Текст книги "Пандемия любви. Том 3"

Элеонора Акопова
Пандемия любви. Том 3

© Элеонора Акопова, 2023

© Оформление. ООО «Издательство Маска», 2023

5. Я выбираю солнце

Москва, 2016 год

Часть первая

* * *

Я всё-таки согласилась с ним встретиться. Что это, малодушие? Не знаю. Я, наверное, просто очень устала. Вот и показалось, что так станет легче. К тому же есть одно маленькое «но». Он работает в той же фирме. В нашей. Неужели в этом всё дело?

Собственно, встречаться с ним я вовсе и не собираюсь. В том смысле, как это обычно принято. Мы просто друзья. Я всего лишь согласилась сходить с ним в театр. Всё время отказывалась, а тут согласилась. Маму это явно удивило, но она промолчала. Не высказала никакого мнения, ни о чём не спросила. У мамы вообще нет привычки болтать раньше времени. Этому её отец научил, когда жив был. Он и меня научил тому же.

Ведь ничего не случится страшного, если я просто схожу в театр, потом в ресторан. Он после спектакля пригласил на ужин. Собиралась, как обычно, придумать благовидный предлог, но тут вдруг узнала, что Солнцев вернулся в Россию. Совсем вернулся. И снова возглавил Фирму. Вот поэтому я и согласилась.

Хотя какая тут может быть связь? Я там уже не работаю. Просто акционер. Правда, с приличным пакетом, но это неважно. В принципе, могу особенно и не появляться. Я и так в последние полгода редко показывалась. Юрист у меня надёжный, есть кому управлять делами. Всё равно ничего не понимаю в денежных вопросах, так что моё присутствие особенно и не требуется.

Итак, я иду в театр. Как это связано с возвращением Солнца? Признаюсь ли я в прямой зависимости этих двух фактов или продолжу врать себе, что никак не связано? Пока не знаю. Но буду стараться об этом не думать. В конце концов, почти пять лет прошло. И шесть месяцев со дня гибели Юры. Солнцев прилетал тогда на похороны. Но это был всего один день. Да и не до того мне в то время было. Мы даже не поговорили. Подошёл, поцеловал руку, сказал, что готов оказать любую помощь. Я поблагодарила, сообщив, что помощь не требуется.

Нет, он, конечно, прилетал и раньше, вёл нужные переговоры, участвовал в процессе, но я на Фирме уже не работала. Вместо меня уже была Вера. Она и сейчас там.

Ладно, совершенно незачем разводить всю эту тягомотину. Чем меньше я стану думать об этом, тем лучше. Главное мне сейчас подольше не появляться в офисе. Думаю, никого оно особенно не удивит.

Но театр – это не вскоре. В субботу. Целых пять дней впереди. У меня ещё есть время подумать.

…Я пришла работать в компанию «Солнце и ветер» сразу после окончания университета. С красным дипломом и рекомендацией нашего психфака. И вовсе не потому, что была «профессорской дочкой». Конечно, отец сыграл огромную роль в моём формировании как специалиста, тут и говорить не о чем, без него бы мне никогда не стать тем, что я есть сегодня.

Николай Николаевич Лунёв, профессор факультета и практикующий психолог, автор огромного количества статей и известных учебников, на которых выросли многие поколения студентов, был человеком суровым и бдительным, поэтому воспитывалась я по-спартански. Послаблений никто не делал. Однако это не мешало ему учить меня и натаскивать в профессии с таким тщанием, что никто не сомневался: быть мне преподавателем – остаться на кафедре и продолжить фамилию.

Но мы с ним решили иначе. Живое дело и работа в серьёзной компании – об этом я мечтала с первого курса. К тому отец меня и вёл. Вечно заваленная горами книг, я занималась почти круглосуточно, мало с кем общалась и в общей студенческой жизни не принимала никакого участия. И чем больше узнавала о профессии, тем меньше о жизни. О таких в быту говорят: дурочка, «синий чулок». Не от мира сего. Но я мало обращала на это внимание.

Наверное, у меня действительно был талант. Знал это и отец, поэтому не жалел сил, чтобы вытащить из меня по максимуму. Он был жёсткий профессионал и знал, что делает. Учил меня, как гуру в тибетском монастыре. Методично и безжалостно, как умел только он. А я никогда не смела перечить и, всегда подчиняясь его силе, принадлежала ему без остатка. И в результате оно того стоило. Я работала на пределе своих возможностей.

Компания «Солнце и ветер», как всякая серьёзная структура, заинтересованная в повышении эффективности собственного бизнеса, это оценила сразу же. Со всеми моими разработками меня не просто взяли – ещё долго уговаривали, хотя я поначалу и сомневалась. Но отец настоял. Будучи консультантом компании с самого её открытия, он весь последний курс меня практически к этому и готовил. Отец их обожал. Их – это основателей фирмы, Солнцева Дмитрия Сергеевича и Ветрова Юрия Ивановича. Обоих считал гениями, в равной степени и по компьютерным вопросам и по менеджменту.

«Так редко бывает, чтобы оба, – говорил отец. – Понимаешь, они фантастически талантливы, за ними будущее! И я хочу, чтобы ты в этом участвовала. Твоё место здесь, это даже не обсуждается».

И весь мой дипломный год прошёл под этим знаком. Я пришла на фирму с уже готовыми разработками и создала всю психологическую службу с нуля. И была невероятно счастлива. Моя жизнь бурлила через край, и я, подчиняясь этой стихии, парила над звёздами, всё глубже погружаясь в неведомый мне ранее мир.

А потом случились два события.

Во-первых, внезапно умер отец. Обширный инфаркт. Это было как гром среди ясного неба. К тому времени я уже крепко стояла на ногах, и на мою работу это никак не повлияло. Зато сильно повлияло на меня саму. Я изменилась настолько, что многие это заметили. Особенно мама. Я очень сильно замкнулась и на все попытки достучаться до меня извне почти никак не реагировала. В конце концов мама отступилась, решив дать мне время прийти в себя. И я с головой погрузилась в работу.

Что же касается второго события, то говорить о нём сейчас вроде бы и не к месту. Но, если не скажу, дальнейшее будет непонятно. Впрочем, мне оно и самой пока что совершенно непонятно. И чем это в результате закончится, предсказать трудно.

В общем, так или иначе, в мою жизнь пришла Великая Любовь.

Но вот от этого мне сейчас как раз и необходимо отвлечься. Очень сильно необходимо. Более чем когда-либо. Просто взять себя за шиворот и заняться чем угодно, лишь бы не ворошить эти мысли. Сейчас никак нельзя об этом думать. Мне следует отправляться в театр, в ресторан, в музей, в кругосветное плаванье, туристом на Марс, командиром корабля на Луну, только бы держаться подальше от офиса международной компании «Sun and Wind», акционером которой я теперь волею судеб являюсь. И это самое разумное, что можно сейчас предпринять. Если хочу выжить, конечно. А ведь я хочу этого, правда?

Да и что значит «выжить»? Я могу жить вполне спокойно и не бояться завтрашнего дня, если это, конечно, вообще возможно при нынешней нездоровой политической ситуации в мире. Но не об этом речь. Тут все люди в равном положении. Живём и боимся завтрашнего дня. Что же касается меня, то лично я больше всего боюсь себя самой. Себя и своих мыслей…

Как жаль, что в собственной жизни я никогда не руководствуюсь разумными доводами. Поэтому как раз и собираюсь всё хорошенько вспомнить. Мне сейчас это очень надо – понять наконец, что случилось. Просто понять, потому что не забывала об этом ни на секунду. Всю мою жизнь с Ветровым я об этом помнила. Помнила и была благодарна ему за всё. За его любовь, за то, что помог мне пережить, за то, что никогда не лез в мои мысли и не задавал лишних вопросов, за то, что просто был рядом и научил меня любить его, не любя.

Что это значит? Может мне кто-нибудь ответить, что такое «любить не любя»? Я любила его, люблю и сейчас и до сих пор оплакиваю. Он – часть моей души, кусок сердца, вечная боль, он – мой брат. Он спас меня, вытащил из смерти, заставил снова жить, видеть траву и небо, научил дышать и улыбаться, при этом никогда не предлагая забыть. И это, пожалуй, самое важное из того, что он мог сделать. Он просто любил меня.

Тогда почему «не любя»?

Да потому что любить Солнцева – это совсем другой глагол. Исключение, не подчиняющееся правилу. Это вообще бои без правил, маракотова бездна, лохнесское озеро и чёрная дыра в космосе. Любить Солнцева – это значит прожить отдельную жизнь. И я проживала бы её снова и снова, если б кому-нибудь вздумалось предложить мне это…

…Мы часто работали втроём – Солнце, Ветер и я. Мы делали важное дело, поднимали серьёзный проект, в котором не было места глупым страстям и бесконечным душевным мукам, одолевавшим меня. И не только меня. Всех нас троих вместе взятых. Только каждого по-своему. Каждый из нас укрощал своих собственных бесов как умел. Вероятно, мы все хотели разного и стремились к этому кто как мог, но никому из нас эти бури не мешали делать Дело. Наверное, даже помогали.

Теперь я думаю, что, скорее всего, именно сумасшедшая любовь к Солнцеву и сделала меня профессионалом высокого класса, она и оказалась той серьёзной мотивацией, которая поднимает человека над обычными жизненными обстоятельствами.

Мы общались друг с другом исключительно на «вы». Так было легче работать. Этого требовала политика компании. Точнее, так пожелал Солнцев. И даже потом, когда всё изменилось, и я перестала принадлежать себе, мы в рабочее время продолжали называть друг друга на «вы» и по имени-отчеству.

Я была ужасно наивной тогда, в свои двадцать четыре года. Меня так воспитали, в полном отрыве от реальности. А он был взрослый мужчина. Умный и опытный. Наверное, это выглядело смешно. Он всё легко читал на моем лице. Как в открытой книге. Мои чувства были слишком явными. Правда, к счастью, только для него и меня. Я многое понимала в профессии, но ничего – в любви. В то время как он отлично знал, чего хочет. Вероятно, давно, если не сказать – сразу же. Только я тогда об этом не догадывалась.

…Как-то он вызвал меня. Было уже довольно поздно. Большинство сотрудников покинули офис. Мы сидели в его кабинете, говорили о бизнесе, обсуждали дальнейшие действия. Он умело раскручивал меня, вытягивая всё новые доводы, потом потребовал составить концепцию, выстроив иную методику. Отправил домой и дал мне время.

Для него я была готова на всё что угодно, вероятно, поэтому у меня и получилось. Через день я принесла. Разложила перед ним листы. Он долго читал, как всегда хмурясь, потом поднял на меня глаза.

– Вы это сами?

– А кто же? – спросила я удивлённо. – Папы уже нет.

– Как вы можете чувствовать это? – нахмурился он еще сильнее. – Не всякий опытный специалист в состоянии решать такие задачи. Это совершенно новый взгляд.

– Не знаю, – испугалась я, подумав, что, вероятно, это оттого, что так сильно люблю его…

Я чувствовала, что сегодня с ним что-то происходит. Мы были одни, что выпадало не так часто, и я тут же заметила в нём сильную перемену. Впрочем, он и не собирался скрывать этого. Было видно, что он принял решение, только я понятия не имела какое. Он отчего-то сделался резок со мной, если не в речах, то в поведении точно, и мне не удавалось понять причину. Словно он сердится на что-то. И это пугало меня.

– Дмитрий Сергеевич… – начала было я.

– Ты невозможно талантлива, – прервал он хрипло и, качнувшись вперёд, упёрся локтями в стол. – Откуда тебе знать такие вещи? Ты же совсем девочка.

Хорошо хоть не добавил «глупая».

И ещё он назвал меня на «ты». Впервые со дня нашего знакомства.

Я что-то забормотала про науку, про то, что это очевидно и концепция лежит на поверхности, но вскоре, столкнувшись с его тяжёлым взглядом, почувствовала, что краснею, и неловко провела ладонью по лицу. Мне вдруг показалось, что мы говорим вовсе не о работе. Он так смотрел, что я не знала, куда девать глаза, мне сделалось жарко, а он свои отводить и не думал.

– Хочешь ведь… – бросил он хмуро, и это снова прозвучало так резко, что я обомлела, заёрзав на стуле и не имея сил отвести глаз от его лица. Ибо и думать не смела о том, чего хочу от него.

Наверное, я не умела правильно влюбляться. Жёсткое доминирование отца с самого детства не научило меня относиться к мужчинам как к равным.

Он продолжал смотреть на меня изучающе, тяжело опираясь подбородком на широкий загорелый кулак.

– Дмитрий Сергеевич, я…

– Дай мне… – сказал он вдруг, не меняя позы.

Сказал так просто, что я даже не успела испугаться. Таких слов я ещё не ведала тогда, хотя, наверное, давно следовало бы. В моём возрасте не понимать подобных вещей было уже неприлично…

– Что именно? – подняла я ресницы, бестолково пошарив глазами по столу, но не найдя ничего, что могло бы заинтересовать его, снова взглянула и вдруг почувствовала жуткий озноб, столкнувшись с его мрачным взглядом. Пальцы застыли, а щеки, наоборот, разгорелись так сильно, что сделалось больно глазам.

Он долго смотрел, настолько долго, что казалось, это никогда не кончится, потом резко поднялся во весь свой огромный рост, неожиданно громыхнув стулом, и я вздрогнула, а он подошел совсем близко молча нависая надо мной, но не делая никаких движений. Это было странно, неловко и вызывало в душе такую бурю чувств, что стало совсем невозможно дышать. Я распахнула глаза, уставившись на него. Мне пришлось для этого сильно запрокинуть голову, и я испугалась, что сейчас упаду назад вместе со стулом. Его взгляд был таким тёмным, а зрачки – широкими и неподвижными, что я совсем утонула в них, будто рухнула в омут, и задрожала в смутной тревоге, которую он тут же заметил, потому что губы едва уловимо дрогнули.

Одно я знала совершенно точно: эти смотрящие на меня в упор глаза дымились таким же сильным желанием, которое переполняло и меня. А всё остальное не имело никакого значения. И это непреодолимое желание было гораздо выше страха, который я испытывала, когда он находился в поле зрения. Сегодня всё изменилось настолько, что я перестала задумываться о реальном положении вещей. Только он и я, большего не требовалось.

Я не знала, как это должно происходить между мужчиной и женщиной. Меня никто не научил, а сама я научиться этому не удосужилась. Вероятно, читала не те книги. Может, именно так и должно? Что в таких случаях говорит мужчина и что на это следует отвечать, мне было тогда неведомо. Ведь природа же, наверное, сама должна закладывать в женщину это уменье? Разве можно быть такой умной и одновременно настолько глупой?

– Пошли со мной, – сказал он хрипло и потянул меня за руку.

До меня, кажется, наконец дошло, только всё ещё не получалось в это поверить, словно к настоящей жизни не имело никакого отношения. Сейчас я поднимусь со стула и навсегда закрою дверь за своим прошлым.

Я молча встала и двинулась за ним. Он широко шагал по коридору, таща меня за руку, а я семенила следом, чуть отставая и спотыкаясь, словно иду в темноте.

Так мы и вышли из здания. Он открыл дверцу своего огромного джипа и почти втолкнул меня внутрь. На улице было уже совсем темно, и я понятия не имела, куда он везёт меня…

…Так мы прожили год.

Во мне словно жило два человека. Я полностью принадлежала делу и полностью принадлежала ему. И чем сильнее я погружалась в это, тем лучше работала. Бессонные ночи предельно обостряли мои чувства, а напряжённые рабочие дни забирали все силы, в то же время каким-то непостижимым образом рождая новые, и я жила на износ, бесконечно паря в сумасшедших ощущениях.

Он научил меня летать в грозовом небе, пробудив при этом невиданные доселе способности и совершенно иное восприятие собственного тела. Я жила в двух измерениях, и ему это очень нравилось. Он создавал меня как проект и гордился своим творением. Похоже, он и сам так жил, и всё, что происходило между нами, вливало в него новые силы.

Никто на фирме не знал. И это ему тоже очень нравилось. Никому бы и в голову не пришло.

Никому. Кроме Ветра. В какой-то момент он обо всём догадался, и я сразу уловила это. Не просто догадался. Он знал. Знал, потому что любил, и его чувства тоже были обострены до предела. Он любил меня. Так же сильно, как я любила Солнцева.

Они были совсем разными. Господи, какими же они были разными… Юра – лёгкий, улыбчивый и мягкий как воск. Словно свет разливался по комнате, когда он входил. И все это сразу замечали. Солнце же – суровый и вечно мрачный, норовистый как дикий мустанг, талантливый до гениальности, отчаянно бесстрашный. И кипящий как раскалённая лава, в той нашей другой жизни. Жизни за пределами этих стен. Никто не знал его, настоящего. Никто, кроме тех, кто любил его. А это были Ветер и я.

Однако Солнцев вовсе не был безрассудным или беспечным. Он был на редкость умным и взвешенным, осторожным и бесконечно точным, когда касалось Дела. Он был учёным от бога и бизнесменом от бога. Редкое сочетание, делающее его почти всесильным в глазах тех, с кем ему ежедневно приходилось сталкиваться.

Юра тоже был талантлив, но его небеса одарили не так щедро, как Солнце. В этом отец немного ошибся. Он был вторым и отлично знал это. Он вообще был другой в принципе, ничем не похожий на Сонцева, и трудно себе представить, как вообще смогли они стать друзьями, и не просто друзьями, а достичь той высокой степени взаимопонимания, которая удерживала их рядом. И это тоже была любовь. Надо было знать их обоих, чтобы понять это.

…В те наши последние выходные Солнцев был мрачнее обычного, курил и хмурился, почти не отвечая на вопросы, просто увёз меня куда-то, не знаю даже, что это было за место. Я и в окно не смотрела, пока ехали… гостиница какая-то…

А потом… мы до воскресенья так из номера и не выходили, только несколько раз еду заказывали. Он тогда словно с цепи сорвался… ничего не помню совсем, кроме рук его бешеных и зрачков тёмных. Мы и не разговаривали почти…

Мы вообще часто не разговаривали. Этого и не требовалось. Не всякий бы так смог. Но он научил меня. Я жила этим и была счастлива. Тот бездонный омут, в который он изо дня в день погружал меня, не нуждался в разговорах, вознося нас к вершинам, доселе неизведанным и не имеющим ни конца ни начала…

Позже, в понедельник, я узнала в офисе, что он уезжает в Австрию… на неизвестный срок, может быть, навсегда. Открывает там филиал, а фирму пока оставляет на Ветра. Об этом весь офис гудел, когда я явилась с утра на работу.

Мне он это объявил во вторник. Из его глаз на меня смотрела бездна. И сам он был весь словно каменный. Вероятно, я тоже, только у меня не было сил осознать это. Я ещё не вышла из той бешеной стихии, в которой прожила весь последний год. Он сказал: да, позвонит, когда устроится. Я привыкла в то время на его слова реагировать по-военному: «есть» – во фрунт – каблуками щёлк. Рыдать только дома. И то если мама в отсутствие. А если она в присутствии – то тихо, в подушку, в своей комнате, когда уже спать лягу.

Только он больше не позвонил. Никогда.

Я взяла неделю отгулов и попросилась к Вере на пустую дачу. Маме сказала, что корпоративная поездка. Каждая клеточка моего существа звенела и плавилась от пожирающего изнутри отчаяния. Это чёрное, слепящее ощущение невиданной потери поглотило меня настолько, что я перестала реагировать на всякие внешние раздражители. Не зажигала свет и не вспоминала о еде, плавясь в собственной боли и бесконечном желании навсегда исчезнуть из этого потерявшего всякий смысл бытия.

Когда я наконец снова смогла есть и говорить, вернулась на работу.

Весь следующий месяц мы каждый день часами разговаривали с Ветровым. Непонятно, кто из нас был в то время психолог. Хотя понятно, конечно, кто. Точно не я. И из бездны он меня, так или иначе, вытащил. Не сразу. Очень медленно и тяжко, но, тем не менее, вытащил. А потом мы подали заявление в загс. И вскоре поженились.

Это народ удивило. Многие задавались вопросом: с чего вдруг? Вроде незаметно было, чтоб мы раньше встречались. Наблюдались ровные рабочие отношения. А тут на тебе. Правда, обсуждения эти Юра быстро пресёк, пустив по офису слух о нашей «тайной любви». Грамотно пустил – с Мариной на ушко «поделился». А с секретарём поделиться – всё равно что стенгазету выпустить, набранную крупным шрифтом. Вскоре «подробности» стали достоянием каждого, и люди быстро успокоились.

Ну а через несколько месяцев я ушла в декрет и на фирму больше не вернулась. Привела вместо себя Веру, мою однокурсницу и единственную институтскую подругу. Месяц в курс вводила, а потом ушла. Очень надеялась, что дело от этого не пострадает. Так и вышло. Ну или почти так. Во всяком случае, Вера во всём довольно быстро сориентировалась. Первое время я ей активно помогала, а потом необходимость в этом отпала, и я погрузилась в лоно семьи. К счастью, сотрудники Веру приняли хорошо, и жизнь потекла по-прежнему. Вернее, работа. Ветер приложил к этому неимоверные усилия. День за днём он всё больше входил в подробности дела и тащил на себе весь бизнес. Это вызывало у меня уважение, и каждый вечер дома я помогала ему в этой борьбе. Я ему, а он мне. Так и жили.

Разумеется, уйдя с фирмы, я не сидела сложа руки. Приученная к бесконечным умственным усилиям, я отчаянно нуждалась в работе, и Ветров делал всё, чтобы мой мозг не переставал работать в привычном ритме. Через год после рождения сына я поступила в заочную аспирантуру и, окончив ее, защитилась. Потом стала оказывать консалтинговые услуги другим компаниям. И Вере в том числе, конечно же. Во всём, что касалось стратегии бизнеса. А со всем остальным она и сама отлично справлялась.

Я не ушла из профессии. Спасибо Юре, он был рядом и не давал мне съехать в пропасть. Он вообще всегда умел быть рядом. Прозрачно и ненавязчиво, как воздух, потому что был наделён непревзойдённым талантом – любить. Он любил своего друга и любил меня, поэтому никогда не стремился заменить его. Просто был. И этого оказалось достаточно.

Конечно, Юра до самой глубины не знал, что происходило в действительности между мной и Солнцем. Не знал и не спрашивал. И я приняла это как благо. Мы жили вместе и даже спали в одной кровати. Правда, не сразу… далеко не сразу… но, тем не менее, рано или поздно случилось…

В результате я приняла этот факт. Насколько было возможно. Опять же не вскоре, но всё-таки он научил меня. Ведь совсем не значит, что человек, обученный экстремальному вождению очень тяжёлого автомобиля в ночную снежную бурю, не сможет в результате спокойно ездить по городу, останавливаясь как положено, на светофорах и аккуратно паркуясь на стоянках.

…Зачем, интересно, мне понадобилось в театр? Ведь это ужасно глупо. Нет, не сам театр, конечно, а встречи все эти… Ясно как белый день, что подобное совершенно ни к чему. Мне никогда не были свойственны бессмысленные поступки. Я взрослая женщина и отлично умею оценивать собственные действия. Это – моя сильная сторона. Возможно, мне и не следует этого делать, ибо интерес в его глазах чересчур очевиден. Я видела это, поэтому до сих пор и не соглашалась…

Мои размышления прерывает телефонный звонок. На дисплее высвечивается изящная фигурка Марьяши (1), в соломенном кресле на веранде их дачи. Сейчас-то уже глубокая осень, почти зима, середина ноября, и она находится дома, в Москве, а это фото дачное, сделанное на Николиной горе ещё летом, во время одной из наших вечеринок. Я сама сфотографировала её сидящей в кресле и улыбающейся в камеру. Она умеет замечательно улыбаться.

Марианна Поланская – моя старшая подруга, духовница и вечная советчица. Хоть разница в возрасте у нас и значительная, но я её совсем не чувствую. Познакомились мы несколько лет назад, в доме моей сводной сестры и её бывшего мужа, банкира Одинцова (2), а вот подружились не так давно, этим летом, правда, при довольно печальных обстоятельствах, но об этом расскажу как-нибудь позже.

– Алё, Марьяш! – говорю я радостно. – Ты в городе?

– Конечно, – улыбается она в трубку, – я дома, на Тишинке. – Как твои дела?

– Нормально, – отвечаю я, изрядно покривив душой, ибо сходу сообщать, что ничего нормального в моём сегодняшнем состоянии нет, пока не хочется.

Мы немножко поговорили, делясь последними новостями. Я тоже поделилась, старательно обходя тревожащую меня тему.

– Чем занимаешься?

– Работы накопилось, – отвечаю. – Вот Митю отвезла вчера к маме, соскучилась она по внуку, захотела повидаться.

– Это хорошо. И всё-таки голос у тебя сегодня какой-то не очень… – задумчиво отзывается Марьяна. – Впрочем, возможно, ошибаюсь, – вдруг решает она не развивать тему. – Может, зайдёшь чайку попить? Что там тебе идти с Трёхпрудного? Минут пятнадцать прогулочным шагом.

Это верно. Идти мне недолго. Живём рядом. Через Садовое кольцо. Но вот надо ли навещать друзей, когда голова забита безрадостными мыслями? Зачем людям в дом негатив нести?

Что я за психолог, если до сих пор так и не научилась справляться с собственными бурями? Когда касается Дела, тут мне нет равных, а вот душа…

Сначала рядом был отец, потом Солнцев, потом Юра… а теперь? Вера не в счёт – она работает на Фирме, значит, нельзя. Маму я к таким вопросам никогда не подключала, это тоже табу. Подругами не обзавелась, и вообще на подобные темы распространяться привычки не имею, так повелось с самого детства. Не имею, а вот сейчас вдруг стало очень надо…

Так что же, остаётся одна Марьянка? Неожиданно, но единственный возможный вариант.

Только вот станет л и от этого легче, неясно. Пока мне думается, что вряд ли. Да и стыдно втягивать её в подобные бури. А то, что это буря, сомневаться не приходится. И её приближение я ощущаю, как животное чувствует приближение грозы.

Изменилось ли что-нибудь в моём отношении к Солнцу? Однозначно нет. У меня было время подумать об этом. Целых пять лет. И теперь я отлично понимаю, что люблю его столь же безмерно, как тогда.

Нет, торопиться пока не стоит. Я ещё успею поговорить об этом с Марьяной. Просто сейчас ещё не время.

– Знаешь, Марьяш, – говорю я после некоторой паузы, – я тоже соскучилась и с радостью навещу тебя. Но, если можно, всё-таки не сегодня.

– Конечно, – отзывается она. – Как хочешь. Я вовсе и не настаиваю именно на сегодня, просто захотелось увидеться, поэтому и сказала. А кстати, ты знаешь, что ваш дом выставлен на продажу?

– Мой дом? – удивляюсь я.

– Ну не твой, – смеётся Марьяна, – я имею в виду бывший дом Одинцова. Он же покупает соседний с Коноваловыми (3), а этот продаётся.

– Да, слышала, – говорю. – Одинцов рассказывал об этом в тот день, на даче, помнишь, когда ты меня в гости привела? Дом совсем не в его духе, учитывая антураж, который наваяла моя сестрица. Я была уверена, что он так и поступит. Мне бы в таком и самой жить не очень хотелось. Слишком помпезный. Так что скоро у тебя появятся новые соседи. От души желаю, чтоб они оказались приятными людьми.

– Спасибо, мне и самой хотелось бы того же. Забор хоть и трёхметровый, но лучше всё же, когда соседи хорошие и их присутствие не наводит тоску.

– Это верно, – соглашаюсь я, – надеюсь, всё будет в порядке, и летом мы с ними обязательно познакомимся.

Марьянка снова смеётся и рассказывает что-то ещё, а я, периодически вставляя короткие реплики, слушаю довольно рассеянно, потому что голова забита совсем другим.

– А как она, кстати, поживает, эта чокнутая Диана? Всё с тем же арабом живёт? Ты ничего о ней не слышала?

– Нет, – отвечаю, – как за границу уехала, мне ни разу не звонила. Но ее мать говорит, что вроде всё с тем же.

– Ну и бог с ней, пусть живёт с кем хочет, лишь бы здесь подольше не появлялась, нам всем от этого только спокойнее будет.

– Это правда. Мне и самой её видеть совсем не хочется.

– И всё-таки ты сегодня какая-то странная, – вздыхает Марьяна. – Ну ладно, не хочешь – не говори, я не настаиваю. Давай ближе к выходным созвонимся, может, как раз и встретимся.

– В субботу иду в театр, – сообщаю я, подумав.

– Ну тогда в воскресенье.

– Хорошо, – соглашаюсь я, и на этом мы прощаемся.

…В той, другой нашей жизни вне офиса Солнцев называл меня Луна. Соответственно моей фамилии. Только Он и больше никто и никогда. Об этом не знал даже Юра.

Луна и Солнце – две половинки целого, инь и ян, ночь и день, вода и огонь. Я была его тенью, его обратной стороной. И когда вышла замуж за Ветрова, фамилию менять не стала. По-другому и быть не могло.

…Наши встречи нередко бывали короткими, но неизменно бурными. Он привозил меня куда-то, чаще к себе домой, и поглощал, как горячее полуденное солнце поглощает маленькую лужицу, испаряя её без остатка. И всякий раз я возрождалась заново, чтобы снова и снова сгорать в кипящей лаве его неистовых желаний. Он наполнял меня восторгом и бесконечно наслаждался этим. Я всегда это чувствовала, поэтому была счастлива.

Но, тем не менее, мне постоянно не давала покоя мысль, что я слишком мало значу для него, и он в любую минуту может покинуть меня, исчезнуть, отхлынуть, как грозовой шторм, оставляющий на песке вышвырнутые из океана рыбины.

Собственно, так и случилось. И я долго хватала ртом воздух, пока Юра не подхватил меня и не выпустил в тенистый пруд, куда я нырнула, чтобы унять свои рвущиеся жабры…

Телефон снова звонит, и я выныриваю на поверхность, с трудом возвращаясь в сегодняшний день.

Смотрю на дисплей. Громов. Интересно, что могло ему понадобиться?

– Здравствуйте, Софья Николаевна, – слышу я мягкий голос, однако, мне кажется, что звучит он несколько напряжённо. – Извините, что беспокою.

– Ничего страшного, Георгий Викторович, – отвечаю я удивлённо. – Что-то случилось?

По нашему общему, заведённому Солнцем порядку, мы продолжаем называть друг друга по имени и отчеству. Он так пожелал с самого начала, и мы это неукоснительно соблюдали. Он не терпел никаких «неуставных» отношений между сотрудниками и пресекал их на корню вплоть до увольнения. Нарушалось это только вне стен офиса, если между людьми возникали личные связи. Но у нас с Громовым они пока не возникли, если не считать того, что он дважды приглашал меня на какие-то мероприятия, а я отказывалась.

– Не то что бы случилось, – говорит он с явным сожалением в голосе, – но, тем не менее, вы ведь уже, вероятно, знаете наши новости?

– Какие? – несколько напрягаюсь я.

– Солнцев вернулся, разве вам не сообщили?

– Да, я в курсе, – говорю я как можно спокойнее. – Но что в этой новости тревожного? Полагаю, всех его приезд только вдохновляет.

– К сожалению, завтра я уезжаю в командировку, дней на десять. Однако до отъезда мне бы всё-таки хотелось переговорить с вами, если это возможно. У меня есть к вам серьёзное предложение, и оно прежде всего касается ваших интересов. Мы могли бы сегодня встретиться? Я не задержу вас надолго.

– Значит, всё-таки что-то случилось, Георгий Викторович? – спрашиваю я, совершенно не понимая, что происходит. Обычно спокойный Громов явно нервничает, это не вызывает сомнений.

– Если позволите, объясню при встрече, – бросает он несколько нетерпеливо. – Я, честно говоря, нахожусь совсем рядом от вашего дома.