Текст книги "Проклятье рода Ротенбургов. Книга 1. К Элизе"

Проклятье рода Ротенбургов
Книга 1. К Элизе
Элена Томсетт

Я знаю, что моя история звучит дико. Тем не менее, это именно то, что произошло со мной. Я не считаю себя особенной, просто так получилось. В одночасье, все в моей жизни вдруг перевернулось с ног на голову. Так бывает. Особенно, когда начинается война. Только мне «повезло» больше, чем другим. Судите сами.

Фотограф Елена Томсетт

© Элена Томсетт, 2017

© Елена Томсетт, фотографии, 2017

ISBN 978-5-4483-5172-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Все началось с того, что я умирала. Умирала в грязном бараке для военнопленных где-то на окраине Города, куда я попала чисто случайно, спасаясь от облавы немцев, которые в начале 1942 года сгребали всех подростков и молодых людей допризывного возраста с целью отправки их на работу в Третий Рейх. Естественно, мне не повезло. Я попалась. Нас, как скот, загрузили в грязные вагоны и повезли на запад. Несколько дней наш поезд медленно и уныло тащился по выжженной земле Украины, а потом, ночью, неожиданно сошел с рельсов в результате диверсии партизан. Отойдя от испуга, мальчишки и девчонки посмелее стали выпрыгивать из вагонов и бежать в лес. Я не успела опомниться, как какой-то подросток вытолкнул меня из вагона, потому что я оказалась на его пути, я кубарем полетела на насыпь, и благополучно покатилась вниз по первому снегу. Остановило меня, как можно догадаться, первое на моем пути дерево. Приложившись к нему головой, я моментально отключилась и очнулась только ранним утром, одна, в подлеске, когда поезда уже и помине не было. Правду говорят, что дуракам везет. В результате моего падения с поезда я отделалась только парой царапин, а провалявшись всю ночь на земле в осеннем лесу, я даже простуды не получила. Сначала я долго плутала по лесам и дорогам, потом, после того как медленно, но неотвратимо, стала наступать русская зима, холодная и беспощадная, мне волей-неволей пришлось перебраться ближе к городу. Здесь меня и свалила болезнь. Немцы, панически боявшиеся всякой заразы, свезли нас, бездомных, всех у кого обнаружились признаки недомогания, в огромный полуразрушенный барак на окраине Города, опасаясь того, что странная болезнь может оказаться заразной и привести к эпидемии среди населения.

Каким чудом мне удалось пережить зиму, я не знаю. Ранней весной, когда скупо засветило солнце, и в проталинах показалась яркая зелень первой весенней травы, я с тупым равнодушием поняла, что умираю. Воздух был напоен дикими ароматами весны, пьянящими запахами просыпающейся природы, в то время как я лежала в бараке на сырой, промерзшей от холодов земле, прижавшись к ней щекой, и у меня не было сил даже поднять головы, чтобы оглянуться кругом и увидеть последнюю на моем девятнадцатом году жизни весну. Рядом со мной стонали оставшиеся в живых, подобно мне, подростки, оплакивающие свою несчастную молодость, молча лежали, распространяя постепенно, по мере того, как оттаивали, нестерпимую вонь, трупы, но все что я могла делать, это только думать о том, что эта пытка скоро кончится, и я наконец умру.

И вот тогда в бараке смертников появились люди. Люди в белых халатах поверх мышиного цвета мундиров. Отдавал приказы офицер. Он единственный был в полной военной униформе, с погонами, отливающими серебром. Такого же цвета были его странные холодные глаза, которыми он по очереди оглядывал умирающих или корчившихся в агонии людей. По его приказу появились носилки. Тех, кто стонал или плакал, клали на носилки и уносили в машины, звук моторов которых слышался во дворе. Трупы тоже выносили и складывали штабелями во дворе, видимо, готовя к сожжению.

Проходя мимо, офицер случайно наступил каблуком своих подкованных яловых сапог мне на пальцы, и, почувствовав неладное, с тихим восклицанием отступил в сторону. Со смешанным видом брезгливости и недоверия он некоторое время разглядывал меня, а потом нагнулся ко мне и рукой в черной кожаной перчатке отвел пряди спутанных серых, потерявших цвет от грязи, волос с моего лица. Я открыла глаза и с тупым выражением уставилась на него. Офицер был относительно молод, на вид ему было лет тридцать, не больше. У него было типично немецкое лицо, со светлыми глазами и выражением неизмеримого высокомерия и самодовольства, присущего всем ограниченным военным, мнящим себя пупами мира. Но черты его лица были четкими и правильными, в глазах светился холодный ум, жестокий и беспощадный. Он рассматривал меня брезгливо и безразлично, как насекомое. Истинный ариец, по-видимому, был уязвлен. У меня тоже были светлые, серо-голубые глаза, белая, как у фарфоровой куклы кожа, и белокурые волнистые волосы, которые даже после двухмесячного пребывания в бараке смертников сохраняли местами свой светло-русый цвет. Поэтому он заинтересовался.

– Кто она? – в следующую минуту отрывисто спросил он сопровождавшего его старосту. – Полячка? Украинка?

– Я русская, – тихо произнесла я тоже по-немецки, собрав последние силы.

На его лице промелькнуло удивленное выражение.

– Ты говоришь по-немецки? – снова быстро и отрывисто спросил он.

Не в силах больше говорить, я лишь молча кивнула головой. Я говорила не только по-немецки, но и по-английски и по-французки, мои родители были из бывших дворян, выбравших смерть на родине вместо изгнания и жизни на чужбине.

Офицер выпрямился и жестом подозвал к себе ординарца.

– Вилли, – жестко и безразлично сказал он. – Заберите ее и отвезите моей матери. Она давно мечтает иметь русскую прислугу с арийской внешностью. Позабавьте старушку.

На редкость неприятный тип, успела подумать я, проваливаясь в небытие.

Офицера звали барон Гюнтер-Себастьян фон Ротенбург. Он был обергрупппенфюрером СС и первым помощником военного коменданта Города. В начале апреля 1942 г. я впервые вступила в его огромный дом на центральной улице Города, рядом со зданием бывшего Дворянского собрания, а затем Советов, где немцы разместили свою комендатуру. Покачиваясь от слабости, я буквально упала в объятья здоровой немецкой девицы-горничной, в то время как маленькая, подвижная баронесса фон Ротенбург с удивленными и в то же время обрадованными восклицаниями давала распоряжения прислуге нагреть воды, чтобы немедленно вымыть и привести меня в порядок. В то время, как меня скребли и терли, она успела сообщить мне, что любит красивых людей, независимо от их расы и национальности, и ужасно сожалеет об этой войне с русскими, которую затеяли наци. Но еще больше она огорчалась оттого, что ее сын, потомственный прусский аристократ, единственный наследник известного и благородного рода, пошел на службу Гитлеру и связался с этими новыми людьми, пришедшими к власти в Германии.

Когда меня, наконец, отмыли от полуторагодовалой корки грязи и, нарядив в белую полотняную блузку, отделанную рюшами на воротнике, и темную длинную юбку, привели показать баронессе, она долго смотрела на меня с непонятным выражением на изборожденном морщинами лице, а потом медленно сказала:

– Я даже и думать не могла, что ты окажешься такой хорошенькой, детка. Словно рождественская картинка. И даже, – со странным выражением, появившимся на ее лице, добавила она дрогнувшим голосом, – ты чем-то на секунду напомнила мне мою сестричку, упокой господи ее душу!

Заметив, что я покачнулась от слабости, она тут же торопливо сказала:

– Я думаю, что сейчас прежде всего необходимо привести тебя в порядок. Ешь, пей, гуляй на свежем воздухе. Работать ты начнешь потом, когда немного оправишься. В настоящий момент толку от тебя мало.

Я подняла голову и посмотрела прямо в ее серо-голубые, искрящиеся энергией, глаза.

– А вы не боитесь, что я убегу от вас? – со свойственной мне прямолинейностью, не раз служившей мне плохую службу, спросила я, не подумав.

На лице старой баронессы заиграла улыбка.

– Ты забываешь, детка, что мой сын – почти военный комендант города, – с иронией в голосе сказала она. – Если ты убежишь, он поймает тебя и вернет назад. Но я бы предпочла, чтобы такого не случилось. Ты мне нравишься, и я хотела бы, чтобы ты осталась со мной по доброй воле. Я вовсе не плохой человек, знаешь ли, – подмигнув мне, заявила она с апломбом. – И при всей своей неприступности, мой сын – тоже. Хочешь верь, хочешь не верь, у нас даже в родне были русские. Моя сестра накануне вашей революции вышла замуж за русского офицера.

– Тогда я не удивляюсь, почему вы говорите о ней в прошедшем времени, – устало сказала я.

– Твой немецкий просто великолепен! – несколько непоследовательно заметила старая баронесса, не сводя с меня внимательных глаз. – Никакого намека на акцент. Откуда это, дитя мое?

– У меня была хорошая гувернантка, – невольно усмехнувшись, ответила я, вспомнив свое детство, проведенное в детдоме для врагов народа.

– Кстати! – встрепенулась баронесса. – Я как-то забыла спросить, как тебя зовут.

Я на секунду заколебалась, потом осторожность, в течение последних пятнадцати лет вбиваемая в мою беспутную голову бабкой, взяла свое.

– Зовите меня Лизой, госпожа баронесса, – уклончиво сказала я, видя, что женщина с пониманием и насмешкой, просквозившей в ее глазах, смотрит на меня.

– Ну что ж, Лиза, так Лиза, – покладисто согласилась баронесса. – Мне всегда нравилось это имя. – Ступай отдыхать, малышка, а то тебя просто качает.

Старая баронесса оказалась очень милой и доброй женщиной. Первые недели моего пребывания в доме барона фон Ротенбурга она не обременяла меня работой. Я ела на кухне, вместе с остальной прислугой, ела восхитительный белый хлеб с маслом и даже с вареньем, ароматные супы, напоминавшие мне ранние дни моего счастливого детства, много гуляла, помогала кухарке Минни ходить за покупками на рынок, и даже заслужила ее одобрение, показав ей рецепт бабкиного соуса к рыбным блюдам.

Барон фон Ротенбург нечасто появлялся в доме, проводя все свое время на службе в комендатуре. В редкие выходные он сидел в библиотеке и, заложив на спинку низкого кожаного дивана свои длинные ноги, потягивая коньяк из пузатого хрустального бокала, читал «Галльские войны» Цезаря. Читал на латыни, как заметила я на следующий день, ставя забытую им на диване книгу назад, на ее место на полке. На следующий день книга снова была на диване.

Прибираясь в библиотеке, я снимала с полок и листала книги. Среди них было много книг на немецком, французском, итальянском, английском языках. Кто-то в этой семье определенно был полиглотом, как мой отец. На многих из книг стояла монограмма, означавшая принадлежность к личной библиотеке рода фон Ротенбургов. Точно такого же типа монограммы я видела в детстве на книгах в библиотеке моего отца. Книги на французском языке были в основном классикой: Монтень, Вольер, Дидро, Монтескье, Лафонтен, Ронсар, Гюго, Золя, Дюма, Жорж Санд; но большую часть из них составляли любовные романы конца прошлого и начала ХХ века. Скорее всего, они принадлежали баронессе. Барон фон Ротенбург не выглядел человеком, который будет читать любовные романы. Из французов он, пожалуй, мог знать Вольтера и Гюго, не более. Из всех книг на итальянском я знала только «Декамерон» Боккаччо и «Божественную Комедию» Данте. В дальнем конце зала я обнаружила несколько полок, забитых английской классикой. К моему величайшему сожалению, моя любимая «Сага о Форсайтах» находилась на самой верхней полке, прямо под потолком, и достать ее без стремянки было просто невозможно. Решив запомнить ее местоположение и вернуться за книгой позже, я продолжала исследовать недра бездонной библиотеки барона, до тех пор, пока не услышала голоса, принадлежавшие барону и его матери. Продолжая беседовать, оба зашли в библиотеку, не замечая меня. Я отступила в тень полок, не зная, что делать.

Барон фон Ротенбург и старая баронесса расположились в креслах в центральной части библиотеки. Никто из них даже не повернул головы в мою сторону. Постояв немного возле полок, и окончательно убедившись, что они не могут меня видеть, я решила переждать, пока они уйдут. Если бы баронесса была одна, я бы вышла немедленно. Но с ней в зале библиотеки находился ее сын, помощник военного коменданта города, немецкий офицер, и я решила не рисковать.

Прислушавшись к их разговору, я поняла, что речь шла о нашем бараке смертников.

Барон фон Ротенбург с возмущением рассказывал матери, что военный комендант Города отдал распоряжение пострелять всех его обитателей, которых не успел вывезти барон.

– Но, Гюнтер, они же все равно ни на что не годились! – возразила старая баронесса.

– Они люди! – жестко отрубил барон фон Ротенбург. – Многие из них могли бы оправиться, как, например, эта русская девочка, которую вы взяли в дом, и быть полезны Рейху. Я не удивлюсь, если подобные глупые и жестокие акции вызовут новый подъем партизанских волнений в городе.

«Может быть, он и не такой противный? – внезапно подумала я. – По крайней мере, он не садист, хотя произведение барона де Сада в его французской библиотеке имеется….»

– Партизаны! – в голосе старой баронессы прозвучал ужас. – Господи, что же такое творится в этой стране?!

Барон фон Ротенбург усмехнулся и заметил:

– Мама, мне кажется, что твой русский кузен, муж твоей сестры Каролины, учил тебя немного русской истории? Партизаны – это русская национальная традиция. Я говорил об этом в Ставке, когда речь зашла о походе на Россию, но ни отец, ни Гитлер даже не хотели меня слушать.

Со своего места между стеллажами я впервые внимательно присмотрелась к барону. Несомненно, в том, что офицер Ставки, знакомый, по его словам с самим Гитлером, оказался в нашем Городе, было нечто странное и непонятное. Да и сам барон фон Ротенбург был фигурой, по меньшей мере, одиозной. Прислушиваясь к разговору барона и его матери, я с присущей мне непоследовательностью вдруг вспомнила эпизод, о котором мне совсем недавно рассказала баронесса. Сразу после получения назначения на пост помощника военного коменданта Города, барон фон Ротенбург вызвал бурное возмущение коменданта фон Шлезвица, выпустив из отстойников комендатуры женщин и детей, заявив при этом, что не воюет с мирным населением. Кроме того, весь город с восторгом пережевывал другой одиозный поступок барона. Говорили, что он провел несколько часов, дебатируя по поводу политики и стратегии военных компаний с захваченным немцами командиром одного из местных партизанских отрядов, политпросвещенным бойцом Красной Армии. Дебаты закончились тем, что партизан получил врача и был отправлен в центральный штаб, а не расстрелян на месте.

Да, снова подумала я, в этом, определенно, была какая-то тайна. Аристократ из Берлина, опытный летчик Люфтваффе, владелец библиотеки книг на всех европейских языках, который служит в комендатуре заштатного украинского городишки, подобно нашему, это, по крайней мере, выглядит странно. Разглядывая барона из своего укрытия за стеллажами, я невольно отметила, что в его внешности было что-то от моего отца со старых фотографий, которые сохранились у моей бабки. Он был хорошо сложен, высокий, стройный, с широкими плечами и узкий в поясе, с длинными гибкими пальцами аристократа и четкими классическими чертами лица, благородство которого подчеркивал контраст между матовой бледностью кожи и темно-каштановыми, блестящими густыми волосами. Поразмыслив, я, крепя сердце, должна была признать, что он довольно привлекательный мужчина, хотя, конечно, не писаный красавец. Его главным недостатком было то, что он был гитлеровский офицер, и более того, помощник военного коменданта оккупированного гитлеровскими войсками Города. Это решало все. Он был существом из другого мира, о котором не стоило даже думать. Несомненно, такой человек, как он, в Городе долго не задержится. Рано или поздно он вместе со старой баронессой вернется в Берлин. Кто знает, что случится к тому времени со мной. Одно я знала точно. Я хотела выжить.

Глава 2

Весна 1942 г. выдалась дружная и ранняя. К маю весь снег сошел, город расцвел сначала в нежном кружеве молодой листвы, а затем в пышной пене цветущих яблонь и каштанов, запах которых кружил голову и будоражил кровь. По вечерам, когда я была свободна от работы, я с удовольствием бродила по узким улочкам Старого города, с грустью сердечной вспоминая полузабытое красивое лицо отца с фотографии, родственники которого, кажется, были откуда-то с Украины. В глубине души я все еще лелеяла надежду отыскать в этом старинном городе своих родных. Девушка, некоторое время пристально наблюдавшая за мной в один из подобных, напоенных ностальгией вечеров, показалась мне предвестницей некого поворота в моей судьбе. Она была довольно милая, темноволосая, с темными глазами и смугой кожей определенно украинского по типу лица.

– Ты меня не помнишь? – неожиданно спросила она, перебежав через дорогу и остановившись передо мной.

Я покачала головой.

Она взяла меня за руку и придвинула свое лицо ближе к моему лицу, словно хотела лучше разглядеть его.

– Меня зовут Таня, – сказала она, на украинский манер немного глотая слова. – Мы вместе бежали из теплушки под Луцком. Ну что, теперь вспомнила?

В моей памяти на секунду замаячили странные картины придорожной насыпи с острыми камнями, до крови содравшими мои колени, в нос словно наяву ударил тяжелый, спертый запах пропахшего потом и кровью вагона, до отказа набитого людьми. Это было все, что я могла вспомнить. Поэтому я снова отрицательно покачала головой.

Девушка не огорчилась.

– Не помнишь? Ну и ладно. Не велика беда. Ты что здесь делаешь? Живешь? А работа у тебя есть?

– Да, – прочистив горло, сказала я, несколько ошарашенная ее напором.

– Здорово! – жизнерадостно сказала она. – Я тоже сразу же нашла работу. При немцах не так уж и плохо живется. По крайней мере, не хуже, чем при коммунистах, – легкомысленно засмеялась она. – Я работаю официанткой в офицерском казино, здесь за уголом. Работа чистая и хорошо платят. Немцам нравится, когда им прислуживают красивые местные девушки, к тому же веселые и без предрассудков. Если тебе надо, я могу замолвить за тебя словечко. Старик Гецель с удовольствием возьмет тебя в казино. Ты красивая.

Ее темные глаза снова оценивающе скользнули по моему лицу.

– У меня уже есть работа, – повторила я.

– Ну и хорошо, – сказу же отступила она. – У тебя сегодня выходной, правда? Пошли со мной в казино, у меня сейчас смена начинается. Пошли-пошли, немного развлечешься, и за дружбу выпьем. Мы, девушки, должны поддерживать друг друга и держаться вместе. Правда?

Мне было нечего делать, к тому же, Таня показалась мне довольно симпатичной, и я легкомысленно согласилась. Кроме того, я никогда до этого не была в казино, мое детство прошло под присмотром суровой бабки, а ранняя юность – в заточении строгого режима спецдетдома для врагов народа. Казино всегда ассоциировалаось для меня с образом той, довоенной, прекрасной жизни, которой жили мои родители, и которую, по моим понятиям, у меня украли большевики. Атмосфера порока и приключений влекла меня словно магнитом. Поэтому я с некоторым даже волнением вошла вслед за Таней под своды лучшего заведения подобного рода в городе, которое содержал, как я узнала впоследствии, старый еврей, долго проживший на Украине, пан Гецель.

– В нашем казино бывает весь цвет местного немецкого офицерства, – с какой-то даже гордостью в голосе сказала Таня, проводя меня в раздевалку для прислуги по черному ходу.

В маленькой, безвкусно оформленной комнатке, которую она делила с двумя другими девушками, она быстро переоделась в форменную одежду, а затем, достав из настенного шкафчика заботливо припрятанный шкалик, не спрашивая моего согласия, налила рюмку себе и мне.

– Попробуй, – сказала она, быстро опрокидывая рюмку. – Это настоящий бренди, такой, как подают офицерам в казино.

Следуя ее примеру, я храбро глотнула все содержимое рюмки одним глотком. Желудок сначало обожгло огнем, а затем приятное тепло обволокло меня со всех сторон, внезапно стало легко и весело, словно я после долгой отлучки вернулась домой. Таня показалась мне такой доброй и милой, словно родная сестра.

– Таню-юша! – неожиданно, словно гром с ясного неба, прозвучал откуда-то дребезжащий старческий голос. – Танюша, пора на работу, твоя смена началась минуту назад!

Дверь растворилась, и на пороге показался маленький еврей со сморщенным, словно печеное яблочко, лицом и клоком темных волос на порядком облысевшей уже голове. Когда он перевел свой взгляд с Тани на меня, он внезапно замолчал и глаза его, маленькие и острые, засветились от удовольствия.

– Прошу прощения, пан Гецель, – сказала Таня, хитро поглядывая на страричка, – моя подруга зашла навестить меня на минутку. Обещаю, такого больше не повторится.

– А у твоей подруги есть работа? – вкрадчиво спросил старый евроей, не сводя с меня масляного взгляда.

– Есть, – сказала Таня, усмехаясь.

– Ты не хотела бы поработать у меня в казино, детка? – спросил у меня пан Гецель, прекратив, наконец, пялиться на меня и подступая ко мне ближе. – Такую красивую девочку как ты нечасто можно встретить! Я буду платить тебе хорошие деньги, детка. И ты сможешь завести полезные знакомства, а может, даже найти богатого и влиятельного любовника из немцев. Ты случайно, не танцуешь?

– Танцевала в школе, – растерянно сказала я, не понимая, к чему он клонит.

– Может быть, и поешь? – с надеждой спросил он.

– Немного, – также ошарашенно созналась я.

– Тебя мне сам бог послал! – воздев руки к небу, театрально вскричал старый еврей. – Поступай ко мне на работу в казино, и я буду доставать для тебя с неба звезды!

– У меня уже есть работа, – сказала я, забавляясь его горячностью.

– Я буду платить тебе больше! – заверил меня старый еврей. – Столько, сколько ты попросишь! Соглашайся немедленно, и ты не прогадаешь. В моем казино всегда много молодых и красивых мужчин, офицеров, богатых и влиятельных. Такой жемчужине, как ты, нужна достойная оправа. Позже, может быть, ты отблагодаришь старого Гецеля за совет и помощь.

– Ей не нужна работа, – сказала Таня, беря меня за руку и ведя к двери. – Она пойдет домой, если вы не возражаете, пан Гецель.

– Ну зачем же так торопиться! – старый еврей крепко ухватил меня сильными пальцами за запястье другой руки. – Ты когда-нибудь была в казино, детка?

– Нет, – честно созналась я.

– Никогда? – изумился старый еврей. – Ну, тогда иди и посмотри, что это такое и, может быть, ты изменишь свое мнение и придешь работать ко мне. Иди-иди, сегодня угощение и выпивка для тебя за мой счет!

Таня удивленно раскрыла глаза и подмигнула мне.

– Подожди-ка, – встрепенулся пан Гецель. – Я дам тебе кое-что. Думаю, что тебе это пойдет.

С ловкостью рук опытного мошенника, он извлек из сундука, стоявшего у дальней стены комнатушки, темно-вишневый приталенный пиджак и такого же цвета маленькую изящную шляпку с вуалеткой, прикрывавшей верхнюю половину лица. Прежде чем я успела опомниться, он уже надел пиджак на меня. Затем пришла очередь и шляпки.

– Какая прелесть! – воскликнула Таня, с восторгом глядя на меня. – И так подходит к твоей черной юбке и белой блузке!

Черную бархатную юбку, узкую в бедрах и чуть расклешенную книзу, одолжила мне из своего довоенного гардероба старая баронесса. Ей же принадлежала тонкая кружевная блузка, которая была в тот день на мне, уже изрядно поношенная, но выглядевшая еще вполне прилично.

– Барышня просто красавица! – с чувством сказал старый еврей, прослезившись от умиления.

Это не помешало ему проворно выволочь меня в коридор, а затем, минуя плотный шелковый шоколадного цвета занавес, отделявший подсобные помещения от собственно казино, вытолкнуть прямо в зал, заполненный столиками с сидящими за ними людьми. На секунду я зажмурилась от яркого света, ударившего мне в глаза, и гула голосов, хлынувшего со всех сторон.

Обширный зал казино был полон. Мужчины, преимущественно в серых мундирах СС и черный мундирах гестапо сидели за столиками, беззаботно смеялись, пили вино и шампанское за здоровье своих друзей или присутствующих с ними дам. Никто не обратил на нас никакого внимания. Весьма обрадованная этим фактом, решив, что хитроумный план пана Гецеля потерпел неудачу, я, не особо сопротивлялась его напору, стараясь не привлекать к нам излишнего внимания и, потихоньку оглядываясь по сторонам в поисках выхода, вместе с тем с любопытством оглядывала зал. Заметив, что я стала отставать от него, пан Гецель сильнее потянул меня за руку, я непроизвольно резко подалась вперед и в тот самый момент столкнулась с офицером, начавшим подниматься из-за своего столика у меня за спиной. Красное вино из недопитого им бокала, который соскользнул от столкновения со стола, залило прекрасный темно-вишневый пиджак пана Гецеля, который был на мне, и обшлаг рукава молодого офицера. Мы произнесли слова извинения одновременно и оба – по-немецки, возможно потому, что офицер оказался никем иным, как бароном Гюнтером-Себастьяном фон Ротенбургом, а я узнала его в тот же момент, как увидела.

Его серо-серебристые, показавшиеся мне необыкновенными глаза, остановились на моем лице, удивленно расширились и где-то в их глубине засветился, мягко мерцая, теплый искристый свет.

– Я просто идиот! – сокрушенно сказал он, взятой со стола салфеткой стряхивая рубиновые капельки вина с полы моего пиджака. – Первый раз в жизни вижу такую красивую девушку, и сразу же умудрился испортить ей платье. Простите меня, ради бога, фройляйн. Тем не менее, не могу упустить возможность представиться. Барон Гюнтер фон Ротенбург, к вашим услугам.

– Весьма польщена, господин барон, – пролепетала я, непроизвольно делая шаг по направлению к двери.

– Разрешите мне в качестве искупления, – насмешливо изогнув бровь, видя, что я не собираюсь представляться, сказал барон фон Ротенбург, – пригласить вас к своему столу и выпить бокал шампанского в знак нашего примирения.

– Право, не стоит ради этого огород городить, – быстро сказала я. – Я прощаю вас авансом. Вы слишком видная шишка в городе, чтобы таить на вас обиду.

Он рассмеялся, из-под пурпурных, четко очерченных губ блеснули белые ровные зубы.

– Вы немка, не правда ли? – спросил он, отодвигая передо мной стул и ожидая, пока я села.

Краем глаза я успела увидеть довольную улыбку на толстом морщинистом лице старого и хитрого, как лис, еврея.

– Девушка прекрасно поет, ваша светлость, – нагнувшись к плечу барона, доверительно сказал он. – Правда, она не хочеть петь в моем казино, но возможно, согласиться спеть для господина барона?

Если бы я могла убить его взглядом, я бы, несомненно, в тот момент сделала бы это, не задумываясь. Прекрасно поет! Последний раз я пела на выпускном вечере в нашей школе-интернате. После этого были три страшных года постоянных скитаний, голода и холода, в течение которых я не раз была на волосок от смерти. Прекрасно поет! Да я и звука не смогу выдавить из своего несчастного горла после того, что я перенесла этой зимой!

Барон заинтересованно смотрел на меня, в его серых глазах разгорались искорки непонятного мне таинственно мерцающего света.

– Вы споете для меня, фройляйн? – мягко попросил он, и, склонив голову, с улыбкой добавил: – Пожалуйста.

Что мне оставалось делать? Я поднялась со стула, растерянно оглядела зал, шум голосов в котором постепенно начал сходить на нет, потому что, по знаку пана Гецеля, медленно угасал яркий свет, пока в установившейся полутьме не осталась стоять, подсвеченная лучом света прожектора, лишь я одна. В моей голове, как назло, как некогда пошлый мотив у Марии-Магдалены, вертелись банальные слова куплетов «Meine lieber Augustin». Если бы я не глотнула добрую стопку крепкого бренди в комнате у Тани, я бы никогда в жизни не осмелилась раскрыть рот, чтобы запеть после трехлетнего перерыва! Моя покойная бабка была некогда примой в оперном театре в Санкт-Петербурге, и в свое время не жалела ни сил ни времени для того чтобы вбить в мою ветреную голову все секреты своего сценического искусства, поскольку, по ее словам, все способности к оперной карьере, и в первую очередь голос, у меня были. Воспоминания о бабуле, как ни странно, освежили мою память. Еще раз посмотрев на довольную физиономию пана Гецеля, а затем на легкую снисходительную улыбку, игравшую на красивом лице барона фон Ротенбурга, я внезапно разозлилась. Какого черта! Они, видимо, ожидают услышать какие-нибудь пошлые куплеты, так популярные при дворе их полусумашедшего фюрера. Я глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, и сначала несмело, а затем все более и более крепнувшим голосом, который, к моему величайшему изумлению вовсе не исчез, а стал каким-то более глубоким и новым, взяла первые ноты вступительной арии графини Палинской из оперетты «Мистер Икс». Могу, положа руку на сердце, сказать, что я не посрамила свою бабулю! Когда я на триумфальной ноте закончила пение со строфой: «Не пришла еще любовь моя!», офицеры в казино, повскакав со своих мест, стали аплодировать мне с криками «браво!», наперебой требуя спеть еще. Только присутствие за столиком барона фон Ротенбурга спасло меня от назойливых преследований молодых офицеров и просьб спеть еще.

– Вы профессиональная певица? – спросил он, когда я, кончив раскланиваться во все стороны, снова уселась за столик.

– Нет, ваша светлость, – сказала я.

– Ну, зачем же так официально, – усмехнулся он. – Зовите меня Гюнтер, если не возражаете. Но я до сих пор не знаю вашего имени, моя прекрасная незнакомка.

Он предложил мне вина. На столике перед нами уже, как по мановению ока, оказались тарелки, полные восхитительной еды, которой я не пробовала со времен своего детства: черная икра, французские салаты, свежие овощи, румяное, издававшее изумительный аромат свежезажаренное мясо и хрустящий картофель.

Барон вопросительно смотрел на меня. Глоток крепкого терпкого красного вина окончательно лишил меня остатков здравого смысла. Вместо того, чтобы изображать из себя серую мышку, что всегда выручало меня в подобных обстоятельствах, я вдруг неожиданно решила сыграть в роковую женщину.

– Зовите меня Элизой, – сделав паузу, наконец, снизошла к его просьбе я.

– Ваше здоровье, Элиза! – подняв бокал, сказал барон, чуть приметно улыбаясь, видимо, моей глупости.

Я выпила второй бокал вина и приступила к закуске.

– Никогда не видел вас в казино прежде, – через некоторое время осторожно заметил барон, внимательно наблюдая за тем, как я ела.

– Я никогда не была здесь до сегодняшнего дня, – легко созналась я.

Мне показалось или на лице его промелькнуло облегчение.

– У вас строгие родители? – полюбопытствовал он. – Еще вина?

– Нет, благодарю вас, – отказалась я. – Мне уже достаточно. Я не привыкла много пить. Что касается родителей, то здесь вы не угадали. Я сирота.