Текст книги "Мелодия во мне"

Я мысленно прокручиваю его слова еще раз, уже сидя в своем прежнем кабинете, куда меня препроводили. Я предусмотрительно прихватила с собой бутылку содовой, стащив ее прямо со стойки бара. И вот теперь сижу, промокаю пятно бумажными полотенцами, обдумываю слова Джаспера. В кабинете тихо. Шум и гам, царящий на вечере, остался там, внизу, за закрытыми дверями моего кабинета. Рабочее кресло издало протяжный писк, когда я уселась в него. Добро пожаловать в старую жизнь! Я внимательно разглядываю обстановку. Массивный письменный стол, внешне непритязательный, но сочетающий в себе элементы антикварной мебели с современными офисными удобствами. В левом углу стола возвышаются три аккуратные стопки бумаг. Скорее всего, контракты, догадываюсь я. Рядом с принтером валяется с десяток писем, полученных по электронной почте. Наверняка ничего серьезного. Обычная почтовая макулатура. Бесконечная череда воззваний и обращений от начинающих художников, искренне убежденных в том, что мы с Рори способны изменить их творческую судьбу и их будущее как художников, если предоставим им бесплатное место для экспозиции своих творений на стенах нашей галереи.

Я бегло пролистываю календарь-ежедневник, лежащий рядом с компьютером.

Запись, сделанная шесть недель назад: Сан-Франциско, Хоуп Кингсли.

На следующей неделе нахожу еще одну запись: ультразвук, срок – девять недель.

Чувствую, как сжимается сердце в порыве внезапного горя. А ведь я даже не подозревала о том, что оно все это время жило во мне, пока не увидела вот эту запись в своем ежедневнике. Значит, я уже точно знала о своей беременности! Ребенок, которого я потеряла, – это какой-то фантом, призрак. Нечто неосязаемое, то, что я никогда не смогу подержать в руках, прижать к себе, я даже не помню ничего из того, что связано с ним. Но все равно, осознание того, что я его потеряла, гнетет своей безысходностью. Еще более сильной из-за того, что я ничего не помню и не могу вспомнить. И вот она, эта боль, тлеющая во мне все это время… прорвалась наконец наружу. А запись – это лишь еще одно вещественное доказательство того, что меня выпотрошили, словно тушку птицы, которую собираются зажаривать на вертеле. Снова и снова я пытаюсь пробраться в запертые уголки моего сознания, чтобы получить ответы на свои вопросы. Что я собиралась делать? Точнее, что мы собирались делать? Поступить, как все? То есть понадеяться на то, что ребенок спасет наш брак? Или я решила рожать его без отца? Стать матерью-одиночкой… А может, я вообще вознамерилась избавиться от нежелательного младенца?

Питер туманными полунамеками высказался однажды, что, дескать, мы работали в этом направлении, что я якобы даже взяла курс на прощение мужа. Но что-то внутри меня сопротивляется его версии. Уж слишком благостно все выглядит. Положим, сейчас, когда мой ум напоминает чистый лист бумаги, когда в моей памяти не сохранилось ни единого воспоминания о его вероломстве, да, вполне возможно, в своем нынешнем состоянии я могу простить его. Но тогда! Неужели это правда? Неужели я и в прошлом была готова к всепрощению, выражаясь маминым языком? Была способна на такой добродетельный поступок… Я вздыхаю от сознания того, что все равно ведь ничего уже нельзя изменить. А потому, какое значение имеет все то, что я собиралась или намеревалась делать раньше? Я пролистываю еженедельник еще на несколько недель назад. Потом листаю на несколько недель вперед, пытаясь обнаружить еще хоть какие-то крохи событий из моей прошлой жизни. Большинство страниц пустые. Но вот одна запись, сделанная мелкими буковками. Вполне возможно, ничего не значащий пустяк. Ничего серьезного… Тупиковый след, так сказать. Но я фиксирую эту запись в своей обновленной памяти. «Тина Маркес, 11 часов утра». Ни фамилия женщины, ни время, на которое у меня было намечено свидание с нею, ни о чем мне не говорят.

В полуоткрытую дверь просовывается голова Питера. Он отрывает меня от моих умственных усилий.

– Привет! Как ты тут? В порядке?

Я разглаживаю рукой свое платье. Оно еще слегка влажное, зато стало полноценно цветным: такая мозаичная россыпь рубиново-красных и светло-серых пятен. Впрочем, общий вид пока еще вполне презентабельный. Такое впечатление, что пятно появилось строго на своем месте и вино пролили намеренно.

– Все в порядке! – отвечаю я, поднимаясь с кресла. Опираюсь на протянутую руку мужа и вместе с ним возвращаюсь к заждавшимся гостям.

* * *

Часа через три гости потихоньку начинают расходиться. Один за другим тянутся на выход. То и дело хлопают парадные двери, и очередная порция гостей растворяется в темноте, среди ночных улиц Нью-Йорка. Я устала сверх всяких сил. Не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. С ужасом думаю о том, как доберусь самостоятельно до такси. Конечно, рядом будет Питер! Но бог мой! Я же не могу ступить и шагу!

– Все это для нее чересчур! – фыркает мама на Рори, как всегда, не обращая внимания на то, что я рядом и прекрасно слышу каждое ее слово.

– Но это же твоя затея! – немедленно огрызается моя сестра. – Разве не ты первая предложила?

А я в эту минуту желаю лишь одного: чтобы они обе немедленно заткнулись и позволили мне устроиться на ночлег прямо здесь, на одной из скамеек. Например, под картиной Антонио Молинеро «Натюрморт с фиолетовым стулом». Это художник, которого Рори откопала в прошлом году где-то в Барселоне. Свет в опустевших залах галереи слепит мне глаза до рези в зрачках. Слишком много белого, слишком много ярких красок вокруг, все на контрастах, все блестит и переливается. Все хиппово, и все неправда. Один вымысел и фантазии. Я чувствую, что не могу больше находиться здесь ни одной минуты. Если бы у меня осталась хотя бы капля сил, то, возможно, я употребила бы ее на то, чтобы новая Нелл отругала бы старую Нелл за это острое желание побыстрее отсюда смыться. Но так как сил уже нет никаких, то я просто откидываюсь на спину и кладу голову на скамейку из плексигласа, но при этом случайно задеваю подвернувшийся под ногу пластиковый стаканчик с вином.

– Между прочим, я еще здесь! Лежу прямо перед вами! А потому прекратите говорить обо мне так, будто меня тут нет! – неожиданно для себя вспылила я.

– Конечно, конечно, дорогая! Мы просто пытаемся решить, что для тебя сейчас будет лучше, – растерянно бормочет мама и опускается передо мной на колени, чтобы затереть на полу образовавшуюся лужицу.

– Столько людей погибло! И что в итоге? Вы превратились в моих тюремщиков! – кричу я, уже почти не сдерживаясь. И тут же замолкаю при мысли о том, что действительно погибло аж сто пятьдесят два человека. Какая трагедия! Мы все трое подавленно замолкаем. Наконец я снова не выдерживаю: – Так кто-нибудь все же отвезет меня домой?

– Да-да-да! – торопится мне навстречу Питер. – Сейчас едем!

Но тут Рори бросает на него такой испепеляющий взгляд, что просто кровь стынет в жилах. Она и раньше не питала к Питеру особых симпатий, а в последнее время так и вовсе относится к нему с откровенной неприязнью. Но когда я попыталась выяснить причину такой враждебности, сестра, как всегда, ушла от прямого ответа, бросив лишь короткую реплику: «Ему еще надо работать и работать над собой!» Что верно, то верно. А потому я оставила на время эту тему в покое.

– Нет! Ты останешься здесь и поможешь нам убраться. А ее отвезет домой Андерсон! – чеканит стальным тоном Рори.

– Что за глупости! Я сам отвезу ее домой! – упирается Питер.

– Вот именно! Что за глупости! Осел безмозглый! – тут же срывается на крик Рори. – Ты же постарался, собрал сегодня всех своих собутыльников! Все твои дружки накачались на славу, не так ли? Так вот, имей в виду: я не собираюсь убирать все это непотребство за твоими пьяницами.

– Я помогу! – откликается мама. Она все еще ползает по полу на коленях, затирая пролитое вино. – И Тейт здесь! И Хью поможет!

Рори сверкает глазами по сторонам в поисках Хью, и тот, словно послушный ученик, боящийся получить нагоняй от строгого наставника, мгновенно возникает откуда-то из недр подсобки с охапкой мешков для мусора. Готов встать в строй! Если бы я не знала, как сильно он «любит» мою сестру, то от одного его вида меня бы тут же стошнило.

– Вот и замечательно! – констатирует Рори уже более спокойным тоном. – Впятером мы управимся в два счета.

Она исчезает в своем кабинете, и перепалка угасает сама собой.

Правда, Питер поначалу еще пытается сопротивляться, возмущается, но не очень громко и не очень уверенно. А потом и вовсе идет на попятный. Явно боится перейти черту и испортить… Но что? Спугнуть свое счастье? Или вывести Рори из себя? Он достает из кармана джинсов ключи от машины и вручает их Андерсону.

– Спасибо тебе, Рори! Все было очень здорово! – говорю я и поднимаюсь со скамейки. А потом целую сестру в щеку.

– Помогло… хоть чуть-чуть? Вспомнилось что-то?

– Нет! – отрицательно мотаю я головой. – Но все равно было здорово…

– Я тоже скоро буду дома! – говорит Питер и целует меня в лоб.

– Не торопись! – отвечаю я полусонным голосом. Уже мечтаю о том, как приеду домой, как закутаюсь в плед и немедленно погружусь в сон. Между прочим, Питер до сих пор кантуется в гостиной на кушетке, а потому факт его отсутствия в доме я могу и не заметить.

– Сегодня я явно перебрал! – честно признается мне Андерсон, когда машина трогается с места и мы выруливаем на хайвей, ведущий к Вест-Сайду. – Не стоило мне так увлекаться коктейлями, да еще в комплекте с лекарствами.

– А я ведь предупреждала вас! – замечаю я, стараясь избежать назидательности в голосе. Наверняка такая черта была в характере прежней Нелл: судить всех и вся. Вот и сработало сейчас на автомате. Но ничего! Со временем я справлюсь и с этим тоже. Пожалуй, будь у меня побольше смелости, то я бы начала борьбу с прежней Нелл прямо сейчас, и тоже с помощью какой-нибудь таблетки, а сверху пропустила бы и рюмку чего покрепче.

– Спасибо, что пришли! Знаю, у вас полно вариантов, где можно развлечься и покруче.

– Вы шутите! Какие варианты?! Нью-Йорк в августе. Мертвый сезон…

Андерсон заливается веселым смехом и добавляет:

– Все тусовщики разъехались кто куда!

– Но вы же вот остались!

– Не такой уж я завзятый тусовщик, как вы думаете. Во всяком случае, в последнее время я пытаюсь стать более серьезным человеком.

– И как? Получается? – Я регулярно просматриваю колонки светских новостей, а потому в курсе того, что два дня тому назад он зажигал в каком-то ночном клубе, из которого умотал домой под самое утро в компании какой-то фотомодели, засветившейся на показе мод в Лондоне. Уже на следующий день эта новость была в числе топовых, а гвоздем очередного номера газеты «Пейдж сикс» стала статья под названием «Тоска после падения с небес».

Машина слегка подпрыгивает на ухабе, и Андерсон, скривившись от боли, слегка вскрикивает.

– Все еще больно? – участливо интересуюсь я.

– Не так чтобы очень. Скорее психологические травмы беспокоят. По ночам мучают кошмары. И от них никак не избавиться! Ничто не помогает… Ни лекарства, ни женщины… ни снотворное… ничего… Я стараюсь не злоупотреблять сильнодействующими препаратами, но тогда мозги просто вываливаются наружу. Ночью просыпаюсь весь в поту, сердцебиение зашкаливает… Мой лечащий врач убеждает меня, что со временем это должно пройти. Но не раньше, чем через год. Впрочем, и потом, говорит он, возможны рецидивы. Память время от времени будет подкидывать мне кошмарные сновидения.

– Да, все, что случилось с нами, похоже на дурной сон. Сейчас мне даже трудно вообразить себе, что мы можем думать о чем-то еще.

– Но я пытаюсь! Честно! Думаю о своей работе, о предстоящих съемках, о том, как изменится моя карьера в ближайшей перспективе… Пересматриваю старые связи… с кем у меня были отношения… почему. Понимаю, все это глупости. Но я тем не менее загружаю свои мозги всей этой дребеденью, чтобы они тоже учились думать о чем-то еще.

Я поворачиваюсь к Андерсону и сжимаю его руку.

– И как по части новых отношений? – задаю я неожиданный для себя вопрос, стараясь говорить шутливым тоном.

Андерсон встречает удар по-бойцовски.

– Если хотите знать, новые отношения – это тоже своеобразный бальзам на душу.

– Приятное дополнение к лекарствам, да?

– Именно так! Приятное! – улыбается он в ответ. – И ничего не болит…

– Трудно расставаться со старыми привычками, не так ли?

– Пожалуй!

– Я вам говорила о том, – начала я, осторожно высвобождая свои пальцы из его руки, – что тут недавно кое-что вспомнила?

Андерсон стреляет в меня быстрым взглядом и отрывистым голосом, словно хочет рыгнуть, сообщает мне, что нет, ничего я ему не говорила.

– Все это было похоже на сон, – продолжаю я свой рассказ. – Но это точно был не сон. И хотя никаких подробностей я не помню, да и мама с сестрой говорят, что они тоже не припоминают ничего такого, но я уверена, что в моей памяти всплыл эпизод, который на самом деле был в моей прошлой жизни. Я просто уверена в этом. Да и психолог, которая сейчас работает со мной, такого же мнения.

– Вот-вот! Это самое лучшее для нас сейчас! – восклицает Андерсон. – Всецело полагаться во всем на наших лечащих врачей. Я, к примеру, в последнее время доверяю только своему врачу.

– Я тоже! – отвечаю я и удобно устраиваю голову на его плече.

– И правильно делаете! – одобрительно говорит Андерсон. – Подумать только! Я еду рядом с девушкой, которая спасла мне жизнь. И у обоих пока – увы! – полный облом по жизни. Так?

Мы оба смеемся. Я поднимаю голову с его плеча.

– В любом случае я вспомнила! Пусть немного, но хоть что-то! Правда, пока я не знаю, что это значит и как увязать свое воспоминание с моей прошлой жизнью.

– Как же странно устроены наши мозги, вам не кажется?

– Вряд ли нам помогут рассуждения на такую заумную тему.

– Да, я немного актерствую! Простите! Какие-то стереотипы профессии уже вошли в мои плоть и кровь. А я ведь стараюсь изо всех сил не играть в реальной жизни. Иначе я рискую превратиться в законченного позера.

– Ну какой же вы позер? Напились в стельку, идете-шатаетесь, тут никакими стереотипами не пахнет. Только вот спиртное в ваших стараниях плохой помощник.

– Знаю! – Андерсон понуро свешивает голову себе на грудь. – Мне мой врач постоянно твердит то же самое! – Он распрямляется на сиденье. – Но сегодня вот опять не удержался.

Какое-то время мы оба молчим.

– Но есть и приятная новость! – заговаривает первым Андерсон. – После всего случившегося мои акции в Голливуде резко пошли вверх.

– Ха-ха!

– Правда-правда! Мне даже предложили роль в фильме самого Спилберга. Говорят, что если я дам согласие, то к съемкам приступят сразу же после Дня благодарения. Снимать будут в Северной Каролине.

– Если вы дадите согласие?! Неужели вы сможете отказаться от такого лестного предложения?

Андерсон равнодушно пожимает плечами.

– Но я же говорю вам! Сейчас я занимаюсь тем, что пытаюсь изменить приоритеты в своей жизни.

– Смотрите не перестарайтесь! Так можно всю свою жизнь пустить под откос. Мало ли что было! Да, это страшно! Но нельзя из-за этого ломать свое будущее, Андерсон. Я тоже часто размышляю над всем, что случилось с нами, пытаюсь понять, почему выжили только мы вдвоем. И я пришла к выводу, что судьба подарила нам второй шанс только затем, чтобы мы оба прожили нашу новую жизнь так, как было задумано изначально. Каждый из нас просто обязан исполнить все, что было ему предначертано свыше.

Я вдруг вспоминаю то обещание, которое дала сама себе вскоре после того, как ко мне вернулось сознание. Разве не в этом главный смысл всего того, что произошло с нами? И не в этом ли главная цель нашей жизни?

– Согласен! Целиком и полностью! – Андерсон возбужденно хлопает в ладоши. – Но что, если актерство не есть то, что мне предначертано свыше? Профессия-то актерская – сами знаете, какая она… Все такое эфемерное, хрупкое… Все не свое! На тебя надевают чужой костюм, ты произносишь чужие слова…

– Но разве вы не любите свою профессию? – спрашиваю я удивленно.

– Иногда люблю. Иногда она мне даже кажется такой же настоящей, как и сама жизнь.

Машина резко тормозит на красный свет. И мы оба инстинктивно хватаемся за руки, пожалуй, даже впиваемся своими ладонями друг в друга, и когда наконец разжимаем руки, то моя ладонь все еще горит от его прикосновения. Думаю, и его тоже. Но одновременно я чувствую, что мне приятно это сугубо физическое сближение. Что в объятиях Андерсона, в его рукопожатиях есть что-то такое прочное, надежное, такое, что не провалится внезапно под тобой, не даст трещину, не утянет тебя куда-то вниз. В этом я сегодня лишний раз убедилась, когда Андерсон пришел ко мне на помощь еще на подступах к галерее после того, как помог выйти из такси. Тогда он громогласно заявил, что вот, дескать, девушка, которая спасла ему жизнь. А ведь на сегодняшний день, пора признаться в этом честно, хотя бы самой себе, Андерсон – это единственный человек на всем белом свете, который понимает меня. Получается, что он тоже спасает мою жизнь. Я энергично трясу головой, отгоняя прочь столь смелые предположения. А как же Питер? У меня же еще есть Питер!

– Посттравматический синдром! – поясняет мне Андерсон, когда такси снова трогается с места. – Типа повторного толчка при землетрясении. Даже при самом эффективном лечении и при самых лучших лекарствах от этого не избавиться.

Глава десятая. «Я буду наблюдать за каждым твоим вдохом» – рок-группа The police

На выходные десант, в который, помимо меня, входят еще Джейми и Питер, высаживается в доме моей матери в Бедфорде. Джейми поехал с нами, потому что мы с ним медленно, но неуклонно продвигаемся по пути к программе «Портреты американцев», а визит к маме позволит нам провести хотя бы самые начальные изыскания уже непосредственно на месте событий. Тем более что вчера было всенародно объявлено, что шоу обещает быть супер-пупер-эксклюзивным. И вот сегодня утром газета «Пейдж сикс» откликнулась на эту новость заголовком, набранным самым крупным шрифтом: «Вау! Ну ты даешь, Нелли!» Об этом мне рассказал Андерсон, он позвонил с самого утра. И я от души повеселилась. Смешной же ведь заголовок! Что касается Питера, то он в составе нашего десанта оказался потому… ну хотя бы потому, что вылазка к теще позволяет ему провести выходные на природе. Что уже само по себе здорово, несмотря на то, что для мамы и Тейта это, конечно, лишний напряг.

Мама оказалась абсолютно права: дом, который я якобы вспомнила, не имеет ничего общего с реальным домом, в котором она живет до сих пор. Никакого портика и никаких фонарей на входе. Но зато огромная лужайка! Что дает основание думать, что какие-то детали, которые всплыли в моем сознании, являются вполне достоверными. Теплый летний вечер, точнее, уже ночь, и мы вдвоем с сестренкой копошимся среди травы. Вполне возможно! Почему бы и нет?

Джейми определяют на постой в гостевой домик. Он стоит прямо за особняком. Я, естественно, заселяюсь в свою бывшую детскую, а Питер занимает комнату Рори. Мама жужжит и кружит над нами, словно вертолет, идущий на посадку. Невообразимый шум и гам. И знает же, сколько нервов затрачивается на всю эту бесполезную суету, но явно ничего не может с собой поделать. Да сядь же ты, наконец! И перестань вращать своими лопастями! Мне хочется накричать на нее, оборвать на полуслове, сказать, чтобы она заткнулась хотя бы на минуту, ибо от всех этих ее бла-бла-бла, от непрестанного мельтешения вокруг нас мы все трое откровенно чувствуем себя не в своей тарелке. Но ведь она не хуже меня знает о том, что такое энергетический обмен или поза созерцания в соответствии с учением дзен. А потому я молчу! Рот на замке. В конце концов, можно же обнаружить что-то хорошее и в ее доброте, и в ее щедрой натуре, хотя порой эта самая натура откровенно сводит меня с ума. Вот и сейчас я слушаю ее болтовню и пытаюсь изобразить на лице улыбку. Всегда так делаю, когда мне хочется вспылить и накричать на нее. Но вот мы переходим в гостиную, и мама включает стереосистему. Комната наполняется классической музыкой. И я вижу, как буквально на глазах с мамы спадает напряжение, в котором она пребывала все это время с момента нашего приезда сюда. Я стою в дверях и молча наблюдаю за ней. Она перехватывает мой взгляд.

– Прости! Знаю, я немного чокнутая… Но музыка мне помогает… хоть немного расслабиться.

Она подходит ко мне и чмокает в макушку.

– Кстати, свою любовь к музыке ты унаследовала именно от меня. Правда, люди говорят, что ты пошла в отца. Во всем! Но вот твои музыкальные способности – это у тебя от меня. Твой отец за всю свою жизнь и двух нот не мог пропеть, чтобы не сфальшивить…

– Простите меня за некоторый беспорядок, который вы обнаружите в нашем гостевом домике, – обращается она уже к Джейми. Мы все вместе направляемся туда, входим внутрь, Джейми снимает с себя туристический рюкзак и роняет его на простой деревянный пол. – Я тут прибралась, как могла, вымыла все, но все же нежилой дух так просто не выветришь. Ведь домиком не пользовались бог знает сколько лет! Тем более по своему прямому назначению: для приема гостей. Но вот вы приехали, и нашелся веский повод снова начать его эксплуатировать именно как гостевой домик. К тому же у нас ожидается наплыв гостей.

Да, вспоминаю я, Рори и Хью ведь тоже обещали подтянуться. Приедут вечерним поездом. А поскольку мы с Питером спим пока на разных кроватях и именно поэтому его отселяют в комнату Рори, то им придется заселиться в гостевой спальне, расположенной на третьем этаже. Дом у нас огромный, слишком большой для одной мамы, но она уже много лет назад переделала часть приватных комнат и подсобных помещений сообразно своим новым вкусам. Там теперь располагаются зал для занятий йогой, мастерская, где стоит ее швейная машинка. Наконец, там же находится и «тихая» комната, в которой Тейт предается поэтическому творчеству без опасения, что ему кто-то помешает или нарушит вдохновенную тишину случайным словом. Хотя, доверительно сообщает мне мама шепотом, когда водит меня по своим владениям, «мы с ним в этой комнате любим заниматься любовью, но тоже чтобы ни единого звука».

Моя детская в первый момент вызвала во мне тот же всплеск разочарования, что и наша квартира с Питером в Нью-Йорке. Ничего общего с тем, что я думала увидеть здесь! Где все эти постеры и плакаты, которыми подростки любят увешивать стены своих комнат? Где старые альбомы с записями прошлых лет? Ящики письменного стола, забитые письмами от подружек по летнему лагерю? Вместо всей этой подростковой дребедени на бюро выставлена коллекция моих теннисных трофеев. Высокая книжная полка до самого потолка забита растрепанными нотами музыкальных пьес для гитары, старыми учебниками по физике, биологии, французскому, справочниками по европейскому искусству. Рядом примостился белый стол с абсолютно чистой поверхностью, возле него – плетеное кресло-качалка, на котором валяются несколько подушечек в блеклых цветастых наволочках. Такому креслу место в каком-нибудь доме для престарелых, но никак не в детской. Даже самый опытный детектив, а я с некоторых пор именно такими детективными расследованиями по части собственного прошлого и занимаюсь, так вот, ни один детектив в мире при всем своем желании не смог бы обнаружить в этой комнате ни единой улики, относящейся к годам моего взросления. Каким я была подростком? Как я проводила время? Чем занималась? Что любила? Ни одной подсказки! Чистый холст без единого цветового пятна. Мне становится жаль маму. И себя тоже.

Присаживаюсь на кровать и делаю глубокий вдох, превозмогая боль в ребрах. Прошло уже семь недель после крушения самолета. Боли в теле практически исчезли. Лишь иногда, когда я вдруг резко потянусь или сделаю неловкое движение, пытаясь повернуться всем корпусом, боль возвращается и тут же напоминает мне, что я уже не такая, какой была раньше. Я стала более слабой, более хрупкой, что ли… Появился страх упасть, сломать что-то ненароком или просто ушибиться. Хотя, конечно, есть и более неприятные вещи, более страшные… Взять хотя бы фобии Андерсона, включая и его категорическое нежелание становиться покорным и послушным мальчиком, готовым подчиниться любой дрессуре.

Питер стучится в дверь.

– Я иду в бассейн. Хочешь, присоединяйся!

– С удовольствием! – отвечаю я. – Через пару минут буду готова.

Ложусь на кровать и укутываюсь пледом с рисунками в стиле иллюстраций книжек Холли Хобби. Конечно, неподходящая расцветка для взрослой женщины. Но я ведь выросла в этой комнате, значит, этот плед – тоже часть меня. Прислушиваюсь к домашнему шуму, долетающему снизу. Скрипят половицы пола, из кухни доносятся звуки работающего на полную мощь блендера. Наверняка мама уже колдует над семейным обедом. И что она уже там готовит, хотела бы я знать. Волна раздражения снова поднимается во мне. Смузи из шпината? Тофу из орехов? Через открытое окно мне слышно, как где-то вдалеке работает газонокосилка. Потом тяжелый всплеск воды, словно туда швырнули камень. Это Питер уже нырнул в бассейн. Я закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться. Интересно, какие звуки слышала я, когда засыпала в этой кровати? Воспоминаний – ноль! Тогда я начинаю что-то придумывать себе, рисовать в воображении. Предположим, мои родители – они же тогда еще были вместе – слушают музыку в гостиной. И папа поставил на проигрыватель пластинку с записями Дилана или The Smiths. А позже, когда Рори немного повзрослела, наверняка из-за закрытых дверей ее комнаты, расположенной напротив, гремел хип-хоп. А может, взрослые играли в крикет на лужайке? Что еще? Звуки соседских машин, подъезжающих к своим домам. Или внезапный телефонный звонок от мальчишки, по которому я уже давно сохну?

Да, все эти звуки, вполне возможно, и на самом деле были, а потому мои фантазии имеют право на жизнь. Но только они ничего не подтверждают и ничего не опровергают. Я осторожно встаю с постели, упираясь локтями, и направляюсь в сторону бассейна.

Джейми сидит на бордюре и болтает ногами в воде. Питер нежится на надувном матрасе. Они отыскали в комнате Рори допотопный бумбокс, такой переносной аудиоцентр, и теперь оживленно переговариваются друг с другом.

– Внимание! Внимание! – кричит Джейми. – Сейчас у нас уик-энд середины восьмидесятых. Звоните и заказывайте свой любимый хит из «горячей десятки». Лучшие песни последних десяти лет!

На дворе уже конец августа, но не чувствуется – странное дело! – никакой влажности. Воздух прозрачно чист и свеж, дышится легко, на душе почти радостно. Один из тех редких дней, когда хочется жить и дышать полной грудью. Я украдкой разглядываю двух переговорщиков: провинциальный журналист из деревенского штата Айова и мой раскаявшийся муж. Но вот Питер замечает меня и приветственно взмахивает рукой.

– Привет! – Джейми тоже вскакивает с бордюра. – Не садитесь пока! Хочу вам кое-что показать!

Он ведет меня в сторону гостевого домика, слегка придерживая за талию, чтобы я не оступилась. Немного фамильярно, но все равно приятно.

– Ну как устроились? Все в порядке? – интересуюсь я.

– Великолепно! Я так счастлив, что вы меня пригласили сюда! Трудно себе представить более подходящее место для начального этапа нашей работы.

Когда-то гостевой домик служил моему отцу в качестве студии. На это указывают пятна краски на стенах, которые моя мать так и не удосужилась уничтожить, а также роспись на потолке в виде жемчужно-серебристых волн. Как пояснила мама Джейми, этот сюжет отец состряпал в тот период, когда в очередной раз мучился от тяжелейших приступов бессонницы. Возле задней стены примостилась кровать поистине королевских размеров, настоящее ложе. Рядом некое подобие комода или шкафчика с выдвижными ящиками, на нем – старенький телевизор. Потертый ковер на полу, который по степени износа мог бы вполне посоревноваться с ковром в моей квартире. Однако свою функцию по сокрытию следов художественной деятельности отца уже непосредственно на полу он с грехом пополам выполняет. Потому что все остальное пространство пола заляпано краской или акрилом. И судя по всему, эти застаревшие пятна уже не отчистить ничем. Да и мама, которая старательно блюдет свой дом, поддерживая в нем идеальную чистоту и порядок, как видно, не очень торопится навести такой же порядок и здесь. Душа, видно, не лежит, это точно.

Запахи, витающие в гостевом домике, знакомы и даже до некоторой степени привычны. Пахнет красками, растворителями и прочей химией. Улавливаю слабый аромат кофе и даже какого-то чистящего средства с лимонной отдушкой. Присутствует и еще какой-то до боли знакомый запах. Но что это? Откуда мне знаком этот запах? Кто из близких мне людей мог так пахнуть? Джейми подходит к окну и распахивает его настежь. Я слышу, как Питер плещется на своем надувном матрасе и орет во все горло, подпевая солистам группы The Police, чью композицию транслируют сейчас по радио.

Чувствую, как подо мной закачался пол и все поплыло перед глазами. «Я буду наблюдать за каждой твоей фальшивой улыбкой, за каждым твоим капризом».

– С вами все в порядке? – испуганно спрашивает у меня Джейми.

– Этот странный запах здесь… И потом эта мелодия… Это сочетание…

Я глубоко вдыхаю, пытаясь собраться с мыслями. Да! Так оно и есть!

Все это вдруг напомнило мне отца.

Я замираю на месте, надеясь выловить из глубин своего сознания еще какие-то крохи.

– Что-то вспомнили, да?

– Ничего конкретного! – качаю я головой. – Только то, что все это вдруг напомнило мне об отце.

Чувствую, как лихорадочно пульсирует сонная артерия. Кажется, еще немного, и она разорвется. И этот странный запах… такой навязчивый… Он одновременно и будоражит, и пугает. Надо не забыть обязательно обсудить это с Лив. С некоторых пор разговоры с психологом стали моим пунктиком. Вот и Андерсон придерживается той же позиции. Его излюбленный рефрен: «Как говорит мой лечащий врач…».

Джейми подходит к стенному шкафу справа от кровати и открывает дверцу.

– А что скажете вот на это?

Я слышу, как под его рукой скрипит дверца. Изнутри на пол вываливается комок грязи. Такое впечатление, что эту дверцу не открывали уже много-много лет.

Я подхожу ближе и с любопытством заглядываю внутрь. Даже в полумраке мне видна кипа холстов, они стоят, прислоненные к стенке, словно костяшки домино.

– Это работы моего отца?

– Нет! Это ваши работы! Я решил развесить в шкафу свои рубашки, открыл, а тут такое! – Джейми приседает на корточки. – Взгляните! Внизу на каждой картине – ваша подпись.

Едва ли я смогу опуститься на пол с такой же легкостью, как он. Тогда Джейми берет в руки то полотно, которое стоит первым, и поднимает, чтобы я смогла разглядеть его получше.