Текст книги "Человек на грани. Пограничное расстройство личности: от травмы к восстановлению"

Дифференциальная диагностика

Дифференциальная диагностика, то есть отличие ПРЛ от других психических расстройств, представляет большие трудности. Среди психиатров и психотерапевтов популярна картинка, отсылающая нас к индийской притче о слепых мудрецах. Каждый мудрец способен на ощупь составить представление лишь о небольшой части слона. Поэтому один искренне считает, что «слон – это просто хвост», другой – что «слон – это хобот», третий принимает ухо за целого слона, четвертый – ногу. А на самом деле всё это – огромный слон. Приведем текст басни целиком, чтобы вы прониклись тем, насколько важна целостность при работе с расстройствами.

 
Слепцы, числом их было пять,
В Бомбей явились изучать
Индийского слона.
Исследовав слоновий бок,
Один сказал, что слон высок
И прочен, как стена.
 
 
Другой по хоботу слона
Провел рукой своей
И заявил, что слон – одна
Из безопасных змей.
 
 
Ощупал третий два клыка,
И утверждает он:
– На два отточенных штыка
Похож индийский слон!
 
 
Слепец четвертый, почесав
Колено у слона,
Установил, что слон шершав,
Как старая сосна.
 
 
А пятый, подойдя к слону
Со стороны хвоста,
Определил, что слон в длину
Не больше, чем глиста.
 
 
Возникли распри у слепцов
И длились целый год.
Потом слепцы в конце концов
Пустили руки в ход.
 
 
А так как пятый был силен,
Он всем зажал уста.
И состоит отныне слон
Из одного хвоста!
 

Ученый спор. Индийская басня (вольный поэтический пересказ С. Я. Маршака, 1940 г.)

Традиционно считается, что пограничное расстройство трудно отличать от депрессии, тревожного расстройства, а также от биполярного, от диссоциативного и от нарциссического расстройств. Иногда пограничное расстройство приходится дифференцировать от шизофрении, поражений мозга разного происхождения, других расстройств личности, наркомании и алкоголизма.

Отличие пограничного расстройства от депрессии

Достаточно сложно достоверно отличить ПРЛ от посттравматического стрессового расстройства. Для страдающих пограничным расстройством также характерно иметь в анамнезе (истории жизни) серьезные психологические травмы. Иногда пограничное расстройство и посттравматическое сочетаютсяу одного человека.

При ПРЛ наблюдается более широкий спектр эмоций, находящихся в высокой степени интенсивности. При депрессии преобладает подавленный, сниженный эмоциональный фон. При пограничном расстройстве психические нарушения проявляются в жизни человека постоянно, с разной степенью интенсивности. При депрессии более заметно чередование обострений и ремиссий, в периоды которых человека практически ничего не беспокоит.

Отличие пограничного расстройства от биполярного

Похожим образом отличается пограничное расстройство от биполярного. Биполярное аффективное расстройство (БАР) проявляется хаотичным чередованием депрессивных и маниакальных эпизодов с периодами ремиссии (благополучия). При депрессивном эпизоде будет отмечаться снижение настроения, подавленность. Поведение будет соответствовать эмоциональному фону человека: замедленность в решениях и движениях, заторможенность, упадок сил, апатия, нежелание совершать любые действия, прокрастинация и лень. Как правило, нет ни сил, ни побуждений совершать импульсивные поступки. При маниакальном эпизоде всё ровно наоборот: человек чувствует подъем настроения, радость и прилив сил. На таком фоне действительно могут совершаться разные импульсивные действия: растраты, спонтанные покупки, легкое вступление в отношения. Они объясняются радостным, счастливым состоянием человека, стремлением к удовольствию. Подкрепляются оптимистичной оценкой будущего – уверенностью в выплате кредита, в серьезности случайных отношений, в стабильности своего положения. Любая фаза обострения длится от двух недель до нескольких лет. В течение всей фазы могут наблюдаться отклонения поведения, соответствующие ее эмоциональному фону. Важно, что неадекватные действия человека, страдающего БАР, продолжаются ровно столько же, сколько длится эпизод обострения. В период ремиссии поведение остается адекватным, без каких-либо отклонений от обычного.

При пограничном расстройстве компульсивность поведения носит более хаотичный, непредсказуемый характер. Спектр эмоций представлен не только сниженным и приподнятым настроением, но и высокой агрессивностью, конфликтностью, тревожностью. Фон настроения может меняться несколько раз за день. Соответственно, так же часто может меняться вектор поведения. Компульсивные поступки могут внешне не соответствовать видимому эмоциональному фону. Скорее всего, они будут вызваны желанием снизить дискомфортные ощущения – одиночество, внутреннюю пустоту, напряженность, тревогу. В компульсивном поведении часто присутствуют действия агрессивного характера – самоповреждения, конфликтность. Важно, что при ПРЛ не отмечается четких периодов обострения и ремиссии, соответственно, компульсивные поступки и другие нарушения поведения случаются бессистемно. Зачастую они провоцируются изменениями внутреннего состояния, незаметными для окружающих.

При пограничном расстройстве личности изредка встречаются симптомы, отмечающиеся как «психотические», то есть характерные для шизофрении и других тяжелых психических расстройств. Это галлюцинации и бредовые идеи преследования. Галлюцинации, чаще слуховые, бывают в виде отдельных слов, звуков, окриков, обращений по имени, реже – полноценных фраз. Они короткие, отрывочные, единичные. Бредовая настроенность или «мини-паранойя» проявляются в виде идей о том, что кто-то может преследовать больного, следить за ним, что ему угрожает опасность. В случае посттравматического стрессового расстройства такие ощущения и ожидания повторного нападения также возможны.

Паранойя при ПРЛ носит отрывочный, кратковременный характер, поддается переубеждению, может восприниматься довольно критически самим пациентом. Степень выраженности психотических симптомов при пограничном расстройстве заметно ниже, чем при тяжелых психических заболеваниях. Симптомы отличаются меньшей интенсивностью, краткостью и эпизодичностью. Почти всегда они появляются на фоне стрессов, волнений, переутомлений. Для опытного психиатра обычно не составляет труда отличить психотические проявления ПРЛ от сформированных психозов.

Психоз – острое тяжелое нарушение психической деятельности, которое сопровождается грубым расстройством реальности (бред, галлюцинации и др.), а также выраженными нарушениями поведения.

Большая часть пациентов с пограничным расстройством подобных явлений вообще никогда не отмечает.

Отличать пограничное расстройство приходится от алкогольной или наркотической зависимости. В редких случаях ПРЛ можно спутать с проявлениями соматических (физических) заболеваний. Например, при заболеваниях щитовидной железы могут отмечаться похожие эмоциональные и поведенческие нарушения.

Глава 4. Травма – норма нашего мира

Всё есть яд, и ничто не лишено ядовитости; одна лишь доза делает яд незаметным.

Парацельс

Норма, как мода или представления о красоте, способна меняться под давлением ветров культуры и времени.

Всматриваясь в картину Рубенса «Три грации» XVII века, современный человек с трудом может найти признаки актуальных норм прекрасного тела. Он способен восхищаться мастерством художника, но представления о «грации» уже кардинально изменились. Вглядываясь в рыхлые тела с картины, у современного человека, скорее всего, появятся сомнения в здоровье изображенных женщин.

Сегодня есть много доступной информации о инсулинорезистентности, сбалансированном питании, вреде сахара и многом другом, что было недоступно современникам Питера Пауля Рубенса. Информация, которой располагает современный человек, влияет на то, что он будет воспринимать нормальным, а что нет. На норму здоровья, помимо времени и культуры, влияет также информированность человека – то, что он знает о себе и собственном организме.

В информационный век интернет сделал возможным одномоментное информирование огромных масс людей. В одну секунду миллионы человек со всего мира могут получить абсолютно любое сообщение. Для информационного потока нет ни территориальных, ни технических, ни временных границ. Жизнь в век интернета накладывает на человека необходимость пересматривать свои стратегии поведения со стандартами взаимоотношений с информацией.

Наше время – «век толп». И общество, и толпа являются объединением людей, но стоят они на разных фундаментах. Общество держится на социальных взаимоотношениях между людьми, а толпа – на общем объекте внимания. В обществе я вижу тебя, а ты видишь меня. В толпе нет никого, кроме общей мысли, общей цели (просвет между зданиями, блокпост, звезда, идущая по красной дорожке, и мн. др.).

В информационный век, быстро и легко объединяясь через интернет, общество плавно идет по пути отказа от взаимоотношений друг с другом в сторону импульсивного реагирования на контент, содержащий в себе информацию об общем объекте внимания.

Общество, переродившееся в толпу, становится внушаемым, тупым самостоятельным организмом, сильным и взрывоопасным. Чем ярче новорожденная толпа осознает собственную мощь, тем агрессивнее и неудержимее она способна стать. А с лидером толпа становится цепным питбультерьером, готовым бездумно выполнять команды своего хозяина.

Барахтаясь в океане информации, переходя от сёрфинга к отчаянным стараниям не утонуть, современный человек легко рискует стать частью толпы. Оказавшись в ее эпицентре, человек теряет критическое мышление, чувство личной ответственности за совершаемые поступки, становится более эмоциональным и внушаемым. В таком состоянии независимое движение становится невозможным. Сложность в том, что сбивается свободное движение мысли. Мышление становится тоннельным, а люди с таким типом мышления чаще всего категоричны и склонны реагировать агрессией на альтернативные взгляды.

Информация роится, жужжит и толкается перед человеком. Она раскрашена во все краски и звучит на все лады, чтобы только привлечь к себе внимание. И ее можно понять, ведь пока она не завоюет человеческое внимание, ее, можно сказать, не существует. Информация начинает свое существование в момент ее восприятия.

Книга будет только прямоугольным параллелепипедом, сложенным из слоев беленой бумаги с добавлением чернил. Источником информации книга станет не раньше и не позже того, как человек возьмет ее в руки. Фокусируя на книге свое внимание, воспринимая символы, переводя их в поток слов, психика человека рождает информацию как явление. Наконец-то есть ответ на древний вопрос, терзающий философов: «Пахнет ли роза, когда ее никто не нюхает?»

К информационному шуму мы постепенно привыкаем. Учимся регулировать интенсивность и качество потока, делать дни отдыха от гаджетов, но этого мало.

Неглубокое вдумчивое изучение материалов, а именно получение поверхностной информации активизирует в мозге центры удовольствия. Узнав что-то новое, человек получает дозу дофамина. Для мозга новая информация воспринимается как награда. Для того, чтобы центры удовольствия активизировались, важно не качество новой информации, а сам факт удовлетворения, само событие. Именно поэтому так легко пристраститься к веб-сёрфингу и очень сложно от него отказаться.

Веб-сёрфинг – хаотичный переход с сайта на сайт в интернете с целью получения информации, вид компьютерной зависимости, связанный с выбросами дофамина в ответ на краткосрочное удовлетворение любопытства или на получение новой информации.

Когда в приоритете только факт удовлетворения и пренебрегается уровень качества информации, появляются дополнительные риски. Удобно, когда сложную научную статью перевел кто-то другой, изложивший всю суть в нескольких предложениях или трехминутном видео. Такой «быстрый контент» дает чувство удовлетворения не только от новой информации, но и от собственной значимости, что вдвойне приятно. «Разжеванная информация» быстро и легко заглатывается, доставляет массу наслаждения в моменте и минимум пользы в целом, как фастфуд.

Бесконтрольное потребление контента в интернете способно вызывать привыкание, влиять на эмоциональное состояние и поведение человека. А значит, при поглощении контента нужны контроль качества и мера. Необходимо с особым вниманием рассматривать источники информационного фастфуда. Разные источники способны одну и ту же, по сути, информацию преподнести по-разному. А от формата изложения зависит то, как эта информация будет воспринята потребителем. Станет она только источником краткосрочного удовольствия, даст практическую пользу человеку или нанесет ему психотравму.

Психическая травма (психотравма) – индивидуальная реакция на травматическое для конкретной личности событие, которая не может быть пережита самостоятельно.

Психотравма по сути представляет собой непереносимый стресс, который человек не может пережить без ущерба для своего психического, а часто и физического здоровья. Умеренный стресс – залог развития и благополучия человека. Стресс необходим. Проблемы возникают, когда он слишком сильный или затяжной по времени. В таком случае внутренние резервы организма истощаются и происходит поломка.

Люди склонны оценивать стрессовые события по трем основным критериям:

1. Насколько ситуация связана с потерей. Потеря близкого человека, потеря работы, статуса, потеря дома или спокойствия – это травмирующие события, требующие много сил для адаптации, которых у человека может не оказаться.

2. Насколько ситуация угрожает самому человеку, его здоровью, благополучию, привычному укладу жизни.

3. Насколько ситуация сложна, нова для человека, рискованна (в случае рисков также подключается контекст «угрозы»).

То, как человек склонен переносить ситуацию как стрессовую или психотравмирующую, хорошо иллюстрируют эксперименты Ричарда Лазаруса.

В своем эксперименте ученый предложил испытуемым просмотр видео с серией подробных хирургических операций, которые делали австралийские аборигены на мужских половых органах. Во втором случае испытуемые смотрели на заснятые травматические несчастные случаи на лесоповале. В каждом из вариантов экспериментаторы разным группам испытуемых предложили по несколько видов звукового сопровождения, чтобы проанализировать их реакции.

В первом эксперименте видео про аборигенов одна группа смотрела без какого-либо звукового сопровождения; вторая группа смотрела видео со звуковым сопровождением, где голос за кадром подчеркивал всю опасность кровавых ритуалов и интенсивность страданий оперируемых; третьей группе показали фильм со звуковым сопровождением, которое полностью отрицало какую-либо опасность, подчеркивая, что всё хорошо; и в четвертой группе фильм показывали с нейтральной закадровой речью антрополога, который безоценочно описывал ритуал.

Во втором эксперименте, с видео о лесоповале, одна группа испытуемых смотрела фильм с озвучкой, где голос за кадром рассказывал, что зрители наблюдают игру актеров, бутафорскую кровь и всё происходящее – выдумка; другой группе перед просмотром сказали, что они узрят видео со сценами несчастных случаев на лесоповале, – и всё; третью группу, как и вторую, предупредили о реальности событий, но попросили сфокусироваться на правилах техники безопасности.

Данные эксперименты позволили ученому отметить, что самыми популярными психологическими защитами для человека являются отрицание и рационализация. Они эффективнее всего помогают справиться со стрессом и нивелировать реакцию на него. В группах испытуемых, где демонстрировалось отрицание травматизации или давалось интеллектуальное объяснение происходящего в фильмах, были самые низкие показатели уровня стресса, чего нельзя было сказать про другие группы.

Сегодня в обществе психотравмирующий видеоконтент никого не удивляет. Травма стала привычной частью жизни, почти рутиной. Мы с опасной регулярностью наблюдаем множество убийств, ситуаций физического и других видов насилия с экранов телевизоров, смартфонов, планшетов.

С одной стороны, эта ситуация приводит к постепенному притуплению реакций на психотравмирующие стимулы, к привыканию, вынуждает человека адаптироваться, стать более толстокожим и менее эмпатичным. А с другой стороны, существующий фоновый заряд травматизации, как радиация, разрушает психику человека, обесточивает ее, нарушая работу нервной системы, психо-эмоционального состояния и, конечно же, телесного здоровья.

Под влиянием фоновой травмы насилия, которая длится продолжительное время, у человека включаются адаптивные механизмы, и происходит это, как правило, двумя путями:

1. Через идентификацию с жертвой насилия

Сопереживая пострадавшим, проживая горе жертв насилия через контент, человек примеряет на себя их роль. Ощущение бессилия, заряд гнева и желание восстановить справедливость смешиваются в болезнетворный коктейль. Хорошо, когда в этом случае энергия направляется на поиск «спасителей», «защитников», поиск поддержки и помощи от других людей или организаций. Поиск помощи в ситуации угрозы при истощенных резервах – адаптивная стратегия, но так происходит не всегда. Жертва, лишенная надежды на возможность получить помощь, впадает в анабиоз, внутренне включая автопилот в энергосберегающем режиме. Человек как ходил на работу, так и ходит, может даже общаться со знакомыми, заниматься привычным хобби. Ключевое слово – «привычным». Выполнение привычных действий не требует затраты энергии, такие действия нервная система производит в состоянии, напоминающем транс, легкий сон. А этим сном обычно травма ждет возможности исцеления. В случае же, когда целительное отреагирование травматического опыта не случается длительное время, травма, к сожалению, не спит вместе со своим носителем, она патологизируется.

2. Через идентификацию себя с агрессором (автором насилия)

В данном случае доминирует заряд гнева и стремление его выразить. В целом отреагирование гнева – адаптивная и целительная стратегия, но есть сложность. Желая наказать виновников, травмированный человек чаще всего назначает их (виноватых) в произвольном порядке или по принципу «кто ближе и безопаснее», что может быть даже опасным для окружающих людей.

Самым обыденным примером идентификации с агрессором могут выступать детские игры. Дети активнее, полнее и проще проживают жизненный опыт через игру, и психотерапевты давно взяли себе это на вооружение в своей работе со взрослыми. Игра – эффективный, здоровый способ отреагировать трудный опыт. С помощью игры легче сделать переход из ситуации беспомощности и ступора в сторону способности действовать.

Трехлетняя Ира после посещения прививочного кабинета с упоением стала лечить все свои игрушки. Игрушки Иры очень боялись уколов, некоторые даже плакали, но Ира строго говорила им, что плакать нечего и нужно потерпеть. А потом очень больно делала прививку. Очень-очень больно, что сама же и подчеркивала.

Нормальны ли такие игры? Абсолютно нормальны. Несмотря на всю кровожадность, направленную в сторону игрушек, девочка прекрасно позаботилась о восстановлении своего психического здоровья через игру.

Скорее всего, Ира испытала сильный страх, оказавшись в незнакомой обстановке прививочного кабинета, а также физическую боль от укола. Видимо, ни мать, ни медицинский сотрудник не смогли проявить достаточно внимания к ее чувствам. Можно даже предположить, что девочка испытала обиду в ответ на пренебрежительные «нечего плакать» и «нужно потерпеть». Если бы она получила поддержку и понимание в минуту сильных переживаний, то, скорее всего, продемонстрировала бы такое же поведение и по отношению к своим игрушечным пациентам.

В своей незамысловатой игре Ира смогла встать на место агрессора (медицинского сотрудника), тем самым вернув себе право на контроль ситуации. Теперь уже она пренебрегала эмоциями и физическим дискомфортом жалующихся игрушек и делала им очень болезненный укол. Справедливость была восстановлена, травма отреагирована, и Ира сможет вернуться к своим привычным делам, не застревая на пережитом дискомфорте.

Контент современности предлагает для игр сценарии насилия. Агрессорами выступают инопланетные монстры, куклы-каннибалы, маньяки-убийцы и многие другие персонажи преимущественно с психотическими чертами личности. Дети активно потребляют патологичный контент и встраивают травматичные сценарии в свою детскую жизнь через игры.

Всё чаще можно встретить маленького ребенка, играющего в маньяка-убийцу или другого агрессивного героя из «теневого мира взрослых». И это закономерный отклик детей на травматический опыт, который валится на них через окна гаджетов. Нормально то, что ребенок пытается переработать психотравмирующий опыт. Вопрос в другом: «Нормально ли то, что взрослые предлагают ребенку условия, где он может купаться в психотравмирующем опыте?»

Взрослые сами погрузили детей в ситуацию вынужденной адаптации к насилию и при этом недоумевают, отчего дети становятся всё агрессивнее и агрессивнее.

Дело в том, что ребенок копирует поведение взрослых, которые его окружают. Современные дети, переданные под крыло гаджетов с жестоким контентом, непроизвольно склонны копировать поведение взрослых видеогероев. И хорошо, если ребенку предложили не виртуальных взрослых психопатов.

В 1961 году психолог Альберт Бандура, проведя эксперимент с куклой Бобо, смог подтвердить то, что детей воспитывают не слова взрослых, а их реальные действия.

Экспериментатор сделал куклу, напоминающую неваляшку, высотой около полутора метров. Утяжелитель на дне куклы не давал ей упасть, а формы с нарисованными чертами напоминали человека. Дети, участвовавшие в эксперименте (72 ребенка: 36 мальчиков и 36 девочек в возрасте 3–7 лет), были разделены на три равные группы: группа детей, которые должны были наблюдать агрессивное поведение взрослых по отношению к кукле Бобо; группа детей, которые должны были наблюдать нейтральное или миролюбивое отношение к кукле Бобо; контрольная группа детей, которые не принимали участия в активных частях эксперимента.

Сначала детей поочередно приглашали в игровую комнату № 1, разделенную на две зоны с игрушками. В одной зоне с игрушками разрешено было играть ребенку, а в другой зоне присутствовал взрослый. Там же находилась кукла Бобо с лежащими рядом большим молотком и игровым набором. Взрослый играл с набором и не обращал внимания на куклу Бобо. После экспериментатор говорил ребенку, что играть в игрушки, которые трогал взрослый, ему будет нельзя.

Позже детей приглашали в ту же комнату. В одном случае дети, играя в свои игрушки, могли в течение 10 минут наблюдать, как взрослый в своей зоне бил руками и молотком куклу Бобо, пинал, кричал. В другом случае дети столько же времени находились со взрослым, который играл с набором, игнорируя куклу так же, как в самом начале эксперимента.

В завершающей стадии эксперимента детей приглашали во вторую комнату, наполненную значительно более привлекательными игрушками, чем в первой. Дети с интересом начинали играть. А когда экспериментатор видел, что ребенок на пике наслаждения от процесса игры, он прерывал ребенка и принуждал покинуть комнату, предлагая при этом пойти в первую комнату и поиграть там. Таким образом экспериментаторы рассчитывали фрустрировать детей и спровоцировать агрессивное поведение.

Фрустрация – психическое состояние, связанное с реальным или предполагаемым неудовлетворением потребностичеловека.

В этот раз в первой комнате экспериментаторы разрешили детям пользоваться игрушками из взрослой зоны и выделили им 30 минут. Экспериментаторы не ожидали, что поведение детей будет настолько различным! Те дети, которые в первой части эксперимента видели агрессивное поведение, направленное на куклу Бобо, начинали бить руками, ногами и молотком куклу, кричать на нее, копируя поведение взрослого. Через взрослого дети научились направлять свой гнев на куклу и активно пользовались этой возможностью. Дети, видевшие нейтральное отношение к кукле Бобо, больше игнорировали ее и перенаправляли свое внимание на игровой набор и другие игрушки.

Эксперимент Бандуры сделал переворот в области воспитания. Воспитывают не слова, а действия взрослых, которые находятся рядом с ребенком. Удивительным было то, насколько сильно воздействует на поведение ребенка наблюдаемое им поведение взрослых. Дети, которые наблюдали нейтральное поведение взрослых, склонны были проявлять свое разочарование и фрустрацию менее агрессивно, чем дети даже из контрольной группы.

Также ученый своим экспериментом в очередной раз подтвердил, что мальчики более агрессивны, чем девочки. Возможно, этот факт подтолкнул ученого не останавливаться на первом эксперименте и провести еще один, уже с другими детьми, разделив их на группы по половому признаку. Исследователь хотел понять, как может влиять пол на имитацию ребенком поведения взрослого. И выяснил, что дети, участвующие в эксперименте, чаще копировали поведение взрослых своего же пола и реже копировали модели поведения взрослых противоположного пола.

Информационный контент, наполненный сценами насилия с участием психологически нездоровых героев, не наносит видимого телесного ущерба, но травмирует психику смотрящего. В случае просмотра некачественного контента психика детей не только травмируется, но и впитывает патологичные социальные модели поведения.

Травма стремится быть отреагированной. Если по каким-то причинам это невозможно в моменте, то механизмы вытеснения могут сдерживать травматические переживания хоть годами, но отклик на травму всё равно прорвется в мир. Произойдет ли это через 3 дня или через 10 лет, не важно. Для травмированной психики нет времени, но есть потребность в балансе. Был стимул – должна быть и реакция.

Отреагирование травмы происходит у каждого человека по-своему. На способ могут влиять обстоятельства окружающей действительности и сама личность человека, но всё равно реакция носит больше индивидуальный характер. Предлагая сценарии реагирования на травматический опыт прошлого, специалисты рискуют в лучшем случае ограничить импульс реакции, еслине пресечь его.

Один человек может, проживая травматичный опыт, плакать, другой на вроде бы похожую травму даст реакцию агрессии, третий при прочих внешних равных может проживать реакцию в виде бессилия и онемения в теле. Универсальной реакции нет и быть не может.

Единственное, что находит себе место во всех случаях отреагирования травмы, – это слово. Речь для человека несет заряд поступка, поэтому вербальная психотерапия остается и будет оставаться одним из эффективнейших способов работы с травмой.

– Я хочу, чтобы они горели в аду! Нет, сначала я хочу их разорвать на клочки собственными руками. Смотреть в их гнилые глаза и резать их тела, рвать. Я хочу выколоть им глаза! Ненавижу их! А только потом пусть они горят в аду вечно. – Рыдания…

Юля, юная двадцатилетняя девушка, жившая в небольшом городке рядом с мегаполисом, однажды, возвращаясь с вечерних лекций, была изнасилована четырьмя молодыми мужчинами. Эти страшные люди не ограничились групповым изнасилованием и избиением девушки, они решили ее убить, нанеся ей десяток ударов ножом в живот и грудь, а потом спрятали Юлю в кустарнике.

Пролежав так более 12 часов, Юля была найдена и отвезена в больницу. Каким-то чудом девушка осталась жива, но сама радости от этого не почувствовала. После второй попытки покончить жизнь самоубийством девушка продолжила свое восстановление в психоневрологическом диспансере. Пролежав там год, она была выписана из стационара, продолжив наблюдение у профильных специалистов и начав индивидуальную психотерапию с частнопрактикующим психологом.

Излияние ярости в адрес насильников и убийц, которых так и не смогли найти, долго было под запретом для Юли. Сначала ее больше всего беспокоило исполосованное шрамами тело, физические боли и оторванность от других людей, невозможность быть понятой. Чувства подбирались к ней постепенно. И когда пришло время, каждый сеанс психотерапии был свидетельством боли, горя, ярости и отчаянного гнева. Всё, что так и не смогла Юля отреагировать там, на темной осенней улице, она смогла проговорить в кабинете при свидетельстве своего психотерапевта. Отреагирование пережитого изливалось месяцами. Сессия за сессией. Иногда волна ярости сменялась принятием, но потом начиналось всё сначала по кругу.

Отреагирование освобождает психику от травматического спазма. Возможно, принцип вендетты негуманен, но в нем есть зерно здравого смысла. Очень вероятно, что если бы Юля могла на месте расквитаться со своими мучителями или позже их посадили бы в тюрьму, то влияние психотравмы на Юлю было бы не таким разрушительным.

Доверие и уважение к своему психотерапевту помогли сделать отреагирование травмы возможным. Только став значимой личностью для пациента, психотерапевт может быть допущен к процессу обмена эмоциями. Человек – существо публичное. Мы все нуждаемся, чтобы наши переживания и эмоции видели значимые другие. В такие минуты психика балансируется – и открываются резервные шлюзы с ресурсами.

Психотравма сначала перерождается в патологические симптомы. В случае с Юлей первые симптомы были очень опасными, ее попытки убить себя легко могли увенчаться успехом. После симптомов психотравма прорастает в патологические мысли. И если на этом этапе человек не получает адекватную психологическую поддержку, то патологизация движется дальше. Мысли постепенно перерождаются в устойчивые патологические переживания, а далее – в патологические поступки.

Одним из ярких примеров глубокой патологизации психотравмы является история советского серийного маньяка-убийцы, каннибала Андрея Чикатило.

Андрею было 5 лет, когда началась Великая Отечественная война. Его отец во время войны побывал в плену на немецкой стороне, а вернувшись на родину, был репрессирован и распределен в концлагерь на лесозаготовки. Мать же вместе с Андреем во время войны жила на оккупированной немцами территории. Оккупанты жили и в их доме. По некоторым источникам, мальчик был свидетелем сексуального и физического насилия, которое совершалось над его матерью в то время. Одним из ярчайших воспоминаний детства для Андрея был отряд советских солдат, которые шли в бой рядом с родным селом мальчика. Он был восхищен их красотой, силой и отвагой. В ходе боя все они были убиты. И Чикатило хорошо запомнил поле, заваленное оторванными конечностями и окровавленными телами.

Перед войной было тяжело выживать (многие жили очень бедно, недоедали), но во время войны начался еще более сильный голод. Люди, и чаще всего дети, умирали от дистрофии. Случаи каннибализма стали почти нормой. Мать Андрея, пережившая голодомор в 30-х годах, запугивала мальчика, что если он будет уходить один, то его украдут и съедят, и Андрей почти не выходил на улицу. Самое грустное, что опасения матери не были беспочвенными.

Когда их дом сгорел, мать с сыном стали голодать еще сильнее. Голодные обмороки в школе для Андрея были привычны. Также мальчик был настолько запуган, что боялся отпроситься у учителя даже в туалет, из-за чего часто был осмеян одноклассниками и избит матерью.

Огромное количество травмирующих переживаний детства не могли быть отреагированы в моменте. Психотравмы, связанные со страшными картинами смерти, угрозой быть съеденным, страданиями матери, не были отреагированы, а процесс их патологизации шел своим чередом.

Юность тоже не принесла Андрею безопасности с возможностью восстановить свое психическое здоровье. В 1949 году вернулся из концлагерей отец Андрея (после фашистского плена он побывал в двух концлагерях). Отец был сильно болен, нуждался в медицинской помощи. Много рассказывал юноше о «жизни» в концлагерях и плакал. Найти работуне получалось, так как репрессированных нанимать либо не хотели, либо боялись. Семья жила глубоко за гранью бедности даже для послевоенного времени. Тогда все жили очень плохо.

Закончив школу и блестяще сдав экзамены в МГУ им. Ломоносова в Москве, Чикатило всё равно не поступил туда из-за того, что его отец был репрессирован. Вернувшись домой, поступил в училище связи. Он был очень «забитым», замкнутым и странным, чем привлекал к себе не самое благоприятное внимание. Во время прохождения воинской службы Андрей был изнасилован сослуживцами.

Говорить о психотравмирующих событиях, с которыми столкнулся этот человек, можно долго, так же, как и о патологических действиях, которые он впоследствии совершал. Этот маньяк убил более пятидесяти женщин и детей, истерзав их тела. И в каждом патологическом действии маньяка прослеживается картина его предыдущих психотравм.

К сожалению, на данном примере мы можем увидеть, что и патологические поступки не прекращают своего процесса дальнейшей патологизации. Маньяк не сразу начал убивать своих жертв. Сначала он только стремился к контакту с другими, но из-за убежденности в том, что обязательно будет отвергнут, стал направлять свое внимание на детей. Дети более уязвимы и более открыты к взаимодействию. А человеку нужен человек. Он чувствовал похожесть с ними, потому что из-за сильных потрясений эмоциональное, сексуальное и психическое развитие Андрея было заблокировано. Внешне он был взрослым мужчиной, ходил на работу, взаимодействовал с другими людьми, но травмированная часть психики маньяка была инфантильна, внутри он был ребенком 5–10 лет.

Жизнь Андрея иллюстрирует то, как постепенно психотравма, которая не была отреагирована, проявилась в патологических симптомах: забитости, замкнутости, неспособности контактировать со сверстниками. Позже симптомы стали подкрепляться патологическими мыслями о безысходности ситуации, патологическими переживаниями влечения к детям. Позднее педофилически направленные поступки в отношении своих маленьких учениц переросли в первое изнасилование и убийство, потом – в первую кровь, первые акты каннибализма. В результате Андрей в отношениях с живыми и ни в чем не повинными людьми пытался отреагировать свои психотравмы. Проходил путь идентификации с агрессорами. И кто знает, услышал бы мир об Андрее Чикатило, если бы у него была возможность отреагировать свои переживания в кабинете со специалистом до того, как процесс патологизации психотравмы зашел слишком далеко?!

Когда человек сталкивается с психотравмой, которую ему невозможно пережить самостоятельно, он склонен впадать в трансовые состояния. Такой человек большую часть своей жизни пребывает в регрессе. И негативные сценарии способны развиваться вплоть до заболеваний шизофренического спектра.