Текст книги "На передовой закона. Истории полицейского о том, какова цена вашей безопасности"

Я не виню ее. Я не хочу даже сделать еще один шаг по направлению к телу Хильды, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к нему. Однако вероятность, что ее убили, все же существует. Разве она не заслуживает того, чтобы ее осмотрели? Пересиливая себя, я подхожу ближе к Хильде и нагибаюсь, чтобы посмотреть на ее плечи. Они прижаты к переднему краю сиденья. Сделав глубокий вдох, я кладу руку на плечо, которое ближе ко мне, и тяну. Стараюсь немного нагнуть тело вперед, чтобы рассмотреть спину. К моему удивлению, оно легко подается вперед – трупное окоченение давно прошло. Мои пальцы утопают в ее плоти, напоминающей прохладный пластилин. Я чувствую в горле новую волну едкой гнили, после чего отдергиваю руку и делаю шаг назад. У меня немного кружится голова, и я чувствую желчь у себя во рту.

– К черту, – говорю я.

Я не могу этого сделать. Пытаясь не допустить того, чтобы меня вырвало, как новичка, срываю перчатку и бросаю ее на пол. Уже не в первый раз я думаю о том, как смерть лишает человека достоинства. Мы с Лиз выходим из комнаты, и я объясняю ей, как заполнить отчет для коронера. Когда приезжает наш сержант, я говорю ей, что нам не удалось осмотреть тело из-за сильного разложения. Честно говоря, даже если бы я осмотрела спину Хильды, мне было бы сложно определить, есть ли на ней повреждения.

Мы обыскиваем квартиру, пытаясь обнаружить что-то, что выведет нас на ее родственников, но поиски практически безрезультатны. На камине стоит одинокая открытка с цветами. Сложно сказать, как долго она там находится. В квартире аккуратно и чисто, если не считать слоя пыли, который образовался за те недели, что Хильда была мертва.

«Хильда, я скучаю по тебе. Джек».

Я нахожу фотографию и понимаю, что на ней еще живой человек, сейчас уже разлагающийся в соседней комнате. Она улыбается. Она была счастлива.

Стоя там и читая эти слова, я понимаю, что стала свидетелем конца жизни. Не просто разложения тела, а ухода настоящего человека. Кого-то, кто любил и потерял любимого. Кого-то, кто остался в полном одиночестве. Я не вижу ни семейных фотографий, ни признаков существования внуков. Мне интересно, есть ли у Хильды дети. Вдруг я нахожу маленькую черно-белую фотографию, стоящую за коробкой салфеток. На ней позирует стройная женщина в хорошо сидящем платье. Она прикрывает глаза от солнца. Ее волосы убраны назад, за исключением нескольких прядей, обрамляющих щеки. Она улыбается той улыбкой, которая отражается в глазах. Смотря на фото, я понимаю, что на нем Хильда. И я улыбаюсь, зная, что она была счастлива, пусть и недолго.

После того как сотрудники похоронного агентства уносят ее тело, мы закрываем квартиру и возвращаемся в полицейский участок. Лиз дописывает отчет для коронера, а я заполняю необходимые документы на компьютере. Все это время я думаю о том, как ужасно, что смерть Хильды осталась незамеченной и что ее тело было в таком состоянии. Она жила в Лондоне, одном из самых оживленных городов мира; в соседних квартирах жили люди, но она была страшно одинока. Оставалась настолько незамеченной всеми, что лишь одна соседка обратила внимание на ее исчезновение, причем только тогда, когда из квартиры стал исходить неприятный запах.

Нет, это не был тот самый вызов. Он не изменил мою карьеру, и я не сделала ничего выдающегося. Не было ни криков, ни погони, ни борьбы. Я просто увидела тихую, одинокую и унизительную смерть. Я поняла, как тяжело людям смотреть на разрушение тела. Да, это не был тот самый вызов, но я никогда его не забуду. Иногда, лежа в темноте и закрывая глаза, я вижу Хильду.

07. Роза

Моя утренняя смена проходила хорошо до настоящего момента. Светило солнце, и лондонцы вышли на улицы, чтобы насладиться теплым субботним днем. Многие девушки оголились, и полицейским мужского пола, патрулирующим боро, это нравилось. Женщинам-полицейским смотреть особо не на что, поскольку каждый Том, Дик и Гарри, вышедший из дома в рубашке, решил ее снять, предварительно не подумав, стоит ли это делать. Я патрулирую боро, выезжая на неэкстренные вызовы, разговаривая с людьми и копаясь в карманах не самых благонадежных жителей Бриксли.

Мы планируем перекусить, как вдруг по рации раздается сообщение из изолятора:

– Внимание всем постам! Есть ли свободная женщина-полицейский, которая сможет помочь провести досмотр с раздеванием?

Я издаю громкий стон и жду, но на линии гробовая тишина. Представляется перекати-поле на пустынной дороге.

– Но ведь наверняка есть стажеры, которым нужен опыт досмотра с раздеванием? – жалуюсь я Джозефу, своему сегодняшнему оператору.

Джозеф в полиции уже семь лет, дольше, чем я, но никогда не хотел быть водителем полицейского автомобиля. Тебя уволят при первой же возможности. Некоторые полицейские отказываются водить из страха, что Служба столичной полиции возложит на них всю вину, если что-то пойдет не так. Если ты кого-то собьешь, направляясь по экстренному вызову, то отвечать будешь сам. Я все еще надеюсь, что не стану столь циничной. В прошлом месяце моя двухгодовая стажировка официально завершилась, и дома у родителей лежит сертификат. Я наконец нашла квартиру и живу с двумя полицейскими из другого боро. Мы как корабли в ночи, что мне нравится, потому что дом – это единственное место, где я могу хоть немного отвлечься от работы. Когда я не на дежурстве, мы с коллегами часто выпиваем. Я живу и дышу работой, и меня это радует.

По рации вызов: нужна женщина-полицейский, чтобы провести досмотр задержанной с раздеванием. Никто не откликается.

Когда я только пришла в Службу столичной полиции, мне сказали, что нужно всегда быть инициативной: выделяться из толпы, вызываться выполнять самые противные задачи и не упускать ни единого шанса попробовать что-то новое. Это дает возможность не только быстро всему научиться, но и показать команде, что ты действительно хочешь работать и стремишься быть здесь. Я два года ждала обучения в Хендоне и снова провела бы восемнадцать недель в тех кошмарных условиях, если бы это требовалось, чтобы остаться в полиции. Если новичок проявляет инициативу, снова и снова вызываясь выполнять тяжелые задачи, выезжать на вызовы по внезапной смерти и проводить досмотры с раздеванием, то к нему относятся с уважением. Однако проблема состояла в том, что все больше новичков не хотели работать или слишком боялись проявлять инициативу. Раньше если стажеров заставляли готовить чай для других членов команды, то их старших коллег обвиняли в травле. Теперь же стажеры спокойно проводят первые два года в роли подопечных, а затем уходят в службу уголовного розыска, так и не овладев навыками работы на улице.

Мы продолжаем слушать тишину, пока ее не нарушают мои коллеги из изолятора временного содержания:

– Вызовите 215.

– Это 215, вызов принят. Спасибо большое.

Я подхожу к стойке сержанта, стараясь не хмуриться. Передо мной стоит Джулия, которая в полиции всего две недели, и Лиз, с которой мы вместе учились в Хендоне. Между ними находится худая женщина, согнувшаяся над стойкой. Она кричит на сержанта скрипучим голосом:

– Черт возьми, каждый раз, когда я попадаю сюда, меня раздевают. Каждый, блин, раз! – ее сухие костяшки белые от ороговевшей кожи. Она с силой прижимает их к стойке. – Я уже сказала, что у меня ничего нет! – кричит она.

Лиз делает усталый жест рукой и закатывает глаза.

– Прости, но что-то подсказывает мне, что тут нужна еще одна пара рук, – говорит она. – У Джулии это первый досмотр с раздеванием.

Я киваю в знак того, что ей не о чем беспокоиться. Задержанная продолжает орать в ухо сержанта. Лиз протягивает мне лист бумаги, и я вижу подробности приводов этой женщины в полицию. Долгая несчастная жизнь, которая умещается на половине листа А4. В основном ее арестовывали из-за наркотиков: класс А, крэк и героин. Магазинные кражи. Я вижу несколько старых приводов за проституцию и качаю головой. Никогда не понимала, зачем арестовывать проституток. Я арестовываю их только в тех случаях, когда есть ордер или когда они распространяют наркотики. Никогда никого не арестовывала за сам факт проституции и не собираюсь этого делать. Не поймите меня превратно, но я каждый день арестовываю их клиентов. Это мерзавцы, чья грязная привычка стимулирует преступность. Однако 99 % проституток являются наркозависимыми. Они торгуют своим телом, чтобы платить за наркотики. Когда их арестовывают за проституцию, они предстают перед судом. Суд накладывает на них штраф. В итоге они продолжают продавать себя, но уже в две смены, чтобы оплатить штраф и купить наркотики. Это явно неправильная логика.

Возбужденный голос Розы возвращает меня в изолятор.

– Я на это не согласна! Я не дам снова себя раздевать, – последние слова она скорее выплевывает, чем произносит. Она выпрямляется, скрещивает руки на груди, поднимает подбородок и вытягивается в полный рост, но все равно кажется очень маленькой. Ее 160-сантиметровое тело напряжено, и каждая мышца выделяется под кожей, кажущейся голубоватой при флуоресцентном свете изолятора. На ней стандартная одежда проститутки из нашего боро: потертые джинсы-скинни и облегающий белый топ. Точнее говоря, он когда-то был белым. Ворот топа измазан косметикой, и бретелька ее ярко-розового бюстгальтера сползла с одного плеча. Кружева на бюстгальтере выглядят чистыми и новыми, в отличие от остальных предметов одежды. Похоже, кто-то опять воровал в магазинах. Ее голые руки покрыты синяками, ссадинами и царапинами, а на ногах – крошечные балетки, грязные до неприличия.

Розу несколько раз арестовывали за проституцию, наркотики и воровство. Ее необходимо досмотреть, ведь она могла пронести с собой что-то опасное.

Лицо сержанта невозмутимо:

– Роза, ты знаешь порядок. Ты зависима от наркотиков класса А и уже причиняла себе вред. Я не могу поместить тебя в камеру, не проведя досмотр с раздеванием.

На лице Розы появляется гримаса:

– Я не даю своего согласия. Почему вам вообще это нравится?

Я сомневаюсь, что сержанту это нравится. Это никому не приносит удовольствия. Однако тот факт, что никому из нас это не нравится, ничего не значит для Розы. С какой стороны ни посмотри, раздеваться догола перед незнакомцами в грязной камере неприятно для любого. По крайней мере, для человека со здоровой психикой.

Лицо сержанта смягчается.

– Роза, перестань. Мои полицейские – профессионалы, они делают это постоянно. Если ты не будешь сопротивляться, все закончится очень быстро. Мы разрешим тебе покурить и приготовим чашку чая.

Роза презрительно фыркает и качает головой.

– Послушай, Роза, если я определю тебя в камеру, а ты порежешь себе вены бритвой или у тебя случится передозировка, то виноват буду я. Я не могу на это пойти.

Сержант говорит разумные вещи. Язык его тела выражает расположение. Его ладони направлены вверх, словно он хочет сказать: «Что я могу сделать?» Я впечатлена.

Однако Роза вовсе не ведет себя разумно, и теперь она в ярости. Нагибается над стойкой и тычет костлявым пальцем в лицо сержанта. Я замечаю грязь под длинным неровным ногтем, когда она начинает орать на сержанта гортанным голосом:

– Да к черту твою работу, сержант, и к черту твоих лесбиянок! Что, киски захотелось? – кричит она и, поджав губы, тычет пальцем в Лиз, Джулию и меня. – Вам придется тащить меня, потому что я, мать вашу, никуда не пойду!

Сержант смотрит на меня и Лиз. Он сделал все, что мог.

– Женская камера номер четыре. Пожалуйста, дамы.

Я киваю Лиз, и, не обмолвившись ни словом, мы аккуратно берем Розу под руки. Одной рукой я хватаю ее чуть выше правого локтя, а вторую кладу на плечо. Лиз делает то же самое с левой стороны. Получается, мы стоим по бокам от Розы, а она находится между нами и чуть впереди. Мы начинаем осторожно подталкивать ее в направлении четвертой камеры. Я смотрю на бледное лицо Джулии, когда мы проходим мимо нее, и она шагает за нами.

Чем ближе мы к камере, тем сильнее задержанная сопротивляется.

После нескольких маленьких шагов Роза начинает извиваться и пинаться. Чем ближе мы подходим к камере, тем тяжелее ее удерживать, не применяя силу. Я открываю рот, чтобы постараться успокоить задержанную, и слышу характерный звук в ее горле. Незамедлительно наклоняю ее вперед, а сама отворачиваюсь. Вязкий комок мокроты и слюны, который должен был прилететь мне в лицо, проносится мимо и прилипает к стене изолятора. Меня буквально разрывает от ярости. Да как она смеет плеваться в меня! Я сжимаю челюсти и пытаюсь подавить гнев. Гепатит, герпес, риск подхватить инфекцию.

– Давай поскорее затащим ее в камеру, – бормочу я Лиз сквозь зубы. Мы ведем ее, до сих пор наклоненную вперед, по коридору.

– Джулия, открой дверь, – командует Лиз.

Мы приостанавливаемся, и Джулия, обогнав нас, бежит к четвертой камере. Открывает тяжелую металлическую дверь, и мы заводим Розу в камеру. Подталкиваем ее к кровати, и Лиз прикрывает дверь, оставив зазор около трех сантиметров. Небезопасно запираться, когда ты находишься в камере с задержанным, но мы обязаны обеспечить Розе приватность во время досмотра.

Она разозлила всех нас, и я начинаю терять терпение. Однако, плюхнувшись на жесткий матрас, она обхватывает голову руками и начинает плакать. Уперев руки в бедра, я делаю глубокий вдох и пытаюсь напомнить себе, насколько ужасна ее жизнь. Мне даже удается казаться спокойной, когда обращаюсь к ней:

– Роза, мы должны это сделать. Все будет гораздо проще, если ты не будешь сопротивляться. Я знаю, что это неприятно. Поверь, мы все знаем об этом.

– Я не хочу, – говорит она детским голоском. Она всхлипывает и вытирает нос кулаком.

– Я знаю, – я искренне ей сочувствую, и пытаюсь говорить так, чтобы это отражалось в моем голосе. – Давай уже поскорее с этим покончим. Ты будешь снимать по одному предмету одежды за раз – сначала верх, а потом низ. Тебе не придется стоять полностью голой.

– О-о-о, как мне повезло, черт возьми!

Она снова превратилась из потерянной маленькой девочки в злобную ведьму. Ее настроение резко меняется, и я подозреваю, что она что-то употребила перед арестом. Она снова стала фурией, и мое терпение подходит к концу:

– Послушай, Роза, мы должны выполнять свою работу.

Я достаю пару латексных перчаток из маленького комплекта личной защиты на поясе. Лиз уже надела перчатки, и я смотрю на Джулию. Хлопаю по своему комплекту, и она немедленно начинает копаться в своем. Натягивая на руки фиолетовый латекс, я снова киваю в сторону арестованной:

– Роза, поднимайся. Давай со всем покончим.

Она помещает сжатые кулаки между бедер и садится на корточки.

– Пошла ты, лесбиянка! – говорит она.

Лиз издает стон, а Джулия переводит взгляд с меня на Розу и снова на меня. Возможно, дело в зловонии изолятора. Возможно, меня раздражает мерцающий свет. Возможно, проблема в том, что никто больше не вызвался на это дело, или в том, что я не могу забыть, как Роза пыталась плюнуть мне в лицо. Честно говоря, я не знаю, в чем именно дело, но я меняюсь. Превращаюсь из полицейского, который предпочитает поговорить с задержанным, составить рапорт, сделать все не спеша и не применять силу, в полицейского, который подходит к Розе и поднимает ее на ноги.

Роза всеми силами старается помешать нам: сначала сопротивляется, а потом повисает на наших руках и опускается на пол.

Она тут же начинает визжать так, будто ее убивают. Я беру ее под левую руку, а Лиз – под правую. Пока мы тащим ее в центр камеры, я сквозь перчатки ощущаю жар ее подмышки. В этот момент Роза решает сменить тактику: теперь она не вырывается, а, наоборот, обмякает. Мы пытаемся поддерживать ее, но затем опускаем на пол. Маневр весьма неуклюжий: Роза лежит на полу, и ее руки заведены нами назад. Щека напоминает недожаренный блин, распластавшийся по кафельному полу. Я думаю о том, насколько он грязный. Я бы не выдержала, если бы меня прижали к нему лицом.

– Джулия, туфли! – командую я, кивая головой в сторону стоп Розы. Джулия делает шаг вперед и нагибается, чтобы снять с Розы туфли. Та начинает неистово пинаться, и я прижимаю коленом нижнюю часть ее голени. Лиз делает то же самое, и Роза теперь прижата к полу от груди до голеней. Она стонет и ругается, и я слышу, как тяжело она дышит. Мы не можем долго держать ее в таком положении. Каждый полицейский должен знать, что прижимать задержанного к полу очень опасно. Особенно это касается задержанных в эмоциональном возбуждении. В таком положении сдавливается грудная клетка, и чем сильнее вырывается задержанный, тем тяжелее ему становится дышать.

Джулии удается снять с Розы туфли. Из одной из них выпадает смятая салфетка.

– Посмотри, что это, – говорит Лиз, и Джулия послушно разворачивает салфетку.

– Здесь ничего нет.

Роза перестает ругаться, и ее борьба переходит в слабые конвульсии.

– Роза? – я нагибаюсь и говорю ей прямо в ухо. Мое левое колено, прижатое к холодной кафельной плитке, уже болит. Мое бедро дрожит, поскольку тяжело балансировать на одном колене и давить на голень Розы. – Я хочу поднять тебя, чтобы тебе было комфортнее. Пожалуйста, перестань сопротивляться, чтобы я могла это сделать.

В ответ раздается невнятное бормотание, и я смотрю на Лиз.

– Мы не можем и дальше сдавливать ей грудь, – говорю я. – Давай положим ее на бок.

Лиз кивает и отвечает:

– Тогда поворачиваем ее в мою сторону.

Я киваю в знак согласия и, взяв Розу за плечо, поворачиваю ее. Она перекатывается в сторону Лиз и прижимается спиной к ее коленям. Ее грудь направлена в мою сторону. Лиз хватает Розу за обе руки, и я окончательно ее отпускаю, но остаюсь на корточках рядом. Роза лежит на правом боку, обе руки заведены назад, ноги выпрямлены, и грязные пальцы направлены в сторону Джулии. Она сразу же пытается прижать колени к груди и принять более комфортную позу, но я не даю ей это сделать, надавливая стопой на ее колени.

– Если ты снова попытаешься пнуть нас, то опять ляжешь на живот, – говорю я строго.

Роза кивает. Она пытается восстановить дыхание и опускает голову так, что макушка оказывается на полу. Я чувствую, что ей уже не хватает сил на борьбу, и надеюсь, что на этот раз нам удастся договориться.

– Если мы посадим тебя, то сможем поскорее покончить со всем этим. Ты позволишь нам это сделать?

Ее голова остается склоненной, но глаза устремляются на меня. Выражение ее лица говорит о том, что сопротивление вовсе не сломлено, и мы просто дали ей возможность отдышаться. Теперь она готова ко второму раунду.

– Пошла. Ты. Лесбиянка.

– Господи, – вздыхает Лиз.

– Ладно, – вздыхаю я, – будь по-твоему.

Протягиваю руки к талии ее джинсов, и, когда мои пальцы оказываются на холодной металлической пуговице, она резко выставляет таз в мою сторону.

– Тебе это нравится, да, лесбиянка? – ее грубый голос словно отпрыгивает от стен маленькой камеры. – Любишь срывать с женщин одежду? Готова поспорить, что ты получаешь от этого огромное удовольствие!

Она извивается на полу, пока я пытаюсь расстегнуть пуговицу. Джинса на талии жесткая и толстая. Когда мне наконец удается справиться с пуговицей, я чувствую, что у меня весь лоб мокрый от пота. На Розе нет трусов, и я вижу лобковые волосы, как только молния расстегивается до конца.

– Это изнасилование! – кричит Роза, продолжая извиваться. Я слышу, как тяжело дышит Лиз. У нее уже нет сил сдерживать задержанную. Я хватаюсь за талию джинсов и начинаю стягивать их. Делать это очень сложно, поскольку Роза лежит на боку и одна ее нога прижата к полу. Что касается меня, то одна нога у меня согнута, а вторая вытянута вперед и чуть повернута, чтобы сдерживать ноги Розы. Мои ноги горят, а руки слабеют, и мне не хватает сил стянуть джинсы. Я чувствую, что мое лицо пылает, и надеюсь, что щеки у меня покраснели от физического напряжения, а не оттого, что мне стыдно всем этим заниматься.

– Джулия! – говорю я жестче, чем хотела. – Стяни с нее джинсы.

Роза вопит: «Изнасилование», а мы прижимаем ее к полу, пытаясь досмотреть, и у меня перед глазами проносятся сцены насилия из фильмов.

Джулия просто таращится на меня, как ослепленный кролик. Я знаю, о чем она думает, потому что думаю о том же. Тело Розы не крупнее, чем у девочки. Она проститутка и наркозависимая и истощена болезнью. У нее никогда не было шанса пойти иным путем, потому что жизнь была дерьмовой с первого дня. Всем было абсолютно все равно, заботится она о себе или нет. Мы прижимаем ее к твердому грязному полу отвратительной камеры, в которой воняет преступниками. Жестокие сцены изнасилования, которые я когда-либо видела по телевизору, проносятся перед глазами. Я трясу головой, чтобы забыть об этих кадрах, и смотрю на Джулию.

– Джулия, мы должны это сделать, – говорю я. – Стяни с нее джинсы.

Джулия хватается за джинсы Розы и начинает тянуть их вниз. Ее лицо совсем белое, и она выглядит так, будто вот-вот заплачет. Роза молчит, и мне даже хочется, чтобы она продолжала кричать на меня. Она смотрит прямо вперед. Я ловлю взгляд Лиз, который говорит, что она предпочла бы оказаться где угодно, только не в этой камере. Джулия снимает с Розы джинсы: сначала одну штанину, а затем вторую. Теперь Роза обнажена ниже талии. Я убираю правую стопу с ее ног, и ее колени мгновенно поднимаются к груди. Джулия встает и начинает прощупывать джинсы.

– Тщательно осмотри талию, промежность и все карманы.

Джулия кивает и продолжает обыскивать джинсы. Я наблюдаю за ней в течение нескольких секунд, а затем снова поворачиваюсь к Лиз.

– Что будем делать с приседанием? – спрашиваю я.

Это процедура, во время которой задержанного просят присесть, чтобы полицейские могли осмотреть гениталии на наличие в них спрятанных предметов. Что-то мне подсказывает, что Роза на это не согласится.

Рот Лиз искривляется, пока она думает. Если у Розы есть что-то запрещенное и мы это не обнаружим, то проблемы будут не только у задержанной, но и у нас.

– Но ведь она сейчас приседает, только на боку, разве нет? – говорит Лиз.

Она права. Я встаю и подхожу к Джулии, которая только что закончила прощупывать джинсы.

– В них ничего нет, – говорит она, подавая мне штаны. Ее глаза бегают по камере, избегая Розы.

– Хорошо.

Я опускаюсь на колени у стоп Розы и начинаю натягивать на нее джинсы. Она все еще находится в позе эмбриона. Ее ноги расслаблены, и она позволяет мне просунуть ее лодыжки в тонкий деним. Пока надеваю джинсы, я смотрю на ее обнаженную промежность. Я делаю это не потому, что мне хочется, а потому, что это моя обязанность. Удостоверившись, что между ног у нее ничего не спрятано, я отвожу взгляд. Теперь, когда Роза уже не сопротивляется, Лиз отпускает ее руки, и та натягивает джинсы до конца.

Я встаю и обращаюсь к Джулии:

– Обычно, когда задержанный не сопротивляется, мы просим его присесть, чтобы мы могли удостовериться, что у него ничего не спрятано между ног.

– Ясно, – кивает Джулия.

– Визуальный осмотр очень важен – ты ничего не должна упустить.

– Конечно, – говорит Джулия и смотрит на Розу, которая теперь сидит на полу. Лиз наконец получает возможность расслабиться и встать. Мы еще не закончили.

– Итак, Роза, – говорю я бодро, надеясь, что женщина не будет сопротивляться, – давай быстро осмотрим верхнюю часть твоего тела, а потом мы приготовим для тебя чашку чая.

Роза просто содрогается, и я чувствую облегчение.

– Тогда снимай топ, – говорю я спокойно. Роза встает и немного покачивается. Лиз протягивает руку и открытой ладонью поддерживает ее под локоть.

– Ух, не падай на нас. Мы почти закончили, – ее голос мягкий и добрый. Никто из нас не хочет проявлять жестокость.

Роза снимает топ через голову. Я беру его и передаю Джулии на осмотр. Не требуется много времени, чтобы удостовериться, что в этом кусочке трикотажной ткани ничего нет. Я снова смотрю на Розу, и она уже расстегивает свой бюстгальтер. Она подает его мне и поднимает руки, избавляя меня от необходимости просить об этом. Согласно протоколу, мы обязаны осмотреть подмышечные впадины и область под грудью. Пока я верчу бюстгальтер в руках, чувствую, что он все еще теплый от ее тела. Вдруг мой пульс учащается: я вижу, что на границе косточек и вкладыша ткань истрепалась. Эта вещь слишком новая для таких потертостей.

Моя обязанность – провести полный осмотр. Поэтому неловко отвести глаза не получится: необходимо удостовериться, что задержанная ничего не спрятала между ног.

Я подзываю Джулию, держа бюстгальтер так, чтобы она видела крошечные ниточки. Указываю на косточку и аккуратно трогаю истрепанный материал пальцем.

– Посмотри сюда, – говорю я, будучи вполне уверенной в том, что найду. В этот момент мой палец натыкается на что-то острое. Я натягиваю ткань, пока холодное лезвие не становится видимым. – Здесь часто прячут острые предметы.

Джулия охает, когда я достаю лезвие. Оно имеет треугольный кончик – такие обычно используются в канцелярских ножах. Я проделываю то же самое с другой стороны бюстгальтера, достаю пару бритв.

– Вот почему нельзя проводить руками под чьим-то бюстгальтером во время досмотра, – говорю я.

Джулия сжимает кулаки, думая о том, что я ей только что сказала.

– Они опасны, Роза, – я стараюсь говорить спокойно, хотя внутри ощущаю очередной прилив ярости. Я видела раны, нанесенные лезвиями полицейским. – Они предназначались для тебя или для нас?

Роза ухмыляется и говорит:

– Все зависит от моего настроения.

Я осторожно сжимаю в руке лезвия и вытягиваю руку вдоль туловища.

– Именно поэтому мы должны были провести досмотр с раздеванием, Роза.

– Ты получила от этого удовольствие, лесбиянка.

Я закатываю глаза и поворачиваюсь, намереваясь выйти из камеры.

– Я положу их в тубус с острыми предметами и обо всем сообщу сержанту, – говорю я.

– Спасибо! – кричит Лиз.

Я ухожу, а они опять ведут Розу к стойке сержанта. Я направляюсь на поиски тубуса для оружия. Оказавшись в замкнутом пространстве хранилища для вещей, я опускаю глаза и смотрю на свою ладонь. Грязные, но острые лезвия поблескивают в резком свете ламп. Я содрогаюсь, думая о заразе, которая находится на их поверхности. Представляю, как они при легчайшем прикосновении разрезают плоть, словно сливочное масло. Разбрызганная кровь, швы, молочно-белые шрамы. Сочувствие, которое я испытывала к Розе, исчезает, когда я нахожу прозрачный пластмассовый тубус и бросаю туда лезвия. Полагаю, она планировала применить их поздно ночью в холодной камере, когда из-за начавшейся ломки ощутила бы жжение в конечностях. Возможно, она попыталась бы облегчить его одним из этих лезвий. Представляю, как бы мы нашли ее, холодную и бескровную.

Бритвы в тайных карманах задержанных могут предназначаться как для полицейских, так и для них самих, если ломка от наркотиков станет невыносимой.

Я закрываю глаза и вижу Розу, свернувшуюся на полу камеры в позе эмбриона. Вздыхаю, чувствуя облегчение при мысли, что досмотр был оправдан. Какое счастье, что мы проделали все это не зря. Я подхожу к стойке сержанта и подаю ему тубус для оружия. Если он и удивлен, то не подает виду. Прежде чем покинуть изолятор, я сообщаю Лиз, что составлю отчет. Очень важно зафиксировать склонность Розы носить режущие предметы в бюстгальтере, чтобы это знали другие полицейские, которые, возможно, будут иметь с ней дело в будущем. Это, вероятно, самое важное, что следует из ее ареста.

– Спасибо, подруга, – улыбается Лиз. – Я у тебя в долгу.

– Можешь приготовить мне чай, – говорю я, толкая дверь плечом. – С молоком и без сахара. Тогда мы в расчете.