Текст книги "Власть и идеология в России: от провиденциализма и революционного мессианства к современным реалиям"

Иван Грозный очерчивает в своих посланиях большой круг идеологических задач и обосновывает свои позиции с точки зрения сознания человека позднего средневековья, причудливо переплетая провиденциалистские и рациональные мотивы в своей аргументации. Он всячески подчеркивает божественный, сакральный характер своей власти, говорит, что эта власть была дана «благочестивому» царю Константину и всем «православным царям и хранителям православия» «Богом нашим Иисусом Христом». «Бог наш Троицы, – пишет Иван IV, – прежде всех времен бывший и ныне сущий», «именем которого цари прославляются и пишут правду».⁵³ Так Иван начинает свое первое послание, не оставляя своему корреспонденту и другим его читателям никаких аргументов по поводу легитимности своей власти.

Но этого мало. Иван пишет о том, что «исполнилась повсюду воля Провидения» и «искра благочестия достигла и Российского царства». Здесь явно прослеживалась связь со «Словом о Законе и Благодати» митрополита Илариона, аргументация которого была глубоко укоренена в сознании просвещенных людей того времени. Далее Иван IV использует беспроигрышный пропагандистский прием, приводя известные для современников факты из прошлого. Он дает своей власти историческое обоснование, опираясь на авторитет и заслуги своих предшественников. «Исполненное этого истинно православия, – пишет Грозный, – самодержство Российского царства началось по божьему изволению от великого князя Владимира, просветившего Русскую землю святым крещением, и великого князя Владимира Мономаха, удостоившегося высокой чести от греков, и от храброго великого государя Александра Невского, одержавшего великую победу над безбожными немцами, и от достойного хвалы великого государя Дмитрия, одержавшего за Доном великую победу над безбожными агарянами, вплоть до отмстителя за неправды деда нашего, великого князя Ивана, и до приобретателя исконных прародительских земель, блаженной памяти отца нашего великого государя Василия, и до нас, смиренных, скипетродержателей Российского царства».⁵⁴

В условиях, когда в окружение Ивана входило немало потомков Рюриковичей и все они гипотетически могли претендовать на царство, ему было важно подчеркнуть легитимность своего наследования престола. «Мы не возжелали ни у кого отнять царство, но по божию изволению и благословению прародителей и родителей своих как родились на царство, так и воспитались и возмужали, и божием повелением воцарились, и взяли нам принадлежащее по благословению прародителей своих и родителей, а чужого не возжелали».⁵⁵

Ряд высказываний Ивана Грозного касались общих принципов осуществления царской власти и могут рассматриваться как некие универсальные рекомендации. Он, в частности, пишет: «всем царям следует быть осмотрительными: иногда кроткими, иногда жестокими, добрым же – милосердие и кротость, злым же – жестокость и муки, если же нет этого, то он не царь. Царь страшен не для дел благих, а для зла. Хочешь не бояться власти, так делай добро; а если делаешь зло – бойся, ибо царь не напрасно меч носит – для устрашения злодеев и одобрения добродетельных». Высказывается он и об особенностях царской власти в России, ее превосходстве над европейскими монархиями, как прошлого, так и настоящего. «Русская земля держится божьим милосердием и милостью пречистой богородицы, и молитвами всех святых, и благословением наших родителей, и, наконец, нами, своими государями, а не судьями и воеводами, не ипатами и стратигами». Поскольку Курбский бежал в Великое Княжество Литовское – государство, где монархи находились в большой зависимости от боярской аристократии, Иван IV подчеркивал, что «Российские же самодержцы изначала сами владею своим государством, а не бояре и вельможи!».⁵⁶

Грозный понимал власть царя как особую миссию и проводил различие между духовной и светской власти, не столь очевидное тогда для многих, тем более, что и в Библии и сам Иисус Христос, иногда называется «царем». «Но одно дело, – пишет он, – спасать свою душу, а другое дело – заботиться о телах и душах многих людей; одно дело отшельничество, иное – монашество, иное – священническая власть, иное – царское правление». При этом Иван проводит не только сущностное различие властей и их миссии на земле, но и говорит о разных методах осуществления этой миссии. «Как же царь сможет управлять царством, если допустит над собой бесчестие? А священникам подобает смирение».⁵⁷

Поскольку князь Курбский обвинял царя в деспотизме и преступлениях против «лучших людей», «сильных в Израиле», Ивану IV было важно оправдать свои действия. «Неужели не следует казнить разбойников и воров? – вопрошал Иван Грозный. – А ведь лукавые замыслы этих преступников еще опаснее! Тогда все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней. Что же должен делать правитель, как не разбирать споры своих подданных?» Тем более, что изменники «начали причинять нам многие беды» и их наказание вполне обосновано, поскольку и «в других странах изменников не любят и казнят и тем укрепляют власть свою». Так будет и в России, тем более, что «А жаловать своих холопов мы всегда были вольны, вольны были и казнить» – пишет царь Курбскому».⁵⁸

Жестокость, с которой Иван Грозный боролся со своими противниками, впрочем, вполне соответствовавшая нравам той эпохи, встретила резкое осуждение со стороны митрополита Филиппа. Происходивший из знатного рода бояр Колычевых, он выступил против опричнины и сопровождавших ею жестокостей. Исходя из евангельского учения, он осуждал творимые царем насилия. «Государь, – говорил Филипп Ивану IV, – убойся суда Божия: на других ты закон налагаешь, а сам нарушаешь его». Увещевая царя, он напоминал, что ему, подобно и другим людям, необходимо думать о спасении души. «Я не о тех скорблю, которые невинно предаются смерти, как мученики, – предупреждал Филипп, – я о тебе скорблю, пекусь о твоем же спасении».⁵⁹ И хотя его проповедь не возымела действия, а сам Филипп был спустя некоторое время, как считается, задушен Малютой Скуратовым, он вошел в историю как человек, пытавшийся смягчить жестокость действий грозного царя. Это ему сделать не удалось, но заставить царя страдать и раскаиваться в своих жестокостях он мог. Видимо, можно даже говорить о переживаемой царем душевной драме. Это позволяют предположить некоторые его поступки. Немало времени Иван проводил в молитвах, клал земные поклоны, каялся, строил храмы и поминал души казненных им людей, стремясь таким образом искупить свои грехи и заслужить себе прощение у Бога. Исступление, с которым он это делал даже побудило некоторых исследователей жизни Грозного усомниться в его психическом здоровье. На самом же деле для человека глубоко и искренне верующего в Бога, осознающего свою греховность, но рассматривающего при этом свою жестокость в качестве необходимого средства для выполнения своих обязанностей, как правителя государства, такое поведение вполне объяснимо.

Декларируя «божественное изволение», полученное на власть, и подчеркивая, что его «владычество установлено Богом», Иван IV не считал себя равным Богу. Он признавал свои грехи, свойственные правителю, как и всем смертным. И это не было проявлением юродства. Он писал: «я – человек; нет ведь человека без греха, один Бог безгрешен». При этом он считал, что грех монарха намного превышает грехи простого человека, поскольку на нем лежит тяжелая ноша и ответственность за его подданных. Бог не освобождает монарха от ответственности. «Верую, – пишет Иван, – что мне, как рабу, предстоит суд не только за свои грехи, вольные и невольные, но и за грехи моих подданных, совершаемые из-за моей неосмотрительности», «судимы будут за свои дела и все вместе и нераздельно – и цари, и последние из рабов, словно братья, будут спрошены, каждый за свои поступки» Но суд над царем в отличие от простых людей, не может быть и не будет судом человеческим, он будет судим только на Страшном суде. «Кто тебя поставил судьей или властителем надо мной?» – спрашивал Иван Курбского.⁶⁰

При знакомстве с посланиями Грозного Курбскому не оставляет чувство, что Иван IV использовал их, особенно первое послание, не только, чтобы доказать что-то своему оппоненту-перебежчику, а таких было немало, сколько для того, чтобы изложить свои взгляды на природу своей власти и идейно обосновать проводимую им политику. Эту задачу он выполнил в первом послании, поэтому второе было кратким и уже не затрагивало столь широкий спектр вопросов. Идейное наследие Ивана Грозного свидетельствует о том, что он являлся крупнейшим идеологом самодержавия и внес большой вклад в разработку идеологии Московского Царства. Сформулированные им идейные принципы стали частью идеологии монархической государственности и использовались, естественно выборочно, многими его преемниками.

Идеологические концепты, образы и символы православного царства, созданные в период правления Ивана III, Василия III и, особенно, Ивана IV подтверждали и усиливали церемонии венчания русских монархов на царство, их иллюстрировали изображения на дверцах царского места в кремлевском Успенском соборе, в официальном Государевом родословце 1555 г., они нашли отражение в Воскресенской летописи, Степенной книге, Великих Минеях Четиях, а также вошли в дипломатические документы.⁶¹ Составленная в царствование Ивана Грозного «Книга Степенная царского родословия» обобщала и подводила определенный итог большой идеологической работе, направленной на укрепление власти. Были найдены понятные и действенные для средневекового человека аргументы и образы, возвеличивавшие институт самодержавия и объективно работавшие на укрепление российской государственности. В «Степенной книге» найденная аргументация достигала наивысших пределов. Ее составители приравнивали московских государей к апостолам, объявляли их святыми и равными Богу в своих властных земных полномочиях. «Иже существом телесным равен есть человекам царь, – указывалось в Степенной книге, – властию же достойнаго его величества приличен вышнему иже надо всеми Богу; не иметь бо высочайша себе на земле».⁶² Владимир Святославович и Владимир Мономах были названы в Степенной книге царями, царями, подобно Ивану Грозному, назывались и его предшественники на престоле – московские государи: Иван III и Василий III.

В царствование Ивана IV был предпринят выпуск еще одного официального издания, вошедшего в историю под названием «Лицевой свод Ивана Грозного», состоявшего из 10 томов. Первые три тома были посвящены всемирной, а остальные семь – русской истории. С 1568 по 1576 годы мастера книгописанной мастерской при соборе Покрова Богородицы в Александровской слободе трудились, создавая этот уникальный памятник русского летописания. Каждая его страница была украшена миниатюрами, общее количество которых достигало 16 тысяч. Визуальный ряд, связанный с сюжетами из всемирной и российской истории усиливал идеологическое воздействие этого издания. Оно не только свидетельствовало о возросших возможностях Московского государства, но и призвано было повысить интерес к содержащемуся в своде материалу, усилить эмоциональное воздействие на человека, которому была оказана честь ознакомиться с этим уникальным рукописным шедевром.

Созданный идеологический нарратив нашел широкое применение в дипломатической переписке и дипломатическом протоколе. Переписка Ивана IV с иностранными монархами отличается большим своеобразием, подчеркиванием собственного превосходства, указаниями на несовершенство власти своего адресата и разного рода поучениями. «Мы от Августа кесаря родством ведемся» с гордостью писал Грозный шведскому королю.⁶³ Он также замечал ему: «Если бы у вас было совершенное королевство, то отцу твоему архиепископ и советники и вся земля в товарищах не были бы».⁶⁴ Он все время подчеркивал, что российский монарх – это самодержец и правитель по Божьему изволению, а не человеческому хотению. Обращаясь к послам Стефана Батория, царь гордо замечал: «Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси, по Божьему изволению, а не по мятежному человеческому хотению».⁶⁵ В грамоте 1560 г. содержится такое поучение польскому королю Сигизмунду II Августу: «Всем государям годится истинно говорить, а не ложно, светильник бо телу есть око; аще око темно бывает, все тело всуе шествует и в стремнинах разбивается и погибает».⁶⁶

Приемы, устраиваемые иностранным послам и другим представителям зарубежных стран при царском дворе, превращались при Иване Грозном, а затем и при первых Романовых, в настоящие спектакли, призванные показать высокий статус московских правителей, могущество и независимость российского государства, отношение к державе, из которого приезжал тот или иной посланец. Главная задача заключалась в том, чтобы достигнуть необходимого результата, но при этом ни в коем случае не уронить свое достоинство. Роскошное убранство царских хором и шитые золотом одежа царя, символизирующий его властные полномочия уникальный посох, замененный впоследствии скипетром и державой, украшенные золотом и драгоценными камнями богатые наряды бояр, думных дворян, окольничих и дьяков – все это навсегда должно было запомниться послам и быть донесено до сведения их монархов. Иван IV, любивший придавать своим аудиенциям особый смысл и театральность, мог предстать перед послами и виде одетого в золотые одежды монарха и в облике «грозного» царя, готового к самым решительным действиям. Так, в 1567 году в самый разгар Ливонской войны, принимая литовского посланника Ю. Быковского, царь сидел на престоле в блестящих доспехах. Так же были одеты наследник престола царевич Иван Иванович и бояре. «И ты Юрий, тому не диви, – заявил Грозный. – Пришел еси к нам от брата нашего, от Жигимонта Августа короля, со стрелами (то есть войной – авт.), и мы потому так и сидим».⁶⁷ Таковы были специфические методы идеологической работы с представителями других государств, свидетельствующие о понимании царя важности пропагандистского воздействия на вероятных противников и партнеров, а также о том, что к концу XVI века властью уже был накоплен значительный опыт такого рода деятельности.

Демонстрацией идеи православного царства стало венчание на царство 31 мая 1584 г. сына Ивана Грозного – Федора Иоанновича. В ходе этого венчания были не только повторены многие церемонии, которые сопровождали вступление на престол самого Ивана IV, но и появился ряд новшеств. Федору Иоанновичу, например, был вручен скипетр – древнейший символ царской власти, а начиная с Лжедмитрия царю по польскому обычаю стали вручать и державу – богато украшенный шар, увенчанный крестом. Впоследствии на некоторых царей надевали еще и «далматик» – древнюю одежду византийских императоров, напоминавшую покроем архиерейский саккос.

На идею православного царства и теорию «Москва – третий Рим» работало и учреждение в России в 1589 г. патриаршества стараниями Бориса Годунова. Это поднимало международный престиж государственной Церкви, усиливало ее возможность противостоять католической экспансии, предпринимавшийся Римским папой при помощи Брестской унию. Церковь освобождала от опеки константинопольского патриарха, который все больше терял свое былое влияние и могущество. Состоявшийся в 1590 г. в Константинополе собор восточных патриархов отвел патриарху Московскому и Всея Руси почетное пятое место (непосредственно за Константинопольским, Александрийским, Антиохийским и Иерусалимским), которое он занимает и поныне.

К концу XVI века государственная идеология Московского царства обрела завершенный характер. Она позволяла не только получить аргументированные ответы на целый комплекс вопросов, связанных с происхождением и высоким предназначением власти русских самодержцев, принадлежащего им государства и населяющего его православного народа, но и создавала возможность эффективно пропагандировать созданный идеологический концепт как внутри страны, так и во взаимоотношениях с другими государствами. Происходило формирование глубинных, ментальных представлений русского народа о своем предназначении как народа богоносца и всемирно-исторической миссии Святой Руси. На этой идеологической базе закладывались основы национальной и гражданской идентичности российского социума.

К основным чертам созданной к концу XVI в. государственной идеологии можно отнести:

Богоустановленный характер власти, ее легитимный наследственный характер, идущий от Римских и Византийских императоров и воплотившийся в династии Рюриковичей-Мономаховичей.

Божественный статус монарха-самодержца, монарха-отца, выступающим не только в качестве помазанника, но и в роли своеобразного наместника Бога на земле.

Позиционирование русского православного царства, возникшего в незапамятные времена в качестве гармонического мира, основанного на истинной вере, правде и справедливости и этим отличающегося от других царств.

Признание русского народа в качестве богоизбранного, наделенного Благодатью, а Святой Руси (России) своеобразной землей обетованной, своеобразным новым Израилем.

Мессианский характер высшей царской и церковной власти, призванной ввести свой народ в Царство Божие.

В чем заключалось значение идеологии эпохи Русского (Московского) централизованного государства с точки зрения интересов России как страны, стремящейся найти свое место в сообществе других стран и народов? Прежде всего, в ее ориентации на укрепление монархической власти и придание ей самодержавного характера, что способствовало усилению мобилизационных возможностей складывающегося государства. Это позволило российскому государству сначала утвердить свое право на объединение всего русского народа, свергнуть ордынское иго, а затем значительно расширить свои пределы, превратившись по масштабам своей территории в самое крупное государство мира. Черты личности того или иного правителя порой придавали деспотический характер деятельности монархов, которая сопровождалась чрезмерной жестокостью, как в случае с Иваном Грозным, однако это не являлось специфической особенностью России, а было характерно практически для всех государств средневековья. Известно, что, например, Елизавета I и Кромвель в Англии, Карл IX во Франции, Филипп II и герцог Альба в Испании, Чезаре Борджиа в Италии и многие другие правители европейского средневековья, не говоря уже о деспотах Азии, по своей жестокости намного превосходили Ивана Грозного и при этом ничуть, в отличие от последнего, не раскаивались в своих злодеяниях. Если Иван IV и выделялся из числа своих современников-монархов, то скорее в лучшую сторону. Что касается свидетельств западных авторов и разного рода перебежчиков о поражающих воображение злодеяниях Ивана, написанных либо в ходе, либо сразу же после окончания Ливонской войны, то к ним следует относиться с большой осторожностью как к первому опыту информационной войны коллективного Запада против российского государства. Европейские реалии XVI в., расцвеченные религиозными войнами, кострами инквизиции и зверскими подавлениями народных восстаний, давали куда больше поводов для возмущения. Тем не менее объектом для критики становился русский царь и создаваемое им мощное государство. Между тем, именно это государство и сильная самодержавная власть московских монархов стали залогом того, что Россию не постигла участь ордынских ханств, Великого княжества Литовского, а затем и Речи Посполитой, постепенно ослабевавших и, в конечном счете, прекративших свое существование.

Не будет преувеличением сказать, естественно с учетом средневековой специфики, что монархия Ивана IV явилась первым изданием такого идеологического концепта как «народная монархия». В период царствования Ивана происходила постоянная борьба с ненавистными для народа олигархами в лице бояр-княжат, коррупционерами в облике местных правителей, поставленных на кормление в разных областях российского государства. В ходе борьбы с ними Иван Грозный опирался на Земский Собор – орган сословного представительства, созванный впервые в 1549 году, а затем действовавший на постоянной основе, и на выборное местное самоуправление, и на свое опричное войско. При всех негативных эксцессах, опричнина являлась еще и мощным социально-политическим лифтом, возносившим к вершинам государственного управления и определенного имущественного благополучия многих «простых» людей, до этого не имевших для этого никаких шансов.

Обычно принято говорить, что политика Ивана Грозного оказалась столь тяжелой и разрушительной для России, что послужила причиной Смутного времени. При этом не принимается в расчет, что Смута была вызвана, в первую очередь, объективными цивилизационными трансформациями русского общества, к которым следует отнести завершение процессов формирования Русского централизованного государства, смену политических элит и закрепощение крестьян, которые в исторической перспективе работали на укрепление российской государственности, а также стечением ряда обстоятельств случайного характера, включая резкое похолодание в Европе и вызванные им неурожаи. Именно в царствование Ивана IV были сделаны важнейшие шаги в создании того идейно-политического, социального, культурного и геостратегического потенциала российской государственности, который как раз и позволил России не только выстоять в Смутное время, но и, обретая новое качество, продвигаться в своем развитии от Московской Руси к Российской империи.

3. Идеология раннего абсолютизма

Новый период истории российского государства, начавшийся в XVII веке и ознаменовавшийся ко второй его половине оформлением абсолютизма в России, стал и важным этапом в развитии государственной идеологии страны. Российский абсолютизм в отличие от западноевропейского имел иную природу. Он основывался не на равновесии имущих классов, как на Западе, а опирался на интересы различных категорий служилого сословия, заинтересованного в своей защите от боярского произвола и народных протестов, связанных с процессом закрепощения крестьян, а также призван был обеспечить расширение территории российского государства как источника земельных пожалований царской власти служилым людям. До известной степени находил он свою опору и в патриархальной ментальности большей части крестьянского населения страны, в архаичном характере крестьянского общинного землепользования и относительной неразвитости городских сообществ. Кстати, славянофилы, много внимания уделявшие самобытности исторического процесса на Руси, противопоставляли отечественное самодержавие абсолютизму, характерному, как они считали, для Западной Европы. Так или иначе, но власть монарха в ХVII в. усиливалась, приобретая постепенно неограниченный характер.

За всю историю своего существования абсолютизм как форма монархического правления претерпевал существенные изменения, эволюционируя от раннего абсолютизма первых Романовых до Думской монархии начала ХХ века, которую многие исследователи уже не склонны считать неограниченной монархией. Разные ипостаси самодержавия отличались между собой не только особенностями личности царствующей особы, но также и условиями, в которых ей приходилось осуществлять свои властные полномочия, методами управления страной, властным инструментарием, находившимся в распоряжении монарха. Что касается идеологии власти, то она, с одной стороны, сохраняла свои генетические константы, уходившие своими корнями в период складывания самодержавной формы правления на Руси, а с другой, претерпевала существенные трансформации, реагируя на изменения, происходящие в мире и стране. Весь вопрос заключался только в том, насколько эта реакция была адекватна исторической ситуации, насколько она соответствовала общей динамике происходивших процессов и интересам государства.

XVII век в России был отмечен важнейшими внутриполитическими событиями и процессами, предшествующими возникновению Российской империи и подготовившими вступление российского общества в новый качественный этап своего развития. Во второй половине XVII в. в России прекратили свою деятельность Земские и Освященные Соборы, произошло падение роли Боярской думы, было отменено местничество происходила бюрократизация государственного управления. При этом общий идеологический концепт, выработанный к концу ХVI века, продолжал использоваться властью, обогащаясь новой аргументацией и пропагандистскими приемами. Как верно замечал Н.М. Карамзин, «деды наши, уже в царствование Михаила (имеется ввиду первый царь из династии Романовых – Михаил Федорович Романов – авт.) и сына его, присваивая себе многие выгоды иноземных обычаев, все еще оставались в тех мыслях, что правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин мира, а Святая Русь – первое государство»⁶⁸ Неизменными оставались признание сакрального характера царской власти, богоизбранности русского царства и его православного народа, что и отмечалось во всех официальных государственных документов. Вместе с тем, события Смутного времени потребовали существенной модернизации идеологической аргументации и прояснения ряда вопросов, связанных со сменой династии. Требовала дополнительного идеологического обоснования и роль царя как главы Вселенского православного царства в связи с возрастанием масштабов и сложности решаемых государством внешнеполитических задач. Монарх продолжал выступать в качестве воплощения и единственного источника государственной власти и суверенитета, являясь в образе благочестивого и справедливого отца-правителя. При этом народные волнения «бунташного» XVII в., приобретавшие, порой, масштабы гражданских войн, требовали усиления стабилизирующей роли государства, а это было невозможно, в том числе и без соответствующего идеологического сопровождения всех действий власти.

Подлинно народное и массовое движение земских и служилых людей, патриотически настроенных представителей аристократии, сумевших в период Смуты не только изгнать иностранных интервентов из Москвы, но и восстановить самодержавие, учредив новую правящую династию на очередном Земском соборе, явилось новым и неоспоримым аргументом, подтверждающим единство власти с народом и важность самодержавной формы правления для России. Сам этот факт надолго, до самого крушения самодержавия, вошел в арсенал государственной идеологии. События Смуты вновь подтвердили гибельность для России власти олигархии. Слабый боярский царь – Василий Шуйский не смог стабилизировать внутриполитическую ситуацию в стране и дать необходимый отпор иностранным интервентам. Его правление поставило российскую государственность на грань гибели. Из всего этого необходимо было извлечь и извлекались исторические уроки. Все это не отменяло, а, напротив, должно было подтверждать сакральный смысл, произошедших событий, в том числе и избрание царя из рода Романовых на российский престол. Такая трактовка полностью соответствовала мировоззренческим основам и менталитету человека XVII в. В литературно-публицистическом произведении «Грамота утвержденная об избрании на Российский престол царем и самодержцем Михаила Федоровича Романова»⁶⁹, имевшем официальное происхождение, произошедшие в начале века события в России истолковывались с позиций провиденциализма. Доказывалось, что избрание на престол Михаила Федоровича Романова носило божественное предопределение. В «Новом Летописце», появившемся около 1630 г. и также подробно описывавшем события конца XVI-XVII веков, социальные волнения, появление самозванцев и внешние вторжения рассматривались как проявление божьей кары, а действия народных ополчений как борьба за защиту православной веры. Православие и законная династическая власть рассматривались в органическом единстве и должны были запечатлеться в сознании современников как две неразрывные сущности российской государственности. Не случайно царь причащался по священническому чину и тем самым признавался равным человеку, имеющему священство. Сам обряд коронования не только имел характер священного действа, что было вполне естественно для XVII в., но и должен был засвидетельствовать православный характер Московского государства, его принципиальное отличие от католической Речи Посполитой и, тем более, мусульманской Османской империи.

Важнейшей задачей легитимизации власти новой правящей династии стало установление непрерывности кровно-родственных связей Романовых с предшествовавшими им русскими князьями и царями. В «Истории о царях и великих князьях земли Русской», написанной в конце 60-х годов дьяком Федором Грибоедовым, особо подчеркивалось, что царь Михаил Романов приходился внучатым племянником первой жены Ивана Грозного Анастасии Романовой, а Иван IV Грозный на этом основании объявлялся «прадедом» царя Алексея Михайловича. На династию Романовых, таким образом, распространялась концепция Степенной книги периода правления Ивана Грозного, которая вела династическую линию русских князей и царей от князя Владимира Святославовича, «сродника Августа, кесаря Римского»⁷⁰ Декларирование данной преемственности было особенно важно в условиях длительного непризнания легитимного характера власти Романовых со стороны Польши и ряда других государств Европы. Еще более возрастало значение такого рода трактовок после 1654 г., когда по решению Переяславской Рады и Земского собора в Москве произошло воссоединение разделенного русского народа (в советской историографии впоследствии был создан миф о якобы произошедшем воссоединении никогда не существовавшей Украины с Россией), часть которого на юго-западе Русской земли оказалась на время под властью Польши.

Монарх олицетворял единство народа, связь всех периодов в истории Российского государства, позиционировался в качестве помазанника, то есть получившего власть от Самого Бога. Церемонии возвеличивания власти монарха становились все более пышными и продолжительными. Выходы царя в церковь, различные праздничные торжества, приемы иностранных послов постепенно перерастали в общегосударственные мероприятия с большим количеством участников. Кроме боярской аристократии и верхушки служилых людей в них принимали участие и так называемые «черносотенцы», представители крестьянского и посадского населения, не являвшиеся крепостными и не находившиеся на государственной службе. Все это делалось в целях достижения максимального пропагандистского эффекта и призвано было показать не только могущество русского царя, но и поддержку народом власти своего монарха. Это было тем более важно на фоне процессов, разворачивавшихся в Англии, направленных на ограничение власти монарха парламентом, а также народных волнений в самой России. Особенно торжественными были выходы царя в период правления Алексея Михайловича Романова. Монарх появлялся в шитой золотом одежде, украшенной драгоценными камнями. Царская одежда была неимоверно тяжелой. Ее вес усугублялся висевшим на груди массивным крестом, нагрудными цепями из золота. Восседая на троне, самодержец держал в правой руке скипетр – царский жезл, а в левой – увенчанную крестом державу – «царского чину яблоко золотое». Вес одной только державы XVII в., хранящейся в Оружейной палате кремля, составляет более 3 килограммов. Царя окружали бояре, разные придворные чины и так называемые рынды – отроки знатных фамилий, облаченные в белые кафтаны, украшенные золотыми нагрудными цепями, в красивых высоких шапках. Они держали позолоченные топорики чеканы, положив их на правое плечо лезвием вперед. Всех иноземцев, посещавших царский двор и принимавших участие в дворцовых мероприятиях, поражало его великолепие. Английский посол граф Говарт Карлейль так описывал свои впечатления от посещения двора: «Двор московского государя так красив и держится в таком порядке, что едва ли найдется хоть один из всех христианских монархов, который превосходил бы в этом московского. Все сосредотачивается около двора. Подданные, пораженные его блеском, приучаются благоговеть перед ним…».⁷¹ Можно говорить о том, что именно на этапе раннего абсолютизма сакрализация власти и соответствующая этому ее положению атрибутика достигли наивысших пределов.