Текст книги "Предатель памяти"

Когда ее взгляд упал на церковь, она решила зайти внутрь и попробовать помолиться. Первые пять минут пребывания в приделе Богоматери она даже стояла на коленях на потертой пыльной подушке, смотрела на статую Девы и ждала, когда в памяти возникнут знакомые слова молитвы. Но они не приходили. Слишком много дум теснилось у нее в голове, слишком многое мешало молиться: давнишние споры и обвинения, былые привязанности и совершенные ради них грехи, нынешние проблемы и их возможные последствия в будущем, если она сделает неверный шаг.

В прошлом она и так наделала немало неверных шагов – их хватило бы, чтобы разрушить три дюжины жизней. Она уже давно поняла, что любое действие – это тот же камешек, брошенный в спокойную воду: круги, расходящиеся от него, становятся все тоньше и незаметнее, но все равно они есть.

Не дождавшись, когда к ней придет молитва, Юджиния встала с колен. Она села на скамью и стала рассматривать лицо статуи. «Ты ведь не сама решила оставить Его? – мысленно спросила она. – И поэтому Ты никогда не поймешь меня. А даже если бы и поняла, о чем я могу просить Тебя? Ты не в силах повернуть время вспять. Ты не можешь изменить то, что случилось. Ты не можешь вернуть к жизни то, что мертво, ведь если бы Ты могла, Ты бы сделала это, дабы избавить себя от пытки Его убийством. Правда, никто не говорит, что это было убийство. Все называют это жертвой во имя великого дела. Говорят, что Он отдал жизнь за нечто большее, чем жизнь. Как будто на свете есть что-то важнее жизни…»

Юджиния поставила локти на колени и уткнулась лбом в ладони. Согласно верованиям, которых она придерживалась прежде, Дева Мария с самого начала знала, что ей предстоит. Она совершенно четко представляла себе, что Сын, Ею вскормленный, будет вырван из Ее жизни в самом расцвете лет. Что Он будет унижен, избит, оклеветан и принесен в жертву. Что Он бесславно погибнет, а Она будет наблюдать за Его смертью. И единственным залогом того, что Его смерть была не напрасна, несмотря на то что Его оплевали и распяли на кресте между двумя обычными преступниками, была простая вера. Да, традиционная религия утверждает, будто Марии явился ангел и примерно обрисовал общую картину будущего, но это кажется слишком уж большой натяжкой.

Значит, Ее вела лишь слепая вера в то, что где-то существует высшее добро. Не в Ее жизни и не в жизни внуков, которых у Нее никогда не будет, но где-то там, впереди, оно обязательно существует.

Конечно, этого так и не произошло. Спустя две тысячи жестоких лет человечество по-прежнему пребывает в ожидании великого добра. Что сейчас думает Дева Мария, сидя на своем троне в облаках и наблюдая за нами? Как Ей кажется, стоят ли результаты той цены, которую она заплатила?

Долгие годы газеты говорили Юджинии, что результат – добро – превышает ту цену, какую ей пришлось заплатить. Но теперь она потеряла в этом уверенность. Высшее добро, которому, как ей казалось, она служила, грозило рассыпаться в ничто, как плетеный ковер, который, упорно распускаясь, становится насмешкой над создавшим его трудом. И только она сама может спасти этот коврик от исчезновения – если захочет.

Проблемой был Тед. Она не собиралась сближаться с ним. Целую бесконечность она воздерживалась от такого рода отношений с мужчинами, которые позволили бы им на что-то надеяться или рассчитывать. Сама мысль о том, что она способна, более того, достойна вызвать чувство привязанности у другого человека, казалась ей проявлением неслыханной гордыни. И все же ее тянуло к Теду, словно он был лекарством от боли, назвать которую ей не хватало смелости.

Поэтому она сидела в церкви. Она пока не хотела встречаться с Тедом – дорога еще не проложена. Она еще не нашла слов, которые проложили бы эту дорогу.

«Научи меня, что делать, Господи, – молилась она в тишине. – Научи меня, что сказать».

Но Бог молчал, как всегда. Юджиния опустила монетку в ящик для пожертвований и покинула церковь.

Снаружи по-прежнему лил дождь. Она раскрыла зонтик и направилась в сторону набережной. На углу ее настиг сильный порыв ветра, и пришлось остановиться, чтобы переждать его и поправить зонтик, вывернутый ветром наизнанку.

– Ну-ка, давай я помогу тебе, Юджиния.

Она обернулась и оказалась лицом к лицу с Тедом. К его ноге жалась несчастная Дэ Эм. Прорезиненная куртка Теда ярко блестела от влаги, кепка промокла насквозь и облепила голову. С его носа и подбородка стекала дождевая вода.

– Тед! – Она одарила его удивленной улыбкой. – Да ты совершенно мокрый! И бедняжка Дэ Эм! Что вы делаете на улице в такую погоду?

Он поправил ее зонтик и поднял его над ними обеими. Юджиния взяла его под руку.

– Мы занялись здоровьем Дэ Эм, – пояснил он, – и составили план упражнений. От дома до Маркет-плейс, затем к церкви и оттуда к дому – четыре раза в день. А ты что здесь делаешь? Мне показалось, ты вышла из церкви?

«Тебе не показалось, ты отлично знаешь это, – хотела сказать Юджиния Теду. – Ты просто не знаешь почему». Но вместо этого она шутливо махнула рукой.

– Зашла выпустить пар после заседания комитета. Помнишь? Комитет по подготовке к новогоднему празднику. Пришлось назначить им крайний срок, к которому нужно определиться с меню. Нам столько всего заказывать, так не могут же они надеяться, что рестораны будут ждать их решения до скончания веков!

– А сейчас ты домой?

– Да.

– И можно мне…

– Разумеется, можно.

Нелепо заниматься пустой болтовней, когда между ними растет стена того, что нужно сказать и что они намеренно оставляют невысказанным!

«Ты не доверяешь мне, Тед? Почему ты мне не доверяешь? Как же мы сумеем построить любовь без фундамента доверия? Я знаю, тебя тревожит, что я не рассказываю тебе того, о чем хотела рассказать. Но разве тебе недостаточно для начала самого этого желания открыться?»

Однако сейчас Юджиния не могла позволить себе пускаться в откровения. У нее был долг по отношению к узам куда более старым, чем их с Тедом растущее чувство; перед тем как предать прошлое огню, она должна навести в нем порядок.

И они продолжали обмениваться ничего не значащими фразами, шагая по набережной Темзы: как прошел его день, как прошел ее день, кто заходил в книжный магазин, как дела у его матери в «Тихих соснах». Он был добродушен и бодр; она – мила и задумчива.

– Устала? – спросил Тед, когда они подошли к двери в ее коттедж.

– Немного, – призналась Юджиния. – Длинный был день.

Он вручил ей зонтик со словами:

– Тогда не буду задерживать тебя, – но при этом смотрел на нее с таким откровенным ожиданием, что было ясно, на какой ответ он надеется: на приглашение выпить по глоточку бренди перед сном.

Только хорошее отношение к Теду заставило ее сказать правду:

– Мне надо ехать в Лондон, Тед.

– А-а, завтра рано вставать?

– Нет. Я еду сегодня. У меня назначена встреча.

– Встреча? Но под таким дождем ты доберешься до Лондона не раньше чем за час… Ты сказала, у тебя встреча?

– Да, встреча.

– Какая… Юджиния…

Он шумно выдохнул, и Юджиния расслышала, как он выругался себе под нос. По-видимому, это же услышала и Дэ Эм, судя по тому, как она подняла голову и удивленно моргнула, глядя на хозяина. Бедная животина вымокла до костей. Но по крайней мере, шкура у нее толстая, как у мамонта.

– Тогда позволь мне отвезти тебя, – сказал наконец Тед.

– Это будет не очень разумно.

– Но…

Она положила ладонь ему на рукав, останавливая его возражения, а потом подняла руку, намереваясь прикоснуться к его щеке, но Тед вздрогнул, и она отступила.

– Ты не занят завтра вечером? – спросила она.

– Ты же знаешь, для тебя я всегда свободен.

– Тогда давай поужинаем вместе. У меня. И поговорим, если захочешь.

Тед смотрел на нее, безуспешно пытаясь прочитать выражение ее лица и глаз. Она бы посоветовала ему не тратить понапрасну нервы. Слишком давно она играет роль в драме, которую ему пока не дано понять.

Юджиния спокойно ждала его ответа. Свет, падающий из окна ее гостиной, окрасил желтым его лицо, осунувшееся под гнетом лет и тревог – тревог, о которых Тед ей не рассказывал. И она была благодарна ему за то, что он не раскрывал перед ней свои самые глубинные страхи. Это помогало ей справляться с тем, что страшило ее саму.

Тед снял кепку – смиренный жест, которого Юджиния никогда бы от него не потребовала. Густые седые волосы тут же намокли; вместе с козырьком исчезла тень, скрывавшая прежде красноватую плоть носа. От этого Тед стал похож на того, кем был, – на старика. И Юджиния тоже почувствовала себя той, кем являлась: женщиной, не заслуживающей любви этого чудесного человека.

– Юджиния, – произнес он с усилием, – если тебе трудно сказать мне, что ты… что ты и я… что мы не…

Он не справился с собой и отвернулся, уставился на книжный магазин на другой стороне улицы.

– Ни о чем таком я не думаю, – сказала она. – Разве что о Лондоне и о том, как туда доберусь. Этот ливень… Но я буду осторожна. Не надо волноваться за меня.

Она вкладывала в свои слова скрытый смысл и с радостью увидела по просветлевшему лицу Теда, что он понял ее.

– Ты для меня – целый мир, – просто сказал он. – Юджиния, понимаешь? Ты для меня – целый мир. И пусть по большей части я веду себя как полный идиот, но я…

– Знаю, – остановила она его. – Знаю. Поговорим завтра.

– Тогда до завтра.

Он неловко поцеловал ее, ударившись головой о зонтик и чуть не выбив его из рук Юджинии.

Дождь накинулся на ее лицо. По Фрайди-стрит пронеслась машина. Из-под колес взметнулась вода и обрызгала Юджинию.

Тед развернулся вслед исчезающему автомобилю.

– Эй! – крикнул он фарам. – Смотри, куда едешь!

– Не надо, Тед. Все в порядке, – сказала Юджиния. – Ничего страшного, правда.

Он обернулся к ней со словами:

– Проклятье. Да это же… – и оборвал себя на полуслове.

– Что? – спросила Юджиния. – О чем ты?

– Ничего. Это я так. – Он потянул поводок, поднимая ретривера на лапы, чтобы преодолеть последние несколько ярдов до дома. – Значит, мы поговорим? – уточнил он. – Завтра? После ужина?

– Обязательно, – сказала она. – Нам о многом надо поговорить.

В дорогу Юджиния собралась быстро. Умылась и почистила зубы. Причесалась, повязала голову темно-синим шарфом. Нанесла на губы бесцветный бальзам и вставила в плащ зимнюю подстежку, чтобы защитить себя от сырости. В Лондоне всегда проблемы с парковкой; кто знает, как далеко ей придется идти через холодную дождливую ночь от машины до места встречи.

В плаще и с сумочкой в руке Юджиния спустилась по узкой лестнице на первый этаж. С кухонного стола она взяла фотографию в простой деревянной рамочке. Это была одна из дюжины фотографий, обычно расставленных у нее по всему дому. Перед тем как выбрать одну, она выстроила их все, как солдатиков, на столе, где они и остались стоять, за исключением выбранной.

Юджиния прижала рамку к груди и вышла из дома в ночь.

Ее машина была припаркована на огороженной стоянке, за место на которой Юджиния вносила ежемесячную плату. Сама стоянка пряталась за электрифицированными воротами, покрашенными так, чтобы напоминать дома, стоящие справа и слева от них.

Была в этом некая надежность, а Юджинии надежность нравилась. Ей нравилась иллюзия безопасности, которую создавали ворота и замки.

В машине – подержанном «поло» с сиплым, как астматик, вентилятором – она аккуратно положила рамку с фотографией на пассажирское сиденье и завела двигатель. К этой поездке в Лондон Юджиния подготовилась заранее: узнав о дате и месте, сразу проверила уровень масла в двигателе, заехала на заправку, чтобы залить бензин и попросить подкачать шины. Встречу назначили на поздний час, и сначала она хотела отказаться, когда поняла, что десять сорок пять – это не утро, а вечер. Но у нее не было никакого права спорить, и она отлично это осознавала, так что в конце концов согласилась. Зрение у нее уже не то, что раньше. Но она справится.

Однако на дождь Юджиния не рассчитывала. И, выезжая из Хенли на извилистую трассу в Марлоу, она обнаружила, что сидит, вцепившись в руль и пригнувшись вперед, наполовину ослепленная фарами встречных машин, свет которых, преломленный проливным дождем, впивался острыми копьями в лобовое стекло ее машины.

На трассе М40 дела обстояли ничуть не лучше. Легковые автомобили и грузовики поднимали волны брызг, с которыми «дворники» «поло» не справлялись. Разметка по большей части исчезла под лужами, а та, что еще была видна, верткой змейкой играла со зрением Юджинии в прятки, то и дело оказываясь границей совершенно другой полосы движения.

И только в непосредственной близости от «Уормвуд-скрабс»[5]5
  Лондонская тюрьма.


[Закрыть] Юджиния немного ослабила мертвую хватку, с которой держала руль. Но вздохнуть с облегчением она смогла, лишь когда съехала с гладкой и блестящей полосы мокрого бетона и направилась на север, к Мейда-Хилл.

При первой же возможности она притормозила у обочины и остановила машину, чтобы вдохнуть наконец полной грудью. Ей казалось, что она не дышала с тех самых пор, как выехала на Дьюк-стрит в Хенли.

Где-то в сумочке у нее должна была лежать схема проезда к нужному адресу – она нарисовала ее по дорожному атласу Лондона. Да, до города она добралась без потерь, но предстояло преодолеть еще четверть пути по лабиринту лондонских улочек.

Город и в лучшие времена был сущей головоломкой. Ночью он становился плохо освещенной головоломкой со смехотворно малым количеством указателей. Ну а дождливой ночью превращался в преисподнюю. Первые три попытки оказались неудачными: добравшись до Паддингтонского парка отдыха, Юджиния двигалась дальше и понимала, что заблудилась. Умудренная опытом, она каждый раз возвращалась к парку, как водитель такси, упорно желающий понять, где же он сделал первую ошибку.

Поэтому нужную ей улицу в северо-западной части Лондона Юджиния нашла только без двадцати одиннадцать. И потратила еще семь сводящих с ума минут, кружа в поисках места для остановки.

Она снова прижала фотографию к груди, достала с заднего сиденья зонтик и выбралась на улицу.

Тем временем дождь стих, но ветер все не успокаивался. Те немногие листья, что еще оставались на деревьях, в конце концов прекращали сопротивление и срывались в воздух, а потом распластывались на тротуаре, проезжей части или стоящих повсюду автомобилях.

Юджинии нужен был дом номер тридцать два, в другом конце улице, как она поняла, и на противоположной стороне дороги. Двадцать – тридцать ярдов она прошла по тротуару. В этот час в домах, мимо которых пролегал ее путь, свет уже был погашен. Если бы Юджиния не нервничала перед встречей, то ее живое воображение наверняка заставило бы ее поволноваться, рисуя опасности, скрытые в темных переулках. И все же меры предосторожности никогда не бывают лишними, решила Юджиния, свернула с тротуара и вышла на середину улицы, где ее труднее было бы застать врасплох.

Она не думала, что на нее действительно кто-то нападет. Это был приличный район. Но одинокая женщина в городе поздним осенним вечером должна быть предельно внимательна. Юджиния даже обрадовалась, когда дорога перед ней осветилась: это значило, что у нее за спиной на улицу въехала машина. Она двигалась так же медленно, как сама Юджиния несколькими минутами ранее, явно в поисках самого ценного из лондонских удобств – места для парковки. Юджиния обернулась, шагнула в сторону, за ближайший автомобиль, собираясь подождать, пока машина не обгонит ее. Но та тоже свернула к обочине и остановилась; водитель на мгновение включил дальний свет, чтобы показать, что дорога свободна.

А-а, значит, она не угадала, размышляла Юджиния, поправляя сумочку и снова выходя на середину улицы. Значит, водитель машины не ищет место, где бы остановиться, а просто ждет кого-то из живущих в доме, перед которым он притормозил. Придя к этому заключению, она глянула через плечо, и водитель, как будто прочитав ее мысли, нажал на сигнал – сердито и коротко, как родитель, зовущий непослушного ребенка.

Юджиния пошла дальше. По пути она считала пройденные дома. Вот остались позади номера десять и двенадцать, то есть она отошла от своей машины всего на шесть домов.

Вдруг свет, все еще заливавший перед ней дорогу, дрогнул и погас.

Странно, подумала Юджиния. Нельзя же вот так взять и припарковаться на улице. И, думая так, она начала оборачиваться. Что, как оказалось, было не худшей из ее ошибок.

Вспыхнули ярким огнем фары и ослепили ее. Ничего не видя, она остановилась, как часто делают те, на кого охотятся.

Взревел мотор; завизжали шины.

Когда машина ударила ее, она взлетела, широко раскинув руки. Ракетой выстрелила в воздух рамка с фотографией.

Глава 2

Дж. В. Пичли, известный также как Человек-Язык, восхитительно провел вечер. Он нарушил правило номер один – не быть инициатором встречи с человеком, с которым занимался виртуальным сексом, – и тем не менее все прошло отлично, в очередной раз доказав Пичли, что его природное чутье на плоды пусть и перезрелые, но зато еще более сочные оттого, что долго провисели на дереве без внимания, отточено так же остро, как хирургический инструмент.

Скромность и честность вынуждали его признать, что на самом деле он не сильно рисковал. Любая женщина, взявшая себе прозвище Кремовые Трусики, тем самым заявляла на весь свет о своих желаниях, и если у Пичли и оставались какие-то сомнения, то пять электронных свиданий, во время которых он кончал в трусы от Кельвина Кляйна, ни разу не прикоснувшись к своему органу, должны были успокоить его. В отличие от других его виртуальных любовников, которых в настоящее время у Пичли было пятеро и чьи познания в грамоте зачастую были столь же ограниченны, сколь и воображение, Кремовые Трусики обладала фантазией, от которой мозг Пичли просто вскипал, и прирожденным талантом выражать эти фантазии, заставляющим его член вздыматься как священный жезл, стоило только выйти в Сеть.

«Это Трусики, – писала она. – Готов, Язык?»

Ого! О да, он всегда был готов.

Так вышло, что с ней он первым совершил символический прорыв, вместо того чтобы дожидаться, когда это сделает его виртуальный партнер. И это было абсолютно нехарактерно для него. Обычно он охотно подыгрывал и всегда был наготове на другом конце интернет-соединения, когда один из его любовников хотел действия, но сам никогда не предлагал выйти в реальный мир до тех пор, пока этого не предлагал партнер. Следуя этому правилу, Пичли успешно трансформировал двадцать семь киберсвиданий в двадцать семь исключительно приятных соитий во плоти в гостинице «Комфорт-инн» на Кромвель-стрит. Гостиница эта находилась на разумном удалении от места его проживания, а в качестве ночного администратора там служил азиатский джентльмен, чья память на лица сильно уступала его непреходящей страсти к старым костюмированным драмам Би-би-си. Только один раз Пичли стал жертвой кибершутки, согласившись встретиться с любовником по прозвищу Трахни Меня. Придя на условленное место, он обнаружил, что его ждут два прыщавых подростка. Но ничего. Он вычислил их довольно быстро, и теперь они больше не смогут разыграть его.

Но вот Кремовые Трусики задела его за живое. «Ты готов?» Почти с самого первого их виртуального разговора он гадал: может ли она делать в жизни то, что умеет делать словами?

Этот вопрос возникает всегда. И предвкушение, фантазии и получение ответа составляют немалую долю удовольствия.

Пичли немало потрудился для того, чтобы подвести Трусики к предложению встретиться. Он взбирался на новые головокружительные высоты описательного блуда с женщинами. Пытаясь найти свежие идеи в сфере плотских утех, он потратил две недели на ознакомление с атрибутами сексуального удовлетворения в известного рода магазинах без витрин на Бруэр-стрит. И когда он поймал себя на том, что всю поездку на работу в Сити погружен в похотливые видения их сплетенных тел на чудовищного цвета постельном белье «Комфорт-инн», вместо того чтобы читать «Файнэншл таймс», от содержимого которой зависит его карьера, – вот тогда он понял, что настала пора действовать.

И он написал ей: «Хочешь заняться этим по-настоящему? Ты готова рискнуть?»

Она была готова рискнуть.

Он предложил то, что всегда предлагал своим виртуальным любовникам, когда те просили о реальном свидании: по стаканчику выпивки в ресторане «Королевская долина», найти который довольно просто, всего несколько шагов от универсама «Сейнсбериз» по Кромвель-роуд. Она может приехать туда на машине, на такси, на автобусе или на метро. И если при встрече они поймут, что друг другу не нравятся… что ж, по бокалу мартини и никаких сожалений, хорошо?

Ресторан «Королевская долина» обладал тем же бесценным свойством, что и гостиница «Комфорт-инн». Подобно большинству предприятий в сфере обслуживания, работники этого ресторана практически не говорили на английском языке, и все англичане казались им на одно лицо. Дж. В. Пичли приводил туда двадцать семь своих виртуальных любовников, но ни метрдотель, ни бармен, ни официанты даже не моргнули в знак того, что узнают его. Поэтому он не сомневался, что может привести Кремовые Трусики в «Королевскую долину» без боязни, что персонал выдаст его.

Пичли узнал ее в тот самый миг, когда женщина появилась в дверях пропахшего шафраном бара. Он с удовлетворением отметил, что в очередной раз инстинкты не подвели его: каким-то шестым чувством он еще до встречи догадался, кем окажется его новая любовница. Не моложе пятидесяти пяти лет, чисто вымытая и опрятная, в меру надушенная – это вам не какая-нибудь шлюшка на охоте. И не наркоманка из бедных районов, желающая подзарядиться. И не деревенщина, приехавшая в столицу в поисках парня, который поднял бы ее социальный статус и уровень жизни. Нет, она была именно такой, какой он представлял ее себе: одинокая женщина в разводе, дети давно выросли и перспектива стать бабушкой открывается лет на десять раньше, чем она ожидала. Эта женщина горела желанием доказать себе, что еще обладает определенной долей сексапильности, невзирая на морщины на лице и намечающийся второй подбородок. И в данном случае неважно, что у Пичли были свои причины выбрать женщину старше себя на дюжину лет. Он с готовностью предоставит требуемые доказательства ее привлекательности.

И таковые были предоставлены в номере сто девять, на втором этаже, всего в десяти ярдах от ревущего потока машин. Номер с окном на улицу – а именно такое требование sotto voce[6]6
  Вполголоса (ит.).


[Закрыть] предъявлял Пичли, получая ключи, – устранял необходимость оставаться в гостинице на ночь. Ни один человек, обладающий нормальным слухом, не сможет заснуть в номере, выходящем на Кромвель-роуд. А поскольку Пичли меньше всего хотелось провести со своей виртуальной любовницей ночь, то возможность сказать в удобный момент: «Господи, ну и шум» – обеспечивала достойную прелюдию к джентльменскому исходу.

Все прошло в строгом соответствии с планом: выпивка перетекла в признание взаимной физической привлекательности, что привело к прогулке до «Комфорт-инн», где энергичное совокупление закончилось взаимным же удовлетворением. В жизни Кремовые Трусики – свое настоящее имя она кокетливо утаила – оказалась лишь чуть менее изобретательна, чем в переписке. Когда все сексуальные движения, позы и возможности были ими тщательно исследованы, они откатились друг от друга, липкие от пота и других телесных выделений, и прислушались к грохоту грузовиков, мчавшихся под окном.

– Господи, ну и шум, – простонал он. – Надо же, как неудачно я выбрал место. Мы здесь глаз не сомкнем.

– О! – Намек не пропал втуне. – Ничего страшного. Я все равно не могу остаться на ночь.

– Как? – с обидой в голосе.

Улыбка:

– Я не рассчитывала на это. Ведь не было никакой гарантии, что в реальной жизни мы сойдемся так же быстро, как в Сети. Сам знаешь.

Еще как знал. И теперь, когда он ехал домой, у него оставался только один вопрос: «Что дальше?» Они набросились друг на друга, как бобры на дерево, и целых два часа получали и доставляли наслаждение. При расставании обе стороны обещали «списаться», но в прощальном объятии Кремовых Трусиков было что-то такое, что противоречило ее небрежным словам и подсказывало Пичли, что самым мудрым будет некоторое время держаться от нее подальше.

И после долгой бесцельной поездки под дождем Пичли пришел именно к такому решению.

Зевая, он свернул на свою улицу. После столь активно проведенного вечера сон будет особенно сладок. Да-а, все-таки в смысле благотворного влияния на сон ничто не может сравниться с пылкими занятиями сексом с малознакомой зрелой женщиной.

Он щурился, вглядываясь в лобовое стекло. Ровное постукивание «дворников» убаюкивало. Преодолев подъем и готовясь свернуть к дому, Пичли включил сигнал поворота – не столько по необходимости, сколько по привычке – и начал прикидывать, сколько еще времени потребуется Пламенной Леди и Вкусняшке на то, чтобы созреть до предложения реальной встречи, когда вдруг заметил рядом с последней моделью «воксхолла калибры» кучку мокрой одежды.

Пичли вздохнул. Кажется, человечество доживает свои последние дни. Под прикрытием тонкой оболочки эпидермиса люди превращаются в свиней. Действительно, зачем тащить ненужное тряпье в благотворительные организации, когда можно бросить его прямо на улице? До чего же противно.

Он уже почти миновал темную массу, когда в глаза ему бросился кусочек чего-то белого в самом ее низу. Он присмотрелся. Мокрый носок? Изорванный шарф? Скомканное женское белье? Что?

И тут он понял. Его нога ударила по педали тормоза.

До него вдруг дошло, что белое – это рука, запястье и часть предплечья, торчащие из черного рукава пальто. Наверное, обломок манекена, убеждал себя Пичли, чтобы успокоить биение сердца. Кто-то находящийся на первобытном уровне развития решил пошутить. И вообще человек не может быть таким маленьким. К тому же нет ни ног, ни головы. Только рука.

Несмотря на собственные убедительные доводы, Пичли опустил окно и высунул голову под дождь. Всмотревшись в бесформенную груду, он увидел остальные части тела.

Ноги были. И голова тоже. Просто он не увидел их сразу через залитое дождем окно, тем более что голова была наклонена к груди, будто в молитве, а ноги – засунуты под «калибру».

Сердечный приступ, подумал он, хотя его глаза говорили ему иное. Аневризма. Инсульт.

Но что делают ноги под машиной? Единственно возможное объяснение состоит в том, что…

Пичли выхватил из кармана мобильник и три раза нажал на девятку.

Тело старшего инспектора Эрика Лича кричало: «Грипп!» У него болело все, что могло испытывать боль. Голова, щеки и грудь взмокли от пота, и в то же время его бил озноб. Надо было сразу, как только почувствовал себя дерьмово, позвонить в отдел и сказать, что заболел. И тогда он получил бы двойную выгоду. Во-первых, отоспался бы за все те дни, когда пытался перестроить свою жизнь после развода, а во-вторых, имел бы весомую отмазку, когда в полночь раздался звонок. А так ему приходится тащить свою несчастную дрожащую задницу из плохо обставленной квартирки в холод, ветер и дождь, где он наверняка подхватит двустороннюю пневмонию.

«Век живи, век учись, – устало поучал себя старший инспектор Лич. – Следующий раз женюсь – ни за что не разведусь».

Когда он повернул на нужную улицу, его встретили проблески голубых полицейских маячков. Время перевалило за полночь, но длинный подъем перед старшим инспектором был освещен как днем. Техники уже подключили прожекторы, и фотоаппараты судмедэкспертов исторгали молнии вспышек.

Необычное оживление под окнами вывело из домов на улицу плотную группу зевак, но от места преступления их отгораживала натянутая вдоль тротуара лента. Улицу с обеих сторон перекрыли барьерами. Там уже скопились журналисты, эти вампиры радиоволн, постоянно настроенные на частоту городской полиции в надежде первыми услышать, что где-то пролилась свежая кровь.

Старший инспектор Лич достал из упаковки леденец «стрепсилс». Машину он оставил позади кареты «скорой помощи», у переднего бампера которой собрались одетые в водонепроницаемые накидки санитары и попивали кофе из термосов. По неторопливым движениям легко можно было догадаться, какая из их услуг сегодня потребуется. Лич кивнул им и нахохлился, прячась от холодных струй дождя. Молодой долговязый полицейский, назначенный следить за тем, чтобы журналисты держались в дозволенных им пределах, проверил удостоверение Лича, и старший инспектор прошел за барьер и направился к группе профессионалов, стоящих примерно посреди улицы вокруг одного из автомобилей.

Еле передвигая ноги, Лич взбирался на пологий подъем, невольно ловя обрывки разговоров в толпе. Те из зевак, кто понимал, сколь неумолим и беспристрастен косарь, собирающий свой мрачный урожай, вполголоса обменивались почтительными замечаниями. Но время от времени раздавались и опрометчивые жалобы на шум и суматоху полицейского расследования, последовавшего за внезапной смертью в неурочный час. Одна из таких жалоб, произнесенная с интонацией, с которой обычно говорят: «Здесь пахнет отвратительно, и мне кажется, что воняете именно вы» – и которую Лич просто не выносил, прозвучала у него под ухом. Он тут же развернулся и пошел в направлении недовольного гражданина, который заканчивал фразу: «…нарушают спокойный сон без видимых причин, помимо удовлетворения самых низменных инстинктов желтой прессы». Гражданином этим оказалась волосатая ведьма, потратившая все свои сбережения на оплату пластической операции, явно неудавшейся.

– Если своевременная оплата налогов не может защитить человека от подобного посягательства… – вещала она, когда Лич прервал ее на полуслове, обратившись к ближайшему полицейскому из заграждения.

– Заткните эту сучку! – пролаял он. – Если потребуется, убейте. – И проследовал дальше.

На тот момент на сцене преступления доминировал судебно-медицинский эксперт под самодельным шатром из полиэтилена, одетый в причудливую комбинацию из твидового костюма, резиновых сапог и плаща по последней моде. Он только что завершил первичное обследование тела, и Лич увидел достаточно, чтобы понять, что они имеют дело либо с трансвеститом, либо с женщиной неопределенного возраста. В любом случае жертва сильно пострадала. Лицевые кости раздроблены, из дыры, на месте которой когда-то было ухо, сочилась кровь; содранная кожа на черепе отмечала места, где были вырваны волосы; голова свисала под вполне естественным углом, но была противоестественно развернута. Человеку, и без того чуть не падающему с ног от лихорадки, такое зрелище пришлось удивительно кстати.

Медэксперт, доктор Олав Гротсин, уперся ладонями в колени и выпрямился. Он стянул с рук латексные перчатки, бросил их ассистентке и тут заметил Лича, который пытался игнорировать свое дурное самочувствие и одновременно оценивал то, что можно было оценить с позиции в четырех футах от тела.