Текст книги "Теория противоположностей"

3

Потом Шон засыпает на диване, по-прежнему сжимая в руке мобильный, то и дело вздрагивающий от нового сообщения, оповещения или еще какого-нибудь сигнала из интернет-мира, который никогда не спит. Я смотрю на него – вдох, выдох. Дело не только в том, что он красивый. Это ерунда. На красоту падки девчонки вроде Иззи. Он притягивает к себе, как суперзвезда. Его красота ничего не значит по сравнению с тем, что Ванесса называет «комбо»: сексапильностью, умом и некоей изюминкой. Хотя Ванессе он нравится гораздо меньше, чем должен был бы нравиться моей лучшей подруге. Дело в том, как он смотрит: сразу ясно, какой он серьезный, какой основательный.

Телефон снова жужжит, Шон шевелится, и я немного смущена, что рассматриваю его так откровенно, что моя потребность в нем так сильна, что я восхищаюсь волнами его волос и стройным телом, вытянутым во всю длину дивана. Я придвигаюсь поближе и касаюсь его плеча.

– Шон, пойдем в кровать. Уже поздно.

Он ворчит и утыкается лицом в подушку, все еще не в силах проснуться.

– Давай, Шон. Иди в кровать.

Он хлопает глазами, стараясь сфокусировать взгляд.

– А какой сегодня день? Мы разве… – он тянется к телефону, чтобы посмотреть в календарь.

Тут до меня доходит. Он думает, я бужу его ради зачатия. Неужели я похожа на жену, которая будит мужа только ради зачатия?

– Да нет, я не к тому… пошли спать.

– Пять минут, – говорит он, опять проваливаясь в сон.

Я еще немного жду, надеясь, что он вернется ко мне, но тщетно. Я гашу свет в гостиной и говорю себе: побыть наедине с собой не так уж и плохо. Спать одной в кровати – не самое худшее, что может случиться. Прежде чем пойти в спальню, останавливаюсь в дверном проеме и снова смотрю на Шона, надеясь, что это чувство – не начало конца.

Мы с Шоном уже семь месяцев пытаемся зачать ребенка. Когда мы поженились, мы составили план – составлял в основном Шон, а я слушала и поддерживала; мы даже составили схему, потому что в глубине души мы оба любим схемы, мы оба ценим во всем порядок. Мы решили пару-тройку лет пожить для себя, устояться как семейная пара, а потом завести ребенка, а потом, может быть, еще одного, и, наверное, еще собаку, и построить дом с белой оградкой, и жить долго и счастливо, или как-то так.

План Шона имел смысл; он продумал, с какими серьезными фирмами работать по контракту, решил откладывать деньги, чтобы потом не пришлось мучиться, и я, когда придет время, могла бы уйти с работы (конечно, если сама того захочу, добавил он) и сидеть дома с детьми, или заниматься волонтерской деятельностью, или устроиться в библиотеку, или еще что-нибудь. Я согласно кивала в ответ на все его предложения. Я всегда любила детей, и, хотя не была одержима материнским инстинктом (эта черта досталась мне от хладнокровных, рационально мыслящих родителей), всегда полагала, что смысл семьи, по крайней мере наполовину, – в детях. К тому же Шон был отличным дядей для Никки; он мог бы восполнить все пробелы в воспитании, которые допустила бы я.

Так что все шло по плану, все по графику. Только моя матка не желала сотрудничать. Семь месяцев неудач. Семь месяцев насмарку. Семь месяцев ожидания, надежд и неизбежных менструаций. Я сказала Ванессе, что подумываю принимать кломид[4]4
  Препарат, увеличивающий фертильность.


[Закрыть], но она рассказала мне массу жутких историй про женщин, у которых от кломида начали расти волосы на лице. «Представляешь, настоящая борода», – заявила она, но я на девяносто девять процентов уверена, что она все выдумывает; Ванесса пока предпочитает необременительные свободные отношения, и, хотя к моим проблемам относится доброжелательно, все же она немного эгоистична, как полагается лучшей подруге. Я посоветовалась с мамой; она вздохнула и сказала то, что я и предполагала, потому что отец всем нам промыл мозги: «Может быть, так и должно быть».

Но четыре дня назад я наконец увидела бледно-розовую вторую полосочку. Во мне что-то щелкнуло – словно я уже чувствовала своего малыша, ощущала, как во мне растет крошечное тельце. А потом, сегодня утром – неужели это было лишь сегодня утром? – опять началась менструация, и я поняла, какой же я была глупой, торопя события, торопя жизнь, и судьбу, и все эти идиотские необъяснимые вещи, заполняющие пространство между тем и другим.

Вот дерьмо. Как же я ненавижу, когда мой отец прав.

Я закрываю дверь спальни, достаю ноутбук. Он оживает, я поуютнее укладываю подушки на кровати и сама укладываюсь между ними, потом быстро пробегаю список закладок. Захожу на «Фейсбук». Мой пульс учащается, словно я совершаю не такое заурядное действие, а нечто недозволенное, словно мне следовало бы подумать дважды, прежде чем это сделать. Может быть, так оно и было.

Вверху страницы всплывает заявка в друзья от Теодора Брэкстона, горит как фейерверк, как ядерная бомба. Конечно, Шон – моя судьба, но все-таки иногда я думаю (и в последнее время все чаще), что судьба могла бы быть иной. Будто я могла неправильно прочитать послание звезд, будто они могли выстроиться иначе, будто все могло бы быть по-другому. Рука с зажатой мышью повисает в воздухе.

Принять.

Отклонить.

Оставить в заявках.

Я слышу, как Шон ворочается в гостиной. Выключает телевизор, судя по тому, что шум на заднем фоне сменяет тишина.

– Шон?

Ответа нет.

Я хочу попытаться еще раз. Хочу позвать его в постель. Но «Фейсбук» манит, и к тому же мое недоверие к Шону, мои подозрения тоже играют роль. Я вспоминаю невинные замечания Иззи: «Ну, может, еще баб снимать… Я дала бы Марку Цукербергу шанс…», и в моей голове всплывает ни к чему не относящаяся мысль – есть ли на «Фейсбуке» жена Марка Цукерберга, и если есть – можно ли написать ей и спросить, как бы она поступила в моей ситуации.

Я смотрю в окно на уличные фонари.

Да, Шон всегда был хорошим мужем, не давал мне поводов для ревности, это верно. И еще верно то, что надо было говорить прямо, надо было взять и спросить, зачем он пошел в «Виноград», а не пытаться докопаться до истины путем косвенных вопросов, когда он к тому же был увлечен шоу «Рискни». Но наш брак не был противостоянием, скорее его можно было назвать браком по расчету (звучит очень по-русски, но я не это имею в виду). Я хочу сказать – я могу рассчитывать на Шона. Он для меня – как стрелка, которая указывает на Северный полюс, и я не задаю ему вопросов, потому что воспитывалась человеком, учившим меня, что этими вопросами ничего не добьешься, ответы будут малопонятны и приведут к неверным выводам, а то, чему суждено произойти, все равно произойдет. Так к чему выяснять отношения? Я ничего не пыталась выяснить у Шона – ведь он был моим. Вот мой ответ. Единственный вопрос, интересовавший меня: может быть, я его недостойна, такого красивого, такого невероятно успешного, такого лидирующего в списке «Топ-сорок: кому под сорок», – к делу не относится. Ванесса указала бы (и она указывала!) вескую причину пойти к психотерапевту, но сеансы для меня то же самое, что и вопросы, – лишь отвлекают от происходящего. Я уже выбрала свой путь. Зачем думать, каким все могло бы быть?

Мы с Шоном познакомились на Match.com[5]5
  Сайт знакомств.


[Закрыть] шесть лет назад, когда он еще не стал звездой интернет-мира, когда мы были просто Шоном и Уиллой. Он прислал мне сообщение: «Ну и что тут делают два нормальных человека?», я посмеялась и подумала: может быть, интернет-знакомства – не только для извращенцев и чокнутых, так что написала ему в ответ: «Испытывают судьбу». Мне казалось, это очень умно, принимая во внимание папочкины теории о том, что судьба сама решает, какой ей быть, и мы не в силах на нее повлиять. Я нажала кнопку «отправить» и задумалась, почему впутываю папочку с его теориями в свою личную жизнь. Шон пропустил намек мимо ушей (или не стал гуглить информацию обо мне) и ответил раньше чем через час.

Я просмотрела его профиль и увидела, почему он решил, что из нас может получиться хорошая пара. Мы оба были в семьях средними детьми, оба любили классическую литературу, оба указали ответственность и уверенность в себе в списке желательных качеств потенциального партнера и любовь к спорам ради споров в списке нежелательных. На вопрос, с какой страной мы себя отождествляем (на Match.com нужно заполнить два листа анкеты, чтобы «дать понять, какие качества делают вас собой», и вряд ли кто-то захочет, чтобы вторая половинка не заметила их лишь потому, что они пропустили пункт и не дали понять, что делает их собой, поэтому все заполняют эти два листа), он ответил – Швейцария. И тут я подумала – вау! Я ведь тоже настоящая Швейцария!

И он – Швейцария. И я – Швейцария. А вместе мы стали комбо-Швейцарией, турбо-Швейцарией, что хорошо сказывается на браке, пока кое-кто не нашел чек из «Винограда», а кое-кто другой не начал вести себя как Северная Корея или что похуже.

Принять.

Отклонить.

Оставить в заявках.

Мой палец дергается, и я с трудом подавляю в себе инстинкт нажать на какую-нибудь из опций. («Инстинкт – ничего, кроме заблуждения человека, обманчивого впечатления, будто бы он способен управлять собой», – бестселлер «Ваш ли это выбор? Почему вся ваша жизнь может выйти из-под контроля», с. 33.) Может быть, от моего выбора не так уж много зависит – я прожила всю жизнь с этим утверждением. И все-таки передо мной маячили перспективы:

Принять.

Отклонить.

Оставить в заявках.

С каких пор «Фейсбук» стал подобием нашей жизни?

* * *

В четыре двенадцать утра я вздрагиваю и просыпаюсь. Свет все еще горит, ноутбук все еще покоится на моем животе. Шон, я подозреваю, так и спит на диване. Раньше мы никогда не засыпали друг без друга, и, выключая прикроватный светильник, я думаю, когда наши привычки успели измениться.

Он просто устал, успокаиваю я себя. Столько работы! Черт возьми, ведь он попал в «Топ-сорок: кому под сорок»! Нельзя же требовать от человека всего и всегда. Готова поспорить, Марк Цукерберг тоже нет-нет да и уснет у себя в кабинете.

Свет с щелчком выключается, я крепко зажмуриваю глаза, надеясь уснуть, надеясь, что усталость возьмет верх над нервозностью. Но прежде чем мне удается хоть немного погрузиться в сон, телефон дважды пищит.

Бип-бип. Бип-бип.

Провожу пальцем по экрану и вижу сообщение от своей начальницы Ханны. Она прислала фотографию. Во всяком случае, я думаю, что это она. На фото крупным планом снят ее бюст – две огромные, потные, перезрелые дыни с расщелиной между ними. Конечно, такой бюст может принадлежать кому угодно, у кого хватит на него денег, но владелицу выдает подвеска – четырехлистный клевер, который Ханна никогда не снимает.

В первую минуту мне кажется, что она таким образом решила наказать меня за проваленные переговоры с «Надежными». Я уже собираюсь написать что-нибудь в свое оправдание, скажем, вот такой текст: «В подгузниках для взрослых нет ничего соблазнительного! Они должны быть надежными и удобными, а не сексуальными!»

Я смотрю в потолок в темноте и внезапно понимаю, что моя семейная жизнь чем-то похожа на эти подгузники.

Но я пугаюсь раньше, чем начинаю печатать сообщение. Никогда не умела пререкаться и огрызаться. Может быть, Ханна не знает, насколько плохо все прошло. Может быть, она в загуле. Лучше уж не будить лихо. Поэтому я набираю вот что:

«Это точно мне?»

И молюсь про себя, чтобы она ошиблась адресатом. Такое ведь может произойти случайно. Мой отец в ответ на любой вопрос ссылается на свою всеобъемлющую теорию: все происходит так, как нужно. Но кому нужно, чтобы моя начальница по ошибке посылала мне сообщения сексуального характера? А если отец прав, с чего начинается цепочка событий? С заявки в друзья на «Фейсбуке», на которую я не ответила? С ошибочно положительного теста на беременность?

Я провожу пальцами по ноутбуку, и он оживает.

Гугл: экспресс-тест на беременность ошибка.

Результаты:

Lifestrong: как сделать тест на беременность.

Amazon.com: скидка 20% на экспресс-тесты!

Шоу Венди Вильямс: Я не знала, что беременна!

Бэбицентр. com: три ошибочных теста! Что за бледная полоска?

Бинго.

Пользователь ЛюблюБуБу пишет: Вот в чем штука: я каждый день с пятого дня секса мочила тест, и каждый раз он полосатился. Но, может, это полоска от мочи? Как мне понять, из-за мочи он полосатый или из-за малыша? Помогите!!!

Пользователь мамамишка пишет: Та же фигня! Сраный экспресс-тест! Ненавижу экспресс-тесты! Все мечты накрылись задницей! Каждый раз ведешься на эту хрень, и каждый раз месюки! Ненавижу месюки еще больше, чем экспресс-тесты!!!

Пользователь хочудеток пишет: Дамы, давайте организуем петицию против экспресс-тестов. Толку их мочить? Лучше замочить того, кто их придумал.

Пользователь ЛюблюБуБу пишет: Я ЗА!!!!!! Где подписать?

Пользователь ДокторЭллен пишет: Дорогая Люблюбубу, экспресс-тесты редко дают ошибочные результаты. Думаю, вам стоит проконсультироваться у врача. Или, может быть, это часть божественного замысла.

Пользователь ЛюблюБуБу пишет: Дорогая ДокторЭллен, идите в задницу и божественный замысел прихватите.

Я пытаюсь войти в свой профиль, чтобы поддержать эту ЛюблюБуБу. Написать что-нибудь простое, вроде: держись, детка! Или: откуда нам знать божественный замысел? Или: разве только от божественного замысла получаются дети?

Я пробую разные ники: УиллаГолден, УиллаЧендлер, УиллаЧендлерГолден – но все это не подходит. Простите, пользователя с таким именем не существует. И это очень кстати – когда я оставляю свои попытки, приходит сообщение от Ханны:

Упс. Прости. Не тебе.

«Вот! – думаю я, – случайности возможны. Может быть, папа не всегда прав».

* * *

Мой отец не был настолько одержим своими теориями относительно судьбы и ее неизбежности, пока не погиб его брат-близнец. Судя по всем рассказам и выцветшим, словно с эффектом сепии, старым фотографиям моей бабушки, в детстве папа был совершенно нормальным мальчиком; можно даже сказать, совершенным совершенством; до трагедии он не был склонен к безнадежному фатализму. По мнению отца, смерть Уильяма стала самым что ни на есть случайным происшествием, стечением обстоятельств, которые привели к катастрофе – в прямом и переносном смысле. Путешествие во Флориду, внезапный ураган, упавшая пальма, пробившая крышу паршивого придорожного отеля. Ствол дерева рухнул на кровать у правой стены, кровать Уильяма, и раздробил ему грудную клетку; смерть наступила мгновенно. Мой отец проснулся в кровати у левой стены и увидел, что такое граница между жизнью и смертью; останешься ли ты целым и невредимым, или же твое сердце будет смято – зависит лишь от того, с какой стороны двери положить матрас.

Он целыми днями, неделями, месяцами спрашивал себя: что, если? Что, если бы они выбрали другой отель? Если бы поехали через Тампа, а не через Майами? Если бы остановились поесть куриного супа с лапшой, а потом решили в тот день дальше не ехать?

Но все эти мысли не могли вернуть Уильяма. Все равно ничего бы не изменилось.

Так что мой отец засел за докторскую диссертацию и сначала все пытался выяснить, когда, как и почему он мог поступить иначе, а потом пришел к выводу, что поступить иначе все равно бы не получилось. С каждым годом его все глубже и глубже засасывала эта трясина.

Мама любит вспоминать историю моего рождения. Когда я появилась на свет, вопящая, пунцовая и окровавленная, доктор поднял меня и закричал: у вас девочка! А мама застонала: быть того не может, мы ждали мальчика! – и разрыдалась от избытка гормонов, присущего только роженицам, – ведь она же уже выкрасила детскую в голубой цвет и накупила голубых ползунков и шапочек.

А что же отец? Он совсем не удивился. Он как раз писал третью статью в научный журнал, готовясь стать новым Эйнштейном. Он посмотрел на меня, пожал плечами и сказал: ну и ладно, все равно мы назовем ее Уильям. Такова жизнь. Если бы я и хотел, я не смог бы ее изменить.

Мама запротестовала – они еще могли все изменить, свидетельство о рождении не было получено, открытки близким не были напечатаны. Но отец стоял на своем, и поскольку мама тоже могла бы отождествлять себя со Швейцарией, долгие годы прожив с мужчиной, временами совершенно слетающим с катушек, но, возможно, самым гениальным из ныне живущих, – она согласилась. Когда я пошла в детский сад, они все же решили звать меня Уиллой, потому что все принимали меня за мальчика, любившего носить девчачьи платьица. Я была маленькой, но я помню радость от нового имени; какое облегчение – не зваться Уильямом!

4

Нужно придумать что-то очень классное. Хочу удивить Никки, когда он приедет, – говорю я Ванессе следующим утром. Июньский воздух, плотный от влажности, закупоривает наши поры; волосы липнут к вискам.

– Вызови ему проститутку.

– Ему двенадцать!

– Ладно, тогда на будущий год.

– Хорошо. Отложим на время.

– В тринадцать он станет мужчиной! – Ванесса вскидывает руки вверх, изображая бурный восторг, и таксист кричит ей из окна машины:

– Классная задница!

Она посылает ему воздушный поцелуй, и мы поворачиваем направо, в Централ-парк. Ванесса яростно работает локтями, давая понять, как активно она старается.

– Это не спортивная ходьба, – говорю я. – Спортивная ходьба предполагает скорость и учащенное сердцебиение. Могла бы хоть попытаться.

– Я и так пытаюсь, – отвечает она. – Почему ты не можешь радоваться тому, что я вылезла из кровати, чтобы проводить тебя на работу?

– Ты каждую пятницу так говоришь!

Когда мы с Шоном только поженились, Ванесса заставила меня поклясться, что я не стану похожа на всех этих женщин, полностью растворившихся в своем супруге. Которые говорят о себе «мы», которые согласовывают все свои планы со второй половиной. (Хотя вынуждена признать, наш план – тот самый, с детьми и белой оградкой и чудесной работой в библиотеке – как раз был согласованным.) Нет, она, конечно, была рада за меня – но все-таки взяла с меня эту клятву. Я пообещала никогда с ней не разлучаться, хотя не могла знать, что готовит нам будущее; оно поджидало впереди. И вот из чувства долга каждое утро пятницы мы вместе шли через весь город: я на работу, а она – за идеями для новой книги, которые черпала из окружающего мира.

– Ну вот, у меня есть работа, – говорит она, когда мы проходим мимо «Земляничных полян»[6]6
  Мемориал в Центральном парке Нью-Йорка, посвященный памяти Джона Леннона. Назван так по одноименной песне «Битлз».


[Закрыть], сквозь толщу туристов с камерами на шеях, уже образовавших затор в аллее, хотя день только начался.

– Работа? – спрашиваю я.

– Помнишь шоу «Рискни»? Я пишу для них руководство! «Найди в себе силы начать новую жизнь: Несколько простых шагов, которые приведут к счастью». – Ее движению препятствует японец, не уверенный, вправо ему двигаться или влево. – Конечно, за эту книгу не дадут премию Пулитцера – только огромный гонорар с очень симпатичным бонусом.

Я начинаю вспоминать. Мне нравится идея этой книги – отважиться переступить черту и в корне изменить свою жизнь, – но на практике она нравится мне гораздо меньше. К тому же я во все это не верю. Но тем не менее.

– По-моему, круто, – говорю я. – Кому вообще нужна премия Пулитцера?

– Твоему отцу, – напоминает Ванесса, и мы обе улыбаемся.

Мы доходим до мостика, ждем, пока лошадь протащит по нему карету.

– Тео добавился ко мне в друзья два дня назад, – говорю я, поскольку надо же ей что-нибудь рассказать.

– И ты только сейчас об этом сказала? – Сняв толстовку, она завязывает ее на талии, распускает волосы и заново собирает в хвост.

– Мне было не до того. Я все думала про эти чертовы подгузники. Ханна сегодня будет явно не в форме.

– Все из-за кокаина.

– Не только. Но и он тоже виноват. В четыре утра она прислала мне эротическое фото.

Ванесса громко хохочет, до колик в животе.

– Господи, да это ужас какой-то!

– Но еще она будет не в духе, потому что переговоры прошли хуже некуда. Как будто все вокруг сговорились портить мне жизнь.

– Ничего и не все, только Ханна. Нельзя думать, что все будет замечательно, втягивая каждый вечер по полкило кокса.

– Ну, может, она не в силах противостоять…

Ванесса резко останавливается и поднимает вверх руку, давая мне знак замолчать.

– Хватит, Уилла. Хватит. Опять начнешь нести всю эту чушь, вбитую тебе в голову папочкой. Ни у кого нет выбора, мы живем, как нам суждено… Ну что за бред, Уилла? Просто бред собачий. У Ханны есть выбор – взять и завязать с кокаином. Она просто не хочет.

Если вы недостаточно хорошо знаете Ванессу, вы можете решить, что она читает эти мантры, желая создать себе позитивную установку, необходимую эксперту по улучшению жизни. Но, сколько я ее помню, она всегда была такой. Делай свой выбор! Живи своей жизнью! Будь смелым! Будь наглым! Она повесила логотип компании «Найк» – «Просто сделай это» – в комнате общежития в колледже. Зачем я буду с ней спорить, если не знаю, какие аргументы противопоставить? Ванесса уверена в своей правоте, а я не знаю, во что верить. Я ничего не знаю о свободе воли, и судьбе, и неизбежности, и папином бестселлере, хотя меня с детства пичкали всей этой лабудой, так усердно пичкали, что временами мне нечем было дышать, и мне казалось – если я сейчас же не глотну воздуха полной грудью, я задохнусь. Однако в этой теории было много разумных мыслей. Конечно, можно не оставить от нее камня на камне, но…

Но если я во всем этом сейчас признаюсь, Ванесса скажет: ну вот, опять ты за свое, опять мелешь чепуху про отсутствие выбора.

– Ну, в общем, – продолжаю я, стараясь идти с ней в ногу, – сегодня будет ликвидация последствий, и вечером притащится Никки, и у меня опять не получилось забеременеть, так что я совсем забыла про Тео.

– Мне так жаль, что у тебя опять не получилось забеременеть, – с искренним сочувствием говорит подруга.

– Угу, – я грожу кулаком в небо. – Черт бы тебя побрал, мироздание!

Мамаша, волочащая за собой чумазое чучело, бросает на меня сердитый взгляд и резко сворачивает на перпендикулярную от нас дорожку. Ванесса качает головой и ухмыляется, я опускаю голову.

– По правде сказать… я даже не сильно расстраиваюсь. Надо бы, конечно, но… – Я смотрю, как мамаша широким шагом идет по тропинке, проходит под мостом и теряется из вида. – Но… может быть, не всем дано стать родителями.

Может быть, ДокторЭллен права, думаю я.

– Тебя послушать, так все становятся только теми, кем им суждено стать, – говорит Ванесса. С этой точки зрения мысль кажется очень глупой.

– Ладно, ты права, – отвечаю я. У меня развязался шнурок, я нагибаюсь, чтобы его завязать. – И еще я подозреваю, что Шон мне изменяет. Но это, наверное, просто глупость. Это просто чепуха. Я слишком остро все восприняла, только и всего. – Я старательно отвожу взгляд. Наконец Ванесса сама пристально смотрит мне в глаза, затем берет за руку и тащит за собой.

– Солнышко, ты ничего не можешь остро воспринимать. У тебя генетически не заложена эта функция.

Я выдыхаю и некоторое время молчу, глядя на здания передо мной – стальная, прочная, безукоризненная архитектура. Такой и должна быть жизнь, думаю я, уверенная, что именно эту мысль всегда доказывал отец; кирпич на кирпиче, каждый на своем месте, у каждого – своя цель. И лишь добравшись до вершины, можно увидеть, что к чему.

Так что я вновь соглашаюсь с отцом. Иногда приходится это признать, даже когда не хочется.

* * *

Ханна так тепло одета, что мне становится не по себе, когда я захожу в ее кабинет. На ней синий свитер с высоким воротником, который скорее годился бы для февраля. Щеки у нее ярко-розовые, как пузо свиньи; на секунду я представляю Ханну ветчиной. Волосы приклеены к вискам при помощи смеси из пота и какого-то засохшего не то геля, не то мусса – если только сейчас кто-нибудь вообще использует мусс.

Она обводит меня взглядом с ног до головы и снова утыкается в бумаги, разложенные на столе.

– Фото обсуждать не будем, – говорит она сухо.

– Конечно, конечно, о нем ни слова.

Руки меня не слушаются; я думаю, что бы мне такое сказать, чтобы сгладить неловкость, возникшую в результате уже сказанного. Но я не успеваю ничего придумать – разговор заводит Ханна:

– Я тебе велела стянуть со всех штаны, а ты сама в штаны наложила!

– Это каламбур?

Она щурит глаза.

– Прошу прощения, не лучшее время. Просто Шон шутил на эту тему вчера вечером, – я беру стул, который стоит у нее за столом, сажусь и тут замечаю кучу пустых коробок в углу.

– Мы переезжаем?

– Если можно это назвать переездом.

Она хватает плакат, который до этого в спешке сорвала и швырнула на пол без лишних церемоний. Куски скотча бессильно свисают со стены, как спущенные флаги.

– Сюда смотри, Уилла! Сюда смотри! – Она тычет в меня плакатом, на котором изображена гора Вашингтон в Нью-Гэмпшире. Плакат весь истерся и выцвел, да к тому же она трясет им, поэтому трудно разобрать, что там написано, но я понимаю – нужно кивнуть и согласиться. Потому что я знаю, что там написано; этот плакат висел у нее в кабинете, еще когда я только сюда устроилась. Она еще яростнее трясет им.

– Свобода или смерть, Уилла! Свобода или смерть!

Внезапно она вновь швыряет плакат на пол, для пущей убедительности наступает на него ногой.

– Простите, Ханна, но я не понимаю… – Может быть, у нее психическое расстройство? («В психотерапии не существует понятия расстройства. Наша психика способна переносить любые психологические и эмоциональные потрясения. Не позволяйте никому ввести вас в заблуждение! Все, что признается психическим расстройством, на самом деле – лишь неспособность адекватно воспринимать реальность. Но реальность – именно то, что мы должны воспринимать, – бестселлер „Ваш ли это выбор? Почему вся ваша жизнь может выйти из-под контроля“», с. 33.)

– Ну еще бы ты понимала! Я тебе сказала – стяни с них штаны, а ты сделала ровно наоборот, и вот из-за тебя у нас проблемы! – вопит она.

– У нас проблемы? – робко переспрашиваю я.

– Ты лишила нас заказчиков, Уилла. Уилла-Уилли-шпили-вили. А я тебя назначила ответственной! – Она поднимает с пола плакат, который затолкала в угол, и начинает рвать на мелкие-мелкие кусочки, разбрасывая их по всему кабинету как конфетти.

– Я, простите… мне кажется, это не так… я имею в виду, вы даже не…

– Это именно так! Мне сказали – ты во время переговоров писала СМС, черт бы их побрал!

В соседних кабинетах воцаряется тишина. Я слышу ее – я чувствую, как весь персонал обратился в слух. Ханна пытается швырнуть в меня обрывками плаката, но промахивается, и они падают на пол, ударившись о стеклянную перегородку за моей спиной.

– А если это и не так, тем хуже для тебя! Потому что меня уволили! И значит, тебя уволили тоже!

Выдохнув, она плюхается на стул с таким видом, словно из нее только что изгнали демона.

– Подождите, – до меня только теперь доходит. – Я уволена?

– На мое место сегодня назначили Алана.

– Алана Адверсона?

– Свобода или смерть, Уилли. Свобода или смерть, мать твою.

– Но я не хотела… – Я вовремя замолкаю, потому что никак не могу даже уловить нить разговора, не то что поддержать его. Она поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза.

– Да, – говорит она медленно. – Ты не хотела. Ты никогда ничего не хочешь.

* * *

Когда я захожу в квартиру, телевизор орет вовсю – очень странно, потому что Шон должен быть на совещании программистов. Я ставлю на пол полупустую картонную коробку. За пять лет усердной работы вещей скопилось не так много: несколько незначительных наград (шампунь от перхоти, рекламу которого я делала, номинировался на премию, но получил ее «Хербал Эссенсес»), фотография в рамочке, на которой я с Дэвидом Хассельхоффом (он рекламировал для нас машинное масло), несколько документов, к которым я, скорее всего, больше пальцем не притронусь.

Я достаю бумаги из коробки. Просто чтобы окончательно удостовериться, что больше никогда, никогда больше их не увижу, я мну их в комок, бросаю в мусорное ведро и громко хлопаю по крышке, но поскольку крышка автоматическая и должна закрываться сама, она повисает в воздухе, а потом медленно начинает опускаться. Я наблюдаю за ее печальным спуском, пока шум из соседней комнаты не возвращает меня к реальности.

Почему телевизор так орет?

Я направляюсь к дивану, роюсь в подушках, ища пульт, а потом понимаю: вот дерьмо! Вдруг здесь Шон, и вдруг он не один?!! Моя жизнь кончена, и мозг пытается переварить эту информацию: вселенная подарила мне Шона, а потом забрала назад. Я падаю на диван, потому что так делают в фильмах, и не знаю, что делать дальше. Крепко зажмуриваюсь, запоздало сожалею – зря не пошла к тому мозгоправу.

Шон здесь, и не один! «Виноград»! Не важно, что я – его Швейцария! Он может предать любимую страну.

Кто-то спускает воду в туалете, я глубже вжимаюсь в диван, словно это поможет мне стать невидимкой. Еще крепче зажмуриваюсь. Слышу шаги (одна пара ног или две?), потом диван прогибается, потому что на него кто-то сел.

Внезапно сверху доносится голос – уж точно не Шона.

– Привет.

– Твою мать! – визжу я и спрыгиваю с дивана. Никки громко ржет, сворачиваясь от смеха в клубок, и понемногу ржание переходит в вой.

– Господи, видели б вы свое лицо!

Моя грудная клетка, кажется, вот-вот взорвется.

– Блин, Никки, напугал до смерти. Что ты тут делаешь? Ты разве сегодня не учишься?

Он пожимает плечами, как будто это и есть ответ на вопрос.

– Мама знает, что ты тут?

– Знает, что я приезжаю сегодня вечером, – найдя пульт, он прибавляет громкость – явно хочет, чтобы мои барабанные перепонки лопнули.

– Сделай потише! – кричу я.

– Что? – вопит он в ответ и продолжает пялиться в экран. Он смотрит документальный фильм о ядовитых пауках; в данный момент крупным планом показывают волосатого склизкого тарантула. Мама Никки предупредила нас, что у мальчика непростой период и он особенно интересуется темой смерти, особенно смерти отца – почему так получилось и что значила эта смерть в системе вещей. Но Аманда не может сказать, почему погиб Кайл, так же как остальные три тысячи человек не могут сказать своим детям правду. Как вы объясните ребенку, что его отец пошел на работу однажды утром, самым обычным утром, а восемнадцать террористов сочли это утро самым подходящим, чтобы направить авиалайнер в здание, где он работал, – и Кайл погиб, вскоре после того, как его жена забеременела и жизнь, можно сказать, только началась?

Вы можете сколько угодно излагать факты и подбирать правильные слова, нужные прилагательные, вкладывая в них необходимое количество яда и отвращения, но, несмотря на все это, у вас все равно не будет объяснения, не будет ответа на его вопрос: «Почему?»

Мой отец сказал бы, конечно, что на этот вопрос и не может быть правильного ответа, потому что сам вопрос иррационален. Такова жизнь, сказал бы он с важным видом, словно сам придумал эту фразу; ее, конечно, придумал не он, хотя миллионы читателей, которым он промыл мозги, думают иначе.

Я забираю у Никки пульт и убавляю звук по меньшей мере на два тона. Тарантул уже одолел свою жертву – полевую мышь больше него по меньшей мере в два раза. Никки восхищенно следит за трапезой, широко распахнув глаза и разинув рот. Я сажусь рядом; он отрывается от телевизора и ехидно улыбается мне.