Текст книги "Героев не убивают"

4

По РУБОПу бродили мрачные борцы с организованной преступностью. Им только что вручили предписания об увольнении, с тем, чтобы оптимизировать эту самую борьбу. Оптимизация должна была выразиться в том, что треть сотрудников вольются в структуру Оперативно-розыскного бюро, а две трети – в структуру криминальной милиции.

Я подумала, что мои вопросы может решить только кто-нибудь из руководства, вернее, из бывшего руководства. Новое еще не назначили, а старое пребывало в истерическом ожидании и борьбой с оргпреступностью не занималось. Вот и пусть поработают на прокуратурские нужды и хоть так поучаствуют в охране правопорядка.

Зайдя к одному из замов начальника упраздненного Управления, я поставила перед ним на стол бутылку лимонада.

– Подлизываешься? – поднял он на меня глаза.

Я пожала плечами.

– Холодненькая…

Замначальника потрогал бутылку.

– Что, стукнул кто-то?

– Ты о чем?

– Ну, что якобы я пил вчера… Так я не пил.

– Да нет, я просто так.

– Ага, рассказывай, – пробурчал он, взял бутылку и жадно стал пить прямо из горлышка.

– Давай сначала на светские темы, – предложила я ему. – Я что-то плохо понимаю, в чем будет заключаться оптимизация?

– Не ты одна.

– Тогда зачем это все? Замначальника тяжело вздохнул и выбросил пустую бутылку в корзину для бумаг:

– Чтобы быть ближе к земле…

– Слушай, ну ты-то понимаешь, что ровным счетом ничего не изменится?

– А нужно что-то менять? – неискренне удивился он.

– Ну если тебя интересует мое мнение, – начала я.

– Валяй, – милостиво согласился он, – все равно делать нечего.

– Ладно, я тебе расскажу свою концепцию вашей работы. Ваша проблема в том, что РУБОП с его раздутыми штатами практически дублирует не только уголовный розыск, но еще и Управление по борьбе с экономическими преступлениями. Вы реализуетесь по убийствам, по экономическим преступлениям, то есть по делам линии уголовного розыска и ОБЭПа.

– Не только, – довольно прищурился замначальника РУБОПа. – Мы еще и УБНОН подменяем. Девяносто процентов сводок, данных в этом году, повествуют о ликвидации организованного преступного сообщества, занимавшегося сбытом наркотических средств. Сообщество, как правило, состоит из двух-трех малолеток.

– Вот видишь. При этом угрозыск и ОБЭП вы воспринимаете как конкурентов и даже информацией с ними не делитесь…

– Так им зачем информация? Они ж ее продают, – оживился мой собеседник.

– Ну, положим, не всегда. И справедливости ради нужно сказать, что рубоповцы тоже этим не гнушаются.

– Зато мы всех своих наперечет знаем, – усмехнулся замначальника РУБОП. – Кто «тамбовцам» сливает, кто «могиловским»…

– Да, это вы молодцы. Кстати, могу подарить рационализаторское предложение: при формировании новых структур можете людей в отделы объединять по признаку, кто от кого деньги получает. Будет у вас «тамбовский» отдел, «казанский» и прочие. И никакой путаницы, а то сейчас не дело – в одном подразделении и «пермские», и «артуровские».

– Не отвлекайся, – поморщился визави.

– Как скажешь. Так вот: нерентабельно для государства держать две конкурирующие спецслужбы, занимающиеся практически одним и тем же. Да вы и не должны, по определению, работать как уголовный розыск.

– А что мы должны делать? – лениво спросил он. Похоже было, что он тоже имеет свою концепцию работы Управления по борьбе с организованной преступностью и сравнивает то, что я говорю, со своими мыслями.

– Вы? Вы не должны бегать по обыскам. Никаких реализаций и раскрытий. Ваша обязанность – собирать и анализировать информацию. Держать на связи и под контролем всех лидеров организованных преступных сообществ и влиять на криминогенную обстановку в городе и в стране. Понимаешь, оттого, что вы всеми правдами и неправдами накопаете на кого-нибудь из авторитетов вшивое вымогательство с сомнительной судебной перспективой, все равно вы с организованной преступностью не покончите. А за какое-нибудь заказное убийство вы его все равно не привлечете, не докажете.

– Так что ж, не сажать никого?

– На мой взгляд, лучше не сажать… Вернее, сажать, конечно, если железно доказано его участие в преступлении. А если только для того, чтобы отрапортовать в Москву, поскольку оттуда все время кричат – почему с лидерами не боретесь?! Так вот, если только для рапорта, вот, мол, лидера посадили, и на каких-нибудь хлипких агентурных сообщениях, из политических соображений, а не по делу, то лучше не надо, пользы от этого никакой. Пойми, лучше управлять ими. Влиять на их взаимоотношения, вовремя вмешиваться и предотвращать войны между группировками, а значит, предотвращать тяжкие преступления, связанные с перераспределением сфер влияния.

– Здорово. Это все?

– Нет. Еще вам надо иметь службу оперативного сопровождения следствия и судебного рассмотрения дел, по которым проходят члены организованных преступных сообществ.

– Здорово ты придумала. Только кто ж даст восемьсот человек держать для сбора информации?

– Это ты в корень смотришь. Нужна мобильная, небольшая организация, я бы сказала – элитная, состоящая из серьезных аналитиков, уважаемых в среде, с которой вы боретесь. Каждый из сотрудников должен быть на «ты» и за руку со всеми региональными лидерами преступных сообществ.

– И при этом еще денег с них не брать?

– Увы.

– А ты понимаешь, чем это пахнет, когда все мы будем на «ты» и за руку с лидерами? Вот тогда уже даже по делу никого не посадишь. Каждый лидер будет чьим-то человеком.

– Ну и хорошо. Да пойми ты, пусть вы их к ответственности не привлечете, все равно никто из них сам из пистолета не стреляет и ларьки не громит, для этого есть исполнители. Да, за каждым из лидеров что-то наверняка есть, но общество от их символической посадки здоровее не станет. Тем более, практика показывает, что надолго их не посадить. От того, что вы добиваетесь санкции на их арест, а пресса потом лезет вон из кожи, доказывая, что они жертвы произвола, – общественный резонанс скорее отрицательный. Потому что дело в итоге ничем не кончается. В лучшем случае разваливается в суде. А в худшем – тихо умирает еще в ходе следствия.

– Ну, не по нашей вине, – возразил замначальника РУБОПа.

– Правильно, по вине следствия, которое работать не умеет…

– За редкими исключениями, которые только подтверждают правила…

– Вот именно. Так что, если вы не можете бороться с организованной преступностью так, чтобы ее побеждать, лучше влияйте на нее с целью снижения ее общественной опасности.

– Послушай, а что это ты все говоришь – «вы», «вы»? А ты что, не борешься с преступностью?

– Не знаю, – ответила я. – Правда, не знаю. Уже не могу понять, борюсь я с ней или нет? Не сыпь мне соль на рану.

– Ладно, вернемся к нашим баранам. Я не имею в виду своих подчиненных, – пошутил замначальника РУБОПа. – Что еще ты хочешь сказать по поводу нашей никчемности?

– Как раз наоборот, я считаю, что вы очень даже нужны, при правильной организации вашей деятельности.

– Ладно, здорово ты все придумала. Скажи только, где взять столько хороших аналитиков, которых бы еще мафия уважала и которые бы денег у нее не брали? Эта проблема покруче будет.

– Ну не надо вам триста аналитиков; мне кажется, что даже десяти человек будет вполне достаточно. Десять честных оперов найдете?

– Знаешь, Маша, историю про знаменитого футбольного тренера? Которого журналист спрашивает – каким он видит идеального игрока? Тот отвечает: это должен быть игрок в прекрасной физической форме, с большим опытом, психологически совместимый с другими членами команды, готовый совершенствоваться и беспрекословно подчиняющийся тренеру. Журналист говорит – что ж, таких игроков довольно много. Тренер соглашается – да, но только все они совершенно не умеют играть в футбол.

– Что я могу на это сказать – воспитывайте.

– А кто воспитывать-то будет? О-хо-хо! – замначальника РУБОПа, пересидевший в этом кресле смену троих начальников и пару чисток личного состава, тяжело вздохнул. – Слышала про нашего последнего исполняющего обязанности начальника?

– Что именно?

– Ну понятно, что у нас половина личного состава на окладе у мафии, а вторая половина беззастенчиво «крышует» за долю малую. Но согласись: то, что можно пешкам, не позволено королям. А он у нас отличился тем, что сам на «стрелки» ездил.

Я рассмеялась:

– Ну и что?

– А то, что перед людьми стыдно. Представляешь, братва на «стрелку» приезжает, а тут сам начальник РУБОПа из машины вываливается. Дошло до того, что мне звонят представители одного из преступных сообществ и говорят – слушай, скажи начальнику, что это несерьезно. Добро бы он по кардинальным вопросам тер, так ведь он какие-то пятьсот долларов вышибать ездит. Я пошел, поговорил. Мол, Владимир Андреич, зачем же вы сами трудитесь? У вас штат восемьсот человек, что, на «стрелку» послать некого? А он мне, знаешь, что ответил?

– Что?

– А вот то. Так если кого-то посылать, говорит, тогда делиться надо. – Он опять вздохнул. – И так мне противно стало, не поверишь, даже подумал – может, в прокуратуру уйти работать, помощником прокурора?..

– Не стоит. У нас – та же фигня. Я тут в городскую зашла, в отдел общего надзора, и слышу разговор двух прокуроров. Они обсуждают, как с одной фирмы деньги срочно получить по арбитражному иску, и при этом говорят – только надо торопиться, а то другие бандиты приедут…

– Ладно, хватит о грустном. А ты чего притащилась-то? – наконец задал он вопрос по существу.

– Да так. Сами мы не местные, уж помогите нам, чем сможете.

– А чего надо-то? Деньги с кого-нибудь вышибить? – замначальника РУБОПа невесело усмехнулся.

– Мне надо получить объяснение с Масловского.

– Скромненько, – замначальника РУБОПа помолчал. – Но со вкусом.

– Ну помоги, – я умильно заглянула ему в глаза. – И еще, пусть ваша пресс-служба тихо выяснит на телевидении, откуда поступила информация о похищении жены Масловского.

– А что, возбудили все-таки?

– Провожу проверку.

– Очень остроумно, – пробурчал замначальника РУБОПа, берясь за телефонную трубку.

Изложив задачу начальнику пресс-службы, он полез в записную книжку и набрал другой номер телефона. Когда соединение произошло, назвал свою фамилию и попросил к телефону Леонида Константиновича.

– Хорькову звонишь? – Я воспользовалась паузой, пока Леониду Константиновичу докладывали о звонке. Он кивнул.

Вот, значит, чьих господин Масловский будет. Тогда понятны причины его процветания: «хорьковское» преступное сообщество, насколько мне известно, на сегодняшний день наиболее крупное и сильное не только в городе, но и в регионе, затмившее, пожалуй, даже «тамбовцев» и, как поговаривают, стремительно набирающее вес за счет близости к правительственным кругам. Дело в том, что один из явных «хорьковцев» еще в те времена, когда про эту группировку знал только ограниченный круг специалистов, решил заняться политикой, устав, видимо, от круглосуточной игры «в наперсток». И занялся, вне всякого сомнения, с благословения самого Леонида Константиновича. Как дальновидный стратег, Хорьков сделал ставку на обладание политическими рычагами и не ошибся. Как, похоже, не ошибся столь же дальновидный бизнесмен Масловский, сделав ставку на Хорькова.

Наконец рубоповского руководителя соединили с Хорьковым, некоторое время он ворковал в трубку, похохатывая и обсуждая политические новости, потом перешел к делу.

– Леня, ты как с Масловским, давно виделся? Нет? А он сейчас в пределах досягаемости? Да, я слышал, вот по этому поводу и беспокою. Как бы с ним связаться? Одному хорошему человеку надо поговорить. Сделаешь? Жду.

Он положил трубку.

– Через пять минут перезвонит. Кофе хочешь?

5

Звонок раздался ровно через пять минут. Замначальника РУБОПа взял трубку и сразу передал ее мне.

– Алло! – сказала я.

Мне ответил глуховатый голос:

– Это Масловский. Что вы хотели?

Я представилась по полной программе, не забыв даже назвать свой классный чин – младшего советника юстиции, и быстро сказала, что хотела бы с ним увидеться буквально на полчаса и выяснить один вопрос.

– Я понимаю, – устало ответил он. – Это касается дурацкого ажиотажа в средствах массовой информации. К сожалению, я сейчас за границей; все, что я могу для вас сделать, – это ответить на ваши вопросы по телефону.

На мгновение я задумалась. Объяснение по телефону не возьмешь. Во-первых, я не знаю точно, с Масловским ли я разговариваю. Во-вторых, я не вижу, как он мне отвечает. А может, рядом с ним стоят громилы с пистолетами, нацеленными в голову. Но правила игры диктовала не я, поэтому приходилось довольствоваться тем, что мне предлагают.

– Тогда ответьте на первый вопрос: где ваша жена?

– Рядом со мной.

– Вы можете передать ей трубку? – Вопрос риторический по тем же самым причинам. У меня не будет подтверждений тому, что я разговариваю именно с женой Масловского, и я не увижу, как она мне отвечает.

– К сожалению, она в данный момент не может подойти к телефону. – Мужчина на том конце провода отвечал мне ровным голосом, не выказывая никаких признаков волнения. Мне очень некстати вспомнилась картинка из какого-то юмористического журнала, на которой изображены женские ноги, торчащие из ванны, в то время как другие части тела скрыты под водой, а на фоне ног злодейского вида мужик говорит в телефонную трубку: «Жена сейчас не может подойти, она в ванне». – Но я могу вас заверить, что с ней все в порядке.

Настаивать я не решилась.

– А вы не могли бы написать то, что вы мне сейчас сказали, и отправить по факсу? – робко спросила я. – Мне нужен документ с вашей подписью…

– К сожалению, у меня под рукой нет факса, – вежливо, но устало ответил мне мужской голос. «Ерунда, – подумала я, – в любой, даже трехзвездочной, гостинице факс имеется. Но не будем выкручивать бизнесмену руки. Может быть, он говорит со мной с белоснежного песочка на собственном участке побережья Средиземного моря и рядом с ним действительно нет оргтехники».

– Вы не могли бы по приезде в Россию позвонить мне? – Я назвала номер телефона.

– Обязательно, – по-прежнему ровно ответил мне мой телефонный визави, но я готова была поклясться, что он и не подумал записать номер и звонить не собирался. – До свидания. – И он отключился, а я успела подумать, что могу написать справку о телефонном разговоре с Масловским. Одна только закавыка: я не смогу указать в справке, по какому номеру я соединилась с Масловским, равно как не смогу объяснить, как вышло, что он мне позвонил.

…Расследование, предпринятое пресс-службой РУБОПа на телевидении, показало, что в компьютере, куда сотрудники новостных (дурацкое слово, но «новостийные» еще хуже) программ заносят поступающую информацию, не содержится никаких сведений о сногсшибательной новости про похищение супруги магната.

Значит, придется воспользоваться своей агентурой в мире прессы, подумала я и позвонила на пейджер Старосельцеву, оставив просьбу срочно связаться со мной (вопрос, по какому телефону, да ладно, сообразит). Пока я в кабинете замначальника РУБОПа допивала кофе, зазвонил телефон. Горчаков продиктовал мне номер, по которому я могу срочно связаться с журналистом Старосельцевым, и осведомился, не поинтересуюсь ли я, как он меня нашел так быстро.

– А что тут непонятного? – удивилась я. – Я тебе сказала, что пошла в РУВД, ты позвонил туда, дежурка по рации связалась с водителем, который ждет меня возле РУБОПа, а здесь ты начал поиски с кабинетов руководства.

– Больно умная, – пробурчал Горчаков и отключился.

Старосельцев, конечно, ждал моего звонка, трясясь от нетерпения. Изложив ему суть своей просьбы, я услышала в ответ категорическое условие предоставить ему срочный доступ к информации и только в обмен на мое согласие получила надежду на помощь.

– Куда за вами заехать? – деловито спросил Старосельцев.

– Куда-куда… Чайковского, тридцать.

– Я на Садовой, буду минут через сорок. Что-то у меня карбюратор барахлит…

– Понятно, – я с трудом сдержала улыбку, – лучше я за вами заеду. Думаю, что я буду быстрее, минут через десять.

За те шесть минут, что я на рувэдэшной машине с «мигалкой» добиралась до Садовой, мой исполнительный общественный помощник Старосельцев успел созвониться со своими знакомыми на телевидении и порадовал меня тем, что нам уже заказан пропуск.

Милиционер на входе в здание попенял мне на то, что на моем прокурорском удостоверении не так приклеена фотография (проигнорировав, однако, тот факт, что на журналистском удостоверении Старосельцева оная отсутствовала вовсе), но все-таки пропустил внутрь, и я пошла по цитадели властителей дум вслед за Старосельцевым, уверенно лавирующим по нескончаемым бетонным лабиринтам. По дороге он рассказал, что мы идем к его старой знакомой – тележурналистке Энгардт, с которой он уже разговаривал на интересующую меня тему, и она обещала поспрашивать коллег.

Эффектная рыжеволосая Елизавета Энгардт, с глазами умной стервы, ждала нас в крохотной комнатке, заставленной телеаппаратурой. Я вспомнила, что мы с ней один раз сталкивались – она приезжала на место происшествия, где я проводила осмотр. Я вспомнила и свои ощущения, когда в разгар осмотра оказалась рядом с ней: она – холеная и рафинированная, вокруг нее скакали операторы, заглядывая ей в глаза и ловя каждое движение, – то доску из-под ноги уберут, то поднесут зажигалку, заметив, что Энгардт достает из сумочки тонкую дамскую сигарету… А я была усталая, растрепанная и уже успела чем-то запачкать светлую юбку, и хотя вокруг меня скакали опера, на фоне журналистки Энгардт с ее свитой все было не то. Но тем не менее Энгардт, как интеллигентная, воспитанная барышня, ободряюще мне улыбнулась, ничем не обнаруживая своего превосходства, которое, по крайней мере с точки зрения сопровождавших ее лиц, было очевидным. И ласково сказала: «Не волнуйтесь, мы вас красиво снимем». И действительно, расставила всех таким образом, что на экране я, вопреки обыкновению, себе понравилась. За что я была ей очень благодарна. Ни один мужчина-репортер такого эффекта ни разу не добился.

Когда мы вошли, Энгардт потушила в пепельнице окурок и приветливо нам улыбнулась. Старосельцев в тот же миг совершенно неуловимо изменился, и стало понятно, что он просто умирает по Елизавете, но пытается скрыть это даже от самого себя. Он деловито познакомил нас, и Энгардт тут же сказала:

– Я вас помню, Маша, мы вас снимали на месте убийства… – и безошибочно назвала фамилию покойника, а также дату нашей встречи. Я ей мысленно поаплодировала. Но после этого Энгардт взялась нас разочаровывать. – К сожалению, в компьютере действительно ничего нет. Там информация хранится два дня, потом стирается.

– А откуда вы ее получаете?

– Например, от платных агентств эта информация поступает по сетям Релкома.

– Кого?

– Ну, это что-то типа провайдерской фирмы, предоставляющей посреднические услуги.

– Понятно, – сказала я, хотя на самом деле ничего было не понятно. – А если кто-то позвонил и сообщил интересную новость?

– Такое бывает, – кивнула Энгардт. – Звонки принимают редакторы на телефоне.

– А куда записывают? – приставала я.

– На бумажки, – пожала плечами Елизавета. – Которые потом выкидывают.

– Ну хорошо, – не сдавалась я, – вы в программе сообщаете новость…

– Я? – переспросила Елизавета.

– Ты, ты, – кивнул Старосельцев.

– Если я сижу в кадре, то я просто озвучиваю материал, который кто-то готовил.

– А если ваши операторы выезжают на место и снимают, а потом репортаж идет в эфир?

– И что?

– Можно же установить, кто их туда послал?

– В принципе можно, – усмехнулась Елизавета, берясь за новую сигарету. – И я даже пыталась это сделать.

– И что же? – хором спросили мы со Старосельцевым.

– Выезжал на набережную оператор Васечкин, репортаж был Скачкова. – Елизавета замолчала.

– Лиза, не томи, – взмолился Старосельцев.

– Васечкин сказал, что задание принес на хвосте Скачков.

– А Скачков? – спросили мы опять хором.

Елизавета легко поднялась с места. Я про себя отметила, что у нее такая осанка, будто она воспитывалась в Смольном институте. И какая-то особая манера вести себя – вроде ничего особенного, но она из тех женщин, которые действуют на окружающих, как наркотик: мужики в их присутствии дуреют, а женщины, как правило, начинают думать что-то типа «а зато я лучше готовлю». Но это я отметила без всякой ревности, просто как факт.

Энгардт направилась к выходу из комнаты и махнула нам рукой, чтобы мы шли за ней. Она привела нас в такую же крохотную комнатенку, заставленную аппаратурой, коробками, заваленную какими-то амбарными книгами. В комнате был полумрак, и я не сразу разглядела человека, уронившего голову на стол. Сначала я ощутила мощные спиртные миазмы, витавшие в атмосфере комнаты; судя по тому, как тяжело вздохнул за моей спиной Старосельцев, он тоже их ощутил.

– Позвольте представить: журналист Андрей Скачков.

Елизавета щелкнула выключателем и зажгла в комнате верхний свет, но журналист Андрей Скачков не шелохнулся, пребывая в тяжком алкогольном сне. Она подошла и потрепала его за плечо. Никакой реакции.

– Но он же проспится? – с надеждой предположила я.

– Проспится, – согласилась Энгардт, – но по опыту могу вам сказать, что проспавшись, он не вспомнит даже, кто его вчера напоил. А уж тем более – кто его третьего дня послал на съемку.

– Что же делать? – спросил Старосельцев.

Елизавета пожала плечами:

– Я же говорила, что у нас практически невозможно найти концы, откуда пошла информация.

Я промолчала, но подумала, что так не бывает. Во-первых, не факт, что Скачков не вспомнит, откуда узнал про похищение жены Масловского. Во-вторых, если порыться в бумажках, на которые редакторы записывают информацию, поступившую по телефону… Но этот вариант мне не подходит: дело еще не возбуждено, проводить обыск и выемку я не могу, просить кого-то разрешить порыться в бумажном мусоре неприлично. Конечно, если бы мне приспичило, я бы нашла способ осмотреть все редакторские записи, вплоть до выброшенных в помойку или валяющихся в туалете. А тут – что я буду колотиться, доказывая факт преступления, если самим заинтересованным людям уже ничего не надо? Масловский мне сказал, что его жена рядом с ним. Даже если его банковский счет облегчился на пару сотен тысяч баксов, выплаченных похитителям, – мне-то что до этого? Хотя пока нельзя быть уверенной в том, что именно Масловскому ничего не надо от правоохранительных органов; я же не знаю точно, сам ли Масловский говорил со мной по телефону и заверял, что все у него в порядке. И тут я услышала голос Елизаветы Энгардт:

– Маша, я на всякий случай подобрала вам архивные пленки с участием Масловского, он у нас снимался несколько раз и в новостях фигурировал.

– Лиза, спасибо вам большое! – Я в искреннем порыве благодарности прижала руки к груди. – Когда их можно посмотреть?

– Хоть сейчас.

И мы под руководством Елизаветы, кинув прощальный взгляд на бездыханное тело журналиста Скачкова, проследовали в третью комнату, где нам включили монитор, и на нем появились кадры с топливным магнатом Артемием Масловским. Я смотрела на хорошо одетого молодого мужчину, властного и решительного – это было видно невооруженным глазом, обладающего харизмой и потому убедительного, что бы он ни говорил. Я видела его на фоне автозаправок с логотипом «Горячая Россия» и мысленно задала себе вопрос – не собирался ли он баллотироваться в президенты, уж больно его рекламная кампания была неоднозначной и больше говорила о его политических амбициях, нежели о простом коммерческом интересе. А может, это просто сила его личности выплескивалась за рамки рекламного слогана и заставляла воспринимать клип на тему «Покупайте бензин Масловского» как «Голосуйте за президента Масловского…» А вот рядом с ним мелькнула мадам Масловская, экс-«мисс Санкт-Петербург», известная топ-модель, правда, сейчас я уже не могла вспомнить, стала она топ-моделью до брака с Масловским или ее модельная карьера явилась закономерным последствием карьеры матримониальной. Рядом с мужем она смотрелась простенько, как хорошенькая кукла, вешалка для немыслимо дорогих тряпок, призванная лишний раз подтвердить благосостояние клана Масловских.

– Кличка Барби, – прозвучал рядом со мной голос Елизаветы, словно отвечая на мои мысли. – Красивая, но глупенькая. В наших кругах прославилась тем, что на вопрос моего коллеги, каковы ее литературные вкусы, ответила, что любит стихи. А когда ее попросили назвать любимые стихи, сказала – «Мастер и Маргарита».

Старосельцев хихикнул, но не преминул заметить:

– Очень красивая женщина.

Было совершенно ясно, что он мог бы обойтись без этой реплики, но ему хотелось позлить Елизавету. Она же не преминула купиться на эту приманку:

– Маша, – обратилась она ко мне нежнейшим голоском, – вам случалось сталкиваться с моделями?

– Случалось, – кивнула я, припомнив одну незаурядную женщину в моей практике, известную модель, которая оказалась извращенкой и циничной убийцей.

– Ну и как впечатления? – Естественно, Елизавета задала этот вопрос не для того, чтобы послушать мои впечатления, а чтобы высказать свои.

– Неоднозначные, – уклонилась я от прямого ответа.

– Хочу вам сказать, – заговорила Елизавета, глядя на меня, но адресуясь явно к Старосельцеву, – что мозги моделям противопоказаны. Вот вы смогли бы сидеть по несколько часов с одним и тем же выражением лица, пока вас накрасят и завьют для подиума?

«Черт его знает», – подумала я и на всякий случай промолчала, но моего ответа и не требовалось.

– Ну, мозги для женщины вообще не самое главное из субпродуктов, – вступил Старосельцев, и у меня аж зубы свело, как неудачно он это сделал. Не надо было ему этого говорить, но было уже поздно. Началась битва не на жизнь, а на смерть, из чего я заключила, что и Энгардт к Старосельцеву неравнодушна.

– Конечно, – язвительно запела Энгардт, – самое главное из субпродуктов – это вымя…

А дальше последовала непереводимая игра слов и взглядов, воспроизводить которую бессмысленно. Поминались имена Маго Д'Артуа, Жанны Д'Арк, Елизаветы Английской и других великих феминисток прошлого и настоящего, с одной стороны, и Ивана Грозного, Людовика-Солнце, Стеньки Разина, Петра Первого и других государственных деятелей, ни в грош не ставивших женщин как полноценных членов общества, но вовсю эксплуатировавших их способности, с другой стороны.

Я просто отключилась от их воинственного флирта и погрузилась в раздумья о собственных проблемах. Голос Масловского, который я слышала с экрана, был голосом того человека, который по телефону заверял в том, что с его женой все в порядке. Да и не только голос – манера говорить, построение фраз, в общем и целом я идентифицировала Масловского. Значит, можно завершать проверку по факту похищения его жены. Остальное, если потребуется, можно сделать следственным путем.

Мысленно скомандовав Елизавете и Антону «брэк», я ловко вклинилась в их ядовитую беседу и попросила проводить меня к выходу. Энгардт и Старосельцев с трудом успокоились, отдышались, обратили на меня внимание и повели по коридорам телецентра, по инерции перебрасываясь колкостями. Навстречу нам то и дело попадались фигуры, знакомые рядовым телезрителям, типа меня, по самым рейтинговым телепередачам. Все они заинтересованно разглядывали нашу странную компанию, неприкрыто гадая, что общего у звезды отечественного телевидения с простыми смертными.

Один из встретившихся нам на пути слишком уж елейно здоровался с Елизаветой, целуя ей ручки, чтобы его можно было счесть просто прохожим. А видя, как болезненно реагирует на этого пижона Антон Старосельцев, я окончательно укрепилась в мысли, что этот встречный тоже имеет виды на Елизавету. Правда, надо было отдать Елизавете должное – она явно не получала удовольствия от приплясываний этого субъекта и, к чести ее, даже не пыталась в пику Старосельцеву симулировать это удовольствие.

Наконец мы благополучно добрались до выхода, охраняемого милиционером. Выйдя за пределы поста, мы помахали Елизавете и вышли на улицу.

На улице Старосельцев мотнул головой, все еще переживая бурные эмоции, и я, чтобы отвлечь его от переживаний, стала спрашивать, кто был этот последний пижон, который облизал Елизавете руки до локтей. Старосельцев сообщил мне, что этот пижон – бывший муж Елизаветы, между прочим, с юридическим образованием, очень известный журналист, специализирующийся на политических расследованиях.

– Фамилия? – спросила я и была крайне удивлена, услышав ответ:

– Трубецкой.

– Это Трубецкой?! – не поверила я. Но Антон поклялся, что мы видели Трубецкого собственной персоной.

Я читала пресловутые политические расследования Германа Трубецкого, но мне он представлялся серьезным, академического вида мужчиной средних лет. Этот сложившийся образ, безусловно, противоречил богемному облику повстречавшегося нам пижона, который мне сразу не понравился хотя бы тем, что пытался перейти дорогу моему другу Старосельцеву. Пижон был одет хоть и дорого, но как-то неряшливо, носил длинные волосы, схваченные резинкой в хвостик, и серьгу в ухе.

– Я могу представить, почему Энгардт с ним разошлась, но почему она за него вышла? – поразилась я.

– Он таким не был, – грустно прокомментировал мое заявление Старосельцев. – Когда они поженились, он был совсем другим. Поработал юристом в крупной питерской газете, стал сам пописывать, у него получилось, начал раскручиваться, взлетел, тусоваться стал в заоблачных высях, а потом и имидж сменил. А к коже и нутро прилипает. Был серьезным парнем, а когда успех потребовал другого имиджа, изменился и характер.

– А вы его раньше знали?

– Знал. Мы даже дружили когда-то.

– Дружили?! – изумилась я. – Ну, я могу понять то, что на меня он смотрел, как на мусор, но вас-то, старого друга, он почему не замечал? Даже «здрасьте» ради приличия не сказал, только с Елизаветой любезничал?

– Ну, это как раз понятно, – настроение у Старосельцева совсем упало. – Елизавету забыть невозможно.

– Что ж тогда они разошлись?

– Вы же видели Елизавету; ее любимое выражение – «я не рыба, я ихтиолог». Она личность и требует к себе соответствующего отношения.

– А Трубецкой что, не личность?

– В том-то и дело. Он тоже личность, но еще и домостроевец. Ему надо, чтобы все крутилось вокруг него.

«Понятно, – подумала я, – это явно версия Елизаветы; интересно было бы послушать самого Трубецкого».

– Говорите, он юрист по образованию?

– Да, университетский юрфак заканчивал.

– Я все-таки не поняла, почему он с вами не поздоровался. Или вы в ссоре?

– Да нет, – Антон пожал плечами. – Просто старые друзья отпали, как старая кожа, а с новым образом пришли новые друзья. Я его, кстати, знал, когда он еще не был Трубецким. А был Трусовым. Но, согласитесь, негоже человеку, занимающемуся политическими расследованиями, носить такую фамилию.