Текст книги "Желание"

Глава V
«…Ибо крепка, как смерть, любовь»

«Утро. Ты выходишь из мастерской Макса. Видок у тебя не очень причесанный…» – услужливо подсказывало мне сознание.

«Зашла за отверткой?» – выдвинула я свою версию происходящего.

«Чтобы мозги подкрутить?»

«Он меня заливает».

«Не подойдет. В мастерской нет ванны, через край которой что-то может политься».

«Да он вообще живет в подвале!» – возразила я сама себе.

«Тем более», – согласилось сознание, заняв место в партере. Ему было интересно, как я выкручусь. Мне и самой интересно.

– Тебя проводить? – первым подал голос Макс.

Все-таки у него реакция лучше, чем у нас с Пашкой, вместе взятых. Мы еще не успели ничего сообразить, а он уже предложил свою версию моего спасения. Умница. Но мне такой вариант не подойдет.

– Хорошая картинка, – фыркнул Колосов. Мог бы и помолчать! Его не спрашивали.

– Не надо провожать! – Я, не отрывая глаз, смотрела на Пашку.

Макс кивнул и скрылся за дверью мастерской. Значит, задержись я в мастерской минут на пять («Надо еще немного подождать»), встречи с Колосовым не произошло бы? Вот почему я чувствую вампиров и не чувствую Пашку? Уже пора на него как-то реагировать по-особенному.

– Художник… – Я снова подняла глаза к надписи.

– Ерунда! – Пашка одним движением зачеркнул мою фамилию, оставив многозначное «вамп».

Я прислонилась к стене. Надо было как-то объяснить Пашке свое появление, да и от него хорошо бы послушать парочку версий происходящего. Все-таки две недели не виделись.

Он стоял под своей надписью и смотрел на меня. Высокий, лохматый, осунувшееся лицо, тонкий нос, обветренные губы, хмурые глаза, в уголках собрались лучики-морщинки. Взгляд настороженный, словно он оценивал ситуацию, взвешивал свои шансы получить от меня по шее сразу или немного погодя. Я заговорила первая.

– Что ты так смотришь?

– Смотреть на красивых девушек всегда приятно, – медленно, словно читая неподготовленный текст пьесы, произнес Пашка.

– Засчитывается за комплимент, – кивнула я.

– Ты, правда, очень красивая, – упрямо повторил Колосов.

– Думаешь, поможет? – кивнула я на стену.

– Пока рождаются другие идеи, сойдет и это, – процедил Пашка. Лицо его начало медленно краснеть. С румянцем он все больше и больше походил на себя прежнего, весельчака и болтуна. – Сегодня тренировка. Пойдешь?

Он как будто специально обходил тему моего внезапного появления из мастерской вместе с Максом. Слишком все однозначно, так что и говорить не о чем?

– Мне кажется, – вздохнула я, – что в открытом бою против тебя мне уже не выстоять.

– Засчитывается за комплимент, – подхватил мои слова Колосов. – Но я не настолько хорош, как некоторые.

– Не забывай, мы живем в цивилизованной стране. Я надеюсь, ты не притащил с собой саблю и не собираешься никому рубить голову?

– Где, как не в цивилизованной стране, этим заниматься? – Пашка кивнул. То ли на дверь, намекая, что ночью между нами с Максом что-то произошло, то ли на меня как типичного представителя цивилизации.

– Не страдай фигней. Я болею, мне сейчас не до тренировок.

– Вижу, как ты болеешь!

Я прикрыла глаза, прислушиваясь к себе. Макс был рядом. Я его чувствовала. Готова поспорить, что стоит за дверью. Положил ладонь на косяк. Слушает. Страдает. Если такое понятие к нему применимо. Или просто ждет, когда мы закончим говорить, чтобы выйти и таки проводить меня до квартиры. Ему все еще интересно, как я буду входить без ключей?

Пускай еще немного подождет, приберется пока, чашку разбитую выбросит.

– Пойдем… – Я направилась к двери на улицу. Если мы будем во дворе, Макс вряд ли сможет нас услышать.

Пашка бросил прощальный взгляд на недописанную фразу, сунул баллончик в карман и потопал за мной.

На улице было сумрачно. День только-только разгорался, в небе таяли последние звезды, облаков не видно, а значит, сегодня будет солнечный день. Может быть, даже подогреет. Пока же было холодно. Стылый, слежавшийся за ночь воздух с готовностью стал пробираться под куртку, ущипнул колени сквозь тонкие джинсы – ему тоже хотелось согреться.

– Если бы не вампиры, то производство чеснока в нашей стране загнулось бы. – Пашка с совершенно серьезным лицом пнул камешек. – Я все магазины обошел, только в одном раздобыл. Скупил все запасы – килограмм.

– Не густо, – согласилась я, устраиваясь на лавочке. – Можно попробовать еще святую воду.

– Пробовал, не помогает. – Пашка снова пнул камешек.

– Есть на ком тренироваться? – Странно, но холод меня не бодрил.

– На крысах. – Камешки кончились. Колосов ссутулился и встал напротив. – Я тебя дождусь.

– Я никуда не уезжаю. – Сидя на лавочке, смотреть на Колосова было неудобно, приходилось задирать голову, поэтому я изучала грязные Пашкины джинсы. Прямо перед моими глазами было пятно от ручки.

– Я их всех уничтожу!

– Вакансия Ван Хельсинга не объявлена. – На коленке джинсов имелось земляное пятно, словно их владелец недавно упал, а отряхнуться забыл.

– Разберемся своими силами, без серебряных пуль. – Колосов упрямо набычился.

– Кажется, ты собирался совершить нечто обратное, – напомнила я.

– С этим тоже успеется, – решил не спорить Пашка.

Его ответ заставил меня поднять глаза. Не то чтобы вампиром стать так уж трудно. Если покопаться среди моих недоброжелателей, можно найти парочку милых созданий, которые с удовольствием выполнят желание Колосова по преображению. Он хотел стать вампиром, чтобы доказать мне, что может быть лучше Макса. Слово «лучше» здесь не подходит. К Максу никакие сравнения не подходят. Он такой один.

– Еще, говорят, хорошо помогает приворот, – доложил Колосов.

– Кого к кому?

Пашка поднял руку, но, не дотянувшись до моей головы, опустил ее.

– Любой колдун может сделать, чтобы ты в меня влюбилась.

– И кто же у нас такой умный, что советы раздает? – Я с опаской следила за его движениями. Пускай только попробует что-нибудь у меня взять. Тоже колдун нашелся! – Шел бы ты в школу.

– Ходят слухи, что ты уже половину экзаменов сдала экстерном. – Колосов обрушивал на меня с высоты своего роста всю печаль и тоску, что накопилась у него на душе. – Он тебя увозит?

Половину экзаменов? По-честному? Обманщик!

– Будешь висеть над душой, уеду, не дожидаясь последних экзаменов.

– Гурьева, ты хоть представляешь, что делаешь?

– Я не виновата, что Жанну д’Арк сожгли. – Теперь я смотрела на стоптанные Пашкины ботинки. Грязные, давно не чищенные. Эх ты, кавалер! – Мои люди были на подходе, но не успели. А Джордано Бруно сам оказался дураком. Гумилев и Мандельштам не на моей совести.

Пашка отвернулся.

– Порой мне кажется, что тебя подменили, – сообщил он кустам напротив. – Раньше ты была другой.

– По народным поверьям, девушку, выходящую замуж, оплакивали как умершую.

– Ты собралась замуж?

– Дурак!

Как еще ему объяснить, что влюбленный человек похож на невлюбленного, как пенек на зеленую березку?

– Ты тоже раньше шутки лучше понимал, – вздохнула я.

Запищала подъездная дверь, и во двор вышел папа. Мой милый, добрый, спокойный папа. Повышенной эмоциональностью я пошла в маму, не в папу. Увидев его, я подпрыгнула на лавке. Сначала от страха, что придется как-то объяснять свое утреннее сидение во дворе, а потом от радости – можно наконец прервать этот ненужный разговор. И уже в-третьих, я поняла, что спасена еще и по другому поводу. Папа посмотрел на меня, сунул руку в карман.

– Хлеб кончился, – сообщил он. – И к чаю надо что-нибудь купить.

– А работа?

– У меня обед, – на пальце у папы болтались ключи. – Чайник поставь.

Чайник у Макса. Так же как и моя разбитая чашка.

– Здравствуй, Павел, – кивнул папа Колосову.

– Поставлю обязательно! – заторопилась я, перебивая папу, боясь, как бы он не зазвал Колосова к нам домой на пряники. – А ты, Пашка, иди. Es klingelt![10]10
  Звенит звонок! (нем.)


[Закрыть]

– Чего? – напрягся Колосов. Наверное, его предки были партизанами в Брянских лесах – на мой вариант немецкой речи он среагировал как-то странно.

– Потом поговорим, мне лекарство пить пора. – Я зажала ключи в кулаке. Острые бородки приятно укололи ладонь.

– Значит, на тренировку не пойдешь? – с упрямством, достойным осла, повторил Колосов. – Или твой тебя никуда не пускает?

Я направилась к подъезду. С Пашкой все понятно. Он теперь может часами оскорблять меня, доказывая, какой я стала отвратительной. Для него любой мой поступок будет плох, пока я с Максом. И сделать тут я ничего не могу.

Или могу? Из подручных средств есть только сабля, которой я с удовольствием настучала бы по упрямой Пашкиной башке. Но сил у меня на такой подвиг нет.

Я поднялась к лифтам. Было тихо. И сердце мое молчало. Макс ушел? Обиделся?

Ладно, потом.

Ключи с какой-то особенной восторженностью крякнули в замке. Словно лишний раз подчеркивали свою нужность. А может, они вовсе и не нужны были. Не выйди папа, я бы постояла на улице и вернулась к Максу. К его большой радости.

Квартира встретила меня знакомыми шорохами, запахами, поскрипыванием пола, бормотанием телевизора за стенкой, в соседской квартире.

– Белка! – в первую очередь позвала я. Если я крысу не покормлю, Маркелова меня сама съест. – Зверь!

Вроде где-то зашуршали газетой. Что-то щелкнуло, словно выключился закипевший чайник.

Чайник?

– Крыса, ты где?

В моей комнате было прибрано, постель заправлена, тапочки аккуратно стояли около стола. Стопка учебников, Леркины тетрадки…

– Белла!

Шуршание повторилось. Я заглянула на кухню. По полу мне навстречу двигалась газета. Уверенно так топала, перебирая маленькими крысиными лапками.

– Чик-трак, домик отрывается… – подняла я шуршащую бумагу за топорщившийся край. Крыса на мгновение повернула ко мне острую мордочку, дернула усиками и бросилась под стол. – Одичала за день, что ли? – полезла я следом за ней. Но далеко не ушла. Перед моими глазами мелькнуло что-то знакомое. Я медленно подняла голову. Рыбки, белые. Одна плывет в одну сторону по синему фону, другая в обратную. Чашка стояла на столе. Я схватила ее в руки. Ни щелочки, ни зазоринки. Целая. Не склеенная. Только из магазина – внутри болтаются бумажные чешуйки.

Успел.

Я коснулась чайника. Горячий. Как будто только что вскипел.

Наверное, я должна была разозлиться. Меня опять провели как маленькую. Но я могла только улыбаться. Макс неподражаем!

Даже Белка вылезла из-под стола и с любопытством стала смотреть, кто это тут смеется.

– Да, зверь, – притянула я к себе крысу, – вот так и живем. Ты чашки ешь? – Крыса понюхала блестящий фарфор и отвернулась. – Значит, будем тебя кормить другим.

Я взяла мохнатое тельце в руку. Пора отдавать Белку хозяйке. А то с моим режимом крыска исхудает. Спокойно болеть мне теперь не дадут.

Пока Белла грызла свои семечки, я вымыла чашку, заварила чай и села на кухне ждать папу. От недавнего приступа осталась только слабость, и она позволяла мне немного побыть на кухне.

За окном на подоконнике таял снег. С крыши капало – вставшее солнце принялось за свою работу. С козырька над окном натекла сосулька, теперь она медленно истончалась, отражая на стену изломанный свет солнца.

Белка возилась на полу. Было тихо. Тело привычно ломило, оно звало меня поваляться в постели. Уходить с кухни не хотелось. В комнате мне бы пришлось либо снова спать, либо открывать учебники. И то и другое сейчас виделось какой-то бессмыслицей. Что толку учиться, если твоя жизнь зависит от кого-то другого?

«Антон…» – мысленно произнесла я, вспоминая крупного веселого парня с рыжими непокорными вихрами. Компьютерный гений, чихающий при появлении вампиров. Я не хотела ему вредить. Мне просто надо было отвлечь Смотрителей, чтобы увести Макса подальше. Белка очень кстати попалась под руку.

И что же теперь? Сами Смотрители наверняка знают, как ему помочь. Аркан из «нехороших» предзнаменований строился постепенно. Неприятности скапливались вокруг меня в тот день маленьким ураганом, но я, как могла, гасила их «обратными» знаками. «Добрая» Катрин подлила масла в огонь, разбив зеркало и доведя количество гостей в тот вечер до тринадцати. Я подбросила Антону крысу, вестницу зла, проводницу из мира живых в мир мертвых. Тоже не душевный символ. Аркан замкнулся на Антоне. И если на вампира он действует весьма специфически – тот теряет свои качества, ненадолго становится уязвимым для Смотрителей, – то человек… А что происходит с человеком? Он становится хроническим неудачником? Вылечив насморк, тут же заболевает ангиной? Но ведь все можно исправить: собрать вокруг Антона хорошие приметы – на удачу, на здоровье, от сглаза, в конце концов. Только этого никто не делает. Почему? Может, не догадываются?

Первым моим желанием было позвонить Олегу и рассказать о своем открытии. Но вместо того, чтобы пойти в комнату за телефоном, я открыла холодильник и достала сыр. Вот чего мне не хватало – куска сыра. Под него я всегда хорошо думаю. А еще мне нужна чашка кофе. Я отодвинула заварник, щедро, через край, насыпала коричневый порошок, плеснула кипятка. Знакомый кисловато-горький запах поплыл по кухне. Макс непременно сделает замечание, что я ем одну гадость. Он унюхает запах кофе даже через три часа. Может быть, растворимый кофе и не очень полезен, зато кофе с молоком, то есть с сыром – в самый раз.

Значит, Антона они не лечат специально. Может быть, даже для того, чтобы держать меня на коротком поводке, все время знать, где я и что делаю.

Я дернулась, чуть не опрокинув чашку. Что было бы, если бы Макс не стал останавливаться и вчера в мастерской произошло все то, о чем мы потом говорили? Неужели в Москве об этом тут же узнали? Какой ужас! С силой я провела ладонями по плечам, словно этим движением могла освободиться от невидимой ниточки, связывающей меня с Москвой.

Подло и мерзко! Как они могли?

Захотелось немедленно стереть, снять с себя заразу. И я шагнула под душ. Воду сделала погорячее и стала ожесточенно тереть себя мочалкой. Сильно за спину руки завести не получалось, поэтому я с особой настойчивостью терла живот и плечи. Спину потом старательно оттерла полотенцем. Побрила ноги, подстригла ногти, проследила, чтобы ничего не осталось, все утекло в сливное отверстие. Любителям сглазов и наговоров нечем будет воспользоваться! Переоделась в чистую одежду. На какое-то время мне показалось, что никакой болезни нет, но стоило переступить порог ванной, как все вернулось обратно. Я с трудом подавила в себе желание повернуть по коридору направо и в комнате упасть на кровать. Пошла налево, на звук льющейся воды.

На столе лежали вафельный торт, пачка масла, батон хлеба, сыр, упаковка овсяного печенья. Я очень люблю своего папу. За то… за то, что он нормальный. И никогда не лезет в мои дела. Сейчас он сделает себе несколько бутербродов с колбасой и сыром и либо уйдет в комнату к телевизору, либо останется на кухне читать газету. Толстый кусок белого хлеба, щедрая порция масла, колбаса свисает с боков бутерброда, приличный ломтик сыра – мой папа умеет и любит жить. Ему мои страдания не только непонятны, но и непредставимы. Он живет в удовольствие. Я же старалась удовольствие в своей жизни разрушить. Вот такие у меня маниакальные способности.

– Ты уже попила кофе? – быстро глянул в мою сторону папа. – Я тебе налил чай.

Ну, кто еще мог так поступить? Не предложение, не приказ – угощайся, и все тут!

Я села к столу, покосилась на газету. Белка прогрызла дырку прямо посередине. Значит, папа пойдет смотреть телевизор, читать ему нечего.

– Здесь ничего важного не было? – развернула я лист.

– Теперь уже нет, – выразительно посмотрел на меня папа. – Но в следующий раз корми крысу до того, как она отправится на охоту. Мама будет недовольна, если очередная Лариска съест ее тапочки.

– Ее зовут Изабелла, – обиделась я за гостью, – и она очень извиняется. К тому же Белка съела только рекламу и пару статей.

На глаза бросилось что-то знакомое. Какое-то слово, на которое я не обратила внимания, но теперь оно как бы стояло перед глазами. Вспомнить слово не получалось. Я снова подняла газету. Белка на полу тревожно забегала, запищала, просясь на руки, словно дитя.

– Сейчас, сейчас… – пробормотала я. Что же там было за слово?

Белка укусила меня за ногу. Вот ведь зараза! Я отпихнула от себя крысу, и та, крутанувшись разок за своим хвостом, устремилась в коридор. Я проводила ее глазами. Куда может бежать зверь? Пойдет устраивать сидячую забастовку? Каску забыла прихватить, стучать об пол будет нечем.

– Пап, а ты не покупал другую газету? – спросила я, еще не понимая, что хочу услышать от отца.

Проводник между миром живых и мертвых… Зверь, нарушивший аркан… Чувствовать могут только те, кто умеет это делать…

Цокот коготков стих. Либо крыса добралась до ковра в комнате родителей, либо…

Я выглянула в прихожую. Хорошо, что мы подарили Маркеловой белую крысу. Если бы она была темная, постоянно терялась бы. А так зверек-альбинос на темном папином пальто смотрелся как неудачно поставленная заплатка.

– Белка, меняешь хозяина?

Мой вопрос зверька не остановил. Крыска ловко ползла к карману, из которого торчала газета. Я подождала, когда она вонзит зубы в периодическое издание, и только потом взяла их обоих в руки. Белла снова пыталась искромсать рекламу.

– С тобой может быть солидарна вся страна – рекламу любят только рекламодатели. – Крыса больно укусила меня за ладонь, отвоевывая лакомый кусочек. – Эй, верну Маркеловой, она посадит тебя на сухой паек из туалетной бумаги! – припугнула я Белку. Но угроза не подействовала. Пришлось ее засовывать в перчатку. Пока она прогрызет жесткую кожу, можно будет разобраться с газетой.

– Папа! Почему крысы не любят рекламу? Потому что их заявки никогда не печатают?

Отец оторвался от газеты – он все же пытался читать то, что ему щедро оставила хвостатая вредительница.

– Они читать не умеют, а от рекламы вкусно пахнет, – пожал плечами папа.

– От рекламы вкусно пахнет, если в нее заворачивали колбасу.

Лично я никогда не любила запах типографской краски. В нем есть что-то тяжелое. Чтобы лишний раз в том убедиться, я ткнулась носом в газету и прямо перед собой увидела крупное слово: «СГЛАЗ».

«Сниму сглаз, порчу, наведу приворот…»

Я окинула взглядом весь столбец. «Целительница Тамара», «Ясновидящая Софья», «Колдун третьей категории Иван»…

Половина из всего, что здесь написано, конечно же, бред. Ничего они не могут, только деньги трясти. Но ведь с чего-то все у них началось? Они что-то почувствовали, что-то увидели…

Я провела рукой по странице, ладонью снимая черный налет плохих чернил.

«Ведьма из Воронежа. Делаю все!» Не то. «100 % помощь без греха». Это они о чем? «Ведьма Василиса. Сделаю все на 200 %». Ого, ставки растут! Выполним и перевыполним план! Пятилетку в три года, вместо одного мужа сразу два. Один так, второй на всякий случай. Если Пашка позвонил по одному из названных телефонов, я его закопаю под запасом тренировочных сабель. «Наталья. Гадаю. Предсказываю. Помогу». Кто кому – еще вопрос… «Настоящая ясновидящая денег не берет! Рассказывать ничего не надо – помощь и результат сразу». Похоже на старый анекдот – «Гусары с женщин денег не берут. Они сами им дают». Двусмысленно.

Не то, все не то! Люди, которые чувствуют… Не обязательно Смотрители. Маги, например. Те, что живут по закону земли, которые знают травки. Вот кто сможет снять замкнутый аркан! Одна примета перебивается другой.

– С Максимом поругались? – Папа кивнул на колонку «магов».

– Наоборот.

Я все разглаживала и разглаживала надкушенную газету. Не только Смотрители обладают силой и знают приметы. Смотрители – ученые от города, приметы по книжкам изучают. А есть те, кто приметы замечает, кто знает особенность каждой вещи, каждого дерева, каждого кустика.

И имя им… колдуны?

Я поежилась. Конечно, настоящий колдун рекламу давать не будет. Ни к чему. Если надо, к нему и так придут. И денег он не возьмет – человек сам заплатит свою цену.

Я с удвоенной силой принялась мучить газету, так что она порвалась.

Ой! Не крыса – так я. Не судьба папе нормально почитать. Я пригляделась к тому месту, что так старательно грызла Белла. Здесь тоже было объявление по колдовству, но оно было изгрызено в лапшу.

Проводник… Уж не это ли объявление не понравилось хвостатой бестии?

– Папа, у тебя случайно третьей газеты нет? – без всякой надежды спросила я.

Третьей газеты не было. Но я уже знала, где и что искать. И даже догадывалась, у кого спрашивать.

Время близилось к двенадцати, мне опять хотелось спать. В коридоре на полу валялась перчатка. Палец был разорван. Значит, я двигаюсь в правильном направлении.

Я набрала номер Маркеловой.

– Болеешь? – с тоской спросила меня готесса.

– Умираю, – бодро сообщила я. Хотя бодрости во мне было – до кровати дойти. – Крысу свою забери. Она у меня всю кожгалантерею съела.

– Корми, корми, – с явной радостью в голосе напутствовала меня Лерка. – Дневник мой у тебя?

– Не читала, – сразу ответила я на предполагаемый вопрос.

– Врешь! – Вообще Лерка была мирным человеком, вот только последнее время что-то у нее с головой сталось.

– Приходи, проверишь, – щедро предложила я.

– И как же я проверю? – усомнилась Маркелова.

– По отпечаткам пальцев и тайно забытым волоскам. Любая дактилоскопия даст тебе ответ…

Лерка натужно засопела. Я тяжело оперлась о тумбочку, на которой стоял телефон. Опять мне плохо. Хотелось позвать Макса, чтобы он пришел и сделал так, чтобы болезнь ушла насовсем.

– Топай ко мне, пока я не уснула, – стала я зазывать подругу. – А то в бессознательном состоянии я за себя не отвечаю. Может, чего и прочитаю не то.

– Я тебе прочитаю! – слишком громко и жизнерадостно воскликнула Лерка. Фиговый из нее гот получается. – Жди.

Жду. А что мне остается? Я доползла до кровати. Болезнь сродни любви – незаметно заражаешься, а потом всеми силами начинаешь от нее лечиться. И почему любовь так не вписывается в наш правильно-математический прагматичный мир? Ни школа, ни родители, ни друзья рядом с любовью ужиться не могут. И этот выбор… Постоянный, мучительный выбор между и между. Эта мука, эта боль – она постоянно тянула меня к Максу. Хотелось его видеть каждую секунду, чувствовать, что он рядом…

В душе защемило, дышать стало тяжело. Мне показалось, что я стою на обрыве и смотрю вниз. Голова кружится, в груди щекочет так сладко и одновременно так неприятно, и пальцы на ногах щемит, и ноги становятся как деревянные. И понятно, что надо отойти, перевести дух, но я все смотрю и смотрю вниз, до дурноты. И вместе с этим приходит осознание, что любовь – настоящая любовь, а значит, и моя – всегда будет трагедией. Сладко-щемящей трагедией с тайной надеждой на счастливый конец. Но в том-то и крылась величайшая тайна, что ответа на вопросы о любви нет, как нет конца нашим отношениям с Максом. Чем все у нас может закончиться? Свадьбой? Детьми? Но это не исход любви. Это все природное, необходимое, житейско-бытовое, во что превращают любовь умные взрослые люди, которым надо как-то жить, на что-то кормиться, у которых есть свои тщеславные устремления. Жизненные удобства, расчеты, компромиссы не могут соседствовать с любовью. И какая же я дура, что все еще цепляюсь за такие глупости, как кто где спал и где проснулся! С любовью это не имеет ничего общего. Просто отголосок старой жизни, та шкура, что уже слезла со змеи, но еще цепляется за ее хвост отжившими чешуйками.

От таких мыслей, от того, что меня вдруг переполнила любовь, сердце заболело. Дыхание перехватило. И все то глупое и наносное, все те ненужные слова, что я все еще придумывала, стали от меня уходить. Не надо бороться за любовь. Любовь – данность. Именно это мне каждый раз пытается объяснить Макс, а я все не понимаю. Я все еще требую каких-то доказательств. А их нет и быть не может. Любовь не выражается в предметах и расстояниях. Что бы теперь ни происходило, где бы я ни была, все не имеет значения, потому что у меня теперь есть моя Вселенная, наполненная любовью, свой истинный смысл, рядом с которым вековые знания – ничто.

И как бы подтверждая мои слова, до сих пор мирно стоящая стопка учебников вдруг опрокинулась. Белая тень мелькнула по ковролину.

А в груди все сжималась и сжималась какая-то невидимая частичка меня. Было больно и радостно.

Я стояла над обрывом, чувствуя неприятные мурашки, и понимала, что счастлива. Счастлива сейчас и навсегда. И что бы ни произошло дальше со мной и с Максом, я сохраню в себе свое чувство любви – чувство вечного восторга перед жизнью и перед этим даром, весь смысл которого умещается в такое короткое слово.