Текст книги "Власть и идеология в России: от провиденциализма и революционного мессианства к современным реалиям"

К XVII в. относится и появление законодательства, призванного максимально обезопасить династию и личность самого монарха, его резиденцию от разного рода посягательств и угроз. В Соборном Уложении 1649 года верховной власти посвящались две специальные главы: глава вторая – «О государьской чести, и как его государьское здоровье оберегать», состоящая из 22 статей и глава третья – «О государеве дворе, чтоб на государеве дворе ни от кого никакова бесчинства и брани не было», включавшая 9 статей. Законодательство отождествляло преступления против государства и против личности монарха. И то и другое подводилось под одно понятие «государево слово и дело». Так вторая статья второй главы гласила: «Также будет кто при державе царского величества, хотя Московским государством завладеть и государем быть и для того своего злого умышления начать рать сбирать, или кто царьского величества с недруги учнет дружитца, и советными грамотами ссылатца, и помочь им всячески чинить, чтобы тем государевым недругам, по его ссылке, Московским государством завладеть, или какое дурно учинить, и про то на него кто известит, и по тому извету сыщетца про то его измену допряма, и такова изменника по тому же казнить смертию». Вводилось особое понятие «чести государева двора». За оскорбление кого-либо действием или словом в присутствии государя также следовало строгое наказание.⁷² Все эти акты, кроме сугубо утилитарной функции охраны правящей династии, подчеркивали исключительность царя и царского дома, несли идею о неприкосновенности самодержавной власти, декларировали исключительную заботу государства о верховном правителе, а значит несли совершенно определенную не только правовую, но и идеологическую функцию.

По мере укрепления российской государственности формируется и новое геополитическое видение пределов власти российского монарха. Она начинает приобретать поистине вселенские масштабы. В письме к князю Г.Г. Ромодановскому царь Алексей Михайлович писал: «бог…благословил и передал нам, государю, правити и разсуждати люди своя на востоке, и на западе, и на юге, и на севере в правду, и мы божия дела наши, государевы, на всех странах полагаем, смотря по человеку…».⁷³ Это была по сути формулировка геополитической концепции, даже более амбициозной, чем выработанная в предшествующую эпоху, тем более, что она стремительно наполнялась новым конкретным содержанием. В числе важнейших перспективных задач государства были: освоение Сибири, противодействие церковной унией на Украине. Предстояла борьба с протестантской Швецией за Восточную Прибалтику, с католической Речью Посполитой за юго-западные русские земли, с исламской Османской империей за северное Причерноморье и Крым, а затем и за освобождение от турецкого ига православных народов Балканского полуострова. Многие из этих задач будут решаться в петровскую и последующие эпохи, но их понимание пришло уже во второй половине XVII века и тогда же были сделаны первые шаги по их идеологическому обоснованию.

После заключения в 1667 г. Андрусовского перемирия и признания поляками власти московского царя на Левобережной Украине на повестку дня в качестве важнейшей практической внешнеполитической задачи встал вопрос о воссоединении разрозненных ветвей русского народа – малороссов, белорусов и великороссов под скипетром Московского царя. В 1674 г. появилось первое издание «Синопсиса» – исторического сочинения, авторство которого приписывается настоятелю Киево-Печерского монастыря Иннокентию Гизелю. В этом сочинении проводилась мысль об исторической общности славянских народов и обосновывалась важность их объединения. Эта же идея нашла свое отражение в описании большой государственной печати и формулировке титула царя Алексея Михайловича, который позиционировался теперь не только как «Великий государь, царь и великий князь всея Руси самодержец», но и как «Великие и Малые и Белые России самодержец».⁷⁴

Все эти новые геополитические реалии требовали повышения роли православной церкви и ее закрепления, более полного использования ее потенциала для решения текущих и перспективных внешнеполитических задач. Государству необходима была не только поддержка православной церкви как носителя духовных ценностей, но и усиление ее влияния на православных людей, проживавших за пределами российского государства. Для этого Церкви необходимо было использовать в своей богослужебной практике единые для всего православного мира обряды и каноны, на основе существующих на православном востоке. И шаги в этом направлении были сделаны патриархом Никоном в тесном сотрудничестве с царем Алексеем Михайловичем. Все эти нововведения являлись средством для достижения поставленной цели. Россия должна была уже не символически, а реально превратиться для всех истинных христиан, то есть православных, верующих в новую «землю обетованную», в новую Палестину. Тем более, что настоящая Палестина находилась в тот период в составе Османской империи, то есть «неверных» мусульман. Именно поэтому, недалеко от Москвы было начато строительство Воскресенского Новоиерусалимского монастыря, был насыпан холм, изображавший гору Сион, а речка Истра стала новым Иорданом. Возросшие ресурсы государства позволяют начать возведение грандиозного храмового комплекса, дублирующего святыни Палестины. Теория «Москва – третий Рим» и образ Святой Руси получили новый импульс, обрели вполне реальное, международные очертания, поскольку открывали путь к обретению Московской патриархией титула Вселенской. Важнейшая идеологическая направленность всех этих мероприятий вполне очевидна, поскольку служила интересам укрепляющегося российского государства и мирового православия.

Однако сама реформа была проведена далеко не безупречно. Форсированный характер и грубость ее проведения, неоправданные мелочные нововведения, касавшиеся повседневной религиозной жизни русских людей, привели к церковному расколу, последствия которого не изжиты в русском православии до настоящего времени. Значительная часть православных верующих вышла из-под влияния официальной Церкви. Кроме того, властолюбие патриарха Никона, одного из главных творцов реформы, носившего, как и царь, титул «Великий государь», привело к конфликту с Алексеем Михайловичем. Для абсолютного монарха были неприемлемы какие-либо формы двоевластия на основе выдвигавшихся Никоном принципов: «премудрая двоица» или, тем более, «священство выше царства». Все это обернулось для него опалой и потерей сана патриарха. Церковный раскол и появление старообрядческой церкви, находящейся в оппозиции к государству, а также конфликт царя и патриарха подрывали симфонию Церкви и государства, вносили идейный разлад в русское общество. Собор 1667 г. принял решение, что «Да будет признано заключение, что царь имеет преимущества в делах гражданских, а патриарх – церковных, дабы таким образом сохранились целой и непоколебимой во век стройность церковного учреждения».⁷⁵ Таким образом еще раз была осуждена как идеология папоцезаризма, так и идеология цезарепапизма. Вместе с тем, было ясно, что абсолютистское государство учло опасность, исходящую от амбициозных и стремящихся к самостоятельности высших церковных иерархов, а значит рано или поздно оно постарается поставить церковь под свой полный контроль. Идеологическое двоевластие, как и экономическая самостоятельность церкви, были не нужны усиливающемуся российскому абсолютизму. Тем более, что следующие за Никоном патриархи – Иоаким и Адриан «не перестали повторять Никоновы речи о превосходстве власти священства над властью царства».⁷⁶ Впоследствии все это подвигло Петра I на ликвидацию патриаршества в России, начало секуляризации церковных имуществ и установление полного контроля государства над Церковью.

Таковы были некоторые особенности развития идеологии российского государства накануне эпохи петровских преобразований. К концу XVII в. Россия стояла на пороге первой в своей истории масштабной модернизации, во многом изменившей жизнь российского общества. Эта модернизация коснулась и глубинных духовных основ существования российского государства и общества. Превращение России в одну из великих мировых держав, ее более глубокая и разносторонняя интеграция со странами Западной Европы, приобщение к ряду фундаментальных ценностей европейского Просвещения знаменовали собой и новый качественный этап в трансформации государственной идеологии в России.

4. Идеология Российской империи

4.1. Общее и особенное в идеологии петровской эпохи

Важнейшим инструментом идеологического воздействия на подданных и зарубежных партнеров России, начиная с эпохи Петра Великого и заканчивая последними днями существования Российской империи, стали высочайшие, милостивые и всемилостивые манифесты. В них объявлялось о вступлении на престол нового монарха, об изменениях, происходивших в царствующей семье, о победах, начинаниях и важнейших реформах, о других чрезвычайных событиях в жизни государства. Значение манифестов выходит далеко за рамки содержащейся в них информации, поскольку позволяет выяснить идейные основы деятельности высшей власти, понять ее аргументацию при принятии важнейших государственных решений. Идеолого-публицистические вставки имели и многие царские указы.

Петровская эпоха была ознаменована коренным пересмотром глубинных, принципиальных основ государственной идеологии, иным пониманием высших целей деятельности власти, отходом от теории «Москва – третий Рим» в трактовке идеологов Русского (Московского) централизованного государства и русских монархов того периода. Основами идеологии петровской эпохи становятся не религиозное сознание Святой Руси, а рационализм и прагматизм, характерные для эпохи европейского просвещения XVII – начала ХVIII вв. Иной должна была стать и роль Церкви в государстве. Само государство виделось Петром в качестве большой мануфактуры, где каждый работник знал свое место, или корабля, безоговорочно следующего курсом своего капитана, которым он, видимо, себя ощущал. Идеалом Перта было «полицейское» или «регулярное» государство, где все стороны жизни подданных были строго регламентированы.

Петр формулирует идею о государе как о реальном творце «общего блага». Это означало кардинальный переворот в понимании роли власти в обществе. Полученная от Бога, она должна видеть свою главную цель не в том, чтобы спасти души своих подданных от греха в земной жизни и привести их, таким образом, в царство Божие, а в том, чтобы обеспечить достижение ими земных, вполне прагматических целей. Впервые идея «общего блага» была высказана Петром в манифесте 1702 года «О приеме иностранцев на государственную службу». Как отмечал известный исследователь петровской эпохи Н.И. Павленко, такого рода позиционирование монарха «до издания манифеста не встречается ни в актах Петра, ни в законодательстве его предшественников».⁷⁷ Петр намеревался «таким образом правительствовати, дабы всяк и каждый из Наших верных подданных чувствовати мог, како наше единое намерение есть о их благосостоянии и приращении усердно пещися, (здесь и далее выделено нами – авт.) и потому всякия способы и пути употребляти, еже бы ко одержанию такового славного намерения каким ни есть образом служити могло».⁷⁸ Здесь следует отметить два момента. Во-первых, речь идет о «благосостоянии» и «приращении» и возможности для этого употреблять «всякие способы и пути», а не о спасении души во имя вечной жизни после смерти. И во-вторых, впервые говорится не об избранных праведниках и даже не о тех, кто живет по определенным божественным заповедям. Манифест обращен ко всем – «всяк и каждый из Наших верных подданных». Таков новый стержень новой государственной идеологии, такова новая концепция власти, которая позиционирует себя как вполне рациональный инструмент по защите все своих подданных, то есть стоящую над различными группами общества и защитницу общенациональных интересов. Это не просто декларация, а принципиально новое, светское и сугубо прагматическое обоснование роли монарха в Российском государстве. Такая постановка вопроса означала коренной разрыв с иларионовским («Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона) и многими его позднейшими интерпретаторами в понимании смысла деятельности власти, прежде всего, ориентированной на приобщение людей к «Благодати», то есть к истинной вере во имя спасения души, а не к получению материальных благ и выгод.

Вот как Петр формулировал программные установки своего царствования в Манифесте «О приглашении иностранцев на поселение в Россию». «Довольно известно во всех землях, которые Всевышний Нашему управлению подчинил, – отмечалось в Манифесте, – что со вступления Нашего на сей престол, все старания и намерения Наши клонились к тому, как бы сим Государством управлять таким образом, чтобы все Наши подданные, попечением Нашим о всеобщем благе, более и более приходили в лучшее и благополучнейшее состояние; на сей конец. Мы весьма старались сохранить внутреннее спокойствие, защитить Государство от внешнего нападения и всячески улучшить и распространить торговлю. Для сей же цели Мы побуждены были в самом правлении учинить некоторые нужные и к благу земли Нашей служащие перемены, дабы Наши подданные могли тем более и удобнее научиться, ныне им неизвестным познаниям, и тем искуснее становиться во всех торговых делах». Как явствует из этого отрывка, важнейшими условиями обеспечения общего блага Петр считал «внутреннее спокойствие», защиту государства от внешней опасности и распространение торговли. Однако этого недостаточно, если у государства нет сильной армии. Поэтому «помышляли Мы, – подчеркивает царь, – о других еще способах, как бы обезопасить пределы Наши от нападения неприятельского и сохранить право и преимущество Нашего государства и всеобщее спокойствие в Христианстве, как то Христианскому монарху следует. Для достижения сих благих целей, Мы наипаче старались о наилучшем учреждении военного штата, яко опоры Нашего государства, дабы войска наши не токмо состояли из хорошо обученных людей, но и жили в добром порядке и дисциплине…». Поскольку манифест был обращен к иностранцам и его предписывалось «повсюду объявить, и напечатав, по всей Европе обнародовать», Петр счел необходимым разъяснить свое отношение к вопросам религии и продемонстрировать свою толерантность в этом вопросе перед просвещенными странами Европы, не столь давно пережившими ожесточенные религиозные войны. «Мы, – читаем в манифесте, – по дарованной Нам от Всевышнего власти, совести человеческой приневолить не желаем и охотно предоставляем каждому христианину на его ответственность печись о блаженстве души своей».⁷⁹ Таким образом, достижение Благодати, спасение души становится частным делом, ответственностью самого подданного.

В речи, произнесенной при присвоении титула императора Петр вновь обратился к идее «общего блага»: «надлежит трудитца о пользе и прибытке общем, который бог нам перед очи кладет как внутрь, так и вне, от чего облегхчен будет народ».⁸⁰ Обращает внимание, что «общий прибыток» для Петра – это не результат молитвы и благочестия, следования определенным заповедям, то есть соблюдения нравственно-религиозных предписаний, а результат труда как исполнение желания Бога об общем «прибытке». Как считал Н.И. Павленко, «в понятие «общего блага» Петром вкладывалось безбрежное содержание. Фактически, к проявлениям заботы об «общем благе» можно отнести любую акцию монарха, ибо считалось, что вся его деятельность была подчинена этой цели».⁸¹ Это было первое в истории русского самодержавия обоснование миссии действующей власти с рационалистических позиций. «Польза», «благо», «прибыток», «приращение», «народ» – все эти слова в лексиконе императора свидетельствовали о новом понимании Петром своей миссии и внесении рациональных мотивов в государственную идеологию, иными, по сравнению с предшественниками, были и обоснования им своей деятельности.

Петр развивает также идею о служении представителей всех сословий государству. Если для его предшественников на престоле основой этого служения и мотивацией к нему выступали, прежде всего, заповеди Священного Писания, то для Петра это были практическая польза и слава отечества. Служение обществу, «общему благу» в период петровского абсолютизма признавалось верховной властью не только долгом, но и обязанностью как самого императора, так и всех его подданных. Прибегая к терминологии более позднего периода в российской истории, можно сказать, что вполне осознанной и неуклонно проводимой в жизнь особенностью воздействия петровской власти на все слои народа была установка: «не можешь – научим, не хочешь – заставим». Не случайно, бесчисленные указы Петра, а их за годы его царствования было издано несколько тысяч, начинались обычно с убеждения населения в целесообразности намечаемых мер, а заканчивались угрозой жестокого наказания за их неисполнение. Вера в действенность внеэкономических, насильственных методов в реализации тех или иных планов, исходящих от власти, важная составляющая идеологии петровской эпохи. Она характеризовалась усилением крепостничества в отношении всех российских сословий и в этом заключалась главная особенность петровской модернизации. Малочисленность городского населения, слабость предпринимательских слоев в обществе, доминирование аграрного сектора в экономике, основанного на труде крепостных крестьян, предопределяли не буржуазный характер первой российской модернизации. Император, будучи выдающимся деятелем эпохи Просвещения, игнорировал и даже отвергал такую составляющую идеологии этой эпохи как гуманизм. Не случайно, что А.С. Пушкин, занимавшийся изучением деятельности Петра, говорил, что многие его указы как будто «писаны кнутом».⁸² В 1702 г. была введена новая форма прошения на царское имя, из которой устранялся термин «холоп». Однако и новая форма была не лучше, прошение следовало заканчивать формулой «Вашего величества нижайший раб». Это весьма символично, ибо раб не может и не должен противиться своему господину. В противном случае его ждет наказание. Однако сами по себе насилие и жестокость не являлись у Петра самоцелью. Его неизбежность была обусловлена масштабами начатых преобразований, скоростью их осуществления, а, главным образом, состоянием российского общества, значительная часть которого противилось осуществляемым реформам.

Наказание врагов государства и тех, кто не разделял взгляды царя и препятствовал политике властей, Петр не считал грехом, а напротив, делом богоугодным. Когда патриарх Адриан накануне казни стрельцов отправился по старинному обычаю с иконами и песнопениями в Преображенское просить царя облегчить участь несчастных, Петр страшно разгневался и закричал: «К чему эти иконы? Разве твое дело приходить сюда? Убирайся скорее отсюда вон и поставь иконы на их место. Быть может я больше тебя почитаю Бога и Пресвятую Его Матерь. Я исполняю свою обязанность и делаю богоугодное дело, когда защищаю народ и казню злодеев, против него умышлявших».⁸³ Трудно найти в биографии Петра и факты, которые свидетельствовали бы о его раскаянии за те или иные действия. Не считал он нужным, в отличие, например, от Ивана Грозного, и замаливать свои грехи.

Абсолютизм в период правления Петра Великого достиг в России своего наивысшего развития. Власть не была ограничена ни сословно-представительными учреждениями, ни законами, ни влиянием олигархических или иных сил. Рациональное мышление Петра и особенности его личности не позволяют говорить и о религиозно-нравственных факторах ограничения верховной власти. Идеологию этой власти определил Воинский устав 1716 года. Он давал следующее определение власти монарха: «его величество есть самодержавный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен; но силу и власть имеет свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воли и благомнению управлять».⁸⁴ Но и этого казалось мало. 22 октября 1721 года Сенат принял решение присвоить Петру титул «Отца Отечества, Императора Всероссийского, Петра Великого». Главным аргументом при присвоении этого титула стала победа России в Северной войне, однако были сделаны и другие обоснования. Сенаторы следующим образом аргументировали, то есть идеологически обосновывали, свою просьбу: «Понеже труды вашего величества в произведении нашего отечества и подданного вашего всероссийского народа всему свету известны того ради, хотя мы ведаем, что в. в., яко самодержцу, все принадлежит, однако ж в показание и знак нашего истинного признания, что весь подданной ваш народ ничем иным, кроме единых ваших неусыпных попечений и трудов об оном, и со ущербом дражайшего здравия вашего положенных, на такую степень благополучия и славы в свете произведен есть…».⁸⁵ В этом титуле присутствовал традиционный для России взгляд на правителя как на отца и давалось новое, до этого не встречавшееся, но также комплиментарное титулование – «Великий». Что касается титула «Император», то он, как отмечает Б.Н. Миронов «указывал на стремление России следовать западноевропейским традициям, в то время как царский титул говорил о преемственности русских государей с византийскими».⁸⁶ Впрочем, титул «царь», также сохранялся. С точки зрения идеологии петровской эпохи последнее титулование было уже не столь актуально, Византия погибла, зато на западе Европы поднялись новые империи, с которых надлежало брать пример и от которых следовало перенимать передовой опыт. Сам Петр не противился своему новому титулу, понимая, что он служит усилению его властных полномочий, возвеличиванию российского государства и повышению его статуса на международной арене.

Весьма примечателен рациональный ответ Петра на присвоение ему высокого титула и выстроенная им аргументация в духе народной пословицы – «на бога надейся, а сам не плошай». Он вновь вспоминал о народе, общественной пользе и заявлял, что «желает весьма народу российскому узнать истинное действие божие к пользе нашей в прошедшей войне и в заключении настоящего мира; должно всеми силами благодарить бога, но надеясь на мир, не ослабевать в военном деле, дабы не иметь жребия монархии Греческой; надлежит стараться о пользе общей, являемой богом нам очевидно внутри и вне, от чего народ получит облегчение».⁸⁷ Император, таким образом, исходил из того, что практическая польза – дело, являемое богом, богоугодное, оно принесет облегчение народу, и эту же мысль он стремился внушить своим подданным.

Обращает на себя внимание и фраза «дабы не иметь жребий монархии Греческой». Речь идет о Византии, но не в традиционно превосходном, а в назидательно-отрицательном смысле. Петр умел извлекать исторические уроки. Государственная идеология петровской России делала еще один поворот принципиальной важности. В прошлое уходила сама теория «Москва – третий Рим», а с ней и представление о Святой Руси. Москва и вовсе была лишена статуса столицы. И в этом смысле, в понимании традиционно мыслящих православных людей того времени, Петр действительно был «царем-антихристом», «немчином-самозванцем», «Лефортовым зятем».⁸⁸ Он не только построил Санкт-Петербург и перенес туда столицу империи. Его новая столица уже не центр мирового православия (истинной веры) и святости – она должна была стать «новым Амстердамом» – олицетворять прогресс и на этой основе могущество российской державы, быть самым европейским из городов России, символом реформ и сотрудничества с Западом. Именно об этом мечтал Петр, над воплощением этого замысла уже в самом плане города трудились великий архитектор Д. Трезини, а впоследствии П.М. Еропкин, множество выдающихся иностранных и отечественных архитекторов, привлеченных Петром и его преемниками для строительства новой столицы государства. Город-порт с прямыми как линии улицами и проспектами, со множеством прорезавших его каналов, даже своим внешним видом ничем не должен был напоминать Москву. Санкт-Петербург с его принципиально новой планировкой, архитектурой, в том числе и культовой, составом его жителей, среди которых появлялось все больше и больше иностранцев, с новым стилем жизни горожан, их манеры, бытовые пристрастия – все это, в своей совокупности, являлось образцом для подражания для жителей других частей империи, должно было стать и становилось символом новой России и ее обновленной государственной идеологии. Это даже позволило Н.М. Карамзину заметить, что Петр «увидев Европу, захотел делать Россию – Голландией».⁸⁹ Это верное замечание не должно затушевывать для нас патриотический порыв Петра и весьма избирательный характер его западноевропейских заимствований. Его планы оставались столь же амбициозны, как и у его предшественников, однако теперь на первом месте были наука и даваемые ею знания, как основа могущества государства. Выступая перед боярами, он говорил: «Историки полагают колыбель всех знаний в Греции, откуда (по превратности времен) они…перешли в Италию, а потом распространились было по всем европейским землям… Теперь очередь приходит до нас, если только вы поддержите меня в моих важных предприятиях, будете слушаться без всяких оговорок…Указанное выше передвижение наук я приравниваю к обращению крови в человеческом теле, и сдается мне, что со временем они оставят теперешнее свое местопребывание в Англии, Франции и Германии, продержаться несколько веков у нас, а затем возвратятся в истинное свое отечество – в Грецию».⁹⁰ В какой мере это видение мировой истории и этот порыв к знаниям соответствовали представлениям большинства российского народа и его желаниям в тот период, конечно, большой вопрос, но то, что сам Петр верил в то, что говорил, сомнений не вызывает.

В государственной идеологии петровской и послепетровской эпохи оказался востребованным и нарратив о призвании Рюрика с братьями. Этот вопрос оказался в центре так называемого «Варяжского вопроса» и обсуждался на основе привлечения широкого круга летописных и иных источников. Однако он носил не только научный характер. В XVIII в. уже не надо было доказывать связь правящей династии с родом Рюрика – в связи со сменой династии и укреплением ее на престоле этот вопрос был уже не столь актуален. В то же время, легенда о «призвании варягов» очень хорошо укладывалась в идеологию петровской эпохи, основанную на необходимости обоснования идеи о прогрессивности Запада и необходимости перенимать оттуда все самое передовое и полезное для России. Именно в таком ключе стала трактоваться и российская государственность в рамках сформулированной немцами-академиками «нормандской теории». Прав был Алпатов, замечавшей, что этот вопрос «оказался связанным со жгучими политическими и национальными проблемами современности».⁹¹ Летописный нарратив о первых князьях-варягах, положивших начало русской государственности, подтверждал правильность выбранного Петром Великим и его последователями государственного курса на восприятие передового западного опыта.

При всем своем рационализме, прагматизме и твердости, часто переходящей в жестокость, Петр понимал значение религии в жизни общества и то, что осуществление его планов немыслимо без поддержки Церкви. Тем более, что в России того времени еще не был сформирован класс образованных, государственно мыслящих деятелей, способных стать светскими идеологами петровских преобразований. Важно также понимать, что, несмотря на ряд особенностей своего поведения и церковной политики (Всешутейший собор, снятие колоколов, нарушение православных норм поведения, антипатия к монашеству и нищенству, бесцеремонное вмешательство в имущественные дела церкви и др.).⁹² Петр оставался глубоко верующим человеком. Понимал он и значение общенациональных религиозных символов. Не случайно, например, в Санкт-Петербурге был основан Александро-Невский Монастырь, куда торжественно были перенесены мощи одного из самых почитаемых на Руси святых – благоверного князя Александра Невского. Этот монастырь, также как Киево-Печерская лавра в Киеве, Троицко-Сергиевский монастырь, а затем и Ново-иерусалимский храмово-монастырский комплекс вблизи Москвы, должен был стать не только центром паломничества православных людей, но своим авторитетом осенять государственную власть и личность монарха-покровителя. При Петре в городе было начато строительство множества церквей и соборов. Как уже отмечалось, Петр был искренне убежден, что его деятельность носит богоугодный характер, а потому Церковь должна всячески способствовать всем его начинаниям. Осознавал он видимо, что наряду с принуждением и прямым насилием, которые он широко использовал, необходима постоянная, доходящая до всех слоев населения, работа по пропаганде осуществляемых им новаций. Замкнув все управление государством на себя, не опираясь более на сословно-представительные учреждения, используя бюрократию и армию, Петр остро нуждался в формировании позитивного общественного мнения о себе и своей деятельности, в идейной, а не только чисто насильственной, мобилизации масс населения на выполнение намеченных им планов.

Задача царя-реформатора заключалась в том, чтобы превратить церковную организацию в эффективный пропагандистский инструмент, часть обновляемого им государственного аппарата. При этом Петр делал ставку на новых людей в Церкви, близких к взглядам европейских протестантов и готовых на радикальное обновление Церкви. Понимал Петр и то, что Церковь имела огромный опыт пастырской деятельности, а также то, что она неоднократно подставляла свое плечо светской власти. Располагала Церковь и кадрами профессиональных проповедников, а также большими материальными ресурсами, ее структуры охватывали всю страну. Рациональное мышление Петра, нацеленное на извлечение практической пользы, совершенно естественно и осознано толкало его на использование возможности церкви в интересах своей политики. Для него она была не только «Телом Христовым, к которому принадлежат все живые и почившие христиане», организацией, через которую верующий человек попадает в царство Божие, он хотел видеть в Церкви, прежде всего, послушный ему инструмент идеологического воздействия на население. Извлек Петр и уроки из противостояния своего отца с Патриархом Никоном. Недовольство части духовенства по отношению к проводимым им реформам только укрепляло Петра в его планах по реформированию церковного управления.

Как отмечали многие исследователи жизни и деятельности Петра, а также Л.А. Тихомиров, Петр «имел сильные протестантские наклонности. Лютера он вообще ставил очень высоко. В 1712 году, перед статуей Лютера в Вартбурге, он восхвалял его за то, что «на папу и все его воинство столь мужественно наступил для величайшей пользы своего государя и многих князей».⁹³ В результате церковных реформ Петра в России было ликвидировано патриаршество и все руководство церковной жизнью возложено на постояннодействующий Святейший Синод (Синод был удостоен патриаршего титула), во главе которого был поставлен светский управляющий – обер-прокурор, всецело подчиненный императору. Это позволило не только интегрировать церковное управление в систему государственных органов, но и полностью подчинить его светской власти. Дело дошло до того, что была нарушена тайна исповеди и священникам специальным указом было предписано докладывать, нет ли у кого из исповедуемых «бунту злого намерения» и «на государство какого умышления».⁹⁴