Текст книги "Ты – всё"

13

Тянет. Блядь, как же меня к ней тянет.

© Ян Нечаев

Е-е-е-ба-ть…

Сбился со счету, сколько раз за ночь, которую уже просто мечтаю, блядь, назвать судной, легализировав все виды преступлений, мысленно выдал эту животрепещущую, сука, реакцию.

С беспристрастной рожей, безусловно.

Мне двадцать четыре, вашу мать. Если бы история наших с Филатовой проклятых отношений не оборвалась, как финальное мочилово в гребаном триллере, я бы уже мог быть отцом мини-семейства.

Мог бы… От того и больно так, что жилы выкручивает и ломает кости.

«…– Это да? Поедешь со мной?

– Да, Ян. Поеду. Хочу с тобой засыпать и просыпаться…»

Обрывки глупых фраз. Вот какого хрена всплывает до сих?!

Подрывает крюками нутро. Выворачивает самым чувствительным наружу, напоминая, что сам все это время берег Ю внутри себя. Не знаю, чем думал, но позволил ей раскатать в душе такое поле, что живьем не выдрать теперь. Периодически на злости устраиваю покос. Однако корневища остаются. Расползаются. Множатся. Их, блядь, не убрать уже.

Ладно. Не об этом сейчас.

Просто не по статусу бесоебить. Но меня, блядь, размотало так зверски, что по нервам прям искрами с копотью фигачит. Сердце последние, на хрен, струны дорывает. Тарабанит люто! По венам вместо крови лава несется. Неспособен сейчас ее остудить.

Архипов, братья, вся эта шайка, как они себя величают, Сукэбан и сама Юния, от которой у меня уже просто коротит, мать вашу, мозг и сознание то в одно, то в иное состояние биполярки перетекает… Охота раздать всей этой толпе по хуям – расписать популярно, по-нашему, по-одесски. А некоторым и физически навесить, не сдерживая силы.

Но, блядь…

Статус, мать его. Статус!

В Германии последние годы – хотите верьте, хотите нет – самым законопослушным гражданином числился. Сука, я там даже материться перестал. Просто не было на кого срываться! В моей жизни давно не происходило чего-то такого, что могло бы расшатать психику.

И вот… Здравствуй, сказочная родина! Здравствуй, сказочный народ!

Нет, до сегодняшнего дня я еще как-то держался. Нервы как канаты же. Но этим утром, едва лишь увидел Юнию на пешеходном, понял, что надвигается циклон, который может пустить под откос не только мои планы, но и всю жизнь.

Эти выводы страшнее самого жуткого предчувствия. Потому что, как бы там ни было, трезвые.

Шел к офису с суровым покерфейсом и дико дрожащим за грудиной сердцем.

Условные две недели истекли. Ю так и не пришла. Ни разу не попыталась пробиться ко мне на прием. Столкнулись у офиса, сука, лицом к лицу… Даже не удосужилась поздороваться! Я к тому времени, еще не желая признавать, что новая Юния Филатова не нуждалась в защите и протекции, уже кипел.

В течение дня это бурление усиливалось.

Следил за Ю по камерам и дурел от ревности.

Но ночь побила все расчеты, развернув калейдоскоп чудесных, мать вашу, открытий.

– Забудь о Юнии Филатовой, – сухо требую то, что сам сделать не могу.

С Архиповым мы знакомы давно. Он помнит меня еще беспредельщиком, способным расквасить ебало за один косой взгляд. Поэтому быстро, несмотря на мое внешнее хладнокровие, врубается в суть ситуации.

– Блядь… Нечай… – резко откатывает к прежнему формату общения. – Как это понимать?

Закидываю в рот сигарету. Сдерживать эмоции становится труднее. Нужен допинг.

Подкуривая, набираю полные легкие табачного дыма. Якобы невозмутимо выдерживаю при этом явно взбудораженный взгляд Давида. Как-то слышал от психолога, что одна из причин никотиновой зависимости – ощущение контроля. Пока куришь, мол, чувствуешь, будто управляешь не только этим процессом, но и всей своей жизнью в целом. Что-то в этом определенно есть.

– Только не говори, что у тебя с Юнией связь, – скулит Архипов, теряя терпение.

Да уж. Все понятно. Хотелка знатно разыгралась. Раскатал губу по полной. Теперь расстроен.

Какая жалость.

Нет.

Я, блядь, просто в бешенстве.

Я. БЛЯДЬ. В БЕШЕНСТВЕ.

Думал, что пережил все. Потерял восприимчивость к каким-либо событиям. Остыл до состояния твердой стали.

Но с тех пор, как вернулся… Что-то ожило. Что-то, над чем я не имею контроля. Оно управляет. Нещадно трясет мою нервную систему, даже когда, мать вашу, курю.

Юния… Юния… Юния ли?

Это платье, маска, походка, взгляд… Красиво вошла. Честно, уложила на лопатки. Я, блядь, умер. И воскрес, только чтобы убить ее.

Бесуния? Называл так раньше, когда ловил в голубых глазах чертей.

Но нет. Это тоже мимо. Сейчас со мной играла не она.

Новая сущность Филатовой являлась кровожадной, провокационной, отважной, эпатажной, жестокой… И, блядь, она была охуеть какой сексуальной. Такую хотелось нагнуть и выебать. Сделать податливой, мягкой, дрожащей… И только после этого начать целовать.

Но Юния танцевала с другим. Смотрела мне в глаза и позволяла ему себя лапать. С трудом блокирую гребаные кадры, которые, уже знаю, еще долго будут мельтешить под черепушкой.

И все эти финты Ю выкинула после того, что произошло вечером.

«И я тебя люблю», – воскрешаю сообщение, которое вспахало душу под черный пар.

Резко отвернулся тогда, потому как потерял равновесие. Пробилось то давнее страшное ощущение, будто не чувствую ног. Не могу стоять прямо! Вот-вот рухну и больше уже никогда не встану. Оцепенел. Замер. Застыл. Долгое мгновение даже дышать опасался. Пульс потерял, как во время операции, когда снилось, что лезвием вены рассекает.

Только сердце продолжало бой. Не на жизнь, а на смерть. Увы.

Чертовы корни упали в разоренную почву обратно. Солью зажгли по вспоротым ранам. И вошли еще глубже. Насквозь. Просочились ядовитыми плетями во все клетки моего существа и сплелись навек.

«И я тебя люблю…»

Хах.

Не заметил, кто эти ебучие слова написал. Да и важно ли? Думал, что уже разобрался с крестом, который тащу. Но тут вдруг мелькнула злая догадка: да у меня, сука, по ходу, какая-то карма видеть Юнию Филатову в руках другого и слышать рядом с ней это тошнотворное пустое «люблю».

Нужно ли давать этому продолжение?

На хуй не нужно!

Но как отступить?

Дорвавшись сегодня на работе до Ю, я давил и давил, не зная меры. Да какая, на хрен, мера, если я чувствовал, что она трещит внутри? Бесила эта стойкая и уверенная Филатова. Бесила безбожно! И вдруг одна из ее стен пала. Пытаясь сбежать, она даже за своим чертовым планшетом не смогла вернуться.

В тот момент внезапно пожалел… Совсем как раньше. Захотелось обнять своего Одувана, успокоить. С трудом сдержался, напоминая себе, что никакого Одувана больше нет!

Хорошо, что сдержался.

Увидел Юнию в клубе и понял, что надо действовать с ней еще жестче.

– Будет, – поправляю Архипова уверенно. Я и раньше, когда дело касалось того, что считаю своим, отличался резкостью. А побывав в аду, еще больше мрака натаскал. Используя эти запасы, убийственно ровно добиваю: – Если бы было, ты бы сейчас уже на ногах не стоял.

Принимая угрозу, Давид едва заметно вздрагивает.

– Прям аж так? Нечай, ну е-мое… – толкает рвано. – Мы ведь цивилизованные люди.

– Когда дело касается Филатовой, я бы не был так уверен, – задвигаю жестче. Выкидываю окурок. Одним плотным потоком выдыхаю последнюю порцию дыма. Фокусирую взгляд на Архипове, лишь затем, чтобы закончить разговор: – Будь так любезен, съебись, на хрен, из моего клуба.

Да, пошли все-таки хуи в расход.

Ян Романович, блядь.

Заглатываю воздух, только когда отхожу. Не сбавляя шага, свирепым движением ослабляю сдавливающий и раздражающий пылающую шею воротник рубашки.

Не собирался сегодня бухать, но сейчас намереваюсь залить полыхающие нервы самым крепким пойлом.

Только вот, достигнув зала, вижу Ю с «розочкой».

– Пропусти, пока я не вспорола тебе, на хрен, вены.

И с этим ее образом, с этой угрозой, с взглядом, который она на меня направляет, накрывая сумасшедшей волной страха, боли, гнева и отчаяния, включается уже иной саундтрек.

Минорный. Тревожный. Скорбный. Траурный.

О чем ты?.. О чем ты кричишь?

Сердце заходится ужасом, пока впиваюсь Ю в глаза. Но она уводит взгляд.

А потом Илья… Подкидывает очередные новости.

А новости… Новости этой ночью – просто охуеть!

Воюют они с Филатовыми. Воюют, мать вашу. А кто позволил?! А?!

Сам не знаю, какой Бог милует не повторить в ту же секунду псалом, в котором говорится, что брат брата убил.

– Если тебе похрен на то дерьмо, в котором эти блядские педомрази изваляли нашу семью, то нам с Егором – нет. Хватит того, что вышло с Усмановым! На хрен благородство! Больше ни одной твари не позволим…

– Молчать! Еще слово, и я тебе башку снесу.

В этот момент реально готов на куски рвать.

Хорошо, что вмешивается охрана. Остужает, насколько это возможно. Переключаюсь снова на Юнию. Глядя ей в глаза, чувствую, как сжимается сердце.

– Ю, – зову, не видя больше ни ее наряда, ни маски, ни чертовой «розочки».

Глаза в глаза. И врубается иллюзия, будто передо мной та нежная трепещущая девчонка, которую когда-то боготворил.

Юния бросает осколок на пол и уносится прочь. В тот же момент прикрываю веки, потому что за грудиной синхронно звенит.

Вдох. Выдох. Вдох.

– Брат… – протягивает Илья.

– Дома, блядь, поговорим, – бросаю я резко.

Не должен, но иду за Юнией. Сохраняя дистанцию, держу на прицеле, пока она движется коридорами второго этажа. Дышу натужно, громко и часто, словно настоящая зверюга. Преследую, не осознавая толком, что собираюсь делать.

У двери технического помещения, ведущего на крышу, сокращаю расстояние. Чувствую волнение Ю. Впитываю ее страх. Раздирает нутро, хоть я и неспособен понять природу этого чувства. В груди возникает новая для меня боль – тяжелая, горячая, пульсирующая. Если это ее… Как она с ней живет?

«Стой. Тормози», – выдает мой разум.

Тебе, блядь, своего мало?

Конечно, нет. Я столько перенес, что другим и не снилось. В какие-то моменты этой проклятой боли было столько, что реально казалось, будто за пределы моего тела выходит. Я в ней тонул. И продолжал сражаться.

Сейчас что?..

БАХ! БАХ! БАХ! БАХ! БАХ! БАХ! БАХ! БАХ! БАХ!

Сердце использует весь имеющийся потенциал. И похрен ему, что во вред. Что себя же пускает в расход.

Втягиваю запах Ю. Чувствую тепло ее тела. Улавливаю все движения в темноте. Это маркеры, которые изменить невозможно, что бы она на себя не надела.

Тянет. Блядь, как же меня к ней тянет.

Больше сопротивляться не могу.

«Господи, дай мне силы», – заряжаю старую молитву.

И с хрипом ловлю Ю сзади в захват. Закрываю ладонью рот, чтобы не закричала, потому как расплывшимся сознанием успеваю понять, что не одни здесь. Притискиваюсь всем телом. На стояк ее беру. Сжимаю так, словно уже получил на то все права.

Встаю на старые грабли, как на лыжи. Они дружно фигачат по лбу, но мне похрен. Я скотина целеустремленная, упертая, выносливая – не соскакиваю.

Сходимся по всем точкам, пазами сцепляемся, и из меня, блядь, вышибает дух. Откидывает к заводским настройкам. К тому времени, когда бесоебил по Ю так люто, что вся жизнь на ней зациклена была. Вращался вокруг, словно спутник. И сейчас… Вращаюсь.

Когда шарахает током, надо бы разжать руки и отлепиться от источника питания.

Надо бы…

Мелкий препирается с Агнией. Надо бы его, придурка, тормознуть.

Надо бы…

Кто-то, издавая массу шума, бурно трахается с той стороны помещения. Надо бы повернуть назад.

Надо бы…

Но все эти «надо бы» тонут в моих собственных ощущениях. Ощущениях, к которым я дорвался, словно наркоман. Принимаю Ю – тактильно, респираторно, внутривенно. И, наконец, перорально – когда Ю требует отпустить и вгрызается в мою плоть зубами.

Только и ждал этого.

Кусаю ее в ответ. Втягиваю сладко-соленую кровь.

– Ян…

Блядь… Молчи хоть. Я на грани.

Торчу, словно всю свою жизнь только тем и занимался. Словно давно и плотно на крови сижу. Словно ни в чем больше не нуждаюсь.

Это неожиданный и потрясающий опыт. Заводит адски. Уровень гормонов в лаве, которую сосет из моей руки Ю, достигает запредельного максимума. Чувствую, как она хмелеет. Сердце бьется так яростно, что кажется, с очередным ударом проломит путь мне в руку.

Не знаю, когда трахну эту новую, зверски желанную Юнию. Но нервы мы друг другу уже ебем. Жадно и беспощадно. Сжигая ту часть структуры, которая отвечает за адекватность.

– Ян Романович… – паникует Ю, едва смещаю руку, чтобы втереть свою кровь в ее кожу.

Затыкаю обратно.

Зализываю не только рану… Сметаю языком всю доступную площадь на шее Юнии, словно больше никогда к ней доступ не получу. Словно она – моя последняя пища. Словно она – мой последний вдох.

С-с-сука…

А я ведь забыл про эти фейерверки, про эту эйфорию, про этот отрыв от реальности, про это гребаное ощущение полнейшего, мать вашу, безумия.

Тело Ю сотрясается. Мелко, но ощутимо дрожит. Этот нервный тик зарождается в каких-то чувствительных клетках мышц и расходится лучами по всему ее организму с таким напряжением, что я, блядь, ловлю вибрации.

– Е-е-ба… Я люблю тебя, Марин… Люблю… Люблю…

Твою ж мать… И тут эта гребаная любовь! Чертовы Шатохины! Неужели нельзя молча ебаться?! Сука, хотя бы без вот этих примитивных мурчалок!

Продолжаю насиловать шею Ю, но подспудно уже жду, когда шандарахнет по корням и затопит болью, которая подтянет к глотке тошноту.

К моему потрясению, этого не случается.

Ни на миг не гаснет огонь. Прожигает грудь.

И тут я понимаю, что моему внутреннему десантнику уже не вернуться на базу. Взорвана моя база.

Куда бежать теперь?!

– Подожди… Подожди, Дань… Хочу, чтобы ты кончил мне в рот…

– Ма-ри-на…

Сука…

Не знаю, чем там кончится дело у Шатохиных, но Ю моя реагирует на это предложение основательно. Чувствую, как ее топит. Заливает похотью. Начинает бурно лихорадить.

Стыд – возбуждение. Срабатывает старая формула.

Мать вашу…

Напрочь теряю контроль. Стискиваю Юнию так жестко, что слышу, как трещат ее кости.

14

Ненавижу, но люблю.

© Ян Нечаев

Выдох. Вдох.

В голове таймер бежит. Стремительный и оглушающий отсчет в обратном порядке. Я бомба. И я разлетаюсь.

С мясом себя от Юнии отрываю. Но лишь для того, чтобы схватить ее за руку и уволочь туда, где будем одни. Не хочу этой примеси… На хрен всех! Только я и она – так должно быть. Дорога прямая – на крышу. Туда, в надежде, что мелкий с Агнией уже далеко, Ю и вытаскиваю.

Бескрайняя городская панорама. Хаотичная плеяда оранжевых огней на черной простыне ночи. Ведь то, что для клуба второй этаж – вершина небоскреба.

Прохладный ветер в лицо. Резкое перенасыщение воздухом. Дурманит, словно что-то психотропное. На самом деле так происходит лишь потому, что за грудиной намешало тех гребаных веществ, которые выдают эти сердцеебательные, сосудорасширяющие и нервовоспламеняющие реакции при взаимодействии с кислородом.

Дышу осторожно. Хрипло и тяжело. Глубоко не втягиваю.

Один хуй, разрывает.

Приставив Ю к стене, расстреливаю взглядом, словно она в этом виновата.

Блядь, да, конечно же, она!

Поддеваю пальцами чертову маску. Срываю. Охает, будто я с нее кожу содрал. Задушенно вспарывает воздух и замирает.

Глаза темные, влажные, взбудораженные. Ничего не мешает сейчас прямо в эту разгоряченную бездну смотреть.

Знаю, что высоты боится. Но меня больше теперь. Видит и чувствует опасность. Рвано дыша, не сводит взгляда. В клубящейся темноте переполненного чертями омута улавливаю не только свое отражение, но и кадры неизбежно грядущих событий.

Я в них главный актер. Психопат, садист и маньяк.

Но Ю молчит.

Задыхается. Моя кровь на губах. Дрожь по лицу. В мурахах шея.

Я тоже молчу, хоть и много слов на языке висит. Просто одна часть из них поставит перед ней на колени, а вторая – ранив ее, уничтожит меня.

– Банда Сукэбан, блядь, – все, что выталкиваю, прежде чем сбросить маску с крыши.

Разъяренно, презрительно, насмешливо, сипло, глухо и угрожающе, словно завладевший моим сердцем черный змей.

С губ Ю срывается новый вздох.

Испуганный, прерывистый, громкий, влажный, горячий и пиздец какой сладкий.

Бешеное биение пульса на виске. Ломаный трепет ресниц. Взмах. По пылающей щеке прокатывается слеза.

Когда-то, рассвистевшимся от ебаной любви пацанюрой, вымаливал у нее поцелуй. Соблазнял, распалял, расслаблял – продвигался по телу Ю к ее губам, словно лучи радиусов к центру круга. К центру моей Вселенной.

Сейчас же… Не спрашиваю разрешения.

Сжимаю ладонью шею. Пригвождаю к стене. Набрасываюсь на рот.

Жадным языком по сладко-соленым губам. Ядерные взрыв.

Похуй.

Толкаюсь внутрь. Агрессивно на всю, сука, глубину.

И тут же меня распиздовывает. Так, мать вашу, разъебывает! Раскручивает, как реактивный двигатель. Сходу на максимальные обороты выводит. В космос лечу, словно ракета. Проживаю этот ад и рай, и кажется, сотни звуков издаю. Но по большей части – хрипы, рыки и, блядь, стоны.

Горячий и влажный рот Ю – капкан. Расставив его, в один момент захлопывает, сучка. Загоняет мне в нижнюю губу зубы. Инстинктивно дергаюсь. Пока подаюсь назад, и сама прикладывает ладонями мне в грудь, свирепо отталкивает.

Отстраняюсь. Пошатываюсь. Исподлобья зверем смотрю.

Резкий хлесткий звук – напряженная переменная между нашими частыми и злыми вздохами. Это Юния, мать ее, Алексеевна высекает. Зарядила все-таки по роже.

Звон в ушах. Жжение на щеке. Острая боль в губе. В груди гремящий камнепад.

Кровяха струится по подбородку. Ю смотрит туда.

Саспенс[1].

Сжимаю тонкую шею, наслаждаясь тем, что творится с моей охреневшей, сука, бывшей и уже скоро, блядь, настоящей. Чувствую не только то, как она судорожно пытается сглотнуть. Я, мать вашу, улавливаю грохот ее сердца и яростно пульсирующую по артериям кровь.

Наклоняюсь. Взрываем пространство взглядами.

Полыхает.

Медленно надвигаюсь все ниже. Все ближе, блядь. Юния до последнего не отпускает зрительный контакт. Вдавив затылок в стену, закатывает глаза, пока не упираюсь лбом в ее лоб.

Толкает в грудь, будто реально надеется, что отпущу.

– В этот раз… – выдыхаю на пониженных, продирая загустевший воздух хрипом. – Напишешь на меня заявление?

– Надо? – отбивает сердито, но определенно взволнованно.

– Напиши, – шепчу с приглушенным свистом. – Потому как, если меня не закроют, Ю…

– Не называй меня так!

– Если меня не закроют, Ю, я буду тебя трахать.

Рывок, и снова мир во мгле исчезает – прикрывая веки, растягиваю ее рот. Теряю голову. Экстренно она отлетает. Экстремально фигачит, не придерживаясь никаких координат.

Губы Ю – моя дурь.

Не могу их не любить. Ненавижу, но люблю.

Скольких она целовала?!

Блядь…

Злюсь. Конечно, мать вашу, злюсь.

Но эта ярость не мешает экстазу, раскорячивает мне башку.

С дрожью и стоном пихаю язык. Давлю, пока не устанавливаю скольжение с ее ядовитой плотью. Нервные центры прошивает электроимпульсами. Стойкий тонус. Паралич всех мышц. Кажется, что окаменевшая плоть вот-вот начнет трескаться и рассыплется в крошку.

Давлюсь воздухом, когда Ю удается отбиться. Кашляю. Сглатываю. Хрипло прочищаю горло.

Но взгляда с нее не свожу.

– Ты сказал, что вражды нет!

– А я с тобой и не воюю.

В глазах Юнии стынет растерянность. Позволяя ей изучать свое лицо, делаю самое, мать вашу, невозмутимое лицо.

– Зато я с тобой воюю, – шипит с искренней ненавистью. – Готова убить тебя, ясно?!

Стискиваю челюсти. А заодно и хрупкую, мать вашу, шейку Ю.

Сука… За что???

Со мной-то понятно… Ее замужество, айтишники, Архипов! Все эти, ебана в рот, мудаки!

И то я ее убивать не планирую.

О чем она снова орет?! Сама же в своей бездне тонет. Чувствую. С трудом держу. И пока держу, корежит так, будто реально в лаве плаваем.

– Ты можешь убить меня поцелуем.

– Что?!

– Я сказал, поцелуй меня.

– Нет!

– Поцелуй, чтобы проверить.

– Зачем тебе?..

– Я сказал, поцелуй меня, – срываюсь, откровенно вымогаю.

И сам ее зализываю.

Отталкивает.

Но тут же смотрит на мои губы.

Не успеваю вскипеть. Оглушенный нашим общим безумным дыханием, пробую снова. И снова. И снова. И снова… Пока Ю, трепыхнувшись в последний раз, не перестает сопротивляться.

Сначала застывает.

А потом…

Двигает губами, сжимает мой язык, провоцирует влажное трение.

Я задыхаюсь. Стону. Заглатываю вкус Ю. Ее слюна вязкая. В ней голод и жар. Боль и страх. Желание и тоска. Нежность и злость. В ней крики о помощи. В ней моя Ю!

Кажется…

Блядь… Кажется, будто мы падаем.

Пульс отбивает сумасшедшие ритмы. Ебашит мой организм гормонами, словно электрическим током. Перетряхивает основательно. Сжигает дочерна.

Сука… Меня так накрывает, что я едва выдерживаю этот контакт.

Вселенная начинает вращаться вокруг меня. И пока она вертится, кажется, что послойно с меня кожные покровы слизывает. Когда оболочку снимает, распадаюсь на куски, словно графическая модель на пиксели.

Присасываюсь яростнее. Растерзываю рот Ю. Притворяясь, что не сдох за минуту тысячу раз, ебу его языком. Пальцами себе помогаю, потому что жадно мало мне проклятой Филатовой. Оттягивая ее распухшую нижнюю губу, давлю на зубы, которыми то и дело норовит ухватить, чтобы смочить в горячей слюне зудящие подушечки. Отрываясь, язык ее прижимаю. Добираясь до горла, вынуждаю давиться.

Вдох. Выход. Вдох.

Глаза в глаза.

Снова набрасываюсь на рот.

Мокрой рукой по голому бедру Ю прохожусь. Ощутив, как она зажимается, врываюсь под юбку. Немедля забираюсь в трусы.

И сразу же, мать вашу, понимаю… Увлажнять пальцы было лишним.

Она мокрая. И, с-с-сука, одуряюще нежная. Не такая, как все.

Не такая.

Е-е-е-ба-ть… Моя. Моя. Моя.

Не зая, блядь… Пушок-то на месте.

Размазывая горячие соки, ловлю возбуждение Ю ноздрями. Пряный запах бьет по рецепторам, как первосортная ширка. Игнорируя все стоп-сигналы, агрессивно в легкие.

Опасно. Убьет.

Да, блядь… Да. Раскидывает.

Переадресовывая в нижнюю половину Филатовой всю свою ярость и похоть, целую с того момента слишком, мать вашу, ласково. Она теряется. Замирая, прекращает отбиваться. Лишь полосует ногтями кисть, пальцами которой намереваюсь ее трахать.

И вдруг… Нас оглушает чей-то пронзительный крик.

Отрываясь, прорезаю воздух шумным и тяжелым вздохом.

Что происходит?

Пульс дробит виски, словно серия бесконечных выстрелов. А за ними – сверчки, блядь.

– Агния… – шелестит Ю за секунду до того, как отпихнуть охреневшего меня в сторону.

Убегает в темноту на звук.

Сглатывая, провожу ладонями по лицу. Несколько раз натужно перевожу дыхание. Поправляю рубашку. И, наконец, следую за Филатовой.

– Хватит орать… – улавливаю голос явно «обосранного» мелкого.

– Ты мне майку порвал, а я молчать должна! – песочит его Агния, прикрывая грудь тряпкой, которая, очевидно, и была частью ее одежды.

Ну, ебана в рот!

Скрипнув зубами, разъяренно бомблю дыханием темноту.

– Егор, – окликаю сурово.

Вскинув голову, бросает в мою сторону виноватый и пристыженный взгляд.

– Я все решу, – выталкивает, сжимая кулаки.

Мне приходится поймать Ю, чтобы уберечь мелкого от смерти путем избиения. Накидываю руки ей поверх плеч. Фиксируя, сжимаю.

– Стой.

– Я не нуждаюсь в защите! – выпаливает в ярости.

Это настолько неожиданно, что я с ответом не нахожусь. Бурля мыслями, молча продолжаю удерживать. Задумчиво прочесываю носом шелковистые волосы.

Безотчетно вбираю запах своей Ю.

Сука… Каждый раз кажется, что в последний.

Сгребая зубами пряди, как одичавшая скотина, кусаю. До других частей тела сейчас не дотянуться. Хоть что-то! Скольжу языком между корнями. Со злостью вспоминаю о рассаженном ею в моей душе поле одуванов.

Егор тем временем сдирает с себя рубашку. Отчаянно тычет избалованной королевишне, чтобы прикрылась. Едва, блядь, на колени перед ней не падает. Она все фыркает и что-то кричит. В конце концов, рассердившись, мелкий сам ее упаковывает. Стягивает, словно в смирительной рубашке.

– Оно само порвалось, ясно?! – рявкает ей в лицо.

Упираются лоб в лоб.

– Да, конечно!

Отталкиваются.

Надрывно дыша, полируют друг друга взглядами.

Твою мать…

У меня начинает сосать под ложечкой. Жгуче так. Тревожно!

Осознаю, что заявленная война – полная хуйня. И Ю это понимает. Всхлипывая, зажимает ладонью рот и затихает.

Сука… Сука… Сука… Вашу мать!

Поплыл мелкий от Филатовой.

– У тебя большие… э-э-э… – блеет он, глядя на свою погремуху, как на заморскую сладость. – У тебя крупный разряд, полторашка… Из-за этого майка треснула!

– Полторашка? – обижается Агния сильнее, чем смущается. – У меня тройка, дебил!

– Сама ты дебилка. Истеричная! Я про рост. Ты же меня называешь двухметровой дубиной.

Агния хмыкает, отводит взгляд, долго о чем-то думает, а потом с очевидным беспокойством заявляет:

– У меня красивая грудь!

Сука…

Отвожу на миг взгляд. Сжимая челюсти, смотрю на брата. Призываю игнорировать эту хуйню.

Не ведись!

Только вот пиздюк не смотрит на меня. Он смотрит на Агнию. Вижу, как его раскачанные, блядь, плечи на глубоком и явно взволнованном вдохе поднимаются. Спустя мгновение так же резко опускаются. И на этом все. Он ничего не говорит.

Молоток.

– Ничего не скажешь? – тотчас подбивает провокаторша.

Нервно одергивая натянутую на нее рубашку, под которой и без того утонула юбка, прожигает сопливого вызовом.

– По-моему, на сегодня хватит, – резко высекаю я. Принимаю взгляды всей троицы – Ю ради этого выворачивает шею. Опуская ресницы, перехватываю. Невербально именно на нее всю сдерживаемую злость скидываю. И тоном, не терпящим возражения, добавляю: – Поехали. Отвезу вас домой.

[1] Саспенс (англ.) – неопределенность. Прием, который используется в фильмах для создания напряжения. Так «тревожное ожидание» впервые назвал Хичкок.

____________

Всем спасибо огромное❤️❤️❤️ вы лучшие!!!