Текст книги "Стамбульский бастард"

Паша Третий был ярким воплощением всех династических черт. Он важно вышагивал, словно ступал по битому стеклу. У него было два излюбленных занятия, которым он предавался при каждом удобном случае: грызть электрические провода и глядеть на птичек и бабочек. Ловить их ему было лень. Первое занятие могло ему надоесть, но второе – никогда. Он так или иначе привел в негодность все провода в доме – они были не раз изжеваны, изгрызены и разодраны в клочья. Пашу Третьего постоянно било током, но это не помешало ему дожить до весьма преклонного возраста.

– Давай, Паша, давай, хороший мальчик, – подбодрила кота Зелиха, протянув ему любимое лакомство, кусочки брынзы.

Она повязала фартук и принялась усердно мыть гору кастрюль, сковородок и тарелок. Перемыв всю посуду и немного успокоившись, она проскользнула обратно к столу, над которым так и висело слово «приблуда», а мать сидела нахмурившись. Они застыли в оцепенении, пока кто-то не вспомнил про десерт. Комната наполнилась сладким нежным ароматом: это Севрие черпала рисовый пудинг из огромного котла и разливала его по маленьким плошечкам. Севрие с привычной ловкостью отмеряла порцию за порцией, а Фериде шла следом и посыпала каждую плошку кокосовой стружкой.

– С корицей было бы намного вкуснее, – вздохнула Бану. – Ну почему ты забыла купить корицу?

Зелиха откинулась на спинку стула, подняла нос… и глубоко вдохнула, словно затянулась невидимой сигаретой. А выдохнув, выпустила из себя всю усталость и почувствовала, что маятник снова качнулся и безразличие отступает. На нее навалился груз всего, что случилось и не случилось за этот адски долгий день, и настроение упало. Она окинула взглядом обеденный стол – все чашки с рисовым пудингом были увенчаны шапкой из кокосовой стружки, и каждая служила ей укором.

Не поднимая глаз, Зелиха проговорила так мягко и нежно, будто не своим голосом:

– Простите меня… простите.

Глава 2
Нут

Супермаркеты – опасное место. Отчаявшихся и сбитых с толку покупателей в них подстерегает множество ловушек – так, по крайней мере, думала Роуз, направляясь к полке со сменными мешками для утилизации подгузников. На этот раз она была полна решимости не покупать ничего, кроме действительно необходимого. К тому же сейчас было не время слоняться по магазину. Она оставила маленькую дочку в машине на парковке, и на душе было неспокойно. Вот всегда так и бывало: сделаешь что-то и сразу пожалеешь, а сделанного уже не воротишь. И честно говоря, за последние месяцы, точнее, за последние три с половиной месяца такое происходило все чаще и не могло не вызывать тревогу. Три адских месяца, пока распадался ее брак, а она сначала сопротивлялась, потом оплакивала потерю, затем умоляла не уходить и наконец смирилась с произошедшим. Может быть, супружество – не более чем мимолетная блажь. Поддавшись ей, ты начинаешь верить, что это навсегда, а потом можешь даже смеяться над тем, как обманулся, но только если сам ушел первый. То обстоятельство, что, прежде чем погибнуть без возврата, брак еще какое-то время агонизирует, давало обманчивую надежду, пока ты не осознавал, что надеяться можно не на то, что все образуется, а на то, что оба в итоге отмучаются и разойдутся, каждый своим путем.

Именно это Роуз и решила теперь делать: идти своим путем. И если этот путь был темным туннелем, по которому Бог заставляет ее ползти, то она выберется из него преображенной, и никто не узнает в ней прежнюю слабую женщину.

В знак своей решимости Роуз попыталась усмехнуться, но смешок застрял в горле. Вместо него вырвался вздох, прозвучавший, пожалуй, слишком озабоченно. И все потому, что она оказалась в отсеке, который предпочла бы обойти стороной: «Сладости и шоколад». Пробегая мимо «Изысканного темного шоколада без сахара со вкусом ванильного крема» фирмы «Carb Watchers», она резко затормозила. Схватила плитку, другую, всего пять. Она покупала продукцию фирмы не потому, что следила за количеством углеводов в диете. Просто ей нравилось название, вернее, нравилась сама мысль о том, чтобы бдительно следить хоть за чем-то. Ее столько раз обвиняли в том, что она никудышная хозяйка и плохая мать, поэтому она жаждала доказать обратное любым доступным способом.

Она резко развернула тележку, но снова оказалась перед полкой с фастфудом. Где же, черт возьми, эти подгузники?! Взгляд упал на лежащие штабелями пачки поджаренного кокосового маршмэллоу, и она глазом моргнуть не успела, как в тележке оказались одна, две… шесть упаковок.

Не надо, Роуз, не надо… Ты сегодня уже слопала целую кварту мороженого «Черри Гарсия»… Посмотри, как растолстела…

Если это был внутренний голос, то, увы, прозвучал он слишком тихо… Ему не удалось ее остановить, он лишь пробудил дремавшее в подсознании чувство вины. Роуз представила свою фигуру, словно на миг заглянула в воображаемое зеркало, хотя и весьма ловко обошла зеркальную стенку за рядами маленьких кочанов биосалата. С замиранием сердца взирала она на свои раздавшиеся бедра и зад, но заставила себя улыбнуться, глядя на высокие скулы, золотистые волосы, голубые глаза с поволокой и безупречной формы уши. Из всех частей тела только на уши можно по-настоящему положиться. Как ни толстей, они останутся прежними, никогда тебя не предадут. К сожалению, об остальном этого не скажешь.

Телесная оболочка Роуз не отличалась верностью. Ее комплекция была такой капризной, что даже не подпадала ни под какие классификации типов телосложения, которые предлагал читательницам журнал «Хелси ливинг мэгэзин». Если бы она, например, имела фигуру «груша», то бедра у нее были бы намного шире плеч, а если «яблоко» – толстела бы в области живота и груди. Роуз сочетала в себе и то и другое и не знала, к какой группе относится, разве что там забыли описать еще один тип фигуры, «манго». Это когда ты толстеешь везде, и особенно – ниже пояса. Черт возьми, подумалось ей, надо сбросить пару фунтов! Вот теперь, когда развод позади, закончится черная полоса, и Роуз преобразится. Точно! Она всегда говорила «точно» вместо «да», а когда надо было сказать «нет», говорила «точно, нет».

Воодушевившись мыслью о том, как бывший муж и вся его многочисленная родня поразятся ее скорому перерождению, Роуз оглядела стеллажи. Руки потянулись к конфетам и тянучкам, она забросила все это в тележку и поспешила прочь, словно за ней кто-то гнался. Но, поддавшись тяге к сладкому, Роуз, очевидно, пробудила свою задремавшую было совесть и почувствовала волну раскаяния. Как она могла оставить крошку в машине? Каждый день в новостях сообщают, что опять какого-то малыша похитили прямо перед домом, а матери инкриминируют, что она опрометчиво подвергла ребенка опасности. Вот на прошлой неделе в округе Тусон женщина устроила пожар, и спавшие в доме дети чуть не сгорели. О, если с ней случится что-то подобное, подумала Роуз, свекровь будет в восторге – всемогущая матриарх Шушан тотчас подаст в суд, чтобы получить право опеки над внучкой.

Эта мрачная перспектива заставила Роуз содрогнуться. Да, в последнее время она немного не в себе, то и дело забывает разные мелочи, но никто, никто, пребывающий в здравом уме, не вправе обвинять ее в том, что она плохая мать. И она им это докажет: и бывшему мужу, и всему его гигантскому армянскому семейству. Его родственники приехали из страны, где у людей были непроизносимые фамилии и недоступные ее пониманию тайны. С первого же дня она ощутила себя изгоем среди них, и к ней прилипло слово «ОТАР» – чужак. Ни на секунду она не переставала его чувствовать.

Какое мучение, когда твои мысли и эмоции все так же привязаны к человеку, с которым ты расстался физически! Когда все улеглось, Роуз осознала, что после продлившегося год и восемь месяцев брака у нее не осталось ничего, только ребенок на руках и глубокая обида в душе.

– Да, все, что у меня есть, – прошептала Роуз.

Обычные издержки развода: застарелая непреходящая горечь, от которой еще и разговариваешь сама с собой. Сколько ни дискутируй с воображаемыми собеседниками, всегда есть что сказать. На протяжении последних нескольких недель Роуз снова и снова препиралась со всеми без исключения членами семейства Чахмахчян, решительно отстаивала свои позиции и каждый раз выходила победительницей. Ее до сих пор грызло, что она столько всего не смогла высказать им во время развода, а сейчас ей удавалось изложить это так свободно и четко.

Наконец вот и они – супервпитывающие подгузники без латекса. Роуз положила их в тележку и заметила, как ей улыбается какой-то господин с эспаньолкой и сединой в волосах. По правде говоря, Роуз нравилось, когда ее видели в амплуа матери. Под взорами восхищенной публики она невольно расплылась в улыбке и со счастливым видом потянулась за огромной коробкой мягко ароматизированных влажных салфеток с алоэ вера и витамином Е. Слава богу, были люди, способные оценить, какая она мать! Ей хотелось еще больше покрасоваться, и она пару раз прошлась туда-сюда вдоль полок с товарами для младенцев. Тут было столько разных вещей! Она вроде и не собиралась это все покупать, но, с другой стороны, почему бы и нет? Три бутылочки антибактериального лосьона от опрелостей, уточка для купания, крякавшая, если вода в ванночке была слишком горячей, набор из шести пластмассовых предохранителей для дверей, чтобы не прищемить пальчики, автомобильный контейнер для мусора в виде Обезьянки Макса и охлаждающий прорезыватель в форме бабочки (залить внутрь воду и поместить в морозилку).

Все это она сложила в тележку. У кого бы язык повернулся сказать, что она безответственная мать? Обвинить ее в том, что она мало печется о нуждах малышки? Разве она не ушла из колледжа, после того как родила? Разве не билась из последних сил, чтобы только сохранить брак? Время от времени Роуз воображала, как ее лучшая версия продолжает учиться в колледже, сохраняет невинность и стройность. Она недавно устроилась работать в университетской столовой, что могло как-то приблизить ее к первой составляющей идеала, хотя с двумя другими дело обстояло сложнее.

Роуз прошла в соседний отдел, и ее аж перекосило. Этнические деликатесы. Она украдкой взглянула на банки с баклажанным пюре и жестянки с солеными виноградными листьями. Никаких больше патлыджанов! Никакой больше сармы! Хватит с нее всей этой непонятной этнической еды! От одного вида мерзкой мясной кавурмы ей делалось дурно. Все, впредь она будет готовить что душе угодно. Да, она намерена кормить дочку настоящей едой, как в Кентукки. Например… Роуз на секунду задумалась: идеальный обед – это… гамбургеры! Она просияла от одной мысли о гамбургерах. Точно! Гамбургеры! Что еще? Яичница, и блинчики, политые кленовым сиропом, и хот-доги с жареным луком, и барбекю из баранины, да, особенно барбекю… И пить они будут яблочный сидр, а не этот противно булькающий соленый напиток из йогурта с водой, от которого ее каждый раз за столом воротило. Да, с сегодняшнего дня их меню составят блюда южной кухни, острый чили, копченый бекон или… или нут. Да, она бы с радостью готовила. Все, что ей нужно, – это чтобы под вечер с ней за стол садился мужчина. Мужчина, который бы ее любил. И ее стряпню тоже. Определенно, именно это ей и нужно: просто мужчина, без всякого национального багажа за плечами, без непроизносимых имен и фамилий, без многочисленной родни; новый мужчина, который отдавал бы дань нуту.

Было время, когда они с Барсамом любили друг друга. Время, когда Барсам едва ли замечал, что она там ставит на стол, и уж точно был рад всему, потому что смотрел-то он не на еду. Он на нее смотрел, упоенный любовью, от ее глаз не мог оторвать взгляда. Роуз зарделась при воспоминании о страстных мгновениях, но тотчас остыла, стоило ей вспомнить, что было дальше. Увы, его жуткая семейка не заставила себя ждать и впредь уже не сходила со сцены. С тех самых пор их любовь стала потихоньку иссякать. Если бы вся эта банда Чахмахчян не совала нос в их семейную жизнь, они бы с мужем сейчас были вместе.

«Почему вы постоянно во все встревали?» – спрашивала она у воображаемой Шушан, которая восседала в кресле и считала петли на вязании – еще одном одеяльце в подарок внучке. Свекровь не отвечала. Роуз злилась и продолжала допытываться.

Это, очевидно, тоже издержки развода, побочный эффект застарелой горечи. Ты не только начинаешь разговаривать с собой, но и перестаешь разговаривать с другими, становишься упертой, как осел, гнешь свою линию до последнего, натягиваешь все пружины до предела.

«Почему вы к нам вечно лезли? Почему вы от нас просто не отстали?» – поочередно вопрошала Роуз трех сестер мужа: тетушку Сурпун, тетушку Зарухи и тетушку Варсениг, бросая свирепые взоры на стоявшие перед ней банки с бабаганушем.

Роуз резко развернулась – прочь из отдела этнической кухни! Она совсем разозлилась и расстроилась и от этого почему-то устремилась к стеллажам с консервами и сушеными бобами, да так решительно, что чуть не врезалась в стоявшего там молодого человека. Он изучал полку с разными сортами турецкого гороха.

«Да его здесь секунду назад еще не было, – удивилась Роуз. – Он что, из воздуха соткался? Или с неба свалился?»

Парень был светлокожий, стройный, ладный, с карими глазами, а немного заостренный нос придавал ему прилежный и серьезный вид. Соболиного цвета волосы коротко подстрижены. Роуз показалось, что она его раньше видела, а вот где и когда – вспомнить не могла.

– Отличная вещь, правда? – обратилась она к нему. – Увы, мало кто знает в этом толк.

Глубоко погруженный в созерцание полок, молодой человек отпрянул и обернулся посмотреть, кто его потревожил. Рядом с ним, словно из-под земли, выросла какая-то розовощекая пухленькая особа с банкой нута в каждой руке. Он покраснел и, застигнутый врасплох, на время утратил приличествующий мужчине строгий вид.

– Простите? – буркнул он и дернул голову вправо.

Это был нервный тик, который Роуз приняла за смущение. Она улыбнулась в знак того, что, конечно, прощает, и уставилась на юношу не мигая, отчего тот еще больше занервничал. Сейчас Роуз глядела на него этаким нежным зайчиком. В ее репертуаре были еще три способа, также заимствованные из мира живой природы, их ей хватало на все случаи общения с противоположным полом. Если надо было показать, что ты целиком и полностью посвящаешь себя человеку, в дело шел преданный собачий взгляд; соблазняя, она принимала вид шаловливой кошечки, а на критику неизменно ощетинивалась койотом.

– О, я вас знаю! – вдруг просияла Роуз и радостно улыбнулась от уха до уха. – Я все голову ломала, пыталась вспомнить, где же я вас видела, а теперь поняла! Вы из университета… Держу пари, вы любите кесадилью с курицей.

Юноша окинул взглядом проход, словно соображал, в какую сторону спасаться бегством.

– Я работаю на полставки в «Кактус-гриле», – пояснила Роуз, очень стараясь, чтобы до него наконец дошло. – Это большой такой ресторан, на втором этаже студенческого клуба. Я обычно за стойкой с горячим стою, ну, знаете, омлеты всякие, кесадильи. Это, конечно, ерунда, подработка, платят мало, но что делать. Это только так, временно. А вообще-то, я очень хочу стать учительницей младших классов.

Теперь юноша внимательно разглядывал лицо Роуз, словно хотел запомнить на будущее все подробности.

– Короче, там я, должно быть, вас и видела. – Роуз прищурилась и облизнула нижнюю губу, переключаясь на кошачий режим. – Я бросила занятия в прошлом году, когда родила, но сейчас стараюсь восстановиться.

– Да? Правда? – пробормотал юноша, но сразу осекся.

Если бы Роуз доводилось раньше хотя бы немножко общаться с иностранцами, она бы сразу поняла, что это рефлекс знакомства, когда ты не решаешься продолжать разговор на иностранном языке, боясь, что в нужный момент не подыщешь нужных слов или не сможешь их правильно произнести. Однако Роуз с ранней юности привыкла трактовать происходящее так, будто все говорило или в ее пользу, или против нее. Соответственно, она решила, что сама виновата в том, что юноша молчит, поскольку не представилась ему должным образом.

Она поспешила исправить ошибку и протянула ему руку:

– Ой, простите, забыла сказать, меня зовут Роуз.

– Мустафа, – назвался юноша и сглотнул так, что у него заходил кадык.

– Откуда вы родом?

– Стамбул, – отрезал он.

Роуз подняла брови c выражением некоторого ужаса. Если бы Мустафе доводилось иметь дело с провинциалами, он бы сразу понял, что это рефлекс недостатка информации, когда человек боится, что не очень хорошо знает географию или всеобщую историю. Роуз пыталась вспомнить, где же находится этот Стамбул. Это что, столица Египта или, может быть, где-то в Индии? В замешательстве она нахмурилась.

Мустафа же с ранней юности боялся двух вещей: утратить контроль над своим временем и перестать нравиться женщинам. Поэтому он решил, что наскучил девушке, не сумев сказать ничего интересного, и, раз уж такая неудача, поспешил завершить разговор.

– Был рад знакомству, Роуз, – произнес он, растягивая гласные, с мягким, но явно слышимым акцентом. – Мне пора…

Он проворно поставил обратно банки с нутом, посмотрел на часы, схватил корзинку и пошел прочь. Удаляясь, пробормотал «пока-пока» и потом еще раз, словно собственное эхо, «пока-пока». И исчез.

Покинутая таинственным собеседником, Роуз вдруг осознала, как долго проболталась в супермаркете. Она взяла пару банок нута, в том числе оставленных Мустафой, и поспешила к кассе. Проходя мимо полок с журналами и книгами, она заметила кое-что очень нужное: «Большой атлас мира» с подзаголовком: «Флаги. Факты. Карты. Незаменимый помощник для родителей, студентов и путешественников по всему миру». Она взяла книгу, нашла в указателе слово «Стамбул», раскрыла на нужной странице и ткнула пальцем в карту.

На парковке под жарким солнцем Аризоны стоял ярко-синий джип «чероки», 1984 года выпуска, в котором сладко спала ее дочка.

– Армануш, дорогая, мамочка вернулась!

Малышка пошевелилась, но глаза так и не открыла, даже когда Роуз осыпала поцелуями все ее личико. Мягкие каштановые волосы девочки были повязаны золотым бантом размером почти с саму голову. В воздушном зеленом костюмчике, с лиловыми пуговицами и тесемками лососевого цвета, она была словно маленькая елочка, которую наряжали в состоянии умопомрачения.

– Проголодалась? Мама тебя сегодня покормит настоящей американской едой! – воскликнула Роуз, складывая пакеты на заднее сиденье.

Упаковку кокосового маршмэллоу она оставила на дорогу. Поправила прическу перед салонным зеркалом, поставила самую любимую на тот момент кассету, прихватила пару зефиринок и завела двигатель.

– Представляешь, парень, с которым я только что познакомилась в супермаркете, оказывается, из Турции, – подмигнула Роуз отражению дочки в зеркале заднего вида.

Все в девочке было практически идеально: носик кнопочкой, пухлые ручки, ножки – все, кроме имени.

Родственники мужа захотели назвать ее в честь прабабушки. Как же Роуз сожалела о том, что не решилась перечить свекрови! Не лучше ли было бы дать ей несколько менее экзотическое имя? Например, Энни, Кэти или Синди. У ребенка должно быть детское имя, а «Армануш» звучало совсем не по-детски. В нем было что-то такое холодное, зрелое. Взрослой женщине оно, вероятно, и подошло бы, но… Неужели придется ждать, пока малышка превратится в сорокалетнюю даму и тогда, может быть, свыкнется со своим именем… Роуз закатила глаза и съела еще одну зефиринку. И тут ее осенило. С сегодняшнего дня она будет называть дочку Эми! В знак крещения малютке был послан воздушный поцелуй.

Они стояли на перекрестке в ожидании зеленого света, и Роуз барабанила по рулю в такт песне Глории Эстефан.

Мне не нужна современная любовь, вся эта суета.

Что сделано, то сделано, настал мой черед веселиться.

Мустафа положил перед кассиршей скромные приобретения: оливки, замороженную пиццу со шпинатом и брынзой, по банке грибного супа, куриного супа-пюре и супа с лапшой. До переезда в Америку он, конечно, никогда не готовил. И всякий раз, пытаясь что-то соорудить на тесной кухоньке квартиры, которую снимал на пару с другим студентом, он чувствовал себя свергнутым с престола королем в изгнании. Увы, минули дни, когда его кормили и обслуживали обожавшие его бабушка, мать и четыре сестры. Теперь на него легло тяжкое бремя: надо было самому мыть посуду, убираться, гладить и, самое страшное, ходить в магазин. Возможно, было бы проще, если бы он только перестал все время думать, что выполняет чужую работу. Мустафа совсем не привык к домашним хлопотам, не больше, чем к одиночеству.

Его сосед, студент последнего курса, был родом из Индонезии. Он мало разговаривал, много работал и каждую ночь засыпал под странные записи типа «Шум горных потоков» или «Пение китов». Мустафа надеялся, что с соседом ему в Аризоне будет не так одиноко, а вышло совсем наоборот. По ночам он лежал в кровати один как перст, за сотни миль от родных, и тщетно боролся со звучавшими в голове голосами. Они обличали его и ставили под сомнение, что он вообще из себя что-то представляет.

Мустафа плохо спал. Ночь за ночью он смотрел старые комедии или сидел в Интернете. Это помогало заглушить мысли. Но днем они возвращались. По дороге в университет, на переменах между лекциями или во время перерыва на ланч Мустафа невольно начинал вспоминать Стамбул. Как бы он хотел забыть его, стереть память, перезапустить программу, удалив навсегда все хранившиеся в ней файлы!

Предполагалось, что в Аризоне Мустафа спасется от злого рока, нависшего над мужчинами рода Казанчи. Но сам он ни во что такое не верил. Он бежал от предрассудков, бусин против сглаза, гаданий на кофейной гуще и прочей принятой в его семье ворожбы, скорее следуя безотчетному импульсу, а не по осознанному выбору. Для него все это относилось к темному и запутанному женскому миру. А женщины были тайной, как ни крути. Странное дело, он вырос, окруженный множеством женщин, но всю жизнь их сторонился.

Мустафа был единственным мальчиком в семье, где мужчины умирали слишком рано и внезапно. У него появлялись сексуальные желания, а рядом были сестры, о которых нельзя было и помыслить, для его фантазий это было табу. И все же иногда он предавался грязным мыслям о женщинах. Сначала он влюблялся в девочек, которые не хотели иметь с ним дела. Испугавшись, что его могут отвергнуть, осмеять и оскорбить, Мустафа стал вожделеть женщин на расстоянии. В этом году он с ненавистью разглядывал фотографии топ-моделей в американских глянцевых журналах, словно упивался мучительным осознанием того, что никогда столь совершенная женщина его не захочет.

Он не мог забыть, как свирепо смотрела на него Зелиха, когда однажды обозвала «драгоценным членом». Его до сих пор обжигало стыдом. Мустафа понимал, что за его нарочитой мужественностью Зелиха видела всю историю детства. Она-то прекрасно знала, как забитая мать баловала его и кормила с ложечки, а тиран-отец порол и унижал.

«Ты просто самовлюбленный, закомплексованный!» – выпалила тогда Зелиха.

Могло ли у них с ней сложиться по-иному? Рядом всегда была толпа сестер и обожавшая его мать, а он почему-то чувствовал себя брошенным и нелюбимым. Зелиха вечно над ним издевалась, а мать постоянно восхищалась. Ему же хотелось быть как все, обычным, хорошим, но со своими слабостями, чтобы ему сопереживали и дали возможность стать лучше.

Все бы изменилось, если бы у него появилась возлюбленная. Мустафа понимал: ему нужно непременно устроиться в Америке, и не потому, что он стремился к лучшему будущему, но потому, что должен был избавиться от прошлого.

– Как дела? – улыбнулась ему молодая женщина за кассой.

К этому он еще не привык. В Америке все спрашивали, как дела, даже совершенно незнакомые люди. Он знал, что это всего лишь приветствие, а не настоящий вопрос, но не научился отвечать столь же непринужденно.

– Хорошо, спасибо, – сказал он. – А у вас?

Девушка улыбнулась:

– Вы откуда?

«Наступит день, – подумал Мустафа, – и я буду разговаривать так, что никто не задаст мне этот оскорбительный вопрос, потому что они даже на секунду не смогут предположить, что беседуют с иностранцем».

Он взял пакет и вышел из магазина.

Мимо неторопливо прошла семья мексиканских эмигрантов: она везла коляску, он вел за руку малыша. Роуз проводила их завистливым взглядом. После развода каждая встреченная ею пара казалась воплощением счастья и гармонии.

– Знаешь что? Жаль, твоя бабушка не видела, как я флиртовала с этим турком. Представляешь, в какой бы ужас она пришла? Даже не придумать большего кошмара для гордого семейства Чахмахчян. Гордого и надутого, гордого и… – Роуз недоговорила, в голову ей пришла совсем уж озорная мысль.

На светофоре загорелся зеленый свет, выстроившиеся перед ней машины рванули вперед, сзади засигналил грузовик. Но Роуз не двигалась с места, оцепенев во власти сладостной фантазии. Она упивалась картинами, одна за другой возникавшими в ее воображении, и при этом метала по сторонам яростные взгляды.

Да, это третий побочный эффект застарелой горечи после развода: ты не просто начинаешь разговаривать сама с собой и становишься упертой в отношениях с другими, ты еще и утрачиваешь адекватность. Для охваченной справедливым негодованием женщины весь мир летит вверх тормашками, а самые безумные идеи начинают казаться в высшей степени разумными.

О сладостная месть! К исцелению еще долго идти, надо немало вложить, чтобы его достичь, и еще не известно, когда все окупится. А вот возмездие – штука быстрая. Роуз порывалась сделать что-то, что угодно, лишь бы только достать бывшую свекровь. А если и было на земле что-то, что могло разозлить женщин из рода Чахмахчян еще больше, чем отар, то это, конечно, турок! Да, было бы интересно пококетничать с самым страшным врагом бывшего мужа.

Только где же найти турка посреди аризонской пустыни? Они же вроде не разводят кактусы?

Роуз и рассмеялась. Лицо ее выражало уже не признательность, а горячую благодарность. Какое чудесное совпадение, что судьба только что свела ее с турком! Или это не совпадение?

Роуз ехала вперед и подпевала кассете. Но вдруг резко вырулила налево, развернулась на сто восемьдесят градусов, заскочив на встречную полосу, и на полной скорости помчалась обратно.

Примитивная любовь, я хочу того, что было.

В два счета синий джип «чероки» оказался на парковке супермаркета «Фрайс». Машина описала дугу и подъехала к главному выходу из магазина. Роуз уже почти отчаялась найти молодого человека, когда вдруг заметила, что тот стоит на остановке с тонким полиэтиленовым пакетом и покорно ждет автобус.

Мне не нужно думать, я уже на грани.

Я прощаюсь со всем, что заставляло плакать.

– Мостафа! – крикнула Роуз, высовываясь из полуоткрытого окна. – Вас подбросить?

– О да, спасибо, – кивнул он и робко попытался поправить ее: – Мустафа, а не Мостафа.

В машине Роуз улыбнулась:

– Мустафа, познакомься с моей дочерью Армануш, но я называю ее Эми. Эми – Мустафа, Мустафа – Эми…

Молодой человек ласково улыбался спящему младенцу, а Роуз тем временем тщетно вглядывалась в его лицо, желая понять, догадался ли он. Явно не догадывался. Она решила дать еще одну подсказку, на этот раз более очевидную.

– Полное имя моей дочери – Эми Чахмахчян.

Если эти слова и пробудили в Мустафе какие-то неприятные чувства, то виду он не показал, поэтому Роуз сочла нужным повторить, на случай если с первого раза неясно:

– Ар-ма-нуш Чах-мах-чян.

Карие глаза юноши вспыхнули, но совсем не так, как ожидала Роуз.

– Чах-мак-ч… – это же звучит как-то по-турецки! – радостно воскликнул он.

– Ну, вообще-то, это армянское имя. – Ей вдруг стало не по себе. – Ее отец, ну, то есть мой бывший муж… – Роуз сглотнула, словно хотела избавиться от неприятного вкуса во рту. – Он был… то есть он есть армянин.

– Да? – спросил парень беззаботно.

«Кажется, не понял, – удивилась Роуз и прикусила губу, а потом вдруг расхохоталась, словно выдохнула долго сдерживаемую икоту. – Но он такой симпатичный, прямо красавчик! Да, он будет моей местью, моей сладкой местью».

– Слушай, не знаю, как ты относишься к мексиканскому искусству, но завтра вечером открывается выставка, – сказала Роуз. – Если у тебя нет других планов, давай сходим, а потом можем перекусить.

– Мексиканское искусство… – задумался Мустафа.

– Те, кто уже где-то его видел, говорят, что это здорово, – заверила Роуз. – Ну что, хочешь пойти со мной?

– Мексиканское искусство, – повторил он смелее. – Конечно, почему бы нет?

– Вот и отлично. Очень рада познакомиться с тобой, Мостафа.

Она снова переврала его имя, но на этот раз он не стал ее поправлять.