду, и косички ей заплетает, – не унимаясь, ржет Литвин. Тычет в направлении Кира рукой и заявляет: – Думаю, есть вероятность, что он… он просто подцепил какой-то инопланетный вирус.

Адам поднимает глаза. Смотрит сначала на Ромку, затем сканирует взглядом затылок Реутова. Кирилл, будто ощущая взгляд холодных глаз, оборачивается. Слегка тушуется, но кивает бывшим друзьям в знак приветствия. Впрочем, те никак не реагируют.

– Этот вирус, Рома, именуется любовью, – говорит Адам с подчеркнутым снисхождением, не отрывая от Реутова внимательного взгляда. – Инфицирование происходит различными путями и, в целом, на сам процесс не особо влияет. Пока проходит инкубационный период болезни, зараженные испытывают блаженство и эйфорию, – лениво указывает карандашом на Реутова и его подружку. – Жизнь – кайф! Понимаешь? За окном радуга, сиропный дождик, забавное облачко, люди – добрые великаны… А потом… БУ-У-УМ! – аффектируя объем сказанного, растягивает гласную и изображает руками «взрыв». – Исход, затухание, разочарование, боль… И человек полностью разбит. Ведь любить кого-то – значит признать, что он лучше, достойнее, умнее тебя. Запомни это, Рома. Ибо любовь – высшая мера духовной нищеты, – презрительно заключает Титов.

– Тебе-то, Тит, откуда знать? – язвит Ромка.

Адам склоняет голову на бок и указательным пальцем неторопливо трет бровь. Делает паузу, вынуждая Литвина заерзать на деревянном сидении.

– Потому что, Рома, многих людей я вижу насквозь, – произносит он невозмутимо. – Большинство – как стадо, настолько однообразно и предсказуемо, что пропадает всякий интерес как-то контактировать. Если посмотреть, все их мысли – в глазах.

– Да уж… Ты гениальный ублюдок, Титов.

– Без ложной скромности – так и есть.

Преподаватель обрывает лекцию и делает парням замечание, грозя в следующий раз без разбирательств выставить за дверь. Но все находящиеся в аудитории знают, что это лишь пустые слова. Администрация и преподавательский состав академии, чрезвычайно дорожа щедростью своего мецената Терентия Титова, закрывают глаза на любые выходки его сына.

Адам насмешливо кивает лектору. Его извинения больше походят на издевку, но профессор Железняков, не имея иного выбора, принимает их и, негодующе краснея, отворачивается к электронной доске.

В аудитории восстанавливается дремотная тишина, колеблемая только монотонным бормотанием лектора и редкими скрежетами шариковых ручек. Нервное напряжение снова скручивает и душит Адама. Схватив карандаш, он принимается отбивать бессмысленный неровный ритм.

А затем… Некое необъяснимое чувство заставляет Титова поднять голову и бесцельно уставиться на дверь аудитории.

Тишину прорезает резкий дребезжащий щелчок замка, и в лекционный зал влетает девушка. С беспорядочно разметавшимися темно-русыми волосами, в идеально сидящей по фигуре курсантской форме, с гипсом наперевес, с кричащим фиолетовым полумесяцем под левым глазом. Сердце Титова странно толкается в груди, будто узнавая ее. Но он ее не знает. Он, совершенно точно, видит ее впервые.

Отбрасывая карандаш, Адам сглатывает. Делает глубокий вдох и раздраженно напрягает скулы.

С глухой неприязнью отмечает, что практически вся аудитория как-либо реагирует на появление девушки: некоторые идиоты, отвесив челюсти, зависают; самые смелые восхищенно присвистывают; единицы громко комментируют. Перестает говорить седеющий профессор, застывая у электронной доски с детальным разбором устройства судна. Видимо, не так часто в морской академии встречаются курсантки с синяками и переломами.

При этом, сама девушка, никак не реагируя на неослабевающее к ней внимание, невозмутимо поднимается по ступеням. Поворачивает в пятый ряд и бесцеремонно проскальзывает за спинами уже сидящих в самый центр. Плюхается на деревянное сидение, подкрепив свое приземление громким восклицанием:

– Я на месте. Продолжаем.

Девчонка смотрится, как первоклассная сука. И Титову она сходу становится ненавистной.

Слегка прогнув спину, девчонка изящным взмахом здоровой руки отбрасывает длиннющие волосы назад, и они накрывают прижатые к парте ладони Адама. Он закипает от раздражения. Безобразно сквернословя, брезгливо сметает шелковые пряди.

Грубость Титова понукает девушку обернуться, и застыть на нем изучающим взглядом. Он встречает ее интерес с подчеркнутой холодностью. Открыто морозит взглядом. Пренебрегает ее разительной красотой, словно с большим бы удовольствием смотрел на кикимору болотную.

Адам ожидает, что его враждебность смутит и оттолкнет девчонку. Но ничего подобного не происходит. Ее диковинные черные глаза вспыхивают дерзкими огоньками, и Адам безошибочно узнает этот безрассудный азарт. Ведь подобный отблеск безумия слишком часто горит в его собственных глазах.

– Роман, – прерывает их напряженный контакт Литвин, протягивая девушке руку.

Она неохотно переключает внимание. Неспешно и сосредоточенно изучает Ромку. Адам читает равнодушие в ее потухшем взгляде, и ему, на удивление, небезразличен этот факт.

– Ева Исаева, – уверенно сообщает свое имя девушка, и снова в рядах курсантов повисает неестественная тишина. Похоже, один лишь Титов воспринимает столь весомую информацию беспристрастно.

– Здорово… – мычит Литвин, слегка бледнея от волнения. – На самом деле, приятно познакомится, – справляясь с замешательством, пытается улыбаться он. – Какими судьбами в Улье[4]4
  Здесь: неформальное названия морской академии, в которой они учатся.


[Закрыть]? То есть, что я горожу… – он смущенно и поразительно громко хлопает рукой по парте. Рассеянно прижимает пальцы к губам. – Я, конечно, в курсе, что твой отец один из главных спонсоров академии…

– Мать, – поправляет его Ева.

– Что?

– Спонсор – моя мама. Отец занимается только бизнесом.

– Понятно. Так, почему ты оказалась в Улье именно сейчас?

– Перевелась из другого университета.

– Почему? Второй курс, середина семестра…

– Есть причины, – отрезает Исаева, красноречиво давая понять, что делиться ими она не намерена.

– Интересно… Я просто подумал…

– Хватит, – цедит Адам, грубо толкая Литвина плечом. – Пусть она возвращается к своему столу, – выразительно кивает в сторону Исаевой. – Надоело слушать вашу пустую трескотню.

Рома поджимает губы и закатывает глаза, но не пытается продолжать разговор.

– Прошу прощения, – отнюдь не извиняющимся тоном обращается к Адаму Исаева. – Скажи, пожалуйста, из какой пещеры ты вышел? Разве тебя не учили элементарным манерам поведения в обществе?

Адам собирается ответить Еве резко и грубо, чтобы в дальнейшем она боялась даже заговорить с ним. Но в последний момент в его расшатанном больном мозгу загорается дьявольская лампочка. А дальше начинается процесс, который уже невозможно остановить.

Расчетливо ухмыляясь, Титов решает как следует позабавиться с Исаевой.

– Какие-то проблемы, девочка?

– У тебя, да. Похоже, с воспитанием.

Адам хмыкает и растягивает губы в издевательской ухмылке.

– Я бы сказал, оно у меня напрочь отсутствует. А ты, смотрю, тоже дефектная, – указывая подбородком на Еву, акцентирует взгляд на ее переломе. – Ты когда-нибудь слышала про инстинкт самосохранения, девочка? Говорят, самый сильный из имеющихся у человека. Определяющий поведение.

Ева закусывает нижнюю губу, склоняет голову на бок и смотрит на Адама с едким прищуром.

– Для начала, назови свое имя.

Широкая настоящая улыбка невероятно преображает напряженное до этого момента лицо Титова, и в груди Исаевой отчего-то кислород стает клином.

– Адам, – выраженная пауза. – Адам Титов, – с гипертрофированным самомнением представляется парень. Будто, только услышав его имя, Исаева обязана пасть перед ним на колени.

– Надо же! – восклицает девушка с фальшивым энтузиазмом. – Какая радость! Какая приятность!

– Титовы и Исаевы? – бубнит кто-то слева от них. – Все равно, что Монтекки и Капулетти. Нафиг такая драма в Улье?

– Заткнись, придурок. Еще услышат, – усмиряет говорившего девичий голос. – Они, как те первородные Адам и Ева. Это гораздо хуже.

Невольное беспокойство ворошит сознание Исаевой. Но она практически сразу же заталкивает это чувство на самые задворки. Ей нет дела ни до того, о чем судачат простые смертные, ни до их приверженности к столь глупому историческому романтизму.

Рано или поздно, все эти невежды придут к разумному заключению: нет ничего сверхъестественного в том, что отпрыски владельцев двух самых влиятельных стивидорных компаний города учатся в морской академии. Если бы не мать, Исаева бы оказалась здесь еще год назад. Но Ольге Владимировне всегда хотелось для Евы чего-то большего. Вот она и отправила ее в юридическую академию. И, если размышлять философски, драка с Любашей и отчисление – вмешательство самой судьбы.

Цепляя на лицо очаровательную улыбку, Исаева смотрит исключительно на Титова. Пристально рассматривает бритые виски, холодные и въедливые глаза, выразительные черты лица, виднеющиеся из-под гюйса черные штрихи татуировок. Оценивает непредвзято, признавая очевидную мужскую привлекательность Адама.

– Я знаю твоего отца, – заявляет Ева, намеренно используя в предложении глагол «знаю», а не «знакома». Потому что, встречаясь на общественных мероприятиях, Исаевы и Титов никогда не контактируют. Ева не знает, какая черная кошка между ними пробежала, но то, что их семьи – лютые недруги, слышит с раннего детства. – А вот ты, Адам, стало быть, нелюдимый?

Титов закусывает уголок нижней губы и ехидно ухмыляется.

– Стало быть, – с внушительным нажимом говорит он, – в отличие от тебя, не позволяю своему старику таскать себя на поводке.

На этот раз Ева не может парировать молниеносно. Титов умудряется ворваться внутрь нее. Не ведая того, хлестнуть глубоко. Или все же… расчетливо попадает в цель?

Девушка сжимает челюсти. Щурит глаза и напряженно, не размыкая стиснутых губ, улыбается.

– Как мило, Адам. Как мило, – фальшиво восхищается им. – С твоего позволения, я это запомню.

– Как тебе угодно, – так же любезно отвечает ей Титов. Окидывает ее лицо нарочито небрежным изучающим взглядом и низко выдыхает: – Эва.

Исаеву до крайности задевает насмешливое коверканье собственного имени. Она шумно втягивает воздух и резким тоном поправляет парня:

– Ева.

Но добивается лишь того, что Титов, выражая неподдельное веселье, нахально смеется.

– Прости. Дефект речи, – врет он. И с издевкой повторяет: – Эва.

Еву начинает потряхивать. Она едва сдерживается, чтобы не ударить парня.

– Клянусь, Титов, уже к концу этого семестра твоей наглости значительно поубавится.

– А кто это сказал? – продолжает издеваться парень.

– Я. Я сказала.

И тогда она впервые видит, как устрашающе стремительно меняется настроение Адама. От былого веселья не остается ни следа. Жесткий испытывающий взгляд впивается в лицо Евы.

– А ты, бл*дь, кто такая? – с резкими расстановками между словами вкрадчиво уточняет Титов. – И почему решила, что можешь со мной разговаривать?

«Да кто ТЫ, бл*дь, такой??? Что ТЫ о себе возомнил?»

Лицо девушки принимает решительно стервозное выражение.

– Я – Ева Исаева, – не дрогнув ни одним мускулом, надменно повторяет она. – Мне, дорогой Адам, можно все, что я сама себе позволю. – Наклоняется к Титову через парту и, играя интонацией голоса, низко шепчет ему: – I’m fucking wayward[5]5
  Я чертовски своенравна.


[Закрыть].

Наплевав на и без того сорванную ими лекцию, Титов поднимается, и Ева за ним вскакивает на ноги. Только, как бы сильно эта высокомерная сучка ни желала превосходить его, Адам нависает над ней, будто скала.

– Нестерпимо рад знакомству, – грубо выплевывает, прожигая ее взглядом. – I’m a muthafucking monster[6]6
  Я чертов монстр.


[Закрыть].

Исключительно идеальный английский Титова, и сама фраза накрывают Еву с головой. Она ощущает, как сумасшедшие мурашки ползут по ее коже. Как нетерпеливым стуком заходится сердце. И ее настолько впечатляют эти сильные ощущения, что некоторое время она ими попросту упивается.

Пронзительно трещит звонок, оповещая об окончании занятия. Но Адам и Ева замечают это, лишь когда мимо них протискиваются другие курсанты.

– Ты никто, Титов. И я докажу тебе это, – твердо заявляет Исаева, тыча пальцем ему в грудь.

Мимоходом пораженно отмечает, что у нее от волнения потеют ладони.

– Осторожно, Ева. Ты сильно рискуешь, вставая на моем пути. Я не сделаю поблажек только потому, что ты девчонка. Пройдусь по тебе, словно бульдозер.

От безжалостной угрозы, произнесенной злым и холодным голосом Титова, у девушки на секунду перехватывает дыхание. И все же она сохраняет уверенный тон, заявляя ему:

– Тебе меня не испугать.

– Я думаю, ты уже испугалась.

Ева насмешливо фыркает.

– Внимание, Адам Титов. Экстренное сообщение: в улье новая королева!

Пылающий взгляд и фиолетовая отметка под левым глазом вкупе с гипсом придают ей совершенно сумасбродный вид. Адам не может не оценить того, насколько она органична и естественна. Насколько беспечна и азартна. Насколько самоотверженна.

Ему чертовски хочется схватить Исаеву и свернуть ей шею. Но еще сильнее Титов жаждет отыскать внутри Евы тот сумасшедший фитилек, что заставляет ее так ярко вспыхивать, и поднести к нему спичку.

Смотрит в ее черные глаза и заявляет:

– Не знаю, что заставило тебя покинуть прежнее место учебы. Но, обещаю, из Улья ты уйдешь не просто с синяками и переломами. Будешь уходить с раздробленной душой.

– Что-то еще? – уточняет девушка так, словно ей это важно.

– Игра началась, Ева.

– Да будет так, Адам.

Ни Титов, ни Исаева еще не подозревают, настолько опрометчиво поступают. Прикрываясь гордыней и неразумными принципами, ступают в долину страданий и боли.

* * *

– Ну и как тебе в новой академии? Форма зачетная. Тебе очень к лицу. Прям очень!

Исаева отрывается от стоящего на столе букета и переводит взгляд на подругу.

– Немного непривычно, что тебя нет рядом, – говорит она, рассеянно помешивая соломинкой кофе-фраппе. Услышав недоверчивое фырканье Дарьи, смеется. – Да-да, Захарченко, я скучаю по тебе!

– Некому подавать патроны? – ехидничает подруга, за что Ева бросает в нее скомканной салфеткой.

– Веселая улыбка портит твое брутальное придыхание.

Захарченко и не думает спорить.

– Ну да, ну да… Признаю, я не королева сарказма. В отличие от тебя.

– Учись, пока я жива, дорогая.

– Боже, Ева, как высокопарно!

– А то!

Мимо их столика проходит группа парней, и Даша, перекидывая шикарные медные волосы на одно плечо, провожает их долгим мечтательным взглядом. Ева же удостаивает посетителей лишь мимолетным вниманием. Посмеиваясь, машет рукой перед лицом подруги.

– Ау! Я здесь.

Ни капли не смутившись, Даша улыбается.

– Заметила того высокого блондина? Правда, красавчик?

– Твой новый сосед? Ну… посмотреть есть на что, согласна. Хочешь, приглашу его к нам за столик?

– Нет, не смей! У меня на подбородке кошмарный прыщ. Если он сядет рядом, обязательно заметит.

– Не вижу ничего критичного. Вряд ли он заинтересуется твоими прыщами, когда ты с таким декольте.

– Ой, прекрати… – краснеет Даша и бросает в Еву ее же искомканной салфеткой. Покашливает, прочищая горло: – Лучше расскажи, как прошел первый день в Улье? Жертвы есть?

Исаева морщится. Отпивая кофе, выдерживает долгую паузу.

– Сегодня я никого не убила. Но врага себе сыскала на первой же паре.

Даша вмиг напряженно выпрямляется.

– Перестань говорить загадками, – шикает она на Еву.

– Не перебивай, – Исаева недовольно машет здоровой рукой. – Я пытаюсь тебе рассказать.

– Ладно, извини.

Обхватив холодный стакан ладонью, Ева задумчиво смотрит в окно.

– Знаешь, я думаю, учеба в Улье будет весьма интересной. И все благодаря… Адаму Титову.

– Титову? – Захарченко роняет трубочку в стакан. – Как «ТитовТрансСервис»? «ТТС»?

– Ага, – важно кивает Ева. – Адам – сын Терентия Титова. Помнишь, Вика нам что-то рассказывала о нем? Я тогда не обратила внимание…

Даша сосредоточенно морщит лоб.

– Да, ее брат знаком с Титовым… То есть, они точно не друзья… Ничего такого. В общем, я не помню, что там за история… М-мм… Вика что-то говорила о матери Титова…

– Она бросила семью и куда-то сбежала, да?

– Ну, не прям сбежала. Просто переехала жить в другую страну.

– По-моему, одно и то же.

Даша эмоционально взмахивает руками.

– Суть в том, что этот Адам – псих.

– Прям, как я, – усмехаясь, вставляет Ева.

– Не сравнивай. У него реальный сдвиг по фазе. Вика говорила, …

– Будто у меня не сдвиг…

– …он неуправляем. Настоящий подонок. Любитель жестоких психологических игр.

Взгляд Исаевой туманится, когда она выдает решительное:

– Я его обыграю. Я из него душу вытрясу.

– Если она у него есть…

– У всех есть, – уверенно заявляет Ева. – А в ней и слабые места. Я их все найду. Все просчитаю. Выверну Титова наизнанку.

Захарченко качает головой. Не осуждает. Уже привыкла к взбалмошному характеру подруги.

– Ты – страшный человек, Исаева. Иногда я даже боюсь тебя.

– Как раз тебе, дорогая, нечего бояться, – заверяет Ева. – Тебя я люблю. А я слишком дорожу теми людьми, которых могу любить.

Даша, скрывая волнение, закусывает губу и сжимает ладони.

– И я люблю тебя, Ева. Поэтому каждая твоя новая афера меня пугает. А эта – особенно.

Здоровой рукой Исаева накрывает стиснутую ладонь подруги. Ободряюще смотрит на нее. Светлая кожа, россыпь веснушек, добродушные и красивые зеленые глаза – спроси, она воскресит все это по памяти. С Дашей Захарченко связаны лучшие воспоминания ее детства и юности. Это подруга, которой Ева безоговорочно доверит любой свой секрет.