Текст книги "Зимняя корона"

Глава 11

Вустер, Пасха 1158 года

Генрих ненадолго вырвался из бешеного вихря своей жизни, чтобы побыть с Алиенорой в их покоях. Назавтра им предстояло принять участие в пасхальной службе в Вустерском соборе, а затем – в пиршестве. Мероприятия официальные, и они оба обязаны предстать в коронах.

Надежда Генриха на то, что Алиенора снова понесла, в ноябре не оправдалась, но она забеременела после рождественских праздников и накануне уже почувствовала, как шевелится во чреве ребенок. Когда родится новый малыш, Ричарду исполнится только год и Годиерна еще будет его кормить.

– Я тут подумал о традиции носить корону, – сказал Генрих. – Четыре раза в год. Церемонии утомляют, требуют расходов, а сколько эта штука весит… К чему все это – все и так знают, что я король.

Алиеноре очень нравились торжественные события, когда она надевала корону, но Генрих всегда был нетерпелив, скучал и проявлял беспокойство, притопывал ногами, барабанил пальцами.

– И что же ты предлагаешь?

– Чтобы мы оставили наши короны в алтаре собора на постоянное хранение и надевали их только по особым случаям. Надоело всякий раз возиться с ними. Корона для меня, а не я для короны.

По его тону Алиенора поняла, что супруг осуществит задуманное, не слушая никаких возражений. Он был твердо убежден в прочности своей власти, и монархические регалии для ее подтверждения ему не требовались, но ведь подданные хотели видеть его во всем блеске королевского величия.

– А что на это скажет твоя мать? Ты же знаешь, как она крепка в своих убеждениях. Вряд ли ей понравится, что ты пренебрегаешь торжественными мероприятиями и ношением короны, учитывая, сколько сил она положила на то, чтобы эта корона досталась тебе. Для нее это символ победы.

– Моя мать далеко от Англии, – пренебрежительно проронил Генрих, – и хотя я ценю ее советы, я не всегда следую им. Она правит по-своему, а я по-своему. И не нуждаюсь в побрякушках. Пускай другие красуются в шелках и мехах. Вот мой канцлер в этом мастак, он-то обожает подобные зрелища. И зачем лаять самому, если есть пес?

Алиенора промолчала. Генрих, очевидно, уже все решил, а значит возражать бессмысленно. Что же до Бекета, то тут он прав. Многие с недоумением взирали на канцлера, тратившего немыслимые суммы на пышные туалеты, развлечения, охотничьих ястребов и борзых собак. А вот Генрих только забавлялся и всячески потакал его слабостям, как богатый покровитель, наблюдающий за изголодавшимся ребенком, который набивает рот за господским столом. Иногда король поддразнивал Бекета: то, едва вернувшись с охоты, весь мокрый от пота, ворвется в его столовую и бросит потрошеного зайца прямо ему в тарелку; то заставит канцлера подарить свой роскошный плащ уличному попрошайке. Однако при этом Генрих щедро вознаграждал Бекета, ибо весьма ценил его незаурядные идеи и изощренный ум, способствующий поступлению доходов в казну. И в конце концов, чего ради Генриху самому терпеть всю эту суету с церемониями, коли ему они досаждают, а его канцлеру доставляют удовольствие? Человек, способный быть снисходительным к слабостям своего подданного, воистину обладает величием.

* * *

Во время торжественной службы в Пасхальное воскресенье Генрих и Алиенора возложили свои церемониальные короны к высокому алтарю Вустерского собора. Желто-красные отблески свечей отражались в золоте и драгоценных камнях, как будто диадемы излучали силу монаршей власти. Король и королева стояли рука об руку. Трехлетний Гарри протянул руку к позолоченному серебряному венцу на своей голове; нижняя его губа дрожала, в глазах собрались слезы.

– Что случилось, малыш? – склонилась к нему Алиенора.

Мальчик гордо стоял рядом с родителями, олицетворяя их плодовитость и надежную преемственность династии, и вел себя идеально, но Алиенора знала, что маленькие дети непредсказуемы и могут в любой момент разразиться рыданиями. Королева бросала взгляды по сторонам, отыскивая глазами Годиерну.

– Я не хочу класть свою корону на алтарь, – отчетливо и настойчиво проговорил Гарри. – Она моя.

Алиенора слегка улыбнулась:

– Что ж, хорошо. Тебе и не придется. Лишь король и королева могут сделать это, а ты пока что только принц. – Она украдкой взглянула на Генриха, и оба едва заметно улыбнулись.

– Это хорошо, что ты понимаешь, что значит владеть чем-то, – отметил Генрих. – Но запомни мои слова, сынок: пройдет много времени, прежде чем ты станешь носить большую корону и узнаешь, как она тяжела.

* * *

Генрих вместе со своим канцлером уселись перед очагом, цедя вино и трепля уши дремлющей борзой. Они только что закончили играть в шахматы, оба удовлетворенные тем, что каждый из них выиграл и проиграл по одной партии, а значит ни один не обошел другого. Теперь, в конце этого весьма удачного дня, они обсуждали государственные дела и опустошали кувшин вина.

– Сегодня, когда я смотрел на вашего наследника с венцом на челе, ко мне пришла мысль, – проговорил Томас.

– Правда? – Генрих заинтересовался.

Канцлер сдвинул повыше рукава, как будто собирался приняться за дело. Рукава были оторочены черным соболем и расшиты жемчужинами и драгоценными камнями. Будь Бекет королем, он ни за что бы не положил корону на алтарь. Он бы брал ее с собой в постель, спал бы с ней, спрятав под подушкой, и демонстрировал при каждом удобном случае.

– Что теперь у тебя на уме?

– Я размышлял о малолетней принцессе Франции Маргарите. Что, если нам обручить детишек?

Генрих оживился и вскочил с места. Ему нравились их с Томасом полуночные беседы. Никогда не знаешь, что он выдаст в следующий момент. В искусстве строить хитроумные планы и проводить их в жизнь ему не сыскать равных.

– Ты говоришь о брачных узах между моим сыном и французской принцессой?

Томас отхлебнул вина из серебряного кубка:

– С помощью этой п-помолвки вы могли бы уладить разногласия относительно Вексена и поддерживать мир с Францией. Если Людовик так и не родит сына, то в свое время муж Маргариты станет чрезвычайно важной фигурой. Вы ничего не т-теряете, сир, в любом случае т-только выигрываете.

Генрих погрыз костяшку большого пальца и принялся в раздумьях мерить шагами комнату. Он представил, как его повзрослевший старший сын торжественно выезжает со свитой, а знаменосцы держат в руках штандарты Франции и Англии на длинных древках. Неожиданно тот случай в соборе, когда ребенок пожелал сохранить корону при себе, показался ему предвестием будущего величия.

– Затея в самом деле дальновидная, – кивнул он. – Но вот согласится ли Людовик?

– Сир, я не решился бы волновать вас пустой надеждой, не будь уверен в успехе. Если мы должным образом представим это предложение королю Франции, он увидит, что оно сулит взаимную выгоду. Его дочь будет королевой Англии, а внук сам сможет взойти на английский трон, так же как ваш – на французский.

Генрих удивленно поднял бровь, но рассмеялся:

– Нам придется взять Маргариту на воспитание при дворе и взращивать в наших традициях, чтобы из нее вышла настоящая англичанка.

– Сир, это само собой разумеется. Если мы успешно провернем это дело, то французскому королю не удастся выдать дочь за другого принца, который может в будущем навредить нашим интересам.

– Томас, я не глупец, – сердито оборвал канцлера Генрих. – План хорош. Приступай, полагаюсь на твой дар убеждения, но держи меня в курсе.

Бекет поклонился:

– Будет сделано, сир.

Король снова прошелся по комнате, потом повернулся к канцлеру:

– Но держи язык за зубами. Пока мы не будем уверены, что дело выгорит, нет необходимости ставить в известность королеву и интересоваться ее мнением.

Бекет ответил плутоватым взглядом:

– Прекрасно понимаю, сир. – Он поклонился.

– Другого я от тебя и не ждал.

Король похлопал Бекета по плечу, и тот удалился.

Потирая руки, Генрих послал одного из пажей привести новую девицу, которую он присмотрел недавно среди обретающихся при дворе потаскух. Когда она проплывала мимо, волосы ее колыхались, как поле зрелой пшеницы, и король приберег ее для себя в качестве вознаграждения за труды. Нынче ночью он сполна насладится сбором сладкого урожая с этого поля.

* * *

Алиенора стояла у окна с открытыми ставнями, подставляя лицо приятному ветру, проникающему с улицы в комнату. Был конец мая, но солнце палило, как в середине лета. Алиенора, на седьмом месяце беременности, вся промокла от пота и изнемогала от жары, хотя одета была только в льняную шемизу и легкое шелковое платье. До разрешения от родов оставалось еще два месяца. Думать об этом было невыносимо.

Вошел Варен, управляющий ее двором, поклонился и сообщил, что канцлер просит об аудиенции. Не отворачиваясь от окна, Алиенора прикрыла глаза и издала тяжелый вздох.

– Пригласи его, – помолчав, сказала она, собралась с силами и обернулась к Томасу Бекету, который появился на пороге.

Наряд его, как обычно, был безукоризненным – блио из превосходной материи с широченными рукавами, так что канцлер занимал вдвое больше места, чем требовалось его щуплому телу. Из-под рукавов и над воротом верхнего платья выглядывала белая льняная котта. На среднем пальце правой руки сверкал перстень с зеленым бериллом.

– Госпожа, – Бекет поклонился, – простите, что докучаю вам в такой жаркий день.

– Уверена, вы прибыли не для того, чтобы просто посплетничать, милорд канцлер. Чем могу помочь вам в отсутствие мужа?

Всем было известно, что Генриха нет в замке. На этот день намечалась королевская охота, но оказалось слишком жарко, и Алиенора подозревала, что супруг загонял в силки какую-нибудь смазливую дичь в женском обличье. Недавно Алиенора просила Томаса, чтобы в ее комнату принесли побольше ламп, но такие обыденные поручения всегда выполнялись слугами и личного присутствия канцлера не требовали.

– Госпожа, я здесь по очень щепетильному вопросу, который касается внешней политики и будущего королевства. – Бекет вынул из-за манжеты и протянул ей письмо: оно было открыто, но печать короля Франции все еще раскачивалась на шнурке.

– Что это такое?

Томас сцепил тонкие длинные пальцы:

– Госпожа, мы решили, что настал момент посвятить вас в это дело. Мы не поставили вас в известность прежде, потому что не были уверены в благополучном исходе предприятия.

Алиенора прочитала письмо раз, другой, но никак не могла взять в толк, что за нелепый вздор в нем содержится. Будто бы обсуждается предложение о браке между ее старшим сыном и полугодовалой дочерью Людовика Маргаритой. Людовик выражает желание обсудить сие предложение подробно и приглашает Генриха в Париж сговориться о помолвке и разрешить другие дипломатические вопросы.

Алиенору затрясло мелкой дрожью, и, ударив рукой по пергаменту, она воскликнула:

– Кому такое пришло в голову?! – (Мыслимо ли, чтобы дело подобного свойства было устроено без ее участия и зашло так далеко!) – Вы с королем обсуждали это, не посоветовавшись со мной, несмотря на то что речь идет о судьбе моего сына?

– Госпожа, вам нездоровилось в первые месяцы беременности, и было бы неосмотрительно беспокоить вас, тогда как французский король мог и отвергнуть наше предложение, – ровным голосом ответствовал Бекет.

– А вы полагаете, что теперь я нисколько не беспокоюсь? – Она снова ударила по пергаменту. – И легко смирюсь с тем, что вы действовали за моей спиной и поставили перед фактом, когда молчать уже невозможно?

Бекет умиротворяюще развел руками:

– Госпожа, мы сочли это за лучшее. У нас и в мыслях не было обманывать вас.

Глаза королевы сверкнули: она презирала его за этот угодливый тон. Алиенора знала, что это его идея. Канцлер всегда представлял Генриху каверзные планы, как драгоценные камни для ожерелья, и тот с восторгом хватал их и немедленно нанизывал на шнурок.

– Вы, видно, держите меня за слабоумную, милорд канцлер? Вы намеревались меня обмануть.

– Госпожа, уверяю вас, что это не так.

Нужно время, чтобы подумать, собраться с мыслями и понять, что делать. Алиенора сложила пергамент неисписанной стороной наружу.

– Я сообщу о своем решении позже, – произнесла она с королевским достоинством. – Можете идти.

Бекет прочистил горло и очертил носком башмака круг на полу.

– Госпожа, ответ уже отправлен. Я еду в Париж, чтобы начать переговоры, – с бесстрастной учтивостью произнес он. – Остальное вам расскажет король, когда вернется.

У Алиеноры потемнело в глазах. Ее оттеснили; ей намеренно ничего не говорили, потому что знали: она не согласится.

– Убирайтесь! – задыхаясь, процедила королева.

Повернувшись к канцлеру спиной, она подошла к оконной нише и села на скамью, обмахиваясь злополучным пергаментом. Бекет не попросил ее вернуть письмо. Он наверняка сделал копию.

Тот факт, что решение принято без согласования с ней, привел Алиенору в полное замешательство. Она словно отупела и ничего не воспринимала. И обратиться за помощью было не к кому.

Бекет между тем не спешил покинуть покои королевы. Канцлер переговаривался с писцом и собирал всяческие письма, на которые нужно ответить, словно ждал, что она смягчится и позовет его подойти, но она и не думала делать этого – его медоточивые речи вызывали у нее отвращение. Наконец все-таки удалился, бормоча, что скоро вернется, и она с блаженным облегчением закрыла глаза.

После пережитого потрясения Алиенора пала духом и пребывала в полном изнеможении. Она призвала своих дам. Королеве расчесали волосы и принесли лохань тепловатой воды – смыть обиду и отвращение от полученной новости, – помогли надеть свежее платье. Она не отрываясь смотрела на скомканный кусок пергамента. Ей ничего не стоило поднести его к пламени свечи и спалить дотла, но это письмо представляло собой веское доказательство вероломства и пренебрежения мужа.

– Убери это в мой ларец для драгоценностей, – подавив рвотные позывы, сказала Алиенора Изабелле и передала ей письмо.

– Я могу чем-нибудь помочь вам, госпожа? – заботливо осведомилась та.

Было бы легче разрыдаться, но все это не стоило ее слез.

– Нет, с этим я должна справиться сама. – Алиенора видела, как Изабелла аккуратно сложила пергамент и убрала в шкатулку, не запирая ее. Изабелла была надежна, как золото, – она даже украдкой не бросила взгляда на содержимое ларца. И все же Алиенора не могла рассказать ей, что произошло. – Но спасибо, что спросила.

Ароматная вода и смена платья освежили Алиенору и вернули ее в чувство, но она была все еще обескуражена и подавлена. Потягивая из кубка вино, королева расхаживала туда-сюда по комнате, обдумывая стратегию поведения и стараясь совладать с нарастающим горьким чувством: как мог Генрих так жестоко предать ее?

Ее размышления прервало появление короля – дверь широко распахнулась, и он решительным шагом вошел в комнату. Котта его запылилась, нос и щеки покраснели от солнца. Настороженный блеск в глазах свидетельствовал о том, что он уже знает о разговоре Алиеноры и Бекета.

Алиенора отпустила своих дам и подождала, когда последняя из них выйдет и упадет засов. Нарочитая непринужденность и беззаботность, с которой Генрих подошел и налил себе вина, распалила ярость Алиеноры.

– Что за дикая затея – поженить нашего сына и дочь Людовика? – без предисловий приступила она к мужу. – Ты даже не нашел нужным сообщить мне об этом, а предоставил эту честь своему канцлеру! Что за немыслимая трусость! – Она со злостью бросала слова ему в лицо. – Ты предал меня, пренебрег моим доверием. Как ты мог, Генрих, как ты мог?!

Он оторвал указательный палец от кубка в предупреждающем жесте:

– Тебе не следует злиться, это плохо для ребенка. Я молчал ради твоего же блага. Зачем было тебя волновать прежде времени? Лекари говорят, что неблагоразумно женщине, когда она тяжелая, заниматься политикой, иначе чрево ее начнет блуждать и она выкинет.

Алиенора почти захлебнулась гневом:

– Ты говорил, что не используешь меня, но ты всегда именно это и делаешь. Я для тебя всего лишь штрих в генеалогическом древе, а не человек. Свиноматка!

– Вот потому-то я и не посвящал тебя в свой замысел, – удовлетворенно приговорил он. – У тебя просто ум за разум заходит, когда ты носишь дитя.

– И ты хочешь, чтобы я примирилась с тем, что мой сын породнится с этим семейством? Женится на дочери моего бывшего мужа? Боже, Генрих, это не мне отказывает разум, а тебе!

Глаза ее горели исступлением.

– Этот союз – прекрасный способ достичь согласия с Францией. Породнившись с Людовиком, Англия сделается сильнее, проложит дорогу к миру и процветанию. Оставь прошлое позади и смотри в будущее. У Людовика нет возражений против брака наших детей. Ваше бывшее родство его, очевидно, не смущает.

– Кто знает, какой станет эта девочка? Она всего лишь младенец в колыбели.

Генрих бросил на нее язвительный взгляд:

– Кто вообще знает, каким станет будущий супруг? Брак – это всегда рискованное предприятие.

– Она приходится единокровной сестрой тем девочкам, которых я родила от Людовика. Боже милосердный, это же почти кровосмешение! – Тошнота подступила к ее горлу. Она рванулась в нужник, и там ее обильно вырвало.

– Я позову твоих дам, – без всякого участия произнес Генрих. – Предупреждал же: тебе станет плохо. И я был прав. Поверь, этот брак – хорошая идея, и я продолжу переговоры с Людовиком. Просто смиритесь с этим, госпожа королева, потому что у вас нет другого выбора.

Вот от чего ей было тошно: от сознания того, что она попала в ловушку, откуда не выбраться. Шесть лет назад по собственному желанию она вышла замуж за Генриха, сына императрицы, с надеждой на счастливое будущее, но все, что она получила, были осколки невыполненных обещаний, мишура с острыми краями.

Придворные дамы в тревоге обступили королеву. Алиенора отмахнулась от них и упала на кровать, приказав задернуть полог, чтобы она могла подумать в одиночестве.

Совершенно очевидно, что повлиять на Генриха она никак не может. Он считает идею превосходной и мнения своего не изменит. Король заодно с Бекетом, а двор, конечно, примет их сторону, а не ее.

И все же именно она производит на свет наследников и следит за их воспитанием. Дети полностью в ее власти. Женщина, если она умна и прозорлива, может обрести силу с помощью своих сыновей и дочерей. Даже после того, как Гарри обручат с французской принцессой, он целиком останется под влиянием матери. Как терпеливый военачальник, она станет дожидаться благоприятного момента.

Глава 12

Вестминстер, весна 1158 года

– Мама, мама, смотри!

Весь сияя, Гарри вихрем ворвался в комнату. За ним не столь резво следовали отец и Томас Бекет. На плече Генриха сидела маленькая бурая обезьянка с цепью на шее. В ловкой кожистой руке она сжимала финик и деловито грызла заморский фрукт, поглядывая вокруг умными черными глазами из-под мохнатого лба.

Алиенора изумленно уставилась на животное, не зная, рассмеяться или разозлиться. Только обезьяны ей и не хватало. Придворные дамы принялись сюсюкать и глупо причмокивать.

– Как думаешь, подходящий подарок для Людовика? – спросил Генрих, весело усмехаясь. – Будет сидеть у него на плече и давать советы – обезьяны славятся своей мудростью.

– Его зовут Роберт! – с воодушевлением выкрикнул Гарри. – Я хочу оставить его себе!

– Ах нет, сын. – Генрих покачал указательным пальцем. – Это подарок королю Франции. Когда подрастешь, может, и тебе купим такого зверя.

Алиенора удивленно вскинула брови.

– В самом деле, великолепная идея, – процедила она. – А своих советчиков не хочешь заменить обезьянами? Они-то стоят всего несколько мешков миндаля и фиников. Существенная экономия.

Генрих осклабился:

– Томас, что скажешь? Что, если я заменю тебя обезьяной?

Бекет неприятно улыбнулся:

– Уверен, вы нашли бы это очень поучительным, сир.

Обезьянка уселась поудобнее на плече Генриха, обвила его шею хвостом и принялась старательно искать вшей в его волосах.

Алиенора расхохоталась:

– Да она еще более расторопна, чем вы, милорд канцлер. В это просто трудно поверить!

Генрих оторвал обезьяну от важного занятия, чем вызвал ее пронзительный визг, и отдал животное Бекету.

– У милорда Томаса очень-очень много обезьян! – возбужденно прокричал Гарри. Он наморщил лобик, подсчитывая. – Двенадцать! Пойдем посмотрим на них, мама, ну пойдем! – Сын дергал Алиенору за руку.

– Зачем же двенадцать? – Алиенора издевательски воззрилась на Томаса. – А одной что же, недостаточно?

Томас переглянулся с Генрихом и улыбнулся:

– По одной на каждую вьючную лошадь с гостинцами для торжественного въезда в Париж, – объяснил он. – А потом их подарят избранным членам французского двора.

– Все это – чтобы показать Людовику, как много власти и богатства в моем распоряжении, – подхватил Генрих, – ну и позабавить французов. – Король одобрительно похлопал канцлера по плечу таким же жестом, каким поощрил бы коня, успешно выполнившего трюки в манеже. – Томас необыкновенно изобретателен. У него есть не только мудрые обезьяны, но и попугай, читающий «Отче наш» на латыни, и два беркута. – Его глаза засияли весельем и гордостью. – Не говоря уже о своре отборных гончих, сторожевых собаках, а уж мехов, материи и мебели достаточно для убранства дворца.

– В казне что-нибудь осталось или ты все отдаешь французам? – язвительно поинтересовалась Алиенора.

Стыдно было представить, как Людовик, с его безупречным вкусом, отнесется к этому чрезвычайно помпезному и столь же вульгарному фарсу, но, возможно, вкусам обычных парижан это зрелище польстит. Сколько денег и стараний тратится на то, чтобы добиться союза, который она не одобряет. Эта мысль Алиенору угнетала.

Томас затейливо поклонился:

– Не беспокойтесь, госпожа, я не трачу больше, чем королевская казна может себе позволить.

– Отрадно слышать, – презрительно ответила Алиенора, но, чтобы повеселить Гарри и удовлетворить собственное любопытство, набросила плащ и отправилась вместе с сыном смотреть на плоды трудов Бекета.

Со стороны устроенного Томасом зверинца доносился оглушительный шум и немилосердный запах. Алиеноре пришлось прикрыть нос краем вимпла. Как и сказал Генрих, псарня кишела собаками. Черные и рыжевато-коричневые ищейки с грустными мордами, висячими ушами и низким глухим лаем. Длинношерстные гончие, привезенные с уэльских границ. Неугомонные, беспрерывно лающие терьеры, златошерстные мастифы, крупные и мускулистые, как львы, призванные охранять многочисленные повозки с грудами подарков и всякой всячины. Гарри шел от загона к загону, от клетки к клетке, широко раскрывал глаза и на каждом шагу восхищенно вскрикивал.

Генрих взял руку Алиеноры:

– Все наши усилия окупятся, я обещаю.

– Как говорится, чем больше платишь, тем выше цена.

Он сердито взглянул на жену:

– Да забудь ты хоть на минуту о своей гордыне и подумай о будущем. Этот союз принесет нам земли Вексена, когда Гарри и Маргарита поженятся. Мир с Людовиком позволит отправить армию в Тулузу и вернуть область во владения Аквитании. Этот брак только средство для достижения цели.

Алиенора в отчаянии сомкнула губы. Слепому видно, что на самом деле цель всей этой показухи – удовлетворить страсть Томаса Бекета к шику и жажду Генриха перещеголять Людовика, раздавить его пышной демонстрацией своего богатства, которого француз лишен. Все равно что один кобель показывает свое превосходство, пуская струю выше, чем соперник. Однако, если в конце концов удастся подчинить Аквитании давно желанную Тулузу, что ж, может быть, игра и стоит свеч.

– Верь мне. – Генрих улыбнулся своей открытой улыбкой, которой, она знала, верить нельзя.

Взяв Гарри на руки, муж пошел в конюшню смотреть на лошадей, приготовленных Бекетом для парада.

Братья Генриха, Амлен и Вильгельм, были уже там и вместе с Джоном Фицгилбертом, одним из маршалов Генриха, оценивали животных. Фицгилберт был искусным наездником и по поручению Генриха помогал Бекету подобрать лошадей требуемой масти и качества. С ним были два его сына: серьезный сероглазый паренек лет шестнадцати и темноволосый отрок чуть помоложе. Младший уверенно оседлал гнедого иноходца, а Амлен в это время изучал зубы коня, определяя его возраст.

– Превосходное животное, – произнесла Алиенора, присоединяясь к собравшимся.

Мужчины почтительно поклонились.

– Это чтобы тянуть повозки, – объяснил королеве Амлен. – Канцлер требует пять упряжек из двух коней и чтобы все лошади были одной масти и размера.

– Он не просит невозможного, всего лишь чуда, – язвительно заметил Джон Фицгилберт.

– Ты знаком с барышниками и знаешь, где искать, милорд маршал, – вступился за Томаса Генрих. – Я верю в тебя. Ты поставлял моей матери лошадей и в более сложных обстоятельствах, когда она воевала за корону.

Фицгилберт поклонился.

– Я все еще могу быть вам полезен, сир, – сказал он с едкой улыбкой.

Алиенора была лишь поверхностно знакома с Джоном Фицгилбертом. В былые дни в его обязанности входило снабжать войска лошадьми, но теперь он служил по налоговому ведомству, преимущественно в Вестминстерском казначействе. Иногда он бывал при дворе, но видной роли при новом правлении не играл. Левую половину его лица покрывали плотные рубцы от ожога, глазница была пустой – память о том страшном дне во время войны между императрицей Матильдой и королем Стефаном, когда Фицгилберт оказался запертым в горящем аббатстве. Правая сторона свидетельствовала, что до увечья он был весьма привлекательным мужчиной с волевым и выразительным лицом. Теперь ему под пятьдесят, в светлых волосах серебрилась седина, но он был все еще высок и статен и всем своим видом внушал людям уважение и, несмотря на изуродованную щеку, вызывал неизменный интерес у женщин. Генрих относился к нему как к старому боевому коню, которого следует держать в узде, но тем не менее высоко ценил его деловые качества.

Гарри указал пальцем на гнедого жеребца:

– Хочу покататься!

– Оп-па! – Сидящий на коне юноша наклонился и протянул руку. – Вы можете сесть вместе со мной, сир.

Амлен подсадил Гарри, и сын Фицгилберта бодро и уверенно подхватил принца и заботливо устроил его перед собой в седле.

– У Уильяма есть два младших брата, – пояснил маршал.

Пока взрослые беседовали, Уильям прокатил Гарри вокруг двора, пустив лошадь медленным шагом, затем передал ребенка няне и ловко спрыгнул с гнедого. Он нашел горбушку черствого хлеба, покормил коня с ладони, похлопывая его по шее. Алиеноре понравился отпрыск маршала: озорной и резвый мальчуган, но держится в рамках приличия.

Вдруг обезьянка, которую перед этим взял подержать Гарри, вскарабкалась по телу Уильяма вверх, вырвала у него из рук корку хлеба и уже собралась было улизнуть со своей добычей, но сын маршала оказался проворнее и схватил ее за цепь, удерживая воришку, хотя животное уже сунуло хлеб в рот.

– Нет. – Фицгилберт-старший нахмурился. – Предваряя твой вопрос: мы не заведем такую же у нас дома. Бог свидетель: мне хватает и ваших шалостей. Потом еще и ваша мать привяжется к ней, и тогда покоя мне не будет даже в собственной опочивальне.

Уильям приуныл и отдал обезьянку одному из слуг канцлера.

Королева и дамы собрали детей и вернулись на женскую половину замка, предоставив мужчин их делам. Бекетовский балаган, презрительно подумала Алиенора. Она взглянула на Гарри, который вприпрыжку шел рядом. Трудно представить, что он будет обручен в таком нежном возрасте с малюткой, еще лежащей в колыбели. Пока они повзрослеют, много воды утечет, но все же ей придется мириться с присутствием при дворе французской невестки, дочери ее бывшего мужа, единокровной сестры девочек, которых она родила от Людовика. Разве можно к этому притерпеться?

* * *

В назначенный день Томас Бекет выдвинулся из лондонского Тауэра со своей пышной кавалькадой и направился к Саутгемптонскому порту, где ждали шестьдесят шесть кораблей, готовых пересечь пролив.

Процессия была вдвое длиннее той, что сопровождала Генриха и Алиенору во время коронации. То событие произошло в середине зимы, теперь же стоял яркий солнечный апрель, природа нарядилась в свежее зеленое одеяние, легкий теплый ветер приподнимал края плащей и оборки вимплов. Телеги стучали и громыхали на дороге, увлекаемые совершенно одинаковыми гнедыми конями и нагруженные щедрыми дарами анжуйской империи.

Алиенора смотрела, как кавалькада проезжает мимо, и голова ее шла кругом, ибо она не в силах была постичь, к чему все это нарочитое великолепие. Конный поезд сопровождали толпы челяди, облаченной в наряды из дорогих тканей и мехов, которые обычно носит знать. Тут и там сверкали золото и серебро, драгоценные камни, складки шелка. Каким-то непостижимым образом Бекету удалось вышколить обезьян, и они важно восседали на спинах вьючных лошадей, как маленькие жокеи на Смитфилдской конной ярмарке.

– Боже ты мой, да он же разорил Англию, – сказала Алиенора мужу. – Выжал из королевства все мало-мальски ценное до последней капли.

– Но дело-то стоящее. – Генрих довольно фыркнул. – Да и вообще, к чему нам все эти побрякушки?

Алиенора поджала губы. Она бы не отказалась от драгоценностей и хороших материй, не говоря уже о паре грациозных скакунов.

– Это послужит Людовику доказательством моей искренности. Я бы не ввязался в сию авантюру, не будь настроен серьезно относительно предложенного брака. Все продумано: как только Томас произведет на французов нужное впечатление, тут же появлюсь я.

– Ну, тебе с ним не сравниться, – ехидно процедила Алиенора.

– А я и не собираюсь… Это как съесть павлина на праздник. Сначала ты выставляешь напоказ яркие перья, привлекаешь к ним внимание и вызываешь всеобщее восхищение, а потом отбрасываешь их и лакомишься мясом, то есть приступаешь к сути дела. Томас и я – мы оба превосходные игроки.

«Да, ты определенно хороший игрок, – подумала Алиенора. – Возможно, даже слишком хороший, чтобы это пошло на благо тебе или кому-то еще».

* * *

Прошло три недели. Алиенора сидела в своей комнате с шитьем. Срок родов приближался; она поправляла подушки за спиной и так и этак, но никак не могла усесться удобно.

Генрих получил из Франции многообещающие новости. Бекета приняли с огромным воодушевлением. Люди выстроились по сторонам дороги и приветствовали процессию, выкрикивая восторженные слова и воздавая хвалу королю Англии, поскольку обильные дары в виде денег и снеди лились на них дождем.

– Надеюсь, брату Людовика понравился его хвостатый тезка, – с ухмылкой произнес Генрих.

Он играл с Гарри, который, как моллюск, прилип к его ноге, а отец пытался стряхнуть его без помощи рук. Но тщетно: наследник намертво вцепился в его ногу.

Даже Алиенора рассмеялась, когда представила Роберта де Дрё с обезьянкой на плече.

– Думаю, он сумеет переучить обезьяну и использовать ее в своих интересах.

– Томас подслушал разговор придворных: как, должно быть, велик король Англии, если снарядил посольство с такой роскошью.