Текст книги "Ты – всё"

15

Если ты пытаешься меня напугать,

то знай, у тебя не получится…

© Юния Филатова

Закончив умываться, крайне неохотно вскидываю голову, чтобы поймать в зеркале свое отражение.

Ничего не случилось. Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо!

«Все хорошо, мать твою!» – твержу себе, как мантру.

Откидывая голову, отчаянно пытаюсь поймать ртом достаточное количество кислорода.

Лицо горит. Все тело пылает.

Глаза испуганные, возбужденные, потерянные. Безумные!

Взгляд другой… Я другая!

Трясет. Захлебываюсь. Задыхаюсь. Злюсь!

Вбирать воздух все страшнее. Кажется, без осторожности, которую сейчас невыносимо трудно соблюдать, порвет на куски.

«В этот раз… Напишешь на меня заявление?»

Сердце до сих пор на разгоне. Сердце в агонии! Пропали тормоза.

«Если меня не закроют, Ю, я буду тебя трахать».

Воспроизвожу момент, и сквозь тело новый разряд тока проходит. Тяжело задышав, хватаюсь за каменный пьедестал раковины.

Все хорошо… Все хорошо… Все хорошо!

Какого хрена ты тогда в уборной Нечаева?! Какого хрена?!

Потому что мне нужно полное уединение. Иначе я не справлюсь. Не могу видеть ни Мадину, ни Вику, ни Агнию, ни кого-либо чужого… Девчонки за дверью вместе с остальными Нечаевыми. В личном кабинете Яна. Кто ж знал, что этот чертов «Торнадо» ему принадлежит?!

Кто ж знал… Боже, кто ж знал?!

Но суть проблемы ведь не в этом.

Я в шоке от своего тела, от своего рассудка, от своего гребаного сердца! Столько боли пережила из-за ублюдка, едва выгребла, восстала из пепла… И обратно в эту бездну стремлюсь. Лишь тронул Нечаев, я снова горю, как та наивная и глупая, жаждущая любви, девственница!

«Ты можешь убить меня поцелуем…»

Зачем он это предъявил??? Звучит так, будто для него это что-то значит. Слишком много значит… А этого не может быть. Бред!

«Я сказал, поцелуй меня… Я сказал, поцелуй меня!»

Яростные, страстные и зверски голодные взгляды. Жесткие, требующие абсолютного подчинения, обжигающие кожу, причиняющие боль и одновременно дарящие ласку прикосновения. Жадные, горячие, удушающе трепетные, убийственно соленые и вместе с тем дико сладкие поцелуи. Доминирующий, реактивный, ядреный, порабощающий вкус… Боже мой… Родной, любимый, незаменимый, но другой – настоявшийся, как дозревший коньяк! Слова, вздохи, рычание, стоны, другие звуки… Все его эмоции, мои ощущения, наше общее сумасшествие оставили после себя богатый дымный аромат, душистое послевкусие и трескучее напряжение.

Как закрыть теперь двери, которые Нечаев сорвал с петель?!

Он почти вытащил… Он не спрашивал… Он не собирался тормозить… Он достал ту долбаную, нуждающуюся в ласке Ю… Он схватил ту проклятую Заю! Он едва не вытряхнул. Он чуть не вывернул наизнанку. Я не могла его остановить! Я не могла!

У возмужавшего и ожесточившегося Яна Нечаева больше нет ни такта, ни чуткости, ни жалости. Он не знает пощады. Он прет как танк.

На шею свою смотрю. Там целая серия кровоподтеков, следы от зубов и особенно темные красные точки в тех местах, где кожа была прокушена.

Блядь… Блядь… Блядь!

Кровь смыла, а это все куда? Как с этим ехать домой?

Соберись, Юния. Мать твою, соберись!

Пошатываясь и шумно дыша, использую охвативший душу страх, чтобы переключиться в режим хладнокровной злости. Вцепившись в разрез юбки, взмахиваю тяжелый верхний слой, чтобы добраться до синтетической подкладки. Нащупываю строчку шва, прихватываю удобнее, быстро молюсь и резко отрываю.

«Гениально, блядь!» – мысленно аплодирую себе.

На том же кураже вновь обращаю взгляд в зеркало. Сжимая губы, задираю нос. Сворачиваю тонкую черную ткань полосой и с каким-то психопатическим спокойствием повязываю на шею стильный бант.

Еще раз ополаскиваю руки, встряхиваю, с влажным вздохом перевожу дыхание и покидаю ванную.

Не знаю, происходило ли хоть что-то во время моего отсутствия, но когда появляюсь я, в кабинете царит гробовое молчание.

Мадина, Вика, Агния с вызывающим видом занимают диван. Бесяче идеальный Ян Романович в кресле босса, с набившим мне за время работы хмурым видом, прижимает к губам кажущийся сейчас невероятно устрашающим крупный кулак. На краю его стола спиной к девушкам сидит вечно сердитый Илья. Егор, дымя сигаретой, наблюдает за присутствующими с подоконника.

– Наконец-то, – толкает средний из братьев.

Очевидно, что ненавидит меня больше остальных.

Это больно, только потому что внешне он сильно похож на того Яна, который когда-то бросил меня на трассе.

Как же злит эта их семейная идентичность!

Нечаевский, мать вашу, знак качества.

У них дома явно какой-то подпольный аппарат!

Выставили настройки и штампуют. Надеюсь, Бодя, век бы его не видать, последний экземпляр. Надо бы Роману Константиновичу сказать, что когда продукт становится массовым, он теряет свою уникальность.

Боже, что я несу?!

Это все нервы.

Помню, как в прошлом мечтала иметь с Яном ребенка. Интересно, если бы у нас родился мальчик, он бы был так же сильно похож на Нечаевых?

Господи…

Вот эти мысли точно прочь!

Ну вот, кстати… У Егора волосы темные, в то время как у Яна и Ильи русые. И глаза у сопляка карие, как у мамы. У двух старших же синие, как у отца. На этом, пожалуй, отличия заканчиваются.

Интересно, как сейчас выглядит одиннадцатилетний Бодя.

Боже…

Нет, не интересно!

Илья идет к двери первым. Мадина с Викой за ним.

– А где Аллочка? – спрашиваю у девчонок.

– Ее муж забрал.

– А-а, хорошо… Надеюсь, хоть для нее этот вечер не был ужасным.

Чувствую спиной колючий холодок – Ян двигается следом. Не прикасается, но взглядом пробирает, как ядовитыми иголками. После озноба кожу поражает жар.

– Это че за черный пояс? – насмешливо спрашивает надвигающийся со стороны окон Егор, глядя на мой бант. – Высший разряд по горловому мин…

– Рот закрыл, – жестко затыкает его Ян.

В приглушенном голосе столько металла… Невольно вздрагиваю.

Сопляк же… Сердито стиснув челюсти, смиренно опускает взгляд.

На этом, к его несчастью, наказания не заканчиваются. Агуся налетает с кулаками.

– Ты когда-нибудь закрываешь свой грязный рот?! Мерзавец!

– Не лезь ко мне, блядь, – цедит мелкий по слогам, перехватывая и дергая руки сестры вниз. Прежде чем я успеваю подойти к ним, грубо толкается лбом ей в лоб. – С икотой своей справиться не можешь! Ко мне лезешь! Аквариум воды, который ты выдула, по ходу, не поможет. Надо бы тебя хорошенько испугать.

Ага, и правда, икает.

Знаю, что у нее это нервное. Но ему она сообщает следующее:

– Икота – это на тебя… Рвотный рефлекс!

Сопляк разъяренно рычит как раз в тот момент, когда я просовываю между ними руку, чтобы разлепить их примагниченные тела. Попытки не дают результата, пока в эту сцену не вмешивается Ян. Оттолкнув Егора, он вдруг хватает Агнию за руку и тащит за собой к выходу, словно непослушного ребенка.

Ловлю ладонь Мадины. Судорожно сжимаю, пока обмениваемся взглядами. Вика, присоединяясь к нашему союзу, цепляется с другой стороны. На этом все. Никакими репликами мы не обмениваемся. В гнетущем молчании добираемся до парковки, где нас уже ждет такси.

У Яна такая аура… Даже Агуся всю дорогу послушно бежала рядом. Лишь у машины, когда главный Нечаев с врожденной галантностью и с искусно сдерживаемой злостью открывает перед ней дверь, оборачивается, чтобы подраконить Егорку напоследок.

– А рубашку я тебе не отдам, не жди. Синяков мне наставил, одичалое животное… Продам твою Стефано Ричи на OLX. Это минимальная компенсация! Па-па.

Мелкий молчит. Но провожает таким взглядом, что Вика и даже Мадина спешат нырнуть за Агнией в салон. Я тоже не медлю. Подхожу к передней пассажирской двери, берусь за ручку… Как вдруг Ян оттесняет меня от машины и, похлопав по крыше, дает водителю команду уезжать.

И тот, мать вашу, уезжает.

Я же… Я просто обмираю. Не сразу заставляю себя пошевелиться. А когда заставляю, то растерянно перевожу взгляд с одного Нечаева на второго, третьего… Улавливаю ухмылку Егора, свирепое недовольство Ильи и мрачное равнодушие на лице Яна. Но не знаю, что сказать. По коже дрожь несется, словно разряды тока.

На улице ночь. Кругом ни души. Никого нет уже даже в клубе. Возможно, осталась охрана.

Охрана Яна!

Я здесь одна… Черт, совершенно одна… Рядом с тремя ненавидящими меня мудаками.

Насколько ужасно будет сейчас признаться, что я то гребаное заявление не писала?!

Блядь… Да ни за что!

Младшие скашивают взгляды на Яна. Молча ждут распоряжений.

Боже… Божечки!

По моей мигом взмокшей спине будто ледяная змея ползет. Огромных усилий стоит не вздрогнуть. Расправляя плечи, пытаюсь смотреть Яну в глаза. Снизу вверх, конечно. Это не дает почувствовать хоть какую-то уверенность.

Блядь, хоть какую-то…

Что ему от меня нужно?!

«Ты знаешь, что…» – транслируют его жестокие темные глаза.

– Что это еще за шутки? – сиплю я вроде как сердито.

Не сдержавшись, скрещиваю на груди руки. Закрываюсь.

Зря.

Вся троица смотрит туда.

Черт…

Резко опускаю руки вдоль тела. Сжимаю кулаки.

– Если ты пытаешься меня напугать, то знай, у тебя не получится!

Ян в знак вопроса приподнимает не только бровь, но и уголок верхней губы. Размыкает рот конкретно в этом месте и кривится, подобному тому, как делал всегда раньше.

У меня сердце врезается в ребра и к чертям собачьим разбивается.

Ян, будто заскучав, отводит взгляд в сторону. Несколько затяжных секунд о чем-то думает, а когда возвращается обратно к моему лицу… Все мои внутренности сводит судорогами, чтобы дать свободу обезумевшему от волнения сердцу. Оно начинает сокращаться так часто, расширяться так сильно и грохотать так громко, что я не могу сдержать рваный вздох. Если бы это хотя бы принесло облегчение… Внутри меня разворачивается такая стихия, что стоять прямо тяжело. На глаза наворачиваются слезы.

Пока я пытаюсь справиться с кислородом и продуктами его распада, которых внезапно становится слишком много, Нечаев берет меня за руку.

– Пойдем, – бросает сухо.

И ведет к своему байку.

Я это, конечно же, не сразу понимаю. Только когда останавливаемся рядом с огромным железным зверем.

– Что?… – с губ вместе с нервным вздохом смешок срывается. – Я с тобой не поеду.

– Хочешь остаться здесь? – спрашивает Нечаев абсолютно спокойно, вручая мне шлем.

– Да хоть бы и так! – зло смеюсь я.

Ян застывает.

– Ю, – толкает предупреждающе.

– Я просила не называть меня так!

Увы, моя злость на него никакого эффекта не производит.

– Я буду называть тебя так, как захочу, – заявляет ублюдок твердо.

«Да пошел ты!» – думаю я.

Дергаю из его рук шлем, надеваю и иду к мотоциклу Ильи.

Почему он? Почему худшее из зол?

Потому что он явно не собирается ко мне приставать. Как там сказал? Ни один Нечаев ни к одной Филатовой больше не прикоснется? Вот и прекрасно! Просто чудесно, что злюка Илюша придерживается такого мнения!

Смахиваю щиток шлема, чтобы не дай Бог не выдать, как внутри все сжимается от страха, седлаю махину среднего Нечаева. Пока пытаюсь поправить юбку, чтобы в разрезе не сверкнуть ненароком трусами, ненавидящий меня гигант оказывается рядом.

– Ты уверена, Афродита? – протягивает явно с угрозой.

Опасаясь банально, черт возьми, описаться, судорожно сжимаю бедра. Даже от холодного металла исходит та самая сила, которую я в аду своих воспоминаний боюсь. Дрожь в моем теле становится непрерывной.

– Конечно.

Услышав это, Илья еще больше хмурится. Мне ничего не говорит. Глядя на Яна, явно дожидается от него позволения.

И… Тот кивает.

Честно? Я удивлена, что Нечаев так просто меня отпустил. Я, черт возьми, настолько удивлена, что на какой-то миг ухожу в себя. То, как Илья занимает место передо мной, как заставляет обхватить себя руками, как заводит двигатель, и как садятся на свои мотоциклы Ян и Егор, проходит мимо моего сознания.

Я вся в подсознании… Злюсь, блядь! А почему?! Сама не знаю.

Прийти в себя получается, когда злюка Нечаев срывает байк с места. Со старта такую скорость выжимает, что у меня юбка выше головы взлетает. Понимаю, что свечу на всю трассу ягодицами, но усмирить чертов предмет одежды удается не сразу.

Сердце тарабанит так, словно нам с ним сегодня умереть придется.

Тянусь рукой, поднимаю за ней взгляд, ловлю ветер, скорость и какой-то одуряющий кайф, прежде чем сгребаю пальцами трепещущую в воздухе ткань. Со вздохом опускаю вниз и просовываю Илье за спину. Обнимаю его обеими руками, прижимаюсь, принимаю бешеные вибрации байка, и восторг принимается сражаться с глубинными страхами.

«Я не хочу вспоминать… Нельзя. Нельзя. Нельзя!» – запрещаю себе.

Изо всех сил держу сорванную с петель дверь. Изо всех, Боже мой, сил!

«Это не Ян… Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо!» – повторяю себе и смотрю в зеркало заднего вида, чтобы отыскать монстра, который преследует во сне и наяву.

Господи…

Давлюсь адреналином. Несмотря на овевающий кожу ветер, крайне жарко становится. Кажется, вот-вот сгорю. А за грудиной что-то так сжимается… Он ведь мой ад и мой рай. Мой.

МОЙ.

Даже в шлеме узнаю безошибочно. И дело не в том, что запомнила, какого цвета его рубашка… Несмотря на схожесть Нечаевых, мощный разворот плеч, его руки, торс, положение, движения и манеры нереально не признать. Нереально на него не реагировать. Нереально не чувствовать боль, горечь и… любовь.

Нереально.

На скорости из ворота черной рубашки вылетает цепочка.

«Нет… Нет… Нет, нет, нет… Мне кажется!» – убеждаю себя, ощущая, как уровень волнения достигает запредельных высот.

Это невозможно… Мне кажется… И точка!

Первый красный светофор. Отрываюсь от зеркала, когда понимаю, что останавливаемся. Нечаевы это делают, как обычно, вместе – занимая все три полосы проспекта. Я смотрю прямо, лишь бы Ян не понял, что до этого только за ним и наблюдала.

Зря.

Не замечаю, как он встает и идет к нам с Ильей.

Ловлю в фокус, когда уже рядом останавливается. Задушенно вскрикиваю, когда под смех братьев сдергивает меня с байка Ильи. Взбешенно отбиваюсь, когда сажает на мотоцикл перед собой.

Тщетно.

Ян трогается с места, и мне просто приходится обнять его. Руками и ногами, черт возьми. Утыкаясь лицом в грудь, понимаю, что натуральным образом в этом шлеме задыхаюсь.

Не вывожу… Захлебываюсь! Тону!

Сердце, в панике расширяясь, заполняет все пространство в груди. И застывает резко, напрочь отказываясь сокращаться.

Мы несемся по ночной трассе.

И я… Я, мать вашу, понятия не имею, куда Ян меня везет.

Ян…

Боже мой… Боже мой… Боже мой!

Я и Ян Нечаев. Я и он. Я… И ОН… Потаенную дверь с концами вырывает. На скорости уносит в темноту. Все мои чувства разом вываливаются. Прижимаясь к Нечаеву еще крепче, сгребаю его рубашку в кулаки и кричу.

Кричу, потому что иначе справиться невозможно.

16

С пулей в сердце крепче спится.

© Ян Нечаев

Пшеничные волосы по ветру, как эхо моего прошлого. Темная ткань юбки в воздухе, словно замершая океаническая волна настоящего. Сексуальная задница, будто трейлер будущего.

Твою ж мать… Твою ж мать… Твою мать!

У ревности есть запах. У ярости есть запах. У похоти есть запах. У боли есть запах. У радости есть запах… Сука… Запах присущ даже ненавистной мне любви!

Полагаю, что эти факты, несмотря на то, что мы живем в материальном мире, рано или поздно открываются любому сознательному человеку.

Моя личная трагедия в том, что у всех этих чувств, наличие которых я так, блядь, люто презираю, один запах.

Запах моей Ю. Моей, сука, Ю.

Фантомно ощущаю аромат своего безумия, даже когда по трассе на разных мотоциклах летим.

Щекочет ноздри. Обжигает слизистые. Скребет по нервам.

Ее запах… Ее… А я, блядь, хочу, чтобы хоть на час моим стал.

Он искушает, дурманит, распаляет… Ведет за собой, заставляя выкручивать рукоять скорости до отсечки. Понимаю, что на смерть несусь. Но это понимание не вызывает страха.

Адреналин. Кортизол. Тестостерон. Серотонин.

В избытке.

Последний гормон разгоняет внутри меня синдром навязчивого состояния – невозможность сказать себе «стоп», агрессивное желание обладать Филатовой единолично и безгранично, железное стремление, вопреки всему довести задуманное до конца.

Первая остановка, и я снимаю ее с байка Ильи.

«Если ты пытаешься меня напугать, то знай, у тебя не получится!»

Пытаешься… Ни одной серьезной попытки еще не было!

Просто бесит… Бесит, мать вашу, независимость и сучий язык не-Заи.

«Я не нуждаюсь в защите!»

Да что ты??? С каких таких пор, блядь?!

«Знай свое место!» – с этой мыслью закидываю на свой мотоцикл.

Срываюсь до того, как сигнал светофора сменяется на зеленый.

Юния вынуждена меня обнять. Усадив на бак лицом к себе, иного выбора не оставляю. Поток воздуха, который она принимает спиной, толкает ее мне прямо в грудь. Ю съезжает на сиденье, цепляется за меня сначала руками, а потом и ногами обхватывает.

Близко. Как же это, сука, близко.

Тело опаляет, несмотря на слои одежды. Его плавит вместе с кожей. Проникает в глубинные слои тела. Поджигает нервные окончания. Заметает ДНК, как следы. Оставляет кровавые раны, из-под которых начинают пробиваться те самые одуванчики. Мало им места внутри меня. Тянутся к Ю, почувствовав в этой дерзкой стервозной девчонке родную душу.

Я с трудом совершаю вдох.

В шлеме нереально уловить тонкие ароматы. Но я улавливаю. Сейчас запах Ю с примесью дыма, потому как… Она тоже горит. Полыхает так сильно, что глаза выедает.

Похрен. Впускаю этот летучий яд. Позволяю пуститься по венам.

Позвоночник не просто током прошибает… В какой-то миг сквозь него проносится резкая боль. В районе поясницы она обрывается. Низ тела заливает сумасшедшей волной жара. А потом… Наступает резкое онемение тканей.

Понимаю, что это происки памяти. Долбанутая психосоматика.

Просто проваливаемся с Ю в ад. Всего-навсего.

Она кричит. Я молча терплю.

Сбрасываю скорость. Но как только осознаю, что после остановки Филатова отстранится, переключаюсь и снова накручиваю газ.

Гори. Кричи. Обнимай.

Не отпущу. Больше, мать вашу, не отпущу. Буду удерживать, пока от нас двоих не останется гребаная горстка пепла.

Стоит заметить… Еще не ебал новую Юнию, а мы уже критически близки к гибели. Ожоги четвертой степени.

Сука, почему же так больно?

О чем она кричит? О чем бомбит?

Разве… Разве так обнимают того, кого хотят убить?

Летим по воздуху все быстрее. Уходим в подземное царство все ниже. Тонем в чувствах все глубже.

Никак не пойму, откуда их столько в Ю? Откуда?!

В титан превращается все мое тело, но они проникают. И поражают, сука, каждую клетку.

А потом… Когда на мне, мать вашу, живого места не остается, начинается феерический подрыв.

Думать нереально сложно. Но у меня мелькает мысль, что я хотел бы увидеть сейчас глаза Юнии. Сам себя торможу, напоминая, что дрожи ее тела достаточно. Она передается бесперебойно. К концу пути энергии в моем организме столько, что я с трудом заставляю себя остановить мотоцикл.

Трясущаяся Филатова тут же отстраняется, снимает свой шлем и пытается снять мой. Уворачиваюсь и выпрямляюсь, не оставляя ей шансов дотянуться.

На хрен надо ебалом сверкать.

Такие эмоции за эту поездку пережил, не уверен, что, сука, не поседел.

Но новая нахальная Ю не сдается. Приподнявшись, сердито смахивает мой визор.

Моргая, задерживаю веки в замкнутом положении. Перед смертью не надышишься – это каждый идиот знает. Но я, тем не менее, тяну время, прежде чем, скопив силы, мрачно принять ее взгляд.

Мечет в меня копья, прям разбушевавшаяся Горгона. Пронизывает такой яростью, что не только глаза воспаляются… Все, сука, нутро мне ядом заливает.

До невозможности дышать. До зубовного скрежета. До неизбежной, блядь, остановки сердца.

Чего она добивается? Не сломаюсь же. Обращенный в титан никогда не станет камнем.

Жги напалмом, Ю. Похуй.

А то, что больно на физике – перетерплю. Как обычно.

Не разрываем зрительный контакт. Помимо нашей воли идут какие-то помехи. Когда моргаем… Она… Следом я… В одну сцепку из трех мелькает моя Зая.

Вот что заставляет сердце ускоряться. Нестись, словно бешеное. И разрываться, будто больное. Взглядом не выдаю. Не должен. Но, если бы Ю коснулась груди, все бы поняла.

– Что тебе надо?! Чего ты добиваешься?! – заряжает не-Зая свирепо.

На драйве. На скорости. На полной, сука, мощности.

По оголенным проводам моих нервов.

Глядя на нее, едва не стираю зубы в порошок.

Вовремя приходит седативная мысль: это я Филатову так раскачал.

Седативная, но не обезболивающая.

– Что ты молчишь?! Я спрашиваю! Я, блядь, спрашиваю, Ян! – с криками долбит меня кулаками в грудь. – Что тебе от меня надо?!

Не сразу справляюсь с фурией. Позволяю себе на мгновение охренеть. Новая Ю не только кусается и дерется. Она ругается матом и устраивает дебош прям под подъездом, где раньше громче шепота разговаривать боялась.

В одном из окон загорается свет. Но ей похрен. Даже когда «просыпается» ее квартира.

– Иди домой, – толкаю сипло, едва удается ее усмирить. Сам себя с трудом слышу. Еще ни хрена не сказал, а уже охрип, будто час орал. – Я сказал, иди домой, Ю, – против ее высокого, звенящего эмоциями голоса почти депрессивно звучу. Убито. Безжизненно. Равнодушно. Добавляю силы в свой ржавый тон, только чтобы взбодрить Ю: – Иди домой, блядь. Пока я тебя отпускаю.

Она замирает.

Полосуя меня взглядом, дышит поверхностно и отрывисто.

– Я-я…

Резко прикрываю веки, когда кажется, что выдаст, как раньше… Я-я-н.

Но нет. Минует.

Медленно поднимаю потяжелевшие и нездорово трепещущие ресницы, когда она, блядь, повторяет вопрос.

– Что значит, «пока я тебя отпускаю»?! Я тебе вещь, что ли?! Думаешь, что вот так вот легко запугаешь угрозами? Черта с два, Нечаев!

– Ю, – толкаю со свистом. Хорошо, что шлем приглушает. – Я тебя еще не пугал. А если уже боишься – делай выводы.

Пауза.

Она моргает. И снова Заю мою выпускает.

Пауза.

Спазмы за грудиной. Аварийный дозвон.

112… Обрывается. Не успеваю.

Один взмах ресниц, и влажное голубое небо набирает серости и тяжести грозового.

Сука… Я маньяк. Дух захватывает от ее красоты.

– Я-я… Это я… Я! Я не уйду, пока ты не скажешь, что тебе от меня нужно?!

Храбрится. Чувствую.

Злится, конечно. Но вместе с тем улавливаю запах ее страха. Я уже пробовал его. Для озверевшего меня это сейчас самое вкусное.

Скользнув пальцем по кожаному браслету, который закрыл часть татуировки у нее на запястье, намеренно голую кожу перебираю. Легко прочесываю, Ю тотчас вздрагивает.

– Хочу, чтобы ты отдала все, что забрала, – рублю приглушенно, но жестко, словно коллектор.

– Что?!

Мою, сука, жизнь. И все, что в ней должно быть.

– Я. ТЕБЕ. НИЧЕГО. НЕ ДОЛЖНА.

Да уж… Новой, мать ее, Юнии не нужны руки, чтобы меня ударить.

– Уверена?

– Конечно, уверена!

– Придется объяснять, значит.

– Пошел ты… – задыхается. Резко набирает воздух и снова атакует: – А где ты был, Нечаев? Где ты был?! Это что?.. Что это?!

Выдергивая руки, наверняка стирает кожу в кровь. А получив свободу, вдруг хватает висящую на моей шее пулю.

«Гранатовые пули… Гранат – камень любви и страсти…»

Это Ю когда-то выбрала для нас парные амулеты. Я даже носить эту ерунду не хотел. Надел тогда, чтобы ее не обидеть. А снять уже не смог. Точнее, снимал, но только для того, чтобы сделать из чертового куска граната настоящую пулю. Залил в металл.

Грубо перехватываю холодную кисть. Слишком жестко отрываю.

Не хочу не то чтобы рассматривала… Даже касалась.

– Серебро? – выдыхает Ю, заставляя тонуть в своих глазах.

Тянет в эту чертову бездну. Тянет.

С трудом сглатываю. Напряженно втягиваю воздух.

Хорошо, что в «наморднике». Не увидит. Ни хрена не поймет.

– Титан, – хриплю агрессивно.

Можно сказать, рычу. Похрен.

Грудь так сдавливает, что кажется, вот-вот ребра лопнут.

– Титан?.. – повторяет растерянно.

Моргает.

Зая.

Моргает.

Не-Зая.

Моргает.

Зая.

Моргает.

Не-Зая.

Моргает.

Зая.

Сука… Что ей надо?!

Да, не выбросил этот ебучий кулон. Да, залил в титан. Да, ношу, не снимая.

– И зачем?..

– Что зачем?

– Зачем ты?.. Дай посмотреть!

– Ни хрена.

Прячу под рубашку, где и должна быть. Не желаю, чтобы верх, где оставил тот проклятый гранат, словно каплю крови, увидела.

– Зачем?! – снова пристает Ю, истязая своими чертовыми взглядами.

Возвращаю ей эту ярость.

– С пулей в сердце крепче спится.

Не дает забыть предательство.

Филатова не отвечает. Вообще никак не комментирует. Оттолкнув меня, молча соскакивает с байка.

Смотрю ей в след так напряженно, что не сразу замечаю, что из подъезда кто-то выходит.

– Это Нечаев? – протягивает отец Ю ошалевшим тоном.

Гондонистый директор гимназии, в которой нам с ней «повезло» вместе учиться.

Сука, потрясен как! Будто я из мертвых восстал. Хотя, по сути, так оно и было. Только им об этом знать необязательно.

Ответ Ю… Я бы назвал это апофеозом адской ночи.

– Нечаев! – буркает гарпия отцу. Не сбавляя ходу, добавляет: – И что теперь, блин?! Событие!

Я так хренею от открытия, что трясущийся раньше за одобрение родителей Заяц, теперь к ним же на старте такие узоры высекает, что даже не зацикливаюсь на сквозящем в ее тоне пренебрежение.

И да, блядь… Рядом с отцом она даже не притормаживает. Заходит в подъезд, оставляя нас с Николаевичем хуесосить друг друга взглядами.