Текст книги "Проклятье рода Ротенбургов. Книга 1. К Элизе"

Глава 4

Между тем, события в моей жизни вдруг начали разворачиваться с калейдоскопической быстротой. Начало им положил тот факт, что лейтенант Эдди Майер влюбился в меня не на шутку, и как-то вечером даже решил объясниться мне в любви.

Начав с обычных невинных замечаний по поводу моей незаурядной красоты и обаяния, обер-лейтенант Майер в тот вечер разошелся не на шутку. Когда я уже начала опасаться того, что я буду делать, если он, того и гляди, из немецкой тяги к театральности опустится на колени и скажет мне заветные слова, в прихожей послышался раздраженный голос барона, которому, по причине моей занятости, пришлось отпирать дверь самому. В следующую минуту он прямо в шинели и фуражке прошел в гостиную, увидел нас с лейтенантом Эдди, уже преклонившем было одно колено, и удивленно спросил:

– Что здесь происходит, Майер, я хотел бы знать? Какого черта вы делаете в моем доме так поздно?

– Добрый вечер и тебе, фон Ротенбург, – осклабился лейтенант Эдди, поднимаясь с колен. – Очень приятно тебя видеть. Вообще-то, я пришел не к тебе, а к Элизе.

– Даже так? – барон бегло взглянул в мою сторону. – И зачем же ты к ней пришел?

В голосе барона явно прозвучало раздражение.

– Элиза – красивая и умная девушка, – вкрадчиво сказал лейтенант Эдди Майер, подмигивая мне. – Я за ней ухаживаю.

– Что делаешь? – недоверчиво переспросил барон фон Ротенбург, снимая фуражку и в раздражении бросая ее на кресло.

– Ухаживаю, – терпеливо пояснил ему Майер.

– Замечательно, – саркастически отозвался барон. – В полдвенадцатого ночи? И как далеко зашли твои ухаживания?

– Ну-у, – лейтенант Эдди замялся. – Даже не знаю, как тебе сказать. Я думаю, я буду просить у фрау Ротенбург разрешения жениться на Элизе. Она ведь сирота, не так ли?

У меня аж дух перехватило от неожиданности. Пока я изумленно смотрела на невозмутимо улыбающегося молодого офицера гестапо, делающего подобные заявления еще до того, как он потрудился поставить меня в известность о своих, извините, чувствах, он снова подмигнул мне и выразительно указал глазами на рассерженное лицо барона фон Ротенбурга.

– Идите домой, Майер, – сдержанно посоветовал ему барон, снимая шинель, которая полетела в то же кресло у камина. – Иди сам, Эдди, пока я, черт побери, не спустил тебя с лестницы!

– А вот это уже оскорбление, – заметил лейтенант Эдди, продвигаясь в сторону коридора. – Может быть, вызвать тебя на дуэль? Клянусь вам, господин барон, на подобные шалости здесь смотрят совсем по-другому, чем в Берлине. Более снисходительно. Дальше Восточного фронта лететь некуда. Ты предпочитаешь шпаги или пистолеты? Или подеремся по-простому, на кулаках?

Взгляд рассерженного барона был настолько выразительным, что лейтенант Эдди оставил свои шуточки и поспешил ретироваться. После его ухода настала моя очередь. В течение почти часа барон фон Ротенбург, расхаживая по просторной полутемной гостиной, читал мне лекцию о том, как должна вести себя благовоспитанная девушка из приличного дома.

От нечего делать, я исподтишка рассматривала его. После памятной сцены в казино, я должна была смириться с очевидным фактом, от которого невозможно было убежать или спрятаться – что-то в личности этого странного немецкого офицера затронуло мое воображение. От резкой неприязни нашей первой встречи не осталось и следа. Поведение барона с каждым днем все сильнее и сильнее интриговало меня. В нем удивительно сочетались, с одной стороны, неистребимые черты воспитанного в духе своей исключительности аристократа и немца, с другой, подлинного лояльного и терпимого человека. Впрочем, справедливости ради, я не знала, нравится ли мне он больше, чем я его боялась, или наоборот. Иногда у меня мурашки бегали по спине, когда я встречалась с его тяжелым пристальным взглядом. Иногда, в его глазах, обращенных на меня, снова сквозила откровенная страсть, как тогда, в казино, когда он сделал мне предложение. Мне казалось, что он все время следит за мной, следит за тем, что я делаю, куда я пошла, с кем я встречаюсь. Это было глупо, но я ничего не могла с собой поделать.

– Элиза, ты слушаешь меня или нет? – услышала я удивленный голос барона фон Ротенбурга и тут же стремительно вынырнула из вод своих размышлений.

– Конечно, слушаю, господин барон, – пролепетала я на автопилоте.

Он странно посмотрел на меня и, не сказав ни слова, отвернулся от меня и покинул гостиную.

Прошло еще несколько недель, прежде чем я снова столкнулась с бароном, на этот раз в библиотеке.

Был чудный летний вечер, против обыкновения, без звуков стрельбы и лая собак на улице. В длинной ночной рубашке, с распущенными по плечам волосами, падавшими мне на лицо, спину, грудь, накинув на плечи шерстяной платок, чтобы не замерзнуть в холодной, плохо освещенной зале библиотеки, я подставила к высокому стеллажу лестницу-стремянку, чтобы достать книгу. Через несколько минут ожесточенной возни с тяжелыми фолиантами, я с удовлетворением вытащила с верхней полки покрытые пылью два тома в кожаных переплетах с надписью «Сага о Форсайтах» на корешке, и с триумфом спрыгнула с легкой лестницы-стремянки на пол.

Спрыгнула прямо в руки барона фон Ротенбурга, который каким-то непостижимым образом вошел в библиотеку так тихо, что я его не услышала. Я так испугалась, что у меня пропал голос. Даже не пискнув, я с ужасом уставилась в его правильное, с холодным выражением, лицо, не осознавая, что мои ладони упираются в его плечи, а его ладони лежат на моей талии.

В следующую минуту барон опустил меня на пол и вежливо осведомился, что я тут делаю. Я пролепетала что-то насчет того, что я очень виновата, но люблю читать, и фрау Ульрика разрешает мне потихоньку брать книги из библиотеки, но если господин барон возражает…

– Я не возражаю, – перебил меня барон.

Он мельком взглянул на корочку верхней книги, которую я непроизвольно прижимала к своей груди, и неожиданно взгляд его стал острым и глубоким.

– Forsyth’s Saga, – по-английски сказал он, не сводя с меня взгляда блестящих серебристых глаз. – Do you speak English good enough to read books like this?

– Certainly, Sir, – сделав реверанс, ехидно протянула я, не удержавшись от желания немного поиграть с ним, чтобы отомстить ему за тот испуг, который я испытала в его руках несколько минут назад. – It is a pleasure to find so well speaking English companion in Your Excellency.

– At your service, my dear lady, – галантно ответил он, в то время как выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

– Ваш прекрасный английский, по-видимому, имеет те же корни, что и немецкий? – сухо спросил он в следующую минуту.

– Да, ваша светлость, – заученно повторила я, больше всего желая, что бы он, наконец, дал мне уйти.

Он стоял так близко ко мне, что через тонкую ткань ночной сорочки, мне казалось, я чувствовала тепло, исходящее от его тела, которое смущало меня.

– Вы хотите снова рассказать мне сказку о вашей матери, фройляйн?

От его холодного тона меня пробрал озноб. В довершение ко всему, он неожиданно поднял к себе мой подбородок, заставив посмотреть прямо в его красивое лицо, черты которого выражали высокомерие и буквально лучились недоверием.

– Оставьте в покое мою мать, – процедила я сквозь стиснутые зубы, глядя в его глаза.

– Тогда перестаньте лгать, – вкрадчиво посоветовал мне барон, одновременно с тем встряхивая меня как мешок с картошкой.

– Отведите меня в гестапо, – устало сказала я, не делая даже попыток вывернуться из его крепких рук, – и с пристрастием допросите, если уверены, что я все время лгу вам.

Он некоторое время внимательно смотрел мен в лицо.

– Твой английский? – наконец, вопросительно поднял бровь он, разжимая свои пальцы на моем плече.

– Бабушка, – также коротко ответила я, с гримасой разминая затекшее плечо.

– Кто была твоя бабушка? – сразу же немилосердно послышалось мне в ответ. – Надеюсь, не королева Виктория?

– До революции? – ляпнула я со злости, не подумав. – Примадонна Мариинского театра! Надеюсь, я удовлетворила любопытство вашей светлости?

Он не ответил, словно и не услышал мой вопрос. Удивленная, я посмотрела на него снизу вверх и затаила дыхание. Точеные, классические черты его лица на секунду исказила гримаса отчаянья. Взор светлых глаз не отрывался от моего лица.

– Это просто наваждение какое-то! – с прозвучавшей в его голосе горечью негромко пробормотал он, ни к кому не обращаясь. – Столько времени прошло, а я никак не могу забыть то, что случилось в казино. Моя прекрасная незнакомка… Кто же ты такая на самом деле, маленькая врушка?

Я сочла за лучшее прикусить язык.

Его близость непонятным образом волновала меня. Он был полуодет, как и я. Форменные серые брюки все еще оставались на нем, в то время как он снял мундир и галстук, белая рубашка была расстегнута почти до середины груди, а рукава ее подвернуты до локтя. Некоторая небрежность в одежде, как ни странно, не делала его неряшливым, а напротив, придавала ему небрежную элегантность, замечательно сочетаясь с его гибкими, раскованными движениями и грацией хищника. Растрепавшиеся густые каштановые волосы и время от времени мерцающие из-под темных ресниц расплавленным серебром светлые глаза делали его необыкновенно привлекательным, словно благородного пирата из историй, которые я в детстве запоем читала в доме бабушки.

Внезапно его руки легли мне на талию, в ту же секунду я почувствовала, как его губы требовательно прильнули к моим губам. Ощущение его поцелуя было настолько сильным и необычным, что мне показалось, расплавленный огонь разлился по моим жилам. Я так растерялась от нахлынувших на меня впечатлений, что в первый момент даже не подумала сопротивляться. Между тем, барон еще крепче привлек меня к себе, его губы становились все более требовательными, а поцелуй все более глубоким и обжигающим, таким, что через некоторое время я уже не могла дышать. Одновременно с тем, его руки скользили вдоль моего тела, пока, наконец, не коснулись моей груди. Я вздрогнула, и попыталась было отстраниться, когда пальцы барона, сдвинув бретельку моей ночной рубашки, коснулись, и стали нежно ласкать ставший неожиданно чрезвычайно чувствительным сосок, напрягшийся и затвердевший в ту же секунду. Горячая тяжесть прилила к низу моего живота, я непроизвольно выгнулась в его объятьях, тогда барон с хриплым стоном оторвался от моего рта, и в тот же миг его губы сомкнулись вокруг соска моей груди. Я вскрикнула, и полутемная комната библиотеки поплыла у меня перед глазами.

Это было какое-то безумие. Я хотела закричать, но голос не повиновался мне.

Сквозь тонкую ткань рубашки я чувствовала силу и крепость мускулов барона, и вдруг с ужасом осознала, что в данный момент я полностью в его власти. Ночью в библиотеку никто не придет.

Я так испугалась этой мысли, что на какую-то долю секунды перестала чувствовать и соображать. Зажмурив глаза, я резко оттолкнула барона от себя и, воспользовавшись его удивлением, побежала к двери.

– Элиза! – требовательно окликнул меня он.

Я остановилась на пороге, крепко сжимая пальцами ручку полуоткрытой на всякий случай двери. Его серые глаза казались в полутьме библиотеки совсем темными, почти черными.

– Я должен извиниться за то, что произошло.

В лениво-медлительном тоне его голоса не было ни малейшего намека на искренность.

– Очень трогательно, – пробормотала я, не зная, как реагировать на его поведение.

Барон нагнулся, поднял с пола уроненную мной книгу Голсуорси, и приблизившись ко мне, вложил ее в мои руки. Снова, на один короткий момент, я увидела совсем близко его холодное, с четкими чертами лицо, изогнувшиеся в усмешке губы.

– Но, извиняясь, я ни на секунду не жалею о том, что сделал, – спокойно добавил он.

– Вы дурно воспитаны, ваша светлость, – сказала я с достоинством, в то же время не в силах сдержать дрожь в коленках.

– По крайней мере, я не привык лгать.

– Какого черта! – внезапно возмутилась я, в бессильной ярости сжимая кулаки. – Все, что я сказала вам в казино, правда, от первого слова до последнего! Вы сами придумали все остальное! И что, теперь я всю жизнь должна буду расплачиваться за это? Даже не за свои, а за ваши выдумки!

Он схватил меня за плечи.

– В этой жизни нет справедливости, – на фоне бледного лица его глаза казались темными и бездонными, как омуты. – Пора бы уже смириться с этим. И принять тот факт, что все преимущества на моей стороне.

– Никогда! – запальчиво выдохнула я. – Вы сильнее, и это все ваши преимущества. На данный момент. Неизвестно, что будет завтра.

– Завтра? – он поднял бровь. – Вот уж не предполагал, что вы думаете о том, что будет завтра. Русские живут одной минутой.

– А немцы, надо полагать, живут перспективой, – огрызнулась я.

– Почему бы нам не продолжить эту замечательную дискуссию в библиотеке? – предложил барон, отступая назад, в полутьму зала.

– Потому что я не желаю ничего обсуждать!

– Вы также не демонстрируйте образца хорошего воспитания, фройляйн, – он, казалось, откровенно забавлялся ситуацией. – Вы должны догадываться, как приятно мне ваше общество. Обещаю вести себя прилично.

– В два часа ночи? – переспросила я, недоверчиво глядя на него. – Что это на вас накатило, господин барон?

– Но вам же все равно не спится, – подкупающе улыбнулся он.

– А как же ваш рабочий стол, заваленный рапортами?

Я указала глазами в сторону кабинета, располагавшегося рядом с библиотекой, дверь которого была приоткрыта. Видимо, именно через эту щель барон и заметил меня, когда я, ни о чем не подозревая, потихоньку прокралась за книгой в библиотеку.

– Бумаги подождут, – коротко сказал барон.

– Боже, как непрофессионально, – я позволила себе усмехнуться. – Вы рушите все мои представления о немецкой педантичности. Ordnung uberalles.

– Послушайте, Элиза.

Барон откинул со лба прядь каштановых волос и опустился в кресло, повелительным жестом предложив мне войти в библиотеку и сесть в другое, рядом с ним. Поколебавшись, я оставила в покое ручку двери и повиновалась.

– У меня к вам деловое предложение.

Я удивилась.

– Деловое?

– Мне давно уже нужен секретарь, который бы занимался бумагами на русском языке.

– У вас полно украинцев в комендатуре, – перебив его, ляпнула я, полная дурных предчувствий.

– Мне нужен личный секретарь, – терпеливо объяснил барон, – который бы всегда был у меня под рукой. Секретарь, владеющий обоими языками в совершенстве, как вы. Человек, которому я бы смог доверять.

– Господи Иисусе! – ахнула я. – Так ведь я же неисправимая лгунья!

Он откровенно усмехнулся.

– Я готов рискнуть. И постараться помочь вам избавиться от этой пагубной привычки.

Выражение его глаз оставалось непроницаемым. Я никак не могла определить, то ли он издевается надо мной, то ли говорит серьезно. Так и не придумав, что сказать, испытывая почти физическое неудобство под его взглядом, я обескуражено спросила, поплотнее запахивая на груди шерстяной платок:

– А если я не хочу? Что тогда?

Его глаза засветились насмешкой.

– Чего именно вы не хотите, фройляйн? Работать со мной или постараться больше не лгать мне?

Но я не могла принять его намеренно легкий тон.

– С какой стати я должна помогать вам, фашисту, захватившему власть в моем городе?

Он откинулся на спинку кресла и смерил меня высокомерным взглядом.

– Во-первых, я не фашист. Никогда не имел чести принадлежать к партии фюрера.

– Но имели честь придти вместе с ним в Россию, – саркастически заметила я.

– Во-вторых, – проигнорировав мое замечание, невозмутимо продолжал он, – помогая мне, вы получите возможность в обмен на свои услуги получать поблажки для ваших соотечественников.

– Какие такие мои услуги? – подозрительно переспросила я.

Он посмотрел на меня со снисходительной жалостью, просквозившей в его взгляде.

– Чисто профессиональные, фройляйн. Никаких особых условий я не оговариваю принципиально.

Это уже было совсем интересно.

– То есть? – я демонстрировала полное отсутствие такта и понимания.

– Я буду платить вам жалование.

В его белозубой улыбке сквозила немалая доля ехидства.

– Замечательно, – заключила я только из вредного желания оставить последнее слово за собой, толком не понимая, что именно я хотела этим сказать.

– Это означает, что вы согласны?

Он гибко поднялся с кресла, и я, как зачарованная, не могла отвести взгляда от его высокой фигуры, с небрежной грацией двинувшейся по направлению к бару, находящемуся в одной из ниш между полками библиотеки.

– Это означает, что я подумаю, – упрямо сказала я, отворачиваясь от созерцания барона, поймав его насмешливый взгляд.

– О чем здесь думать? – удивился он. – Ваше жалование возрастет в три-пять раз по сравнению с тем, что вы имеете теперь. Думаю, вам будет гораздо интереснее разбирать бумаги, чем стирать пыль с мебели.

– А как же быть с фрау Ульрикой? – теперь я, как дура, уставилась на его руку с тонкой кистью и аристократически длинными пальцами, обхватившими ручку дверцы бара. – Значит ли ваше предложение то, что я должна буду отказаться от работы у нее?

Его лицо снова стало насмешливым.

– Вы имеете в виду ваши вечерние чтения? – уточнил он. – Ведь работой по дому мать, кажется, вас не обременяет?

И, не дожидаясь ответа, добавил:

– Я поговорю с ней. Думаю, она не будет возражать, поскольку вы все равно останетесь в доме.

На меня внезапно сошло вдохновение.

– Но если вы утроите мне зарплату, – кротко сказала я, глядя в его лицо невинными глазами, – я смогу снять себе квартиру в городе и избавить вас от своего присутствия.

Его серебристые глаза вспыхнули гневом. Он непроизвольно сделал было шаг по направлению ко мне, но тут же опомнился.

– Вы останетесь в моем доме столько, сколько я захочу, фройляйн! – ледяным тоном сказал он.

– Спасибо, что хоть не в вашей постели! – вскинув голову, раздраженно выпалила я, не успев сообразить, что сказала, и тут же прикусила язык.

Он помолчал, вынул из бара новую бутылку, налил себе в бокал порцию неизменного коньяка и, отпив глоток, поставил бокал на низкий журнальный столик.

– Если вы будете себя так вызывающе вести, – мягко сказал он, – могу уверить вас, что в моей постели вы окажетесь гораздо раньше, чем предполагаете!

Краска бросилась мне в лицо.

– Да я лучше пойду в гестапо, чем в вашу постель! – процедила я, крепко сжимая челюсти, чтобы не клацали зубы.

В его холодной ироничной улыбке просквозило высокомерие.

– За что же такая немилость? Ведь в казино мы, кажется, друг другу понравились? И вы уже тогда хорошо знали, кто я такой.

– В казино вы, по крайней мере, были любезны!

– Ах, вот оно что!

Он снова поднял бокал, но пить из него не стал, а лишь задумчиво рассматривал янтарную жидкость на свет.

– Что это за история с лейтенантом Мейером? – спросил он, не отрываясь от своего занятия.

– Не ваше дело, господин барон, – вежливо, но твердо завила я, воинственно приподняв подбородок.

Что, в конце концов, он мог мне сделать? Наорать? Уволить? Да ради бога, я уйду от него с удовольствием. Сдать в гестапо? Маловероятно. Он – интеллектуал, ему, видимо, хочется поиграться.

– Будьте с ним аккуратнее, фройляйн, – коротко сказал барон, ставя обратно на стол бокал, так и не пригубив его. – Мейер служит в гестапо.

Он подошел к полке и снял с нее книгу.

– Спокойной ночи, фройляйн, – сказал он вежливо, не поворачивая головы в мою сторону.

Я с облегчением поняла, что мне позволено уйти.

Глава 5

– Это очень похвально с твоей стороны, деточка, предложить свою помощь Гюнтеру, – заявила утром следующего дня баронесса, благожелательно глядя на меня своими маленькими глазами, слезящимися от сильных линз очков, и с грустью сказала:

– Он так много работает!

Она сокрушенно покачала головой, и добавила:

– И совсем не отдыхает.

– Ему, по-видимому, жениться пора, – заметила я, помогая Минни накрывать к завтраку стол.

Вошедший в столовую барон одарил меня ироничной улыбкой. Минни хихикнула и, отвесив ему короткий быстрый книксен, удалилась, чтобы начать подавать завтрак.

Я проверила наличие на столе салфеток и, убедившись, что все в порядке, собралась уходить.

– Элиза, деточка, – остановила меня баронесса, – мы говорили о тебе с Гюнтером сегодня утром. Поскольку ты приняла его предложение и являешься теперь его официальным помощником и личным секретарем, твое положение в доме кардинально меняется. С сегодняшнего дня ты обедаешь с нами за одним столом. Я также попрошу Минни перенести твои вещи в кремовую комнату на втором этаже.

Меня чуть удар не хватил от неожиданности. Обедать за одним столом с бароном и баронессой фон Ротенбург, мне, русской прислуге! Того и гляди, меня произведут в почетные члены семьи. Или еще лучше, баронесса удочерит меня за мое превосходное знание французского. А господин фашист, откровенно забавляясь, подошел ко мне, застывшей словно статуя жены Лота у дверей гостиной, любезно предложил мне руку, провел к столу и, отодвинув для меня стул, подождал, пока я усядусь.

В течение всего завтрака я ловила задумчивые и одновременно растерянные взгляды старой баронессы, следившей за тем, как я ела, с непонятным выражением изумления, явно отражавшимся на ее лице.

Через час после завтрака барон позвал меня в кабинет. Рядом с его столом стоял второй стол, которого еще вчера здесь не было. На нем высилась солидная кипа толстенных папок с бумагами, нуждавшимися в сортировке и обработке. Два часа, не поднимая головы от бумаг, не разгибая спины от стола, я работала, как проклятая. Я была в шоке. В мои руки попали огромное количество доносов, которые писали мои соотечественники, граждане страны победившего пролетариата. Доносов, в которых они называли имена и адреса коммунистов, комсомольцев, сведения о том, где скрываются евреи и уцелевшие окруженцы. Мои волосы медленно вставали дыбом. Призывая коменданта навести в городе порядок, ему писали о партизанских отрядах, действующих в крае, давали сведения об их численности, оружии, связных и тому подобное. И что же, я должна была переводить все это барону?!

Все время, пока я читала, он внимательно наблюдал за мной, спокойно расположившись за своим столом. На моем лице, видимо, отразилось все обуревавшие меня чувства смятения, неприятного изумления и растерянности, потому что когда я подняла на него глаза, выражение его лица было каким-то даже сочувствующим.

– Меня интересует любая информация, касающаяся партизанских отрядов, – в следующую минуту холодно сказал он.

– Информация? – изумилась я. – Это же куча сплетен и доносов! Вы что же, подобрали их после того, как их выкинули из комендантской канцелярии за ненадобностью?

– Этих бумаг не видел никто, кроме вас, фройляйн, – спокойно произнес он. – И если вы так уверены, что они представляют собой не что иное, как кучу ненужного хлама, почему бы вам не сделать того, что я прошу? Или это затрагивает ваше чувство патриотизма?

– Да ради бога! – фыркнула я, будучи твердо уверена в том, что указания типа «под пятым кустом от четвертого дуба на левом конце деревни», встречавшиеся в доносах, не могут повредить никому, даже писавшим их предателям.

Мы просидели над бумагами три часа.

Я переводила барону фрагменты доносов, он внимательно их записывал, время от времени делая пометки на крупномасштабной карте местности, висевшей на стене позади стола.

Когда часы в гостиной пробили четверть четвертого, он отложил в сторону свои записи и предложил мне кофе.

– Думаю, что на сегодня хватит, – сказал он, делая глоток из дымящейся чашки с кофе.

Серебристый, словно сверкнувший сталью взгляд его светлых глаз из-под темных ресниц, скользнул на какую-то минуту по моему лицу.

– Вы устали, фройляйн? – наклонив голову, ровным голосом спросил он.

– Немного, – вежливо согласилась я, с любопытством разглядывая три красных кружка, которые он нарисовал в разных местах на карте.

– Что это?

– Это? – он усмехнулся, – это расположение трех самых крупных партизанских отрядов, которые, видимо, действуют в крае. Ваши замечательные соотечественники довольно точно указали мне их координаты. Теперь я примерно знаю, где их искать, а также их численность и состав.

– Как же так? – я была неприятно изумлена. – Откуда вы это взяли? Я тоже читала весь этот вздор от начала и до конца, и ничего не поняла!

Он остался невозмутим.

– Вы просто читали, фройляйн. А я думал и анализировал.

У меня упало сердце.

– И что же теперь? Вы их найдете и уничтожите? Эти партизанские отряды?

– А что мне прикажете делать? Ведь именно ваши соотечественники просят меня об этом!

– Не передергивайте! Вы просто пользуетесь их злобой, завистью и другими столь же низменными чувствами для того, чтобы разделаться с вашими врагами!

– Ну и что?

Он безразлично смотрел мне в лицо.

– Не я же изобрел войну, и все эти партизанские игры без правил. В чем, собственно, вы меня обвиняете?

– Ни в чем.

Я постаралась взять себя в руки и казаться такой же спокойной, как он.

– Я могу быть свободна, ваша светлость? Вы, кажется, сказали, что мы закончили?

– Идите.

Он слова склонился над разложенной на столе картой с пометками.

Я вышла в коридор, осторожно прикрыв за собой дверь.

Через два дня, в свой ближайший выходной, я отправилась прямиком в казино. К счастью, Таня оказалась на своем месте. Без долгих разговоров я отвела ее в уголок и рассказала все, что мне удалось узнать о партизанских отрядах в лесу. Таня долго смотрела на мое взволнованное лицо, о чем-то сосредоточенно раздумывая.

– Ты знаешь, – наконец сказала она, – я думаю, пришло время тебя кое с кем познакомить. Ты свободна сегодня вечером? Приходи сюда часам к шести. Не пожалеешь.

Так произошла моя первая встреча с Иваном, рабочим-механиком с ремонтного завода, который возглавлял штаб партизанского движения в Городе. В шесть часов вечера на каком-то чердаке одного из домов на окраине города собралось человек десять, среди них – всего лишь один более или менее взрослый человек, рабочий в серой вытертой куртке и промасленной кепке, от которого пахло смазкой и луком. Говорил он какую-то ерунду, хуже, чем ребенок – об организации взрыва дома коменданта, физическом истреблении немецких офицеров и в том же духе. Под конец мне стало казаться, что меня просто разыгрывают.

Но не тут-то было. Как только рабочий умолк, встала Таня, схватила меня за руку, заставила подняться и громко сказала, что я – наш человек, она за меня ручается, и, самое главное, я служу в доме у военного коменданта города, обергруппенфюрера барона фон Ротенбурга. Все переглянулись, а потом один парень громко сказал:

– Это очень хорошо, товарищ. Вторым в списках приговоренных, после коменданта, стоит барон Ротенбург.

Затем меня с пристрастием допросили: кто я, откуда, как попала в дом барона, желаю ли я помочь всем добрым и честным людям на свете. Памятуя три года в спецдетдоме для врагов народа, я была очень осторожной – моя бабка крепко успела вбить в мою временами очень легкомысленную голову, что всем этим комсомольцам и активистам нельзя говорить правду – в противном случае они воспользуются тобой, а потом вытрут об тебя ноги и выбросят. Я сказала им то же самое, что и барону – зовут меня Лизой Кружковой, мне 20 лет, в дом к барону фон Ротенбургу попала случайно, из барака доходяг за городом.

Упоминание о бараке смертников произвело известное впечатление – по крайней мере, все эти глупые вопросы прекратились. Меня похлопали по плечу, пожали руку, поздравили со вступлением в их братство и дали первое серьезное задание: не спускать с барона глаз, попытаться втереться к нему в доверие и наблюдать за ним денно и нощно, а именно, узнать все о его распорядке дня, о его привычках, выездах, попытаться ознакомиться с содержимым его письменного стола и, по возможности, подслушивать его разговоры с другими офицерами при закрытых дверях.

Словом, домой я вернулась поздно. Дверь мне, к удивлению, открыл сам барон.

– Нагулялась? – он загородил мне дорогу и смотрел в лицо холодными серо-стальными глазами. – Где ты была?

– Это мое личное дело, – пробормотала я, опомнившись от неожиданности.

– Где ты была? – резко повторил барон.

– В казино! – недолго думая, ляпнула я. – У меня там подруга работает.

– Может быть, друг? – сверкнул глазами барон.

Он посторонился, и я мышью шмыгнула мимо. Я недоумевала: неужели он догадался о тайном сборище на крыше?

Наутро следующего дня был выходной, и я разбирала гардероб фрау Ротенбург. Задумавшись о своих друзьях-подпольщиках, я возилась в гардеробной, примыкающей к комнате баронессы, раскладывая вещи и не обращая внимания на окружающую обстановку. Фрау Ротенбург, вероятно, забыла о моем присутствии, потому что вскоре я очнулась от раздумий от звука ее чрезвычайно раздраженного голоса, доносившегося из ее комнаты.

– Тебе не кажется, Гюнтер, что это уже ни в какие ворота не лезет?

Я удивилась. Взглянув в шелку двери, я заметила в комнате фрау Ротенбург высокую фигуру барона. Он стоял спиной ко мне и, слушая мать, смотрел в окно.

– Что ты себе позволяешь? – так же сердито продолжала баронесса. – Да, Элиза вернулась поздно, да, возможно, у нее появился кавалер. Может быть, даже офицер, она очень мила. Но что за отвратительную сцену устроил ты ей вчера вечером? Ты слишком увлекся, мой мальчик! Ты говорил с ней так, словно ты ее муж или любовник!

Барон некоторое время молчал. Наконец, я услышала его усталый голос, с иронией подтвердивший факт:

– Конечно же, вы правы, мама. Это было недопустимо. Мне нет оправдания.

В тоне старой баронессы, с которым она произнесла следующую фразу, звучало тяжкое подозрение:

– Ты, часом, не влюбился в эту малышку, Гюнтер? Вот уж никогда не ожидала от тебя такого! Прямо проклятье какое-то. Вас, фон Ротенбургов, так и тянет к русским барышням.

– Вы слишком увлеклись своими французскими романами, мама, – голос барона был сух, как бумага.

Баронесса хмыкнула.

– Конечно, если сравнивать эту русскую девчушку с Мартой, то она ей и в подметки не годится. Элиза умненькая, воспитанная девочка, по всему видно, из хорошей семьи, и, к тому же, хороша как картинка. Она доброе, милое и сердечное дитя. – Баронесса сделала паузу и добавила: – Если бы она не была русской, я думаю, ты вел бы себя с ней иначе.

– Это, надо полагать, намек? – раздраженно отозвался барон.

– Намек? – баронесса рассмеялась. – Прости, дорогой, но это больше, чем намек. У тебя на лбу большими буквами написано, что она тебе нравится. И как сильно она тебе нравится. Я, конечно, этого не одобряю, но, право, мне очень забавно за тобой наблюдать. Ты ведешь себя с ней не просто недопустимо, но и невыразимо глупо. Зачем ты все время придираешься к девочке? Ты что, не видишь, что она тебя боится? Я, знаешь ли, к старости становлюсь сентиментальной. С этой девочкой к нам в дом словно вошла свежая струя… После того, как меня бросил твой отец, именно благодаря ее компании, я кажется, впервые снова почувствовала себя живой… И я не позволю тебе ее обижать!