Текст книги "Зимняя корона"

Глава 4

Виндзорский замок, май 1156 года

Читая письмо от Генриха, Алиенора вдруг почувствовала тянущую боль в животе. По ее подсчетам, донашивать ребенка предстояло еще несколько недель, но организм уже готовился разрешиться от бремени. С наступлением весны она переехала из Вестминстера и обосновалась в Виндзорской цитадели в ожидании родов. Тихий, спокойный городок находился всего в двадцати пяти милях от Лондона и не слишком далеко от южного побережья, так что гонцы добирались от портов до замка довольно быстро.

Приятный ветерок шелестел в свежей зеленой листве яблонь, тенистый сад был испещрен пятнами мягкого солнечного света. Вилл и его единокровный брат носились среди фруктовых деревьев, лихо скакали на деревянных лошадках, размахивали игрушечными мечами и вопили что есть мочи.

– Все хорошо, госпожа? – Изабелла осторожно прикоснулась к рукаву королевы.

– Просто тянет живот. Еще рано звать повитух, хотя я была бы рада разродиться. – Она подняла к небу печальный взгляд. – Мужа не будет рядом, когда придет срок рожать. Если только обстоятельства изменятся, но на это мало надежды. – Она взглянула на письмо. Английские войска осаждали Мирабо и к началу лета вернуться не рассчитывали. – Я так и знала, что брат Генриха поднимет мятеж, едва пересечет пролив. Он выжидал время и притворялся верным слугой короля, только пока был в Англии.

Алиенора никогда не благоволила Жоффруа, второму сыну Матильды. Всего через несколько дней после того, как был расторгнут ее брак с Людовиком Французским, Жоффруа пытался похитить ее, и, конечно, такое не забывается. Помимо этого, он неотесанный мужлан, далеко не дурак, но лишенный блеска ума и обаяния, – на его тусклом фоне Генрих просто сиял. Жоффруа настаивал на том, что отец завещал ему Анжу, и однажды уже с успехом подстрекал баронов на восстание против власти Генриха в этом графстве. Это была вторая попытка, и теперь король намеревался пресечь его посягательства раз и навсегда.

Алиенора опустила письмо на колени:

– Я отправлюсь к Генриху, как только окрепну после родов. В Англии мир, а моя свекровь еще не видела внуков.

Она бросила взгляд на Джеффри. За последние несколько месяцев Алиенора свыклась с его присутствием при дворе и совладала со своими чувствами. Для себя она уже решила, что он будет священником, но сейчас это только маленький мальчик. Она даже не пыталась разузнать что-либо о его матери и выяснить, что та значила для Генриха. Так было проще.

– Я должна посетить и свое герцогство. – Она улыбнулась Изабелле. – Ты ведь не была в Аквитании?

– Нет, госпожа, – ответила Изабелла, – но мне бы хотелось побывать там.

Алиенора окинула взглядом сад:

– Сегодня погода напоминает мне о родных местах, но солнце там светит ярче. Здесь у фруктов терпкий вкус, а у вина – кислый, это от недостатка солнца. В Аквитании и фрукты, и вино сладкие как мед. А может быть, я просто давно там не была. – Она повела рукой. – Пришло время навестить подданных и показать им моего наследника.

Она бросила любящий взгляд на Вилла. Тот с раскрасневшимся от долгого бега лицом плюхнулся под дерево в тенечке, и сердце матери затопил океан любви.

* * *

Тем вечером Вилл, вопреки обыкновению, выглядел вялым. За ужином его уже клонило ко сну, и он не столько ел, сколько баловался с накрошенным в молоко хлебом. Джеффри жадно проглотил свою порцию, потребовал добавки и, насытившись, что есть духу помчался играть с другими детьми, обитающими в замке.

Алиенора усадила Вилла рядом с собой и велела арфистке сыграть какую-нибудь спокойную мелодию, а Изабелла принялась рассказывать принцу басню Эзопа про ворону и лисицу. Мальчик слушал, прижавшись к матери и посасывая большой палец, а она гладила сына по голове.

Когда история закончилась, Алиенора поманила рукой Павию, няню Вилла.

– Давай-ка, малыш, в постель, – нежно потормошила его мать.

Вымыв руки и лицо и прочитав молитву, Вилл забрался в кроватку. Рядом стояла колыбель его младшего брата. Алиенора проверила, хорошо ли укрыт спящий младенец, и поцеловала детей на ночь. Ночная рубашка Вилла, которую мать сшила ему вчера, белела в полумраке комнаты, как цветок аквилегии в сумерках. Алиенора снова погладила ярко-рыжую голову сына.

– Спокойной ночи. Да благословит тебя Бог! – прошептала она.

– Мама. – Вилл зевнул, повернулся на бок и мгновенно уснул.

Алиенора и Изабелла сели за шахматную доску. Арфистка продолжала наигрывать негромкую мелодию, осторожно перебирая струны, – казалось, дождик тихо стучит в окошко. Няня Джеффри привела мальчика с улицы и уложила в постель, несмотря на его упрямые заверения, что спать нисколечко не хочется.

Алиенора сделала ход белым рыцарем и подавила зевоту.

– Мне тоже стоит пойти спать, – сказала она. – Последнее время я быстро устаю.

– Но при этом не теряете остроты ума, – ответила Изабелла, с прищуром глядя на доску. – Понятия не имею, как выберусь из ловушки, которую вы мне приготовили.

Лицо Алиеноры озарилось улыбкой.

– Я тренирую ум, чтобы на равных спорить с Генрихом. Он склонен идти напролом, а мне нравится доказывать ему, что он не прав, и сдерживать его пыл.

Женщины еще посидели за шахматами, попивая вино и слушая музыку. Свечи меж тем медленно догорали. Алиенора поморщилась – болела поясница. Под спину ей были подложены подушки, но это не помогало.

– Хотите, я разотру вам сп… – Вопрос Изабеллы прервал пронзительный крик Вилла из детской:

– Мама! Мама!

Алиенора и Изабелла разом вскочили на ноги и ринулись в детскую. Над Виллом уже склонялась няня.

– Боюсь, у него жар, госпожа.

Алиенора приложила руку ко лбу сына. Он и перед сном был горячий, но тогда можно было подумать, что ребенок перегрелся на солнце. Сейчас же он просто пылал, а полуприкрытые глаза горели нездоровым огнем, и мальчик отворачивался от света ночника.

– Голова болит, – жалобно простонал Вилл и уставился куда-то за ее плечо, как будто видел там что-то внушающее ужас.

– Ш-ш-ш, ш-ш-ш, все хорошо, мама с тобой, – успокаивала его Алиенора ровным голосом, хотя и сама была до смерти напугана. – Позовите Марчизу, – приказала она няне и вынула Вилла из кровати.

Он обвил ее руками. Алиенора почувствовала, как сын дрожит, и дрожь передалась и ее телу. Потом на ее платье пролилось что-то горячее – ребенок описался, и мальчик зашелся плачем еще громче и пронзительней. Разбуженный шумом, завыл малыш Генрих, и Изабелла поспешила к нему, чтобы успокоить.

Выполнив поручение, вернулась Павия.

– Госпожа, позвольте, я оботру и переодену принца. Я принесла чистое белье. – В руках она держала стопку простыней и полотенец.

Алиенора передала сына няне. На ее платье расплывалось темное пятно, моча Вилла просочилась через шерстяную ткань и нижнюю рубашку. Алиенора ощутила холодную липкую влагу на коже пониже сердца и над выступающим животом, и ее пронзило дурное предчувствие.

Павия сняла с ребенка рубашку и вдруг в испуге отшатнулась, прикрывая рукой рот, чтобы сдержать крик.

Алиенора с тревогой перевела взгляд на сына, и сердце ее упало: тело и руки Вилла сплошь покрывала мелкая темно-красная сыпь.

– Нет! – Она затрясла головой. – Нет!

Между полотнищами занавеса показалась голова Марчизы.

– Госпожа? – Потом она увидела Вилла, и вопросительно-озабоченное выражение ее лица сменилось ужасом. – Я привела лекаря, – проронила она и исчезла.

Алиенора взяла сына из рук Павии и перенесла в соседнюю комнату, чтобы его можно было осмотреть при более ярком освещении. Сыпь не походила на пустулы смертоносных оспы или кори, но и утешить лекарь ничем не мог. Зловещие крапины распространялись по нежному телу ребенка молниеносно.

Вернулась Марчиза, с ней пришел магистр Радульф. Его спешно вытащили из постели: одежда в беспорядке, из-под съехавшей набок шапочки выглядывают всклокоченные волосы. На плече лекаря – сумка с целебными снадобьями. Алиенора упрекнула его за промедление и залилась слезами облегчения – присутствие именитого врачевателя дарило надежду.

– Сделай же что-нибудь! – причитала она. – Ради Бога, помоги ему!

Тот взял Вилла на руки и потребовал принести побольше свечей. Вилл истошно кричал и отворачивался от света. Увидев сыпь, магистр Радульф плотно сжал губы.

Алиенора молитвенно сцепила руки:

– Ты ведь сможешь что-нибудь сделать?

Магистр бесстрастно взглянул на нее.

– Что смогу, сделаю, – проговорил он. – Но все в Божьей власти. Не стану врать: положение очень опасное. Нам остается только молиться и полагаться на милосердие Господне.

* * *

Всю ночь Алиенора просидела у постели Вилла и в бессильном отчаянии наблюдала, как состояние его ухудшается, несмотря на все старания магистра Радульфа. Лекарь давал больному микстуру, чтобы облегчить боль, однако детский организм не принимал ее и извергал из желудка. Врач отворял кровь, желая остудить жар, – все напрасно. Поначалу ребенок все еще пронзительно скулил, словно кто-то водил смычком по струне, которая вот-вот порвется. Но к утру мальчик умолк, впал в забытье и обмяк на руках у матери, как тряпичная кукла. Крапины сыпи слились в крупные лилово-синие пятна, и кожа стала напоминать лоскутное одеяло.

Алиенора уже без всякой надежды молила Бога сжалиться над ее чадом. Молитвы оставались без ответа. Вилл угасал с каждым вздохом. За что Господь наказывает ее и Генриха и отбирает у них сына?

Все как один обитатели замка, от самого знатного рыцаря до последнего холопа, преклонили колени в молитве. Сынишка постельничего широко растворил ставни, и в комнату ворвался свежий воздух солнечного майского утра, напоенный запахом набирающей силу жизни.

Капеллан королевы, отец Пьер, совершил обряд соборования над безжизненным, едва дышащим тельцем в руках Алиеноры. Она прижимала сына к себе и ощущала, как лихорадочно опускается и поднимается его грудь. Прошли сутки с той минуты, когда он в последний раз резво вскочил с кровати и схватил игрушечный меч с горячей готовностью впитывать жизнь каждой частичкой своего существа.

Услышав всхлипывания, Алиенора обернулась к придворным дамам.

– Возьмите себя в руки! – зашипела она. – Я не хочу, чтобы он слышал ваши рыдания!

Эмма отделилась от группы женщин и, задыхаясь от слез и прижимая руку ко рту, выскочила из комнаты. Алиенора ласково убрала волосы со лба Вилла.

– Вот так, мой храбрый мальчик, – произнесла она, – мама с тобой. Не бойся, малыш, все хорошо, все хорошо.

Грудь ребенка резко поднялась, опустилась, снова поднялась, затем содрогнулась и замерла. Алиенора неотрывно смотрела на сына, ожидая следующего вдоха, но мгновение тянулось бесконечно. Глаза Вилла были почти закрыты, лишь воспаленные белки тускло поблескивали из-под опущенных век. Жуткие лихорадочные пятна не тронули его лица, безупречно чистого, но тело выглядело так, словно его растерзало какое-то чудовище.

– Госпожа, – капеллан осторожно коснулся плеча Матильды, – Отец наш небесный забрал его в райские кущи. Милосердный Господь позаботится о нем.

Алиенора оцепенела. Откуда-то из глубины души поднималась нестерпимая боль, способная разорвать ее на части, но рука, занесшая нож для смертельного удара, медлила.

– Почему он не остался на земле со своей матерью? Почему именно он?

Сквозь бесчувствие прорвалась злоба.

Почему Бог не выбрал другого ребенка, рожденного от прелюбодеяния? Это была кощунственная, греховная, недозволенная мысль, но Алиенора не могла противиться ей.

– Мы не вправе задавать такие вопросы, – мягко произнес капеллан. – Никто не знает замыслов Всевышнего.

Алиенора сжала губы, чтобы они не исторгли богохульства. Душа ее сына только направлялась в лучший мир, и она не осмеливалась осложнить его путь святотатством. Она все еще держала тело ребенка на руках, крепко прижимая его к себе. И хотя уже осознала, что все кончено, но упрямо продолжала надеяться, что дитя сделает еще один вздох.

Это всецело ее вина, повторяла про себя Алиенора. Именно она недостаточно заботилась о нем и не защитила от напасти. По ее вине оборвалась такая короткая яркая жизнь. Но что можно было сделать? Что скажет Генрих? Он оставил детей на ее попечение, она взяла на себя ответственность за них, но задача оказалась не по плечу. Алиенора издала тяжелый стон и сложилась бы пополам, если бы изрядных размеров живот, где зрела новая жизнь, не препятствовал этому. Дитя, которое еще лишь готовилось появиться на свет, ворочалось в ее чреве, меж тем как она не могла отвести глаз от того, кто только что этот мир покинул.

– Госпожа. – Она почувствовала, как капеллан мягко, но настойчиво положил ей руки на плечи. – Пойдемте. Я пошлю за женщинами, которые обмоют тело и приготовят к погребению.

– Нет! – Алиенора оттолкнула священника. – Это мой долг и мое право. Никто не сделает это лучше меня. Я справлюсь.

Следующие несколько часов показались Алиеноре вечностью, и в то же время день пролетел как одно мгновение. Столько всего нужно было сделать. Распорядиться о приготовлениях к церковному обряду и похоронам. Продиктовать письма и разослать их всем, кто должен узнать о трагедии. Уладить практические вопросы, которые подтверждают жестокий факт смерти Вилла. Самым сложным было написать Генриху. Горе слишком свежо, чтобы она могла подбирать правильные слова, и потому письмо вышло в тоне послания королевы королю, а не одного безутешного родителя другому.

Обмывая безжизненное, испещренное сыпью тело сына розовой водой, Алиенора вспомнила, как все ликовали в день его рождения августовским утром в Пуатье. Сколько радости, сколько надежд, сколько ожиданий! Как она баюкала его на руках, а потом вынесла показать Генриху, вернувшемуся с поля боя. Златовласый мальчик, баловник и непоседа, прыгал у нее на коленях, крепко обнимал за шею. И вдруг пришла беда и обратила все в прах и тлен. Алиенора готовила сына к обряду и тихо шептала ему: бояться нечего, мама здесь, все будет хорошо, хотя и знала, что ничего уже не будет.

Изабелла и Эмма забрали маленького Генриха и Джеффри и поселились с ними в дальних покоях, чтобы болезнь, сгубившая Вилла, не передалась другим детям. Отец Пьер и советники Алиеноры пытались уговорить королеву оставить все приготовления специально нанятым женщинам, но она упорно отказывалась и гневалась, если доброхоты настаивали. Она велела курить фимиам и не закрывать ставни в комнате, где лежит тело, чтобы с улицы проникал весенний воздух. Это последнее, что она запомнит о сыне, и пусть это будет свет и свежесть, а не удушливая темнота ночи, когда молниеносная лихорадка в считаные минуты у нее на глазах унесла его жизнь. Час от часу Алиенора становилась все более хладнокровной и деловитой, но напоминала плотно накрытый тяжелой железной крышкой котел, в котором на медленном огне бурлили боль, вина и страх. Она не решалась даже слегка сдвинуть крышку, потому что знала: если глубоко спрятанные страдания вырвутся наружу, ей тоже не жить.

К вечеру тело Вилла было зашито в саван из тончайшего полотна в два слоя, а поверх обернуто отрезом красного шелка так, что открытым осталось лишь лицо. Покойника уложили в наскоро сколоченный маленький гроб, усыпали розовыми лепестками, рядом положили любимый игрушечный меч, с которым всего только день назад живой и здоровый сорванец бегал по саду и бился с воображаемыми врагами, в то время как смерть уже притаилась в тени деревьев.

Гроб выставили в Виндзорской церкви, вокруг него зажгли свечи и лампады, дабы после захода солнца они создавали мерцающий свет. Алиенора настаивала на том, чтобы коленопреклоненное бдение продолжалось всю ночь. Изабелла и Эмма во всем поддерживали ее. Никто из придворных не пытался отговаривать, ибо все любили королеву и восхищались ее силой воли.

На рассвете под звуки заупокойной мессы гроб с телом вынесли из церкви и поместили в повозку, украшенную королевскими щитами и богатой драпировкой, и маленький принц отправился в последний путь, к месту погребения в семнадцати милях от Виндзора, в Редингском аббатстве, рядом со своим прадедом – легендарным королем Генрихом I.

Отец Пьер убеждал Алиенору не ехать с кортежем: она и так уже измучилась за этот тягостный день, и ради блага не рожденного еще ребенка ей лучше бы подождать в Виндзоре и предоставить другим все хлопоты по захоронению. Но королева была непреклонна.

– Я буду с ним, пока его не похоронят, – твердо заявила она. – Я его мать, и заботиться о нем все еще моя обязанность, даже если он уже не дышит. Вы не остановите меня, и не пытайтесь.

Она не могла ехать верхом из-за беременности и отправилась в паланкине. Дорога от Виндзора до Рединга была чистой и гладкой, и кортеж в пути не задерживался. Плотно задернув занавески паланкина, Алиенора пыталась отдохнуть и набраться сил для предстоящего похоронного обряда. Чрево ее опять стало сокращаться и расслабляться через равные промежутки времени, но пока без боли. Путешествие на последней стадии беременности, конечно, рискованное предприятие, но не могла же она отпустить своего мальчика к месту вечного покоя одного. Если бы только Генрих был здесь. Но он далеко, а значит она сама отвечает за все. Этим ярким солнечным утром королева думала только о том, что должна пройти этот путь до самого горького конца.

* * *

Когда на следующий день они возвращались в Виндзор, погода испортилась: тучи заволокли небо от края до края, хлынул проливной дождь. Двигались медленно – колеса вязли в густой грязи. За занавесками паланкина Алиенора перебирала четки и видела мысленным взором свечи, расставленные вокруг усыпальницы короля Генриха I, темную яму, в которую опустили тело ее сына. Ему не исполнилось и трех лет, а жизнь уже оборвалась. Монотонное пение монахов, скрежет лопаты по камню, плач придворных дам. Алиенора не плакала. Все ее чувства были погребены под плитой скорбной отрешенности.

Накануне, в ясный и солнечный день, люди выстраивались вдоль дороги. С любопытством, но уважительно они глазели на похоронный поезд, ожидали милостыни. Когда же кортеж отправился в обратный путь, лишь несколько отчаянных храбрецов не побоялись выйти на обочину. Закутанные в плащи, с накинутыми на голову капюшонами, они стояли, протянув к проезжающим руки. Алиенора не раздвигала занавесок, но слышала их мольбы о подаянии. Дождь барабанил по крыше паланкина, и несколько холодных капель упали ей на колени, словно вместо слез, которым она не могла дать волю.

Когда они прибыли в Виндзор, нерегулярные сокращения матки перешли уже в схватки – начинались роды. Марчиза только взглянула на Алиенору, выходящую из паланкина, и немедленно послала за повитухами.

* * *

Резкая боль пронзила все тело Алиеноры, и она стиснула кулаки в уверенности, что вот-вот родит. Повитуха протерла ее лоб холодной водой с травами.

– Госпожа, все идет как надо, – подбодрила она роженицу. – Скоро вы возьмете на руки новое дитя, и оно заглушит вашу боль и восполнит потерю.

Печать, которая сдерживала чувства Алиеноры, ослабла и треснула, и фонтан ярости брызнул наружу.

– Да как ты смеешь даже заикаться об этом? – гневно воскликнула она. – Ни один ребенок никогда не заменит мне сына! Он был всем для меня!

Женщина виновато потупилась и присела в реверансе:

– Госпожа, я только хотела утешить вас. Простите меня.

Алиенора не смогла ответить, потому что нахлынул очередной приступ боли и от выворачивающего нутро спазма хлынули слезы. Младенец выскользнул из утробы, весь мокрый и окровавленный, и, когда он сделал первый вздох и закричал, Алиенора затряслась в рыданиях и завыла от горя. Ей не нужен этот ребенок, ей нужен Вилл.

– Это девочка, миледи. У вас дочь, – кротко произнесла повитуха, приподнимая повыше пронзительно кричащее дитя, еще связанное с телом матери пуповиной. – Прекрасная девочка.

Алиенора заголосила еще пуще. Повитуха не на шутку забеспокоилась. Она перерезала пуповину и быстро передала ребенка помощнице.

– Чрево королевы сместилось; она в смертельной опасности, – объяснила женщина. – Надо немедленно исправить это, иначе нет никакой надежды.

Повитуха быстро перебрала свои снадобья, выбрала орлиное перо и провела им над пламенем свечи, пока оно не начало дымиться. Тогда она споро повернулась к роженице и движениями ладони стала подгонять едкий дым к ее ноздрям.

От резкого зловонного запаха Алиенора задохнулась и судорожно дернулась. Ужасные спазмы перешли в приступ кашля, доходящего до рвотных позывов, но через некоторое время она уже смогла дышать и лежала, ловя ртом воздух, как истерзанный стихией человек, выброшенный на берег после кораблекрушения. По ее щекам тихо струились слезы. Изабелла де Варенн склонилась над ней, обняла крепко и сочувственно и принялась укачивать ее, как ребенка.

Алиенору охватил новый приступ боли, и послед выскользнул в заранее подставленный повитухой таз. Способность чувствовать вернулась к Алиеноре, но она была совершенно измучена и опустошена горем. Казалось, что кровоточащая после родов плоть оплакивает потерянного сына кровавыми слезами.

Ей поднесли ребенка, помытого и завернутого в чистые пеленки. Дочка. В каком-то смысле это даже хорошо, по крайней мере, никто не будет относиться к ней как к созданию, заменившему Вилла. Кожа младенца еще не приобрела нормального цвета, но девочка уже была красива, с сердцеобразным личиком и нежным пушком мягких темных волос, которые напомнили Алиеноре о ее сестре Петронилле, слабой здоровьем и потому живущей под опекой монахинь в аббатстве Сент в Пуату.

– Как вы назовете ее? – поинтересовалась Эмма.

– Матильда, по имени ее бабушки-императрицы, – отозвалась Алиенора надтреснутым голосом. – Так хотел король, если родится девочка.

А если мальчик, сказал ей Генрих, назови его, как тебе захочется. Но теперь это уже не важно. Гонец принесет ему известие о рождении дочери сразу после письма о смерти сына. Скорбь захлестнула Алиенору. В честь появления на свет девочки не будут весело звонить колокола, ибо они извещают о кончине наследника. И это всецело ее, Алиеноры, вина.