Текст книги "Цена удачи"

Цикл третий
Ноябрь

Глава седьмая

В первый вторник ноября, как много лет подряд, я отправилась на выборы. Разница состояла в том, что теперь я не могла самостоятельно добраться до избирательного участка. Перед этим, в пятницу, был очередной сеанс химиотерапии, и на этот раз он сильно меня подкосил.

До самого понедельника я валялась в постели, проспав почти восемнадцать часов. Салли была в Пуэрто-Рико, готовилась к свадьбе. «Обещаю, я пришлю тебе бюллетень», – сказала она, не дожидаясь, пока я разражусь речью о гражданском долге.

В августе бойфренд Салли, Дрю, опустился на колено и попросил разрешения связать с ней всю свою жизнь. Она удивилась, что только лишний раз доказало мне, насколько они подходят друг другу: она – журналист, поэтому ей вечно приходится совать нос в чужие дела. Она чует секреты за несколько миль, как ищейка сочный стейк. Я всегда говорила – нужно было поручить дело Моники ей, а не Кену Старру[5]5
    Кеннет Старр – обвинитель по делу импичмента Билла Клинтона вследствие скандала с Моникой Левински.


[Закрыть]. Поэтому только Дрю, специалист по рекламе, и мог застать ее врасплох (а она, поверьте мне, очень старалась не попасть врасплох – проверяла его почту, копалась в его смартфоне, отслеживала платежи) и сделать ей предложение однажды утром, когда они только что вернулись с пробежки в Центральном парке; после этого мне пришлось сложить с себя обязанности надзирательницы и передать лучшую подругу в руки ее будущего мужа.

Теперь я скучала по ней – именно по ней, только не в такие дни, как этот, когда мне пришлось неохотно признать, что мне нужен кто-нибудь, кто угодно, и подошел бы любой другой человек. Поэтому когда доктор Зак позвонил справиться о моем здоровье, я с радостью приняла его предложение проводить меня до избирательного участка.

В то утро мне не хватило сил принять душ, но, конечно, я нуждалась в гигиене (потеть по ночам не особенно приятно, знаете ли), поэтому я встала у фарфоровой ванны, наклонив голову и поддерживая руками грудь, и позволила горячей воде стекать на меня. Прежде чем впустить Зака, я к тому же успела расчесать свежеокрашенные волосы и отметить страшную потерю волос, оставившую на моей голове убийственные проплешины. Глядя в зеркало, я изо всех сил постаралась не обращать внимания на багровые круги под глазами – на бледной коже они смотрелись как синяки – и не плакать при мысли, что скоро облысею. Как только Салли вернется, подумала я, она сбреет мои волосы, пусть даже сейчас они сияют, как у кинозвезды. Я фыркнула, чтобы не давать волю эмоциям.

Похвалив мой новый цвет, Зак одной рукой крепко обвил мою талию, а второй сжал меня за локоть, и так мы прошли пять кварталов до готической церкви на соседней улице, где проходило голосование. Обычно по вечерам у ее помоста топтались только бездомные, но сегодня здесь толпились сознательные голосующие.

– С тобой все хорошо? – спросил Зак, прежде чем позволить мне войти в кабинку для голосования. Я на секунду задержала дыхание, чтобы не упасть в обморок и не рухнуть прямо на стол, заваленный памфлетами на все случаи жизни, где отражалось все, что было близко и дорого населению Аппер-Вест-Сайд. Светло-голубая листовка призывала позволить молодым мамам открыто кормить младенцев грудью в местных ресторанах. Розовая – приглашала поучаствовать в ралли в поддержку однополых браков.

Я кое-как сумела удержаться на ногах и устоять перед силой притяжения, пусть даже мне очень хотелось рухнуть на кафельный пол.

– Не позволю этим мерзким маленьким клеткам лишить меня права, дарованного Богом, – сказала я и выдавила из себя изможденную улыбку, прежде чем победно задвинуть за собой занавеску. Выполнив свой гражданский долг и заполнив бюллетень, я откинула занавеску и схватилась за руку Зака, прежде чем у меня подкосились ноги.

– Тебе нужно поесть, – предложил он, когда мы шли обратно к моему дому.

– Не могу. Выблевываю все обратно. Доктор Чин выписал противорвотное, но даже оно не помогает.

– А мороженое пробовала? Многие мои пациентки могут удержать его в желудке. У тебя есть уважительная причина побаловать себя! Думаю, большинство людей завязало с мороженым лет в двенадцать.

– Я тоже. – Я задумчиво улыбнулась.

– Пойдем купим тебе рожок. – Зак крепче взял меня за локоть, помогая перейти улицу.

– Холодает, – заметила я, увидев холодный пар у меня изо рта. – Сейчас нельзя есть мороженое.

– Разве ты не знаешь? Если зимой есть холодное, согреешься, – сказал он, и я недоверчиво покосилась на него. – Честное слово! Так всегда говорила моя бабушка. А если летом есть горячее, охладишься. Когда мы приезжали к ней во Флориду, она всегда поила нас горячим какао.

– Полагаю, твоя бабушка прежде времени впала в маразм.

– Ой, – он кивнул и засмеялся, – ты совершенно права. Но это не значит, что нам сейчас нельзя мороженого.

Так я оказалась в кафе на Севенти-севен-стрит и, сидя напротив своего гинеколога и экс-бойфренда моей близкой подруги, наслаждалась шоколадно-мятным мороженым, пока люди в шерстяных шарфах и шапках в стиле Северной Европы проходили мимо.

– Господи, я уже и забыла, какое оно на вкус, – сказала я, зачерпнув очередную ложечку с жадностью только что освобожденного пленника. – Да что уж там, я забыла, какая вообще еда на вкус, – помолчав, я посмотрела на Зака. – Что же, ты будешь спрашивать меня о ней?

Мой первый визит к Заку состоялся два месяца назад, но он так ни разу и не заговорил о Лиле.

– Да ладно тебе, это было сто лет назад. Я двигаюсь вперед. – Закусив губу, он немного помолчал, размышляя. – Я несколько месяцев приходил в себя, и теперь, думаю, наконец пришел. Я не питаю к ней никаких недобрых чувств.

– Впечатляет, – ответила я, откусывая еще кусочек. – Мне казалось, я уже простила Неда, но, по правде говоря, я постоянно разрываюсь между желанием разбить ему башку об стену и надеждой, что он вернется, умоляя сжалиться.

– Все проще. Вскоре ты понимаешь, что пошло не так, и выдыхаешь с облегчением оттого, что не совершил гораздо большую ошибку. А потом просто надеешься встретить того, кто, наконец, окажется тем самым.

Я покачала головой, и, указав на Зака ложкой, заявила:

– Меня удивляет твое отношение к этому. Как же ты доходишь до понимания того, что пошло не так? – помолчав, я откусила еще мороженого, потом продолжала: – Взять меня и Неда. Да, я много работала, и да, я была немного зациклена на себе, но как мы перешли от маленьких конфликтов, которые можно было обсудить и разрешить, к его измене с коллегой из Чикаго и предательству в тяжелый период? – Облизав ложку, я подумала об ожерелье, которое Нед мне подарил. Символ надежды, которая так и не оправдалась. Мой голос стал мягче. – Я как раз именно этого не могу понять. Как я, дожив до тридцати, осталась все такой же одинокой и несчастной, как десять лет назад?

– Ты была несчастной десять лет назад? – Зак улыбнулся и посмотрел на меня поверх какао. – В жизни не поверю!

Я начала было рассказывать, как однажды, еще будучи студенткой колледжа, сидела на скамейке у аллеи под величавыми деревьями, поставив ноги на деревянную дощечку, и смотрела на проходивших мимо. Пыталась угадать, куда они спешат. Представляла, как они провели вчерашний вечер. Размышляла, разбиты ли их сердца, или эти люди сейчас по уши влюблены, или и то и другое, и вдобавок одиноки, как я. Не то чтобы у меня были причины считать себя одинокой: у меня был Брэндон (следующий бойфренд, которому я позвоню), и друзья, и, со стороны, весьма насыщенная жизнь, но мне все равно было одиноко. Я думала, не рассказать ли Заку о моей вере в вожака и о том, что теперь, когда мне не за кого зацепиться и некому поддержать меня, я чувствую себя, как якорь, заброшенный в пучину одиночества, и если мне суждено в одиночестве и умереть, то я не смогу никак этому помешать. Конечно, у меня была Салли, но теперь у Салли был Дрю, и я не ждала, что она будет рядом всякий раз, как мне придется сражаться с анорексией; друзья клянутся никогда нас не покидать, но в конце концов уходят – потому что жизнь идет своим чередом. Махнув рукой, я сказала Заку:

– Ну, я в переносном смысле. Просто смотри – за десять лет не так много изменилось, хотя порой кажется, будто изменилось очень многое.

– Знаешь, Нат, – сказал он, откинувшись на скамеечке и глядя в потолок, – я не могу точно сказать, откуда взялось мое отношение к жизни. Но в мединституте и в ординатуре нас учили анализировать. Когда пациент умирает, нельзя просто стянуть с себя халат, сказать – ну, я сегодня замотался! – и пойти пить пиво. Как лечащий врач, ты обязан разобраться, что пошло не так, потому что, если не разберешься, умрут все твои пациенты. – Помолчав, он отхлебнул какао. – Поэтому, думаю, я ко всему в жизни отношусь так: прежде чем пойти пить пиво, нужно убедиться, что никто не умирает.

Растопив во рту кусочек мороженого, я вгрызлась в новый темно-шоколадный кусочек. Внезапно я перестала понимать, кто же я такая: та, что скорее пойдет пить пиво, или та, кто умирает.

Дорогой дневник!

У меня не так много времени писать, потому что я пытаюсь дозвониться до Кайла, но я обещала Дженис записывать сюда что-нибудь каждую неделю, вот и стараюсь. Хорошая новость: Дуприс победила на выборах! Новость даже лучше: никто, кажется, не заметил, что это я слила в «Пост» конфиденциальную информацию. Новость еще лучше: на следующий день после выборов сенатор позвонила мне и сказала, что, хотя мы сняли с повестки дня проект по контролю рождаемости, над которым я работала, она решила взять на вооружение проект по исследованию стволовых клеток. Она попросила меня им заняться… по крайней мере, мне будет что делать, кроме как охотиться на экс-бойфрендов.

Но самую грандиозную новость я приберегла напоследок: теперь у меня есть собака! Да, это так. Пес. Кобель. Представитель семейства собачьих. Четвероногий друг. Я знаю, все считают меня чокнутой, так что, пожалуйста, хоть ты меня не осуждай. Особенно мама разозлилась – она считает, что мне ни в коем случае нельзя окружать себя микробами, но я посоветовалась с доктором Чином, и он сказал – ничего страшного. Кроме того, я в жизни никого так не любила, как Мэнни. Так его зовут.

После того как мы с Заком доели мороженое, я много думала о своем одиночестве и пришла к выводу – я гналась за ним в той же мере, что и оно гналось за мной. Сидя на скамейке, разглядывала незнакомцев; сидя в кабинете, опускала жалюзи. Все эти техники самоизоляции, как называет их Дженис, в конце концов вошли в привычку. Может быть, это оттого, что я единственный ребенок в семье, но и Дженис, и я считаем – довольно непродуктивно оглядываться на детство, большую часть которого я провела с книгой за закрытой дверью своей комнаты.

В общем, эти глубокие философствования привели меня в «Общество против жестокого обращения с животными», куда я отправилась сразу после сеанса с Дженис. Я даже не собиралась туда, но мне на почту как раз пришло письмо от них, и я решила – это знак. Ха! Ты подумай! Может, я еще и в Бога верю?

Ладно. Побегу. Мне кажется, Кайлу нужна моя помощь. Увидимся!

P.S. Йо-хо-хо! Обожаю Мэнни!

Глава восьмая

– Не могу поверить, что ты завела собаку, – сказала Салли, глядя на большеглазого песика, прибежавшего ее встречать. – Я понимаю, он очень милый, но послушай, Нат, это же огромная ответственность! Ты думала об этом?

– Не думала. Увидела и захотела. – Я пожала плечами и махнула рукой. – К тому же Дженис говорит, животные лечат. Может, процитируешь какого-нибудь ученого? И вдобавок он прекрасно приучен к жизни в доме.

Плюхнувшись на пол, я принялась гладить своего любимца. Наполовину черный лабрадор, наполовину не пойми что, Мэнни был обнаружен в мусорном баке Бронкса, и добрый самаритянин отнес его в приют. Предположительно ему было месяцев восемь; в этом возрасте они, кажется, целиком состоят из лап. Ну, хорошо, из лап и глаз, опровергавших его беспородное происхождение: он был вылитый лабрадор, и только глаза – поникшие, как у овчарки.

Я шла мимо рядов клеток в приюте, задержав дыхание и стараясь не обращать внимания на витавший в воздухе всепроникающий запах мочи, и пыталась угадать, кто же станет моим питомцем; сила притяжения влекла меня, как магнит. Я смотрела то вверх, то вниз и внезапно остановилась. Глядя на меня из-за прутьев клетки, сделанных из нержавеющей стали, он прижался к ним носом, словно приветствуя меня. Когда волонтер открыл мне дверь клетки, зверек прыгнул мне в руки, обдавая лицо влажным щенячьим дыханием и облизывая мокрым язычком.

Теперь он вновь облизывал мое лицо, и я заставила Салли опуститься на колени и тоже получить горячую ванну, чтобы она наконец согласилась, что завести Мэнни – не самая плохая идея на свете.

Когда мы обе вытерлись, Салли спросила, можно ли начинать. Она пришла, чтобы обрить мою голову, сделать ее похожей на бильярдный шар. Каждое утро после душа мне приходилось прочищать водосток; выпадавшие волосы образовывали такой затор, что к концу мытья я оказывалась чуть ли не в ванне. Поэтому сегодня утром я позвонила Салли и сообщила, что я готова, готова к самой мучительной из моих пыток. Расстаться с грудью было страшно, но расстаться с волосами представлялось просто немыслимым. Салли с сознанием долга взяла с собой электробритву Дрю и ножницы, которыми обрезала чешуйки артишоков, когда на нее находило кулинарное настроение.

Насыпав сухого корма в миску Мэнни, я вручила ему пищащую игрушку для компании, а потом мы с Салли пошли в ванную. Я провела пальцами по алым локонам, алым, как огонь, как кровь, и не стала обращать внимание на пряди, оставшиеся у меня в руках.

– Забавно, – пробормотала я, – даже не представляю, кем я стану, когда мы закончим.

Я увидела в зеркале ее растерянное лицо.

– Что ты имеешь в виду? Ты останешься прежней Натали. Только без волос. – Она положила руки мне на плечи. – Нат, ничего не изменится.

– Может быть, но просто удивительно, как наша индивидуальность связана с прической. Ты только подумай… помнишь ту стрижку, которую ты сделала, выпустившись из колледжа? Кривобокую, сзади короче, чем спереди?

Салли издала нечленораздельный стон и прикусила язык.

– Ну вот, я как раз и хочу сказать, стрижка может сделать тебя уродливее Чубакки. – Я помолчала, потом продолжала: – Господи, я помню, как заявилась в салон с фотографией Рэйчел из «Друзей». И хотя Пол идеально постриг меня, я все равно не стала ни такой гламурной, ни такой стройной, ни еще какой-нибудь такой, как Дженнифер Энистон, – я рассмеялась, – но все же я думаю, идеальная стрижка может привести к идеальной жизни.

– Тем не менее, подружка, ты не стала встречаться с Брэдом Питтом. – Салли улыбнулась.

– Тоже верно. – Я вздохнула. – Ладно, все, что я хочу сказать – я не знаю, в кого превращусь, когда мы закончим.

Поразмыслив минуту, Салли вставила бритву в разъем у раковины.

– Думаю, ты станешь той, кем захочешь стать, – она рассмеялась. – Мне кажется, я о чем-то подобном в прошлом году писала для «Космо». Измени свою прическу! Измени свою жизнь! – Она фыркнула.

Салли любила свою работу, и я знала об этом; но в последнее время ей это наскучило. На прошлой неделе она вспылила и заявила, что ей хотелось бы заниматься чем-нибудь действительно стоящим – серьезными новостями! На это я ответила – не стоит недооценивать воздействие «Космо» на читательниц. Она вздохнула и сказала, что, увы, слишком много раз писала об анатомии оргазма, даже не задумываясь, испытывает ли его сама.

В ванной, надев на голову мешок для мусора, я посмотрела в зеркало. В детстве мои волосы всегда лезли на глаза. Мама откидывала их со лба или скрепляла заколками.

– У тебя такой неаккуратный вид, – говорила она снова и снова, будто спутанные волосы вели к маргинальному образу жизни; но несколько минут спустя они снова лезли мне в глаза, отгораживая меня от мира. Что же теперь, подумала я, будет меня защищать?

Я набрала в грудь побольше воздуха и сказала Салли: – «Я готова». Она начала стричь сзади, чтобы я не сразу увидела последствия. Чувствуя дрожь бритвы и слыша ее жужжание, в первые несколько минут я думала – не так уж и страшно. А когда вам побрили полголовы, у вас уже нет вариантов, кроме как продолжать. Даже если вам хочется остановиться – как захотелось мне, когда я увидела на полу локоны толщиной в конский хвост, – вы все равно понимаете, что с недовыбритой головой выглядите чересчур эпатажно. Даже для Нью-Йорка, где, поверьте мне, можно выглядеть как угодно, даже носить обтягивающий костюм в горошек и ярко-зеленые конверсы, как мужчина, которого я вижу почти каждое утро. Он всегда так одевается, и никто даже не оборачивается ему вслед.

Салли перешла к бокам, и мы обе согласились, что, если бы я раньше сделала ирокез, у Неда не хватило бы духа уйти. Я была не против остановиться – раньше я никогда не носила ирокез, и мне понравилось выглядеть эдакой плохой девчонкой, – но я понимала, что и этот имидж ненадолго. Через несколько недель оставшиеся пряди тоже будут забивать водосток и напоминать о том, как много я уже потеряла. Поэтому я велела ей продолжать, и десять минут спустя все было кончено.

Некоторое время мы с Салли молча смотрели в зеркало. А потом она крепко обняла меня и не отпускала, пока мои слезы не прекратились.

– Знаешь, я думаю – ты очень смелая, – сказала она.

– Не думаю. Мне хочется быть смелой, но я совсем не ощущаю себя такой.

– Ты смелая. Просто об этом не знаешь.

Я долго думала над ее словами после того, как она ушла. Мэнни свернулся клубочком в кровати возле меня, и я слушала, как его дыхание учащается, смотрела, как он моргает во сне, крепком щенячьем сне. Когда-то я читала – храбрый человек не тот, кто никогда не чувствует страха, а тот, кто чувствует страх и идет ему навстречу. Я подумала – интересно, относится ли это высказывание к тем, у кого нет выбора.

Неделю спустя, мрачным субботним днем, когда я сидела у окна, глядя на самолеты, летящие домой, в аэропорт имени Джона Ф. Кеннеди, позвонил доктор Зак. Я как раз думала, как двигаться вперед, когда единственное место, куда можно двигаться, – глубокая, беспросветная дыра. Поэтому когда он предложил помочь мне или составить компанию, я, поставив ноги на радиатор и шевеля пальцами, отказалась. Сегодня мне вполне хорошо в одиночестве, спасибо.

Но когда Мэнни, скуля, подошел к двери, я подумала, что мальчик на посылках мне все-таки не помешает. «Не бойтесь принимать маленькие подарки», – слова Дженис зазвучали в моей голове, и через пятнадцать минут Зак был у меня.

– Ты сегодня вообще собираешься выходить из дома? – спросил он, пристегивая поводок Мэнни к ошейнику.

– Если можно, лучше не выходила бы, – подтянув к груди красное шенильное одеяло, я потянулась за пультом. – Хандра и все такое, сам знаешь. Полезно для души. Всем нужно время от времени как следует похандрить. – Я поджала ноги. – И потом, мне нужно кое-что почитать. – Я указала на стопку бумаг. – В следующем году мы начнем работу над проектом по исследованию раковых клеток.

– Звучит серьезно, – сказал он, потом помолчал. – Но вообще-то мне кажется, для души полезнее свежий воздух, – его лицо приняло задумчивое выражение, – по-моему, так говорится. Почему бы тебе не снять тапочки, не надеть туфли, не почистить зубы и не составить нам компанию? – Он улыбнулся. – Мне нравится твоя новая прическа. Ты уже привыкла к ней?

Я пожала плечами и сказала как можно тверже, стараясь не выдать, какой болезненной для меня стала эта потеря:

– Не думаю, что у меня был выбор.

– Ну ладно, – он хлопнул в ладоши. – Собирайся! Нас ждет увлекательная прогулка.

Вздохнув, я неохотно спустила ноги на пол.

– Господи, если бы мне был нужен сержант-инструктор по строевой подготовке, обратилась бы к маме. Сейчас. Одну минуту.

Я пошла в спальню, неосознанно провела рукой по розовому шелковому платку на голове. Надела джинсы, ставшие слишком мешковатыми, потрепанный свитер с эмблемой Дартмутского колледжа, зимние ботинки из овечьей кожи. Взяла так называемую «бабушкину шляпу», которую Лила купила мне в Праге в прошлую поездку – она объездила полмира в качестве консультанта. Внимательно изучила свой облик в зеркале. В шляпе я не казалась лысой – вот вам плюсы бритья головы в холодное время года. Взяв куртку и мячик для Мэнни, я вернулась в гостиную, где Зак, сидя на корточках, ерошил собачью шерсть за ушами.

– Пойдем. Нас ждет увлекательная прогулка, – сказала я неохотно.

– Если ты так к этому относишься, думаю, мы с Мэнни обойдемся без тебя.

– Обещаешь или угрожаешь? – спросила я. Открыла нам дверь, вновь закрыла на ключ, побрела по слишком ярко освещенному коридору к лифту.

– Что за унылый вид? – спросил Зак, когда мы вошли в кабину и я нажала кнопку.

– А что не так? Думаю, я имею право немного себя пожалеть, – я осеклась. – Знаю, знаю, позитивное мировосприятие помогает победить болезнь. Если Салли скажет мне это еще раз, честное слово, получит в челюсть.

– Полагаю, это не особенно конструктивный подход. Хотя, может быть, неплохая терапия, – он рассмеялся. – Я не говорю, что ты не имеешь права себя жалеть. Этого я тебе никогда не скажу. Просто… – Помолчав, он посмотрел на меня. – Твое мрачное выражение лица скрывает, какая ты на самом деле красивая.

Прежде чем я успела ответить, двери лифта распахнулись, и Мэнни рванул на свободу, таща Зака за собой. Я стояла и смотрела им вслед, смущенная, удивленная и немного польщенная. Сама я совсем не считала себя красивой. Тем более теперь, когда красивой точно не была. Но судя по тому, как Зак это произнес, по выражению его лица, когда он явно колебался, сказать или не сказать, было ясно: независимо от того, стала бы я верить его словам, сам он твердо им верил.

Я догнала их, и пять кварталов мы молча следовали за собакой; напряжение между нами раздувалось, как мыльный пузырь. В конце концов, потому что я ощутила усталость, а потом усталость от собственной усталости, я решила нарушить тишину и начать разговор, но начала неправильно.

– Вчера Лила спрашивала о тебе. – Я пожалела об этих словах, как только они у меня вырвались; как будто я не могла придумать ничего лучше, как только усугубить уже возникшую неловкость.

– Да? Хорошо. Я должен поинтересоваться, что именно она спросила? Или можно этого не делать? – Зак отшвырнул ногой камушек.

– Да нет, я так, к слову. – Я пожала плечами и, поднявшись со скамейки, бросила Мэнни мячик. Лила спросила у меня о нем, потому что хотела прозондировать почву. Когда они расстались, она осталась одна и уже задумалась: что, если та трава, которая зеленее, на самом деле росла на ее собственном участке? Она рассказала о своей вернувшейся страсти Салли, которая посоветовала ей не впадать в ностальгию и заявила, что не стоит возвращаться к разрушенным отношениям; ничего хорошего из этого никогда не выходило. Но Лила ее не слышала, она была слишком занята разглядыванием Зака сквозь розовые очки.

– Думаю, я просто отправлю эту информацию в свою папку с пометкой «бесполезная», и забудем о ней, – сказал Зак, когда я вновь уселась на скамейку. – К тому же я не любитель возвращаться к прошлому. Слишком много интересного ждет в будущем.

Дорогой дневник!

Ну вот я и вернулась! Ты рад? Знаю, знаю, я слишком уж отошла от изначального плана, но сегодня я не собираюсь ни ныть, ни скулить, ни даже философствовать. Нет, я пишу потому, что выследила Брэндона. Найти его оказалось посложнее, чем Колина. Yahoo мне ничем не помог, а «Гугл» выдал сотни ссылок, включая Брэндона Флетчера и того, который играет за «Майами Марлинс»; я так старательно все их просмотрела, будто искала информацию для сенатора, и наконец нашла, что искала. Оказывается, он обосновался в Сан-Франциско и теперь руководит торговым залом биржи для частного фонда акций. Это ему подходит. Он всегда во всем искал выгоду.

Было сложно. Когда он подошел к телефону, мне показалось, будто и не было этих десяти лет. Его голос так врезался мне в память, что, даже если бы я не знала, с кем говорю, сразу поняла бы – это он. Конечно, он слышал о моем диагнозе, поэтому он извинился, что сам не связался со мной. Нужно было связаться, сказал он. Он просто не знал, что сказать.

Я спросила о Дарси; прокашлявшись как следует, Брэндон сообщил мне – они разводятся; и поскольку он сказал то, что положено о моей болезни, я сказала то, что положено о его разводе. Я сказала – мне жаль. Но, разумеется, дорогой дневник, ты должен понимать – нисколечко мне не жаль. Моя честь восстановлена. Я всегда знала – победа будет за мной!

Я предупредила его, что буду задавать странные вопросы, и если он не возражает, то должен дать мне на них максимально честные ответы. Он пообещал постараться, и я задала только один вопрос, который пришел мне в голову, потому что только он один и имел значение. Я спросила, почему он меня обманывал.

Ах да, дорогой дневник, прежде чем я продолжу свой рассказ, надо хоть немного рассказать о Брэндоне. Мы с ним встретились в первый год моей учебы в Дартмутском колледже. Во время утренней пробежки я увидела его играющим в лакросс, и у меня в буквальном смысле перехватило дыхание. Честное слово; мне пришлось остановиться и напомнить себе вдохнуть. Потом мы вращались каждый в своем кругу, пока несколько лет спустя нам не довелось в одной компании встречать Рождество. В подвале его общежития мы танцевали под пульсирующие ритмы Марки Марка и внезапно оба слишком сильно напились, чтобы держать дистанцию. Он прижал меня к стене и поцеловал. В ту же ночь мы переспали. Такое случилось со мной в первый и единственный раз в жизни. Я никогда не теряла над собой контроль, но все-таки поддалась. Рядом с Брэндоном пьянил сам воздух. С самой первой ночи и во все последующие.

Чего я не поняла сразу и поняла, лишь когда мы разъехались на летние каникулы, – того, что Брэндона дома ждала его девушка. Она спокойненько сидела в штате Мичиган, вязала ему идиотские носочки и выбирала имя их первенцу, и когда он летом вернулся домой, то сделал вид, будто меня никогда не существовало в его жизни. Он упомянул о ней лишь однажды, вскользь, после прощального поцелуя в аэропорту.

– Летом я буду немного занят, – сказал он, – на тот случай, если ты позвонишь. Там… ну… в общем, надо уладить дела с одним человеком.

Сначала я не придала этому значения. Наши рейсы отправлялись, он с горем пополам объяснился, и мы побрели каждый к своему выходу на посадку.

Но так повторялось каждый год. Каждую осень и каждый раз после рождественских каникул я делала вид, что Брэндон не возвращался к Дарси, а он делал вид, что не любит ее. Вплоть до последнего курса. Я устала от всего этого и велела ему определиться. И, поскольку в тот момент он был со мной, то выбрал меня. Но на самом деле он сообщил мне, что выбрал меня, а сам продолжал поддерживать связь с ней. И поскольку все тайное стало явным, я оборвала наши отношения. Но лишь после того, как почувствовала себя униженной.

Разумеется, это не помешало мне спать с ним вплоть до выпускного. После этого мы не общались.

Так что десять лет спустя, когда я спросила, почему он меня обманывал, я особенно и не ждала честного ответа. Честность никогда не была его сильной стороной, я на нее и не рассчитывала, но все-таки решила задать этот вопрос. Прокашлявшись, он сказал, что перезвонит. Сказал, что никогда об этом не задумывался, но теперь решил поступить правильно и ответить как можно искреннее. Сообщив ему свой номер, я не ждала звонка. Мы с Мэнни уже двадцать пять минут смотрели шоу «Жми на удачу» по каналу «Гейм Шоу Нетворк», когда раздался звонок.

– Потому что ты мне позволила, – ответил Брэндон.

Прежде чем я успела накинуться на него с возражениями, которые все сводились к тому, что его мизогиния заставляет его переводить стрелки на меня, когда его самого прижали к стенке, он принялся объяснять:

– Я не имею в виду, что ты разрешила мне изменять, нет. Но у меня никогда не было чувства, что ты стала бы бороться за меня, что ты любила меня достаточно сильно, чтобы выйти на ринг. А Дарси любила, поэтому я побоялся ее упустить и сделать выбор в пользу той, кому не нужен.

Когда я сказала – но ведь я вообще-то поставила тебе ультиматум! – он выдвинул великолепный аргумент:

– Ты просто не хотела, чтобы я был с ней. Но чтобы я был с тобой, ты тоже не особенно хотела.

Когда я привожу здесь его слова, дневник, они кажутся глупее, чем на самом деле. Потому что, по правде говоря, он, возможно, был прав. Я подняла ставки только потому, что другая нацелилась на главный приз. Прежде чем мы с Брэндоном попрощались и обменялись адресами почты, он сказал:

– Знаешь, Натали, я читал о тебе в газетах, я следил за твоими карьерными достижениями. И если бы ты боролась за меня так же, как ты боролась за все остальное, я бы на тебе женился.

Я улыбнулась и сказала ему – благодаря такому счастливому стечению обстоятельств я и верю в Бога, несмотря на рак.