Текст книги "Власть и идеология в России: от провиденциализма и революционного мессианства к современным реалиям"

Велика роль на этом пути и Сергия Радонежского – духовника Дмитрия Донского, вдохновлявшего его на решительную битву с ордынцами на Куликовом поле. В определенном смысле это было столкновение носителей двух мировых религий: православия и ислама. Не случайно Сергий послал на битву своих монахов и начало битвы ознаменовало столкновение богатырей: ордынца Челубея и русского богатыря – монаха Пересвета. Монах, взявший в руки оружие – это был сильный идеологический ход, который должен был мобилизовать ратников Дмитрия Донского и самого князя на предстоящую битву. И она была выиграна православным воинством.

Другим важнейшим политическим и идеологическим процессом, определившим глубинный смысл становления, а затем и укрепления Русского централизованного государства, стала борьба Московских князей с удельными князьями, а затем их потомками – представителями знатных боярских родов – за право единоличного и безраздельного управления государством. Эта борьба уходила своими корнями в период царствования Андрея Юрьевича Боголюбского – сына Юрия Долгорукого, проходила через гражданскую войну между потомками Дмитрия Ивановича Донского и нашла свое новое воплощение во внутренней политике Ивана IV Грозного, фактически осуществившего смену правящей элиты Московского государства. Происходило столкновение двух государственных идеологий. С одной стороны, идеология слабо централизованного, по сути олигархического государства, примером которого выступали Великое княжество Литовское и русское и Польша, а с другой стороны, идеология централизованного государства, с сильной самодержавной властью Московского великого князя. Процессы этой борьбы находили свое отражение и идейное обоснование в летописях, а также в многочисленных житиях святых, в разного рода степенных книгах, исторических сказаниях и повестях, посланиях и хронографах, а также в дипломатических документах.

В 1439 г. весь православный мир был потрясен заключением Флорентийской унии, ставившей Византийскую Православную Церковь и вселенского патриарха под контроль папской курии. Уния была не признана в Москве, которая объявила греческое православие «изрушившимся». Купленная ценой потери самостоятельности и догматических компромиссов с католицизмом уния никакой реальной помощи Византии не принесла. Взятие в 1453 г. Константинополя турками–османами в православном мире было расценено как божественная кара за предательство православия. Это же событие сделало возможным фактическую автокефалию Русской Православной Церкви.

Последовавшее вскоре свержение ордынского ига (1480 г.) и решающие успехи в объединении русских земель вокруг Москвы в период царствования Ивана III (Присоединение Великого Новгорода) с неизбежностью выдвигали Московское государство на роль защитника и главного оплота «истинной христианской веры» – православия и главного идеологического соперника Ватикана в лице проводников его политики в Восточной Европе – Великого княжества Литовского и Русского, Польского государства. Требовали постоянного внимания и мусульманские ханства, возникшие на развалинах Золотой Орды, которые опирались на поддержку Османской империи. Прекратила свое существование Византия, в прошлом остались и поездки русских князей в Орду, унижения, просьбы о выдачи Ярлыка на Великое княжение у великого хана. Все эти события требовали осмысления не только с религиозной, но и, выражаясь современным языком, геополитической точек зрения, а также перестройки в связи с этим всей идеологической работы в направлении признания за Русью – Россией духовного и государственного лидерства в православном мире.

Все отчетливее звучал тезис о том, что власть Великого московского князя, а затем и царя, имеет божественное происхождение и в этом качестве не может быть подвергнута сомнению как внутри страны, так и со стороны внешних партнеров московского государства. Когда в 1489 г. габсбургский посол Н.Поппель от имени императора Священной Римской империи предложил Ивану III королевский титул, тот ответил: «Мы божиею милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, и поставление имеем от Бога, как наши прародители, так и мы…».³¹ Прародители и Бог – таковыми отныне были источники власти и могущества Московских князей и иные могущественные силы и покровители были уже не нужны.

Во время правления Ивана III идеология русской монархической государственности, основанная на божественном происхождении власти и связях Рюриковичей-Мономаховичей с родами византийских императоров, получила новое подтверждение. Этому, в частности, способствовала женитьба Ивана III в 1472 году на племяннице последнего византийского императора Константина ХI Софье (Зое) Палеолог. Этот брак возрождал практику династических браков князей Древнерусского государства периода его наивысшего могущества и носил огромный символический, можно даже сказать сакральный смысл, поскольку устанавливал связь теперь уже московского великого князя с семьей последнего византийского императора, что позволяло рассматривать потомков князя в качестве легитимных продолжателей византийской государственной традиции. В какой-то мере, это создавало некие основания для правителей Русского государства претендовать и на византийский престол, что и имело место впоследствии. Родственная династическая связь с семьей последнего императора Византии была особенно важна, учитывая трагическую судьбу, постигшую Византийскую империю. Во второй половине XV века, да и впоследствии, ни один православный христианин не мог смириться с мыслью, что святыни Константинополя никогда не будут освобождены от исламского плена. Созданный династический союз сделал возможным и логичным объединение старого московского герба с изображением всадника («ездеца»), поражающего копьем змея, с гербом византийских императоров – двуглавым орлом. Символом связи и преемственности служили и трон Ивана III, подаренный ему Палеологами, сидя на котором он принимал иностранных послов, а также византийские «бармы» (оплечья), и венец – так называемая шапка Мономаха, будто бы еще раньше подаренная Константином Мономахом своему внуку – великому князю Владимиру II (Мономаху).³² Большинство исследователей считают, что шапка имела более позднее происхождение, но для современников Ивана III миф о шапке не вызывал сомнений. Этот мифологический факт становился материальным свидетельством, работавшим на легитимизацию власти, важным идеологическим аргументом в обосновании внутренней и внешней политики московских правителей. Шапка, как и другие атрибуты верховной власти демонстрировалась народу в ходе коронаций, а значит эмоционально воздействовала на их участников и зрителей и зримо подтверждала связи Русского государства и его правителей с одной из величайших в прошлом держав мира. Впервые венчался на княжеский престол с возложением барм и венца еще при жизни Ивана III его внук – царевич Дмитрий Иванович.³³ Впоследствии эта процедура только совершенствовалась, удлинялась, становилась, все более и более пышной и торжественной, обрастая новыми церемониями и атрибутами сакрального смысла.

Все изменения и процессы, происходившие вокруг укрепляющегося Московского Царства, а также внутри него, требовали кардинальной перестройки и совершенствования идеологической работы, делали возможным появление новых идей и идеологических построений, работающих на укрепление власти московских князей, приобретавшей самодержавные черты. Важную роль в этом сыграл Иосиф Волоцкий (в миру Иван Санин) – игумен монастыря в уделе Волоцкого князя Бориса Васильевича, брата Ивана III. Основные его сочинения были созданы в период правления сына Ивана III – Василия III. Московский государь, писал Иосиф Волоцкий, лишь «естеством подобен человеку», «властью же сана яко от Бога». Здесь Иосиф прямо опирался на Библию, где в Новом Завете в послании к Римлянам указывается, что «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены».³⁴ При этом он наделял царя не только божественной властью, но и возлагал на него высокую миссию. «Якож бог хощет всех спасти, також и царь все подручное ему да хранит». При этом первейшая забота царя с точки зрения Иосифа Волоцкого должна стать защита православной веры. «Вас бо Бог в себе место посади на престоле своем. Сего ради подобает царем же и князем всего тщание о благочестии имети».³⁵ Такому государю должны были подчиняться все христиане, в том числе и духовенство. Важно подчеркнуть, что речь шла о божественном характере власти, ее миссии в отношении подданных, а не о том, что правитель мог сам стать Богом и заместить собой владыку небесного. И в этом было принципиальное отличие христианского понимания власти правителя от языческого к нему отношения.

Сакральный характер власти Великого княз служил идеологической основой обоснования его деятельности по усилению государства. «Учение Иосифа Волоцкого о теократическом характере власти великого князя и его практические выводы, – как справедливо отмечал А.А. Зимин, – помогали борьбе московских государей с удельными княжатами за создание сильного единого государства».³⁶ Только такое государство, обладающее значительными и все возрастающими мобилизационными возможностями, могло сконцентрировать усилия народа на свержение ордынского ига и защиту отечества от других многочисленных внешних опасностей. В жертву этому государству, как известно, были принесены и автономия удельных княжеств, и Новгородско-псковская вечевая демократия, и независимость сословий. Эти жертвы были тяжелы, но исторически оправданы, поскольку обеспечивали выживание государства и народа и позволили сначала свергнуть ордынское иго, а затем и расширить границы Московского княжества до пределов Российской империи.

Провозглашение земного царя наместником Бога на земле, с одной стороны, давало ему огромные полномочия, а с другой – заключало государя в жесткие рамки заповедей и предписаний Священного Писания. Л.А. Тихомиров, анализируя взаимоотношение церкви и государства в Византии, писал: «…церковь признавала власть не как самодовлеющее начало, а как Божественное установление, т.е. логически требовала со стороны государства подчинения высшему началу, другими словами – требовала от власти земной действия по указанию власти Небесной».³⁷ Эту оценку с полным основанием можно отнести к Московскому государству и его правителям. Следование заповедям Священного Писания и защита православия оборачивалась для князя необходимостью соблюдения правителем норм православной этики не только в личной жизни, но и в его общественном служении. Он – земной властитель, получивший эту власть от самого Бога, но не деспот и не тиран своих подданных, а справедливый земной правитель действующий по заповедям Бога небесного. Иосиф Волоцкий, живший в ту же историческую эпоху, что и Никколо Микиавелли (1469-1527), был далек от учения своего итальянского современника с его проповедью циничной прагматики в деятельности государя, свободного от каких бы то ни было моральных устоев в своем стремлении к власти. Не случайно для Московских государей была характерна практика замаливания своих грехов и глубокого духовного раскаяния за свои вынужденные, а порой и чрезмерные, жестокости.

Важным этапом в идеологическом обосновании новой роли Русского государства в мировой истории стало появление «Послания о Мономаховом венце» Спиридона-Саввы (1510 – начало 1520-г гг.).³⁸ Примерно в это же время было составлено и «Сказание о князьях Владимирских», автор которого не установлен и которое, по-видимому, является обработкой послания Спиридона-Саввы. В целях возвеличивания московских князей, в этих произведениях утверждалось, что они ведут свою родословную от брата римского императора Августа – мифического Пруса, наследником которого объявлялся князь Рюрик. Там также говорилось, что царские регалии имеют вавилонское происхождение. Из Вавилона они были перенесены в Византию, и византийский император Константин Мономах передал великому киевскому князю Владимиру Мономаху царский венец и животворящий крест.³⁹ Легенды еще раз утверждали высокий статус великих московских князей и позволяли поставить их в один ряд с правителями Священной Римской империи и турецкими султанами. Знатным предкам Василия III противопоставлялись предки литовского князя, родоначальник которого князь Гедимин был якобы «раб» и «конюшец», то есть конюх.⁴⁰

Эти сказания не являлись чем-то уникальным и характерным только для средневековой Руси. Такого рода выдумки были типичным явлением для идеологов средневековья, они широко использовались в политической практике разных стран того времени. Несмотря на свой мифологический характер, эти сказания способствовали упрочению правящих династий и повышению международного статуса государств. Это в полной мере относится и к идеологической архаике русского средневековья, служившей интересам проводимой политики и укреплению государственности на Руси.

Наряду с разного рода посланиями и сказаниями, адресованными правителям Московского государства, идеологические задачи, а не только мировоззренческие и познавательные, решались и при изложении событий мировой истории в так называемых хронографах. Они получили распространение в Русском государстве, начиная с XVI века. Их составители часто использовали периодизацию всемирной истории по четырем царствам: Иудейскому, Вавилонскому, Мидийско-Персидскому и Греко-Римскому, а также теорию «длящегося Рима». Эти концептуальные построения были заимствованы составителями хронографов у западных авторов. История этих царств, закончившаяся их гибелью, позволяла авторам хронографов и их читателям по-новому оценить место России в мировой истории и прийти к ряду важных выводов. Во-первых, что «Российская земля» – это органическая часть всемирно-исторического процесса и, во-вторых, что она не только не погибла, а напротив «растет, младеет и возвышается».⁴¹ С такой трактовкой мировой истории сочетались и события, связанные с Флоринтийской унией 1439 г., и с завоеванием Константинополя турками-османами в 1453 г., о чем уже говорилось выше. Как отмечал В.О. Ключевский, «в падении цареградских стен перед безбожными агарянами увидели на Руси знак окончательного падения греческого православия»⁴², а это означало, что роль лидера в православном мире переходит к России – фактически единственному, оставшемуся на тот момент независимому, православному государству.

Важнейшую роль в обосновании возросшей роли Московского государства в защите мирового православия стала теория «Москва – третий Рим», впервые сформулированная в «Изложении пасхалии» митрополита Зосимы (1492 г.), зафиксированная в русском Хронографе 1512 г. и, особенно, в посланиях монаха, старца псковского Елизарова Трехсвятительного монастыря Филофея (1520-30-х гг.). Обращаясь к великому князю Василию, отцу Ивана Грозного, Филофей писал, что «вся христианския царства… снидошася во Российское царство, два убо Рима падоша, а третий (Москва) стоит».⁴³ Первый Рим пал от «нечестия», второй от засилия «агарянского», то есть ереси, третий Рим – Москва, а четвертому «не бывать». Причина падения, предшествующей Москве, царств – измена истинной вере – православию. В трактовке Филофея «богоизбранность» еврейского народа и Израильского царства, о чем повествовал Ветхий завет, переносилась теперь на русский народ и Московское царство. Вся созданная Филофеем идеологическая конструкция носила ярко выраженный мистико-религиозный характер и закладывала политико-идеологические основы Русского государства на длительную перспективу. Характерно, что, называя Москву третьим Римом, пришедшим на смену Риму первому и второму, являвшимися, как известно, многонациональными империями, Филофей фактически создавал идеологию новой империи, возлагая на Святую Русь ответственность за все народы нового, третьего Рима, как живущие в данном государстве, так и присоединяемые к нему. Поскольку считалось, что после гибели третьего царства должен настать конец мира, старец высказывал надежду, что с Московским царством этого не произойдет. «По сем чаем, – писал он, – ему же несть конца».⁴⁴ В этом пророчестве заключался огромный идеологический заряд, предназначающийся не только для правителей Московского государства, но и для всех православных народов и их царей. «Соборная церковь наша в твоем державном царстве, – писал Филофей, – одна теперь паче солнца сияет благочестием во всей поднебесной; все православные царства собрались в одном твоем царстве; на всей земле один ты – христианский царь».⁴⁵ Теория Филофея также являлась важнейшим инструментом в борьбе с католическим Ватиканом, раскольниками и разного рода сектантами в составе мирового православия, открывала путь к перенесению центра мирового православия из Константинополя в Москву. Она претендовала на то, чтобы стать новой религиозно-государственной идеологией Российского государства – Святой Руси. Теория работала на перспективы, в том числе и весьма отдаленные.

Появление этой теории в псковских землях было вполне закономерно, поскольку именно они находились под ударами Ливонии и Литвы, а население этих земель нуждалось в защите со стороны Московского государства. И такую защиту могло предоставить только сильное государство. Данная теория надолго, фактически до ХХ века, отразила геополитические устремления и мессианские притязания российского государства. Незримо присутствовала она при разработке так называемого Греческого проекта, а затем и в разрешении Восточного вопроса, связанного с борьбой великих держав за раздел территории Османской империи, определявшей судьбу православных народов Балканского полуострова. Но это было уже потом, и старец Филофей, естественно, не мог предполагать, какое воздействие его теория будет оказывать на умы потомков. Теория «Москва – Третий Рим», в том виде в каком ее разработал старец Филофей, не носила еще экспансионистского характера, а лишь открывала возможности для разного рода ее интерпретаций.

Тем не менее, с момента возникновения этой теории, любые действия московских правителей, направленные на усиление своей государственности, вызывали страх и противодействие со стороны католического Рима, координировавших политику европейских монархов. Отныне все войны России с Западом и иное соперничество с ним приобретали и характер геополитического и идеологического противоборства. Само выдвижение теории «Москва – третий Рим», положенной в основу идеологии Московского православного царства, означало, что на Востоке Европы, среди бескрайних лесов и болот, где по мнению европейцев существовала какая-то дикая и таинственная Тартария, сведения о которой носили весьма смутный характер, появилось государство, претендующее на статус то ли Римской империи, то ли Византии. Страх перед этим государством явственно проявился уже во второй половине XVI в., во время Ливонской войны и стал основой русофобии, на многие столетия утвердившейся среди политических элит стран Запада.

Усиление Московского царства и утверждение в сознании господствующей элиты и его правителей новых представлений о возможностях и роли своего государства в мире находило свое отражение и в дипломатическом протоколе, и в переписке с главами иностранных государств. Как подчеркивал А.А. Зимин, «при сношениях с иностранными державами московские дипломаты зорко следили, чтобы не было «порухи чести» русскому монарху и, следовательно, России».⁴⁶ Поэтому уже в период царствования Василия III в грамотах, посылаемых на имя императора Священной Римской империи, султана Османской империи, магистра Тевтонского ордена, папы Римского, королей Швеции и Дании, употреблялась формула «великий государь… царь», «царь и государь всея Руси». Именно так называли Василия III и многие иностранные правители, а также публицисты Иосиф Волоцкий, Филофей, Максим Грек, Спиридон-Савва и др.

Важнейшим периодом в завершении формирования целостной идеологии Русского (Московского) централизованного государства является царствование Ивана IV. Огромный пропагандистский эффект как внутри страны, так и за рубежом имело уже само венчание Ивана IV на царство и, таким образом, официальное принятие им титула царя. Это произошло в год его 17-летия 16 января 1547 года. Венчание, как и полагалось в то время, происходило в форме священнодействия. Митрополит Макарий возложил на Ивана знаки царского сана: крест Животворящего Креста, бармы и шапку Мономаха. Также митрополит ввел его на заранее приготовленное царское место и произнес поучения, а затем, во время литургии, возложил на него золотую цепь Мономаха. После приобщения Святых Тайн Иоанн IV Васильевич был помазан миром, или «елеем». «Церковное таинство помазания на царство приобретало двойное значение: с одной стороны, оно демонстрировало, что наделенной властью царь (а впоследствии император) посвящает свою деятельность Богу; с другой – что государь, «помазанник Божий» становится проводником Божественных сил, наместником Бога на земле».⁴⁷ Помазание являло собой второе из семи таинств Православной Церкви. В результате его царю даровалась Благодать Святого Духа, а он сам становился храмом Божьим. Между священством и царством ставился знак равенства, и царь причащался как священнослужитель. После коронации состоялся пир, на котором присутствовали митрополит, епископы и знатные люди, разным лицам были розданы дары, а нищим подавалась щедрая милостыня. Однако всего этого было еще недостаточно для широкого международного признания царского титула московского монарха. Необходимо было получить благословение Константинопольского патриарха и других греческих церковных иерархов. На разного рода послания, посольства и переговоры ушло более 10 лет. Наконец, в 1561 году от патриарха Иоасафа была получена соборная грамота, подписанная 36 греческими митрополитами и епископами. В грамоте говорилось, что, так как московский царь несомненно происходит от рода и крови истинно царской, а именно от греческой царевны Анны, сестры Василия Багрянородного, и при том, что великий князь Владимир был венчан знаками и одеждами царского сана, присланными из Греции, то патриарх и собор благодатию Святого Духа предоставили царю Ивану IV Васильевичу быть и именоваться законновенчаным.

Титул царя – «цезаря» полностью соответствовал теории «Москва – третий Рим». Кроме того, он отсылал к Священному Писанию. В Библии израильские правители также именовались царями. Наконец, сам Иисус Христос назывался Царем, правда не земным, а небесным. Для человека XVI в. и властвующей элиты все эти параллели и сама коронация имели огромное значение, они были исполнены глубоким сакральным смыслом и поднимали власть на огромную над простыми смертными высоту. Это, в свою очередь, позволяло царю приступить к осуществлению в стране необходимых преобразований, более эффективно бороться с боярской оппозицией и подобающим образом позиционировать себя во взаимоотношениях с правителями других держав. Признание правопреемства от Византийских цезарей вводило русских царей в круг наиболее могущественных и уважаемых монархов мира и позволяло России претендовать на статус великой державы своего времени.

Высокий статус московского царя отражал и новый титул Ивана Грозного. Он формулировался следующим образом: «Божиею милостию великий государь царь и великий князь Иоанн Васильевич всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, государь Псковский, великий князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, государь и великий князь Новгорода Низовские земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондинский и иных, и всея Сибирские земли и северные страны повелитель, и государь земли Вифлянской и иных».⁴⁸

Царствование Ивана Грозного завершало длительный процесс создания мощного государственного образования с центром в Москве. Бывшая вотчина московских князей превращалась в полноценное государство с новым Судебником, развитыми органами центрального и местного управления, более совершенной налоговой системой, мощной, для своего времени, военной организацией, реформированной и поставленной на службу государству церковью, своей вполне сформировавшейся к тому времени самобытной культурой и отвечающими национальным интересам внешнеполитическими предпочтениями и целями. Сложное внешнеполитическое положение Московского государства и стоящие перед ним задачи требовали дальнейшего усиления мобилизационных функций государства, что повлекло за собой начало процесса смены элиты в государстве. На смену боярству шла более многочисленная и преданная царю, а, в его лице, усиливающемуся государству, элита, формирующаяся из разных сословных групп служилых людей, из которых, впоследствии выросло российское дворянство. Был сформулирован и своеобразный кодекс служения царю. Сподвижник и наставник Ивана Грозного, иерей кремлевского Благовещенского собора Сильвестр в знаменитом «Домострое», в его седьмой главе под названием «Како царя и князя чтите» наставлял находящихся в царском услужении: «Царя бойся и служи ему верою, и всегда о нем Бога моли и ложно отнюдь не глаголи пред ним; но с покорением истину отвещай ему, яко самому Богу (здесь и далее выделено нами – авт.), и во всем повинуйся ему». Далее он ссылался на апостола Павла и напоминал: «Глаголет бо Павел Апостол: вся власть от Бога учинена суть».⁴⁹

Будучи одним из наиболее образованных людей середины и второй половины XVI в., имевший возможность с раннего детства наблюдать процессы, происходившие в высших эшелонах власти Московского государства, а также зная ситуацию в сопредельных государствах, Иван IV хорошо разбирался и в идеологических концепциях своей эпохи. Он имел достаточно ясное представление об идейных основах и принципах организации высшей власти, пределах полномочий королей Польши, Швеции, Англии, султанов Османской империи, не говоря уже о соседних Казанском, Астраханском, Сибирском и Крымском ханствах. Известно также, что Иван Грозный был почитателем Иосифа Волоцкого, послания которого были его настольной книгой.⁵⁰ Официальное принятие им царского титула свидетельствовало о желании царя неуклонно следовать в своей политике рекомендациям Иосифа Волоцкого и старца Филофея. Однако Иван IV не просто следовал их наставлениям, а будучи талантливым писателем и публицистом, сам внес значительный вклад в разработку государственной идеологии самодержавия. В многочисленных посланиях и грамотах европейским монархам: Иоанну III Шведскому, Стефану Баторию, английской королеве Елизавете, опричнику В.Г. Грязному, игумену Кирилло-Белозерского монастыря Козьме царь обосновывал абсолютистский характер своей власти, ее Божественную сущность, с изумительным мастерством находил аргументы в защиту своей позиции и оправдании проводимой политики. Особое место в идейном наследии Ивана Грозного занимают его послания, адресованные князю Андрею Курбскому, написанные в 1564 и 1577 гг.⁵¹

Фигура князя Курбского весьма примечательна: военачальник, государственный деятель, входивший в «избранную раду», с 1556 г. – боярин, он также, как и царь, принадлежавший к интеллектуальной и политической элите страны, выступал как писатель, публицист и переводчик. Курбский был человек лично близкий монарху, находившийся рядом с ним в наиболее ответственные моменты его царствования. Неожиданно, в 1764 г., накануне крутого поворота во внутренней политике Ивана – введения опричнины, Курбский совершает предательство – бежит в Великое княжество Литовское и Русское и оттуда шлет Ивану несколько (три) посланий. Тут следует учитывать ряд обстоятельств, которые объективно усиливали негативные последствия предательства князя и которые особенно задели Ивана IV. Дело в том, что страна, куда бежал Курбский, начиная с XIV в. выступала как политический соперник и, в определенном смысле, политический антипод Русского централизованного государства, периодически находилось с ним в состоянии войны. Кроме того, оно имело ряд важных особенностей. Во-первых, это было государство, в состав которого вошла значительная часть территории, прекратившей свое существование Древнерусской державы. Во-вторых, в нем сосуществовали, и далеко не на равноправной основе, две религии: католицизм, к которому принадлежала его правящая элита, и православие, которое исповедовали русские люди, составлявшие большинство населения Великого княжества. В-третьих, оно представляло собой сравнительно слабо централизованное государство, в котором была велика роль феодального олигархата – боярства и богатого шляхетства, который существенно ограничивал власть монарха, а также большое значение имели городские общины, жизнь которых регулировалась магдебургским правом. И в-четвертых, происходило постоянное сближение Великого княжества Литовского с Польшей, которое в 1385 г. выразилось в женитьбе князя Ягайло на польской королеве Ядвиге, принятии в 1387 г. католицизма и, наконец, в заключении в 1569 г., уже после предательства Курбского, Люблинской унии, ознаменовавшей возникновение нового, более могущественного государства «обоих народов» – Речи Посполитой. Бегство Курбского произошло в самый разгар Ливонской войны, в которой он не только принимал участие, но некоторое время и возглавлял русскую армию. Это было прямое и вероломное предательство. Кроме того, в своих посланиях Ивану IV (1564-1578 гг.) Курбский выступил как идейный противник Ивана Грозного, обвив его в деспотизме и гибели многих представителей аристократии. Все это заставило Ивана Грозного чрезвычайно серьезно отнестись к поступку Курбского, вступить с ним в полемику по поводу предъявленных ему обвинений, а также изложить свои взгляды по широкому спектру социально-политических проблем управления страной.

Послания Ивана IV Курбскому – это важнейшие идеологические документы своего времени, обосновывающие и устанавливающие пределы власти монарха в его отношениях с народом и боярской аристократией, а также затрагивающие фундаментальные вопросы происхождения и самой природы самодержавной власти в Русском государстве, как это понимал сам его правитель. Иван выступает как крупнейший идеолог своей эпохи, сумевший не только осмыслить и обобщить взгляды своих идеологических предшественников и единомышленников, но и развить их в нужном ему направлении, сделать эти взгляды основой своей политики, то есть опробовать на практике. Послания Грозного адресовались Курбскому, однако должны были стать и стали известны более широкому кругу образованных людей как среди подданных монарха, так и за рубежом и в этом смысле явились важнейшей пропагандистской акцией своего времени. Недаром, что к одному из найденных впоследствии списков послания имелся особый заголовок: «Послание царское во все городы (выделено нами – авт.) на крестопреступников его князя Ондрея Курпского с товарищи о их измене».⁵² Оперативность написания и стиль первого послания (ответа) царя Курбскому свидетельствовали о том значении, которое он придавал полемике с беглым князем. Послания к Курбскому во многом определили взгляд самодержавной власти на саму себя и свое государство на многие столетия вперед. Крайне важно, что носителем этих взглядов являлся не монах-отшельник, и даже не высокий иерарх православной церкви или представитель удельно-княжеской аристократии – олигархии своего времени, а действующий монарх, от взглядов и политики которого зависела судьба страны и проживавших в ней народов. Первое послание Курбскому, наиболее богатое по содержанию, было направлено Курбскому перед самым введением опричнины. Это был один из тяжелейших и ответственейших для Ивана моментов его царствования и поэтому представляет особый интерес.