Текст книги "Леди мира. Автобиография Элеоноры Рузвельт"

Также в октябре у меня состоялась первая встреча с представительницами организаций, которых интересовали условия труда для женщин. В Вашингтоне собрался Международный конгресс трудящихся женщин, в котором приняли участие гости из девятнадцати стран. Из-за большого количества иностранных делегатов организаторы пытались найти жен правительственных чиновников, которые владели иностранными языками и могли присутствовать на общественных мероприятиях, поэтому в один из дней мы с Лили Полк пошли пить чай. Мне очень нравились все эти женщины, но я понятия не имела, сколько их увижу в будущем.

10 ноября 1919 года принц Уэльский, впоследствии король Эдуард VIII, прибыл в нашу страну. В Маунт-Верноне снова состоялось традиционное возложение венков, и мы встретились с молодым принцем на нескольких официальных обедах. Меня поразила легкость, с которой он общался с пожилыми людьми. Его обычными соседями за обедом были жена вице-президента, миссис Маршалл, и миссис Лэнсинг, жена государственного секретаря. Однако принцу удалось вырваться и пойти на танцы с молодежью, когда официальные дела были закончены.

Той осенью приехал сэр Эдвард Грей, чтобы на короткое время приступить к работе в британском посольстве. Он почти ослеп, и его лечил доктор Уилмер, наш великий офтальмолог. Сэр Эдвард настаивал, что не может взять на себя ответственность за эту должность, если его старый друг и коллега, сэр Уильям Тиррелл, не поедет с ним, и эта восхитительная пара провела несколько месяцев в нашей стране. Из-за привязанности сэра Эдварда Грея к дяде Теду фамилия Рузвельт была ключом к его расположению, и мы с ним часто виделись.

Мы пригласили сэра Эдварда и сэра Уильяма на рождественский ужин и на нашу рождественскую елку; единственными нашими гостями, среди всего прочего, были моя свекровь и, как обычно, Луис Хоу и его семья. Они согласились, к нашей большой радости.

Элис Лонгуорт, миссис Ливитт, старая подруга моей бабушки Рузвельт, и мисс Спринг, которая теперь проводила с ней большую часть времени, присоединились к нашей рождественской вечеринке.

Глава 11
Кампания 1920 года и возвращение в Нью-Йорк

В июне 1920 года мой муж отправился на Национальный съезд Демократической партии в Сан-Франциско, а я отвезла детей в Кампобелло, где получила телеграмму от секретаря Дэниелса, в которой говорилось, что мой муж выдвинут кандидатом в вице-президенты вместе с мистером Джеймсом Коксом – кандидатом в президенты от Демократической партии. Вот что было в этой телеграмме:

ЕСЛИ БЫ ВЫ ВИДЕЛИ ЗПТ С КАКОЙ СПОНТАННОЙ И ВОСТОРЖЕННОЙ БЛАГОДАРНОСТЬЮ ФРАНКЛИН БЫЛ ЕДИНОГЛАСНО ВЫДВИНУТ НА ПОСТ ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТА СЕГОДНЯ ТЧК ПРИМИТЕ МОИ ПОЗДРАВЛЕНИЯ И НАИЛУЧШИЕ ПОЖЕЛАНИЯ ТЧК БУДЬТЕ ДОБРЫ ЗПТ ПЕРЕДАЙТЕ МОИ ПОЗДРАВЛЕНИЯ И ПОЖЕЛАНИЯ ЕГО МАТЕРИ ЗПТ ТАК КАК Я НЕ ЗНАЮ ЕЕ АДРЕСА.

ДЖОЗЕФУС ДЭНИЕЛС

Я была рада за мужа, но мне и в голову не приходило сильно волноваться. Я смирилась с тем, что государственная служба сильно интересует Франклина и старалась не нагружать его семейными делами. Я продолжила жить и заботиться о детях так спокойно, как только могла, и, хотя всегда принимала участие в общественных мероприятиях, все же чувствовала себя отстраненной и безучастной, словно наблюдала за чужой жизнью.

По дороге домой мой муж заехал к мистеру Коксу. Позже они оба посетили президента Вудро Вильсона, готовясь к разработке планов по вопросам кампании. Было решено главным вопросом сделать Лигу Наций.

Мой муж прислал мне известие, что церемония извещения о выдвижении его кандидатуры состоится в Гайд-парке и что по этому случаю он привезет Анну и Джеймса из Кампобелло, а еще договорится о том, чтобы вернуться на несколько дней в Вашингтон и отправиться на запад, дабы поприсутствовать на церемонии мистера Кокса в Дейтоне, штат Огайо. Я должна была взять Анну в эту поездку и отправить Джеймса обратно в Кампобелло с его бабушкой.

Встреча по поводу организации церемонии была первым по-настоящему грандиозным совещанием в Гайд-парке. За ним последовало множество других, но я посочувствовала свекрови, когда увидела, как ее лужайку топчут толпы людей. С годами эта женщина восхищала меня все сильнее и сильнее, когда я осознавала, сколько гостей из мира политики ей приходится принимать в своем доме, где столько лет бывали только родные и друзья, которых выбирали с большой разборчивостью. Родителям моего мужа рассылка приглашений никогда не давалась легко. Миссис Рузвельт была весьма примечательна этим погружением в политическую жизнь нации и удивительным образом вносила необходимые коррективы в свою жизнь.

Мистер Генри Моргенто-младший и комитет друзей Гайд-парка и Покипси обсудили подробности возвращения Франклина домой и его церемонии. Мы с дочерью и сыном отправились в Вашингтон на несколько дней ужасной жары. Там я договорилась о том, чтобы оставить дом, а Франклин ушел в отставку с поста помощника министра военно-морского флота, и этот период нашей жизни в Вашингтоне закончился.

Франклин вернулся с нами в Кампобелло для небольшого отдыха, а затем начал напряженную кампанию. Я осталась с детьми, подготовила Джеймса к школе и в конце сентября отвезла его в Гротон. Он казался мне очень юным и одиноким, когда я уходила от него, но в семье существовала традиция, что в двенадцать лет мальчики должны поступать в школу-интернат, а Джеймсу в декабре должно было исполниться тринадцать, так что, конечно, нам пришлось это сделать. Тогда я и не думала бунтовать, но теперь такие условности кажутся мне нелепыми. Я распаковала чемодан сына, убедилась, что с его небольшой комнатой все в порядке, встретилась с некоторыми учителями, попрощалась с мистером и миссис Эндикотт Пибоди, директорами школы, и вернулась в Гайд-парк.

Но там я осталась ненадолго и сразу же отправилась с мужем в последнюю предвыборную поездку, которая длилась четыре недели и привела нас в Колорадо. Я оказалась единственной женщиной в вагоне. У Франклина был личный вагон, который прикреплялся к разным поездам, и в нем находились его секретарь, мистер Камелье; молодой человек, который выполнял общую секретарскую работу, Джеймс Салливан; Луис Хоу; Марвин Макинтайр, отвечавший за поезд, разработку маршрутов и так далее; Том Линч, наш старый друг из Покипси, который выполнял функции казначея, оплачивал счета и так далее; и Стэнли Пренсил – единственный издатель, постоянно освещавший жизнь кандидата в вице-президенты.

Раньше я никогда не общалась с издателями. Бабушка учила меня, что место женщины – не на виду у общества, и эта мысль не покидала меня все вашингтонские годы. Мне не приходило в голову делать что-то большее, чем отвечать на вопросы репортеров о светских мероприятиях через своего секретаря. Я старалась давать как можно меньше информации, считая, что это единственное правильное отношение при общении с издателями, когда речь идет о женщине и ее доме.

Но годы научили меня приспосабливаться к обстоятельствам, и эта поездка многое мне дала, а Луис Хоу с тех пор играл в этом большую роль. Еще со времен Олбани он был близким другом и коллегой моего мужа. Временами меня возмущала эта близость, и в то время я была очень уверена в своих суждениях о людях. Я часто пыталась влиять на окружающих, поэтому порой мне казалось, что наши с Луисом Хоу попытки влиять на Франклина сталкивались, и я, конечно, была уверена в своей правоте.

Луис был равнодушен к своему внешнему виду. Он не только пренебрежительно относился к своей одежде, но иногда создавал впечатление неряшливого человека. У него были довольно необычные глаза и прекрасный ум, который я, по своей глупости, все никак не могла обнаружить, и судила о нем только по внешности до этой поездки.

В последующие годы я узнала, что всегда ему нравилась и что, по его мнению, я быстро учусь, поэтому во время поездки он приложил все усилия, чтобы узнать меня получше. Он поступил ловко. Луис знал, что меня приводит в замешательство кое-что из обязанностей жены кандидата. Никогда раньше в моей жизни не было такого, чтобы я день за днем выходила на вокзальную платформу, слушала, конечно же, с восторженным вниманием одну и ту же речь, выглядела довольной при виде людей, независимо от того, насколько устала, и уходила обратно или душевно приветствовала совершенно незнакомых людей.

Как чувствительный человек, Луис знал, что меня интересуют новые виды и пейзажи, но оказаться единственной женщиной было неловко. В то время я не так хорошо знала газетное братство и немного побаивалась его. Во многом благодаря тому, что Луис Хоу быстро растолковал мне стандарты и этические нормы газетного бизнеса, я взглянула на это дело с интересом и доверием. Я даже начала ему симпатизировать и симпатизирую до сих пор.

Мой муж был занят большую часть дня, когда не выходил на платформу или на встречи в разных городах, где мы останавливались. Ему нужно было писать речи, отвечать на письма и обсуждать политику. По вечерам, вернувшись к поезду, все мужчины садились вместе в конце вагона и обсуждали события дня с разных точек зрения, а еще кампанию в целом с позиции того, какие новости могут прийти из газет и депеш.

Часто, чтобы отдохнуть, они играли в карты, и такие посиделки продолжались до позднего вечера. Я, все еще пуританка, считала это крайне дурным примером и сердилась на мужа за то, что он не берег силы и не шел спать. Я не понимала, сколько всего ему давали эти встречи и как трудно было спокойно заснуть после таких дней.

Луис Хоу начал разрушать мой антагонизм, постучав в дверь моей каюты и спросив, можно ли обсудить со мной речь. Я была польщена и вскоре обнаружила, что обсуждаю широкий круг тем.

Пригласили Стивена Эрли из агентства Ассошиэйтед пресс. Он выступал от себя лично как уполномоченный кандидата в этой поездке и в рекламных целях шел впереди нас. Он лишь изредка присоединялся к нам в поезде, но всегда был на связи. Все эти люди в будущем стали моими добрыми друзьями.

В этой поездке случилось много забавных моментов, и пока мы с представителями прессы все больше сплачивались, они помогали мне замечать эту смешную сторону. Например, стояли в дальнем конце зала, когда Франклин в сотый раз произносил одну и ту же речь, и корчили мне рожи, пытаясь подавить видимость интереса, с которым я слушала. Когда я шла за мужем по проходу, а дамы толпились вокруг него и восхищались его внешностью и обаянием, они подходили ко мне сзади и спрашивали, не ревную ли я.

Во время этой поездки я увидела много нового. Хотя я не стала разглядывать сельскую местность и ее жителей так же внимательно, как делала в будущем, изучив многие социальные проблемы, я все же была в восторге от новых пейзажей и постепенно начала осознавать размеры моей страны и ее потенциальную мощь.

К концу поездки мы очень устали, потому что четыре недели в дороге – это слишком много, но, когда мы добрались до Буффало, штат Нью-Йорк, я настояла на том, чтобы съездить к Ниагарскому водопаду, потому что никогда в жизни его не видела. Хотя мой муж поехал в Джеймстаун, штат Нью-Йорк, на политические встречи, я взяла выходной и вместе Луисом Хоу отправилась на Ниагарский водопад.

Во время той кампании постоянно звучала одна и та же шутка, отсылавшая нас к тому дню, когда мы были в Джеймстауне, и к нескольким фотографиям прекрасных дам, которые подавали обед моему мужу и выражали свое восхищение. Остальные члены нашей компании все время поддразнивали его на эту тему.

Разумеется, подготовить детей было невозможно. Наш дом в Нью-Йорке сдали в аренду еще на год мистеру Томасу Ламонту и его жене, и мы решили, что для Анны и Эллиота будет лучше провести зиму в Гайд-парке. Я отправилась в колледж Вассар, чтобы найти учителя, который взялся бы за их обучение. Нам порекомендовали очаровательную девушку, Джин Шервуд, и она нам так понравилась, что той осенью мы пригласили ее к себе, и она провела всю зиму с двумя детьми в Гайд-парке.

Все еще стоял вопрос о том, что случится после избрания или поражения Франклина, но большинство из нас были уверены во втором варианте. Уже тогда я начала спрашивать себя, в чем смысл этих долгих предвыборных поездок, если большинство людей, приходивших нас послушать, были представителями нашей партии. Лишь время от времени в зале появлялись критики, а они обычно были из тех, кого невозможно переубедить.

Я по-прежнему считаю, что предвыборные поездки не имеют большой ценности ни для кого, кроме самих кандидатов. Однако в 1920 году кампания моего мужа считалась уместной.

Что бы ни случилось, мы должны были где-то жить, и Франклин, вероятно, пошел бы работать. Он уже договорился о возобновлении юридической практики. Старая фирма «Марвин, Букер и Рузвельт» закрылась с началом войны, и мой муж решил заключить партнерство с Гренвиллом Эмметом и Лэнгдоном Марвином под названием «Эммет, Марвин и Рузвельт».

Выборы закончились сокрушительным поражением, которое Франклин воспринял философски, ведь был готов к такому результату. Во время этой кампании я не принимала активного участия в работе штаба, но пару раз приходила в гости и встречалась с офис-менеджером своего мужа, Чарльзом Маккарти. Тогда у него работала молодая секретарша, мисс Маргерит Лехэнд. Именно благодаря этим связям она поступила на работу к моему мужу и продолжала быть его личным секретарем до последних дней своей болезни.

Меня не радовало приближение зимы, когда четыре дня в неделю мне предстояло проводить в Нью-Йорке и ничем не заниматься, кроме проведения чаепитий, обедов и ужинов. Война сделала такой образ жизни невозможным, поэтому я составила для себя график. Я решила научиться готовить и нашла бывшую кухарку, которая теперь вышла замуж. У нее была своя квартира, я ходила к ней два раза в неделю и готовила несколько блюд для одного приема пищи, которые оставляла на суд ее семьи. Кроме того, я училась в бизнес-школе и каждый день, пока была в Нью-Йорке, проходила курс машинописи и стенографии.

Прежде чем провести много дней в Нью-Йорке, я приняла у себя в гостях миссис Фрэнк Вандерлип, которая в то время возглавляла Лигу женщин-избирателей от штата Нью-Йорк. Она спросила, не хочу ли я вступить в совет и взять на себя доклады по национальному законодательству. Я объяснила, что в Вашингтоне у меня почти нет контактов с национальным законодательством, что я часто слушаю разговоры, которые ходят вокруг, и мне интересно, но я сомневаюсь в своей способности выполнить эту работу. Миссис Вандерлип сказала, что, по ее мнению, я впитала в себя больше, чем известно большинству нью-йоркских членов совета, и мне поможет квалифицированная женщина-адвокат, мисс Элизабет Рид. Она будет брать отчет Конгресса, просматривать его и отмечать те законопроекты, которые, по ее мнению, представляют интерес для Лиги, отправлять за ними и даже помогать мне разбираться в них, если мне понадобится помощь.

Так я согласилась попробовать и решила приходить в офис мисс Рид раз в неделю, посвящать это время изучению законодательства и брать домой законопроекты, которые требовали дальнейшего изучения перед написанием ежемесячных отчетов.

Я чувствовала себя глупой и неполноценной, когда впервые предстала перед Элизабет Рид, но она сразу мне понравилась и вселила в меня уверенность. Это стало началом нашей долгой и близкой дружбы с ней и ее подругой, мисс Эстер Лэйп. Эстер обладала блестящим умом и энергией, своего рода нервной силой. Элизабет казалась более спокойной, практичной и домашней, но я убедилась, что у нее острый аналитический ум, такой же блестящий, как у Эстер.

Мой муж много работал, иногда ходил на мужские обеды, и я помню много приятных вечеров, проведенных с Элизабет и Эстер в их маленькой квартирке. В следующие несколько лет их трудовые стандарты и интересы сыграли большую роль в так называемом «интенсивном обучении Элеоноры Рузвельт».

Моя свекровь была расстроена, потому что не всегда могла видеться со мной. Я давно уже перестала зависеть от нее, и долгая болезнь моей кузины, миссис Пэриш, сильно этому способствовала. Я писала меньше писем, задавала меньше вопросов и меньше откровенничала, потому что поняла, что в своем развитии отдаляюсь от старых источников влияния.

Не хочу сказать, что я была слишком хороша для всего этого, но я самостоятельно анализировала происходящее и становилась личностью. В противном случае мне, возможно, удалось бы избежать ряда тяжелых переживаний, но я никогда не сожалела даже о своих ошибках. Все это помогало мне понять, как устроены люди, и в конце концов я стала более терпимым, понимающим и милосердным человеком. Жить и изучать людей стало еще интереснее, когда я перестала придерживаться традиционной модели.

Я вернулась в пару советов благотворительных организаций, таких как Bryson Day Nursery, но у меня развилось отвращение к членству в советах и отсутствию реальной работы. Я старалась использовать любые возможности для соприкосновения с людьми, которые предоставляла эта организация, но мне этого было недостаточно.

Глава 12
Боевое крещение

Лето 1921 года снова застало меня в Кампобелло, куда к нам время от времени приезжали гости. В то лето снова зафиксировали несколько случаев детского паралича, но эпидемии не случилось.

Мой муж не поехал с нами, он прибыл в начале августа, после того как мы устроились, и привез с собой целую компанию. Он успел поплавать на лодке мистера Ван Лира Блэка, к которому присоединился по пути на побережье.

Пока мистер Блэк и его друзья гостили у нас, у меня не было ни одной свободной минуты. Мы проводили дни на воде, ловили рыбу и делали все возможное, чтобы гости приятно провели время. Мой муж любил эти воды и всегда хотел, чтобы остальные ценили тот факт, что они идеально подходят для хождения под парусом и рыбалки. Под рыбалкой подразумевалась именно глубоководная, в которой почти не было ничего интересного, если только не отправиться в залив Фанди или не сделать несколько забросов в целые косяки рыб, когда те будут проплывать мимо.

Мистер Блэк уехал, и однажды днем мы отправились в плавание на маленькой яхте «Вирео», которую мой муж купил после того, как отказался от «Полумесяца», чтобы мальчики научились ходить под парусом. На обратном пути мы заметили лесной пожар, и нам пришлось сразу же отправиться на берег и бороться с огнем. Мы добрались домой около четырех часов, и мой муж, который уже несколько дней жаловался на усталость и головокружение, решил, что ему будет полезно искупаться в замкнутом озере под названием Глен-Северн, расположенном на пляже на другой стороне острова. Дети были в восторге и пустились в путь. После купания Франклин окунулся в залив Фанди и побежал домой.

Мы как раз получили много почты, и мой муж сидел в купальном костюме, который успел просохнуть, и изучал корреспонденцию. Через некоторое время он пожаловался, что ему холодно, и решил не ужинать с нами, а лечь в постель и хорошенько согреться, чтобы избежать простуды.

Оглядываясь назад, я понимаю, что он по-настоящему не отдыхал со времен войны. Охота после кампании проходила в напряженной обстановке, а возвращение к делам не давало ему возможности расслабиться, и он постоянно нервничал.

У нас в доме жила миссис Луис Хоу и ее маленький сын Хартли. Мистер Хоу прибыл чуть позже. После ухода моего мужа он остался в военно-морском министерстве, чтобы присматривать за его бумагами и оказывать всяческую помощь новому помощнику министра, которым оказался полковник Теодор Рузвельт. Наконец, покинув военно-морское министерство, Луи обдумывал предложение заняться бизнесом с довольно выгодным жалованьем и решил провести отпуск в Кампобелло, прежде чем принять окончательное решение.

На следующий день Франклин почувствовал себя хуже. У него была сильная температура, и я отправила за нашим верным другом, доктором Беннеттом, в Любек. Доктор Беннетт посчитал, что мой муж всего лишь простудился, а я решила отправить всех остальных в поход, хотя слишком сильно волновалась, чтобы к ним присоединиться.

Путешествие длилось три дня, и к моменту его окончания стало очевидно, что ноги моего мужа частично парализованы. Доктор Беннетт хотел проконсультироваться, и мы выяснили, что доктор Кин находится в Бар-Харборе, штат Мэн. К этому времени прибыл мистер Хоу и вместе с капитаном Колдером отправился на встречу с доктором Кином. Доктор Кин решил, что это форма паралича, но не смог объяснить причину. К этому времени ноги Франклина парализовало окончательно.

Некоторое время не было никаких улучшений. Дни тянулись, а врачи твердили, что ему нужна сиделка, но найти ее было трудно, поэтому я сама ухаживала за ним и спала ночью на кушетке в его комнате. Временами у Франклина была очень высокая температура. Из-за этого требовался квалифицированный уход, и я была благодарна мисс Спринг за каждый урок, который она мне дала.

Наконец дядя моего мужа, Фредерик Делано, попросил нас пригласить из Ньюпорта известного врача по полиомиелиту – доктора Ловетта. Он внимательно осмотрел моего мужа и после консультации подтвердил, что это полиомиелит.

Я была в панике, потому что, кроме наших детей, с нами был маленький сын мистера Хоу. Я спросила доктора Ловетта, каковы шансы, что кто-то из детей заболеет. Он сказал, что, вероятно, нулевые, раз они еще не заболели.

После визита доктора Ловетта к нам наконец приехала сиделка из Нью-Йорка, которую звали мисс Рокки, но доктор так лестно отзывался о том, как хорошо ухаживают за моим мужем, не зная, кто этим занимался, что я решила сама продолжить заботиться о нем. Так я и делала до тех пор, пока мы не смогли перевезти его обратно в Нью-Йорк.

Свекровь вернулась из-за границы и приехала повидать моего мужа, а затем вернулась в Нью-Йорк, чтобы все для нас подготовить. Когда опасность миновала, мы заказали частный вагон, в котором и повезли моего мужа. Доктор Беннетт согласился поехать с нами, и мы договорились, что в Бостоне вагон подсоединят к другому составу, чтобы мы поехали прямо в Нью-Йорк без всяких пересадок. Этот шаг требовал тщательного планирования.

Мистер Хоу решил отказаться от места, которое было ему предложено, и вернуться к своему старому начальнику, потому что ясно понимал, что его помощь будет необходима. С тех пор он вложил все свое сердце в работу во имя будущего моего мужа. Работа с почтой и газетами целиком легла на плечи Луиса.

Сначала мы старались не попадать в газеты, не желая ничего говорить, пока не узнаем что-то определенное о будущем. Конечно, мы стремились к тому, чтобы поездка домой прошла как можно более незаметно. Мы положили Франклина на импровизированные носилки, вынесли из дома по неровной земле и каменистому берегу, погрузили в маленькую моторную лодку, проплыли три километра с небольшим по заливу, подняли его по крутому трапу и положили на одну из тележек для багажа. Каждый толчок приносил Франклину боль, пока мы двигались к вокзалу, и носилки пришлось заносить в купе через окно.

Эта поездка была слишком напряженной для моего мужа. Прежде всего из-за чувства беспомощности, которое каждую минуту заставляло осознавать, насколько легко человек может поскользнуться и сбросить его за борт при переходе с причала на лодку. Кроме того, Франклин не хотел, чтобы толпы людей видели его отъезд, и, конечно, в Истпорте мы встретили не только доброжелательный интерес, но и любопытство прессы.

Наконец мы добрались до Нью-Йорка, и здесь моего мужа снова вытащили из вагона через окно, а затем на машине «скорой помощи» отвезли в Пресвитерианскую больницу.

Началось лечение. Время от времени приходил доктор Ловетт, но большую часть времени за Франклина отвечал его молодой коллега, доктор Джордж Дрейпер.

Дети вернулись к учебе и навещали отца каждый день, за исключением Джеймса, который был в Гротоне. Казалось, что время тянется бесконечно, но еще до Рождества мой муж и в самом деле вернулся домой.

Свекровь замечательно повела себя во время этой болезни, хотя она была для нее ужасным испытанием, и я уверена, что, пока мы ее не видели, она часами напролет плакала, но при всех нас была очень весела. Свекровь решила, что Франклин станет инвалидом до конца своих дней и уедет жить в Гайд-парк. Она так сильно тревожилась за его здоровье, что боялась, как бы он не сделал с собой чего-нибудь.

Хотя Франклин большую часть времени проводил в постели, мисс Рокки заботилась о нем только после обеда, поэтому мне приходилось оставаться дома. Мой муж был высоким и тяжелым, но нам обеим удалось научиться делать все, что необходимо. В ту зиму его ноги на несколько недель поместили в гипсовые слепки, чтобы размять мышцы, и каждый день сзади откалывали немного гипса, что растягивало мышцы. Это была настоящая пытка, но Франклин переносил ее без малейших жалоб, как и саму болезнь. Лишь один раз я услышала от него слова, граничащие с отчаянием или обидой. Это было несколько лет спустя, когда он размышлял, стоит ли браться за то, что будет стоить больших денег, если лучше потратить их на случай, что он станет не таким беспомощным.

Во многих отношениях это была самая тяжелая зима в моей жизни. Именно мелкие поводы для раздражения, как я теперь вспоминаю, делали ее такой трудной. Свекровь считала, что мы утомляем Франклина и что его следует оставить в полной тишине, и это иногда делало разговоры об уходе за ним несколько враждебными. Свекровь была уверена, что лучше знает, как заботиться о своем ребенке, независимо от рекомендаций врачей. Я же считала, что, отдавая пациента в руки доктора, нужно по крайней мере следовать его советам и предписанному плану лечения. Дом был не так уж велик, и нам стало тесно.

Спальня моего мужа находилась в задней части дома, на третьем этаже, потому что там было тише. Дочери, которой в ту зиму исполнилось пятнадцать, я дала на выбор большую комнату в передней части дома на третьем этаже, которую она должна была делить с няней днем и в начале вечера, или маленькую комнату на четвертом этаже в задней части, рядом с комнатой Эллиота. Эта комната была бы целиком в ее распоряжении. Дочь выбрала второй вариант.

Мистер Хоу снял большую комнату на третьем этаже, переехав к нам на неделю, потому что его жена не смогла найти в Нью-Йорке подходящую им квартиру. По выходным он ездил в Покипси, где его жена и маленький сын поселились в доме, а дочь училась в колледже Вассара. Большую часть дня Луис проводил в офисе моего мужа, так что сиделка могла спокойно пользоваться его комнатой.

У нас была смежная дверь в одну из комнат дома моей свекрови на четвертом этаже, которую заняли два маленьких мальчика и их няня. Так все спальни закончились, и для меня не осталось места. Я спала на кровати в одной из комнат сыновей, а одевалась в ванной мужа. Днем я была слишком занята, чтобы нуждаться в своей комнате.

Вскоре мальчики забыли о том, что их отец когда-то болел. К весне он сидел на полу в библиотеке вместе с сыновьями, и они играли с ним, не понимая, что он не может сделать ничего из того, что ему хотелось бы сделать.

Анна, однако, чувствовала напряжение переполненного дома и атмосферу тревоги. Я отдала ее в школу мисс Чапин, потому что ее личность мне понравилась. Я надеялась, что между Анной и мисс Чапин установятся такие же отношения, какие были у меня с мадемуазель Сувестр. Я не представляла себе, насколько жесткими и строгими были нью-йоркские школы, что девочку, пришедшую со стороны, другие дети будут считать чужой и что ее вряд ли будут замечать учителя. Анна очень страдала, хотя я этого не осознавала. Она чувствовала себя потерянной, а разница в методах обучения приводила ее в замешательство. Она старалась скрыть свои чувства под чертовски усердной работой над оценками и общением с другими девушками.

Кто-то ее надоумил, что будет несправедливо, если она поселится в маленькой комнате на четвертом этаже, а мистер Хоу – в большой комнате на третьем. Из-за постоянного внешнего влияния она начала считать, будто мне на нее наплевать и что я совсем не уделяю ей внимания. Анне и в голову не приходило, что я получала гораздо меньше, чем она. Бывали моменты, когда за обеденным столом она так раздражала отца, что он становился строгим, и тогда разыгрывалась сцена, после чего дочь бросалась в слезы и уходила в свою комнату.

Конечно, я ничего не знала о том, что ей сказали, и продолжала слепо думать, будто пятнадцатилетних девочек воспитывать гораздо труднее, чем мальчиков.

Теперь я понимаю, что неправильно к ней относилась. Она была подростком, а я все еще относилась к ней как к ребенку и воспринимала соответственно. Мне никогда не приходило в голову довериться ей и обсудить с ней наши трудности или рассказать, через что проходит ее отец, чтобы привести в порядок свои нервы.

У меня была дурная привычка замолкать и замыкаться в своей раковине, особенно когда дела шли плохо. И эта черта, думаю, усугублялась при общении с детьми. Я так много для них делала столько лет подряд, что никак не ожидала наступления момента, особенно во взаимоотношениях с девочкой, когда будет важно сделать ее своей наперсницей. Если бы я это поняла, то, возможно, избавила бы себя и Анну от нескольких лет настоящего несчастья. Я бы понимала ее гораздо лучше, потому что она могла бы свободно со мной разговаривать и понимала меня и своего отца с его болезнью.

Как бы то ни было, я несу ответственность за то, что делала ее несчастной, и мы обе должны быть благодарны за то, что в конце концов вся эта ситуация так подточила мои нервы, что однажды весной, пытаясь читать книгу двум младшим сыновьям, я вдруг поняла, что плачу. Я не могла понять причину этих слез и не могла остановиться. Эллиот пришел из школы, бросился посмотреть на меня и убежал. Мистер Хоу вошел и попытался выяснить, в чем дело, но вскоре отказался от этой затеи. Мальчики пошли спать, а я села на диван в гостиной и все рыдала и рыдала. В таком состоянии я не могла пойти ужинать. Наконец я нашла пустую комнату в доме моей свекрови, переехавшей в деревню, заперла дверь, намочила полотенце холодной водой и вытерла лицо. Потом я взяла себя в руки, потому что для таких эмоциональных всплесков, как правило, нужна аудитория. Я помню, что это был единственный раз в моей жизни, когда все пошло наперекосяк из-за нервного срыва. С тех пор я, казалось, избавилась от подобных приступов и неконтролируемых слез, потому что ни то, ни другое больше никогда меня не беспокоило.

Однако это произвело на Анну хорошее впечатление, потому что она стала исправляться и наконец излила мне душу. Она рассказала о некоторых своих проблемах и признала, что была неправа и что знает, как я люблю ее. С того момента и по сей день наше взаимопонимание постоянно росло.