Текст книги "Под покровом ночи"

Глава пятая

Несколько дней спустя родитель Элеоноры пришел к мысли, что сложившиеся обстоятельства требуют дальнейших шагов и прежде всего необходимо выяснить, одобряет ли предстоящий брак семья молодого человека. С этой целью мистер Уилкинс написал Ральфу в высшей степени любезное и элегантное письмо, для начала выразив уверенность, что отец Ральфа уже извещен о помолвке сына. Далее мистер Уилкинс постарался четко изложить свое понимание ситуации. Он, мистер Уилкинс, давно наслышан о мистере Корбете-старшем и его видном положении в Шропшире, тогда как мистер Корбет, вероятно, впервые слышит о мистере Уилкинсе по причине их различного общественного статуса, на каковое различие мистер Уилкинс не намерен закрывать глаза, хотя в своих краях он человек известный, поскольку фактически является главным юристом графства по вопросам земли и недвижимости, продолжая дело, унаследованное им от отца и деда. К тому же его покойная жена – отпрыск древнего рода Холстеров, а сам он принадлежит к младшей ветви де Уинтонов, или Уилкинсов, из Южного Уэльса. Его дочь Элеонора, будучи единственным ребенком в семье, впоследствии унаследует все его имущество и состояние; сейчас же он, разумеется, готов дать за ней приданое и выделить ей содержание, но считает преждевременным входить в детали, пока дата свадьбы не определена.

Мистер Уилкинс был доволен собой – хорошее, честное письмо, вполне соответствующее своему назначению: он не сомневался, что Ральф незамедлительно переправит его письмо своему отцу. Казалось бы, разница в статусе жениха и невесты была не столь вопиющей, чтобы помолвка Ральфа и Элеоноры вызвала серьезный протест. Но к несчастью, капитан Корбет, старший сын и наследник сквайра, ни раньше ни позже сделал предложение леди Марии Брабант, дочери одного из самых заносчивых аристократов в том самом графстве, где жили Уилкинсы. Эта особа всегда возмущалась тем, что мистер Уилкинс допущен в местное общество, и демонстративно игнорировала его за столом, почитая его присутствие оскорблением для себя и всего графства. Когда письмо Ральфа с вложенным в него письмом мистера Уилкинса достигло фамильного гнезда Корбетов, там как раз гостила леди Мария, которая, недолго думая, повторила вслух мнения и суждения своего отца, отвечая на расспросы миссис Корбет и ее дочерей, желавших знать из первых рук, кто такие эти Уилкинсы. Они припомнили, что Ральф и раньше упоминал это имя в своих письмах – речь шла о каком-то приятеле мистера Несса, священника, готовившего Ральфа к экзаменам; кажется, время от времени Ральфа вместе с мистером Нессом приглашали к Уилкинсам на ужин.

Леди Мария, девушка вполне доброжелательная, повторила слово в слово высказывания своего отца без злого умысла, хотя, чего греха таить, известие о помолвке Ральфа ее не обрадовало: если бы этот брак состоялся, она породнилась бы с дочерью «выскочки-атторнея», на которого в свете смотрят как на белую ворону и презирают за то, что он «вечно пытается втереться в высшее общество», не имея на то никаких прав, и нагло заявляет о своем родстве с де Уинтонами, владельцами замка Х., а те, как ей доподлинно известно, узнав о его притязаниях, только смеются, дескать, «родственники растут как грибы после дождя». Короче говоря, с такими людьми ее отец «не станет знаться и ни на какие семейные связи не посмотрит»!

Ее разъяснения возымели действие, на которое произносившая их девица, разумеется, не рассчитывала: миссис Корбет с дочерьми решительно восстали против глупой помолвки Ральфа – попросту отказывались признать ее. Дамы принялись уговаривать, убеждать, умолять сквайра, пока он – жаждавший покоя любой ценой и всегда склонный скорее согласиться с теми, кто рядом, даже если их требования неразумны, нежели с теми, кого рядом нет, даже если отсутствующие наделены мудростью Соломона или осмотрительностью и благоразумием его сына Ральфа, – пока он не написал сердитое ответное письмо. Суть его сводилась к следующему: поскольку Ральф достиг совершеннолетия, он, несомненно, вправе поступать, как ему угодно, и единственное, что остается его отцу, – со всей определенностью заявить, что такая помолвка ни в коей мере не отвечает чаяниям его родителей; что это унижение для семьи, которая намерена вскорости связать себя родственными узами с наследным пэром, получившим свой титул от Якова Первого; что, разумеется, Ральф свободен в своем выборе, но, если он все-таки женится на этой девице, пусть не надеется, что в Корбет-холле ее примут как дочь. Удовлетворенный своим сочинением, сквайр дал прочесть его жене, но та нашла общий тон недостаточно суровым и вложила короткую записку от себя.

Дорогой Ральф!

Несмотря на то что после моей смерти тебе, как младшему сыну, достанется Бромли, я могу при желании обесценить твое наследство. До сих пор забота о твоем благе удерживала меня от некоторых шагов, включая продажу строевого леса и проч., которые значительно увеличили бы долю твоих сестер. Но я, безусловно, решусь на эту справедливую меру, если ты станешь упорствовать и не разорвешь свою глупую помолвку. Впрочем, недовольство твоего отца – вполне достаточная причина, чтобы одуматься.

Ральф был раздосадован родительскими посланиями, но, заперев их на ключ в ящике письменного стола, снисходительно улыбнулся.

«Бедный папаша! Эк его разобрало! Ну, с маменькой я все улажу, урезонить ее будет нетрудно. Надо только довести до ее сознания, какое богатство наследует Элеонора, а там пусть себе продает свой лес… Эту угрозу я слышу с тех пор, как оседлал деревянную лошадку, притом последние десять лет я отлично знаю, что по закону у матери нет на это права… Ничего, она смирится. Родителям пока невдомек, сколько долгов набрал Реджинальд под свое будущее наследство, а его высокородная ханжа леди Мария, на которую они чуть не молятся, просто фламандская корова в сравнении с моей Элеонорой – не говоря уже о том, что у нее нет ни гроша за душой! Посмотрим, чья возьмет, дорогие родственнички!»

Он не видел надобности немедленно отвечать на эпистолы из Корбет-холла, как и открывать Элеоноре их содержание. Мистер Уилкинс, весьма довольный, как мы помним, своим письмом молодому человеку, полагал, что оно и на остальных произведет благоприятное впечатление, и не предвидел возражений, поскольку не догадывался, сколь важную роль в санкционировании помолвки Ральфа играют друзья семьи.

Что до Элеоноры, она вся дрожала от счастья. Лето стояло чудесное – такого цветения, такого урожая фруктов давно не видели в этих краях. Казалось, щедрая и любящая мать-природа вознамерилась до краев наполнить Элеонорину чашу радости; казалось, все живое и неживое разделяет безмерное счастье девушки. Отец ее был здоров и весел, по крайней мере внешне. Мисс Монро была сама доброта. Диксон почти перестал хромать. И только мистер Данстер омрачал картину, бродя как тень по дому в поисках ее отца – под предлогом «неотложного дела» – и нарушая его покой своим тусклым, пожелтелым, как пергамент, вечно озабоченным лицом. Элеонора чувствовала, что этот человек вносит какую-то тревогу в благостное течение их жизни.

Элеонора дебютировала на ассамблее в Хэмли, но, вопреки ожиданиям отца и жениха, большого фурора не произвела. Да, тонкие знатоки восхитились ее красотой и врожденной грацией, однако, по мнению большинства, ей не хватало «стиля». Что разумели под этим придирчивые арбитры, можно только гадать. Упрекнуть ее в недостатке элегантности решительно было нельзя: у нее была прекрасная фигура, а в движениях, хоть и робких, сквозило изящество. Просто местная ассамблея не вполне подходила для того, чтобы по достоинству оценить мисс Уилкинс. Некоторые престарелые дамы сочли ее появление возмутительным, но получили решительный отпор от леди Холстер (которая, впрочем, не забыла о ссоре своего мужа с мистером Уилкинсом и, когда Элеонора оказывалась поблизости, отводила взгляд в сторону): «Мисс Уилкинс принадлежит к роду сэра Фрэнка, одному из старейших в графстве. Возможно, много лет назад не стоило допускать в общество ее отца, но уж коли он принят в свете, совершенно непонятно, какие могут быть возражения против мисс Уилкинс». В тот вечер самой большой наградой для Элеоноры было услышать от отца, когда они возвращались домой в экипаже:

– Знаешь, милая, сегодня смотрел я на тебя и думал: «Моя Нелли краше всех на этом балу!» И уверяю тебя, кое-кто согласился бы со мной, если бы посмел вслух выразить свое мнение.

– Спасибо, папá! – сказала Элеонора, стиснув его руку, которую всю дорогу держала в своей руке.

Она подумала, что отец намекает на Ральфа: мол, будь здесь ее суженый, он подтвердил бы его слова. Но нет, мистер Уилкинс редко вспоминал об отсутствующих. Просто его отцовскому самолюбию польстило, что лорд Хильдебранд, заметив Элеонору, поднял к глазам лорнет.

– Твои жемчуга тоже неплохи, дитя мое, получше, чем у многих… Только вот оправа… Веточки нынче не в моде. Завтра принеси мне весь гарнитур, отправлю Хэнкоку[8]8
  Имеется в виду лондонская ювелирная фирма «Хэнкок и К^о», основанная Чарльзом Ф. Хэнкоком в 1849 г.


[Закрыть] переделать.

– Папá, не надо! Пожалуйста, пусть остаются как есть… как мама носила.

На минуту он поддался сентиментальному порыву:

– Будь по-твоему, моя милая, храни тебя Бог за твою добрую память!

Для следующей ассамблеи он заказал ей новый сапфировый гарнитур.

Балы эти были не такого свойства, чтобы от успеха у Элеоноры закружилась голова и она полюбила шумное веселье. Гости съезжались из окрестных усадеб большими компаниями и танцевали друг с другом. Исчерпав собственные ресурсы, они, как правило, дарили несколько танцев близким друзьям одного с ними круга. Элеонора появлялась в сопровождении отца и всегда садилась рядом с одной старой дамой, заядлой картежницей, словно та была ее дуэньей. Эта дама, некогда многим обязанная фирме «Уилкинс и сын», вечно рассыпалась в извинениях перед знакомыми за то, что по слабости характера потакает глупой блажи мистера Уилкинса, который старается ввести свою дочь в высшее общество, хотя ей там не место. Этой-то даме после очередного ее подобного высказывания леди Холстер и напомнила о родословной Элеонориной матушки. Получив отповедь от миледи, старуха несколько стушевалась и стала осторожнее в речах – но не стала внимательнее к Элеоноре. Она позволяла мистеру Уилкинсу усаживать дочь подле себя на алую банкетку, изредка заговаривала с ней в перерыве между робберами[9]9
  Роббер – в висте законченный круг игры.


[Закрыть], пока в игровой комнате шли приготовления к новой партии, предлагала девице принять участие в безобидной утехе за ломберным столом, а когда Элеонора вежливо отказывалась, предпочитая остаться с отцом, старуха покидала ее с любезной улыбкой на пухлом лице и с чистой совестью под толстым слоем жира: она исполнила все, чего можно требовать от нее, по отношению к «дочери этого Уилкинса». Обычно Элеонора стояла возле отца, наблюдая за танцами, и радовалась, если ей тоже выпадал шанс потанцевать. Усадив ее подле «дуэньи», мистер Уилкинс не спеша обходил зал и, когда видел плодородную почву, вскользь упоминал, что на балу присутствует его дочь, – вдруг да оброненное им зерно принесет плоды в виде кавалеров для дочери. Некоторые откликались на завуалированный призыв мистера Уилкинса из симпатии к нему, другие приглашали Элеонору, потому что уже отдали долг своей компании и могли выбирать кого хочется. В среднем у нее выходило одно приглашение на три танца, и то под занавес ассамблеи.

Принимая во внимание ее природную красоту и неустанную заботу отца о ее внешнем облике, Элеонора не пользовалась и десятой долей того успеха, на который по праву могла претендовать. Но задевало ее не отсутствие успеха, а отсутствие партнеров по танцам. Простояв или просидев неподвижно добрую половину вечера, она поневоле чувствовала себя отверженной. Если бы не желание угодить отцу, Элеонора предпочла бы остаться дома – все лучше, чем вести пустые разговоры с кем попало, вплоть до равнодушной старой «дуэньи»; однако, оказавшись возле отца, она весело щебетала, лишь бы он не подумал, что ей скучно.

Да и какое все это имело значение, если каждый день ее жизни был озарен таким счастьем, что, оглядываясь потом на то благословенное время, она не могла вообразить ничего светлее и радостнее. Каким восторгом наполнялось ее сердце, когда приходили письма от любимого; с каким волнением она отвечала на них (всегда немного опасаясь под наплывом чувств переступить спасительную грань девичьей благопристойности); как согревали ее любовь и одобрение отца; каким покоем и благополучием дышал их домашний уклад… Пройдет немного времени, и те невозвратные дни покажутся счастливым сном.

Мистер Корбет приезжал в Хэмли повидаться с ней. Ночевал он всегда у мистера Несса, но бóльшую часть дня между двумя ночами (дольше пробыть у него не получалось) проводил в усадьбе Форд-Бэнк. Даже такие короткие наезды случались нечасто, поскольку все свое время и силы Ральф отдавал юриспруденции. Распорядок его жизни был подчинен амбициозным целям, которые он поставил перед собой, и ему доставляло особую радость наблюдать, как другие, кто пришел в адвокатскую палату вместе с ним, явно уступают ему и не могут за ним угнаться. Письма Элеоноры он читал и перечитывал по многу раз; собственно, больше он ничего и не читал – кроме трудов по юриспруденции, разумеется. Ральф легко расшифровал ее осторожные любовные признания, скрывавшиеся за общим ровным тоном; эта попытка утаить шило в мешке его и забавляла, и трогала. Он был доволен, что ее увеселения оказались на поверку не так уж веселы; доволен, что она не пользовалась бешеным успехом, хотя и отказывался понимать, куда смотрят все эти джентльмены. Объявись у Элеоноры настойчивые поклонники, Ральфу пришлось бы принять более решительные меры для закрепления своих прав на нее, а не ограничиться наполовину тайной помолвкой: некоторое время назад он призвал Элеонору обратиться к отцу с просьбой не предавать их уговор широкой огласке, пока он, Ральф, не поймет, что его положение позволяет ему жениться. Если бы обстоятельства вынудили его сделать поспешный шаг – первый и последний в его жизни безоглядный поступок, на который он готов был в крайнем случае решиться, – это могло бы повредить его репутации здравомыслящего и рассудительного человека, ведь пока еще он ходит в учениках. Мистер Уилкинс слегка удивился, но ответил согласием, как привык отвечать на любую просьбу Элеоноры. Конечно, мистер Несс был в курсе дела и в окружении леди Марии кто-то что-то слышал – да тут же и забыл. Среди прочих никто не проявлял к Элеоноре настолько глубокого интереса, чтобы доискиваться, помолвлена она или нет.

Все это время мистер Ральф Корбет в общении с членами своей семьи демонстрировал спокойную решимость: да, он помолвлен с мисс Уилкинс и может только сожалеть, что этот факт вызывает у семьи неодобрение. Так как обстоятельства не позволяют ему жениться немедленно, он уповает на то, что через некоторое время его семья сумеет посмотреть на вещи более трезво и, когда свадьба наконец состоится, примет его жену со всем подобающим уважением, если не с любовью. Вот квинтэссенция того, что он на разные лады снова и снова повторял в ответ на гневные письма отца. И мало-помалу его непреклонность возымела действие: отцовские громы и молнии сменились глухими раскатами отступающей грозы. Вместе с тем закономерно возник вопрос о финансовом благополучии мисс Уилкинс – какими средствами она будет располагать при вступлении в брак и какое имущество она со временем унаследует. Что ж, мистер Ральф Корбет и сам желал бы ясности в этом вопросе, хотя и не слишком задумывался о нем, когда делал Элеоноре предложение: он был так молод, так влюблен!.. В любом случае единственная дочь состоятельного атторнея должна получить в свое распоряжение немалые средства, а это было бы весьма кстати – приличное содержание позволило бы молодой паре обустроить жизнь в сравнительно респектабельной части города и помогло бы Ральфу начать карьеру не на пустом месте. Соответственно, Ральф предложил своему отцу письменно изложить интересующие того вопросы – но не так откровенно и грубо, как они прозвучали в письме к сыну, – и направить их ему, Ральфу, с тем чтобы он сам обратился к мистеру Уилкинсу с просьбой разъяснить финансовые перспективы Элеоноры.

Требуемое письмо было получено, но его форма не устроила Ральфа, и, вместо того чтобы переслать его мистеру Уилкинсу, он предпочел ограничиться цитатами, да и те немного изменил и пригладил в своем собственном письме. Для начала он сообщил отцу Элеоноры, что надеется вскорости достичь положения, которое позволит ему жениться и жить своим домом; что рассчитывает успешно строить свою профессиональную карьеру и постепенно увеличивать свой доход. Однако нельзя, как справедливо указывает его отец, вовсе исключить разные непредвиденные осложнения, которые могут лишить его возможности зарабатывать на жизнь, причем именно тогда, когда средств на содержание семьи будет требоваться больше, чем на первых порах. Да, после смерти матери он на правах младшего сына унаследует небольшое имение в Шропшире, и, если с ним что-нибудь случится, оно, разумеется, по закону перейдет к Элеоноре (соответствующее распоряжение будет составлено в любой форме, которая устроит мистера Уилкинса). Но покамест его отец, как следует из приведенного пассажа, хотел бы заручиться гарантией мистера Уилкинса, что в случае непредвиденной ситуации вдова и возможные дети его сына не окажутся у него на руках, – и гарантией могло бы служить приданое Элеоноры. Вежливый, но прозрачный намек подразумевал прямой ответ на вопрос: если таковая гарантия предусмотрена мистером Уилкинсом, то в какой конкретно сумме она выражается?

Это письмо вырвало мистера Уилкинса из состояния блаженной грезы. Он ничего не имел против Ральфа Корбета и в целом благосклонно относился к его намерениям, иначе не дал бы согласия на помолвку дочери. Иногда его даже радовало, что будущее Элеоноры устроено и она не останется без защиты и друзей, когда сам он сойдет в могилу. Но мистер Уилкинс не был готов так скоро сложить свои полномочия. Ее замужество представлялось ему чем-то очень далеким, имеющим отношение скорее к его смерти, чем к его жизни. Он не знал, как ему жить без нее, и не понимал, что не устраивает ее и Ральфа Корбета в нынешнем положении вещей. С письмом в руке он спустился к завтраку и по тому, как вспыхнула Элеонора, увидев на конверте знакомый почерк, догадался, что ей тоже доставили письмо от Ральфа. Ее ласковая забота – подчеркнуто ласковая, словно во искупление той боли, которую мысль о предстоящей разлуке с ней должна причинять ему, – была красноречивее всяких слов: дочь несомненно знала о содержании полученного им письма. Тем не менее он сунул письмо в карман и постарался забыть о нем.

Его поступок объяснялся не только нежеланием утруждать себя хлопотами, которые могли бы способствовать браку Элеоноры. Была и другая раздражающая причина. За последнее время его денежные дела расстроились. Он давно жил не по средствам, даже если исходить (а он только так и делал) из его максимально возможного дохода. Он не вел регулярной бухгалтерии, успокаивая себя тем, что особой нужды в этом нет: помимо постоянного дохода от юридической конторы, он получал проценты с внушительной суммы, оставленной отцом. Живя в собственном доме близ провинциального городка, где пропитание стоит дешево, и обеспечивая потребности своей крошечной семьи с одним-единственным ребенком, он никоим образом не смог бы, уверял он себя, приблизиться в своих расходах к совокупному доходу от вышеперечисленных источников. Однако слуги, лошади, отборные вина и саженцы редких фруктовых деревьев, не говоря о его привычке без колебаний покупать любую понравившуюся книгу или гравюру, – все это съедало уйму денег, так что преимущество в виде единственного ребенка ничего не решало. Пару лет назад мистер Уилкинс предписал себе режим строжайшей экономии и даже придерживался его – месяца полтора. Эта чрезвычайная мера была вызвана внезапно лопнувшим спекулятивным пузырем, в который он вложил часть отцовских сбережений. Но так как новые правила экономного хозяйствования шли вразрез с его привычками и портили ему настроение, он скоро вернулся к прежнему расточительству, кстати напомнив себе, что Элеонора помолвлена с сыном богатого землевладельца. И пусть Ральф только младший из сыновей, однако со временем ему отойдет имение его матери, о чем мистер Уилкинс давно знал, – мистер Несс проговорился, когда впервые услышал о помолвке.

Мистер Уилкинс полагал, что сумеет выделить Элеоноре достойное содержание или выплатить единовременную крупную сумму в качестве приданого. Но для этого пришлось бы провести ревизию истинного состояния своих финансов, то есть погрузиться в мелочные, отвратительные подсчеты. Знал бы он, что раздражение – наименьшее из зол, которыми обернется для него ревизия! Так или иначе, он решил не говорить с Элеонорой о содержании письма Ральфа, покуда не разберется в делах. Следующие несколько дней она томилась в неведении, лишь изредка встречаясь с отцом, а в те считаные минуты, когда они были вместе, инстинктивно понимала, что он необычайно взвинчен и старается ограничить разговор общими темами, избегая касаться предмета, который волновал ее больше всего. Как уже было сказано, мистер Корбет одной почтой отослал письма Элеоноре и ее отцу. Откровенно поведав ей о содержании своего письма мистеру Уилкинсу, Ральф умолял ее (щедро расточая нежные слова, коими умело пользуются влюбленные) убедить отца откликнуться на его просьбу хотя бы ради него – ради ее возлюбленного! – которому так одиноко и тоскливо в многолюдном Лондоне, вдали от любимой. Деньги ничего не значат для него, разве только как средство ускорить их брак. Был бы у них хоть какой-то постоянный доход, пусть самый скромный, была бы назначена дата свадьбы, пусть отдаленная, – он безропотно смирился бы с ожиданием. Роскошь его не пленяет, привычки его просты, как ей хорошо известно, и со временем у них будет достаточно денег – и с ее стороны, когда она получит наследство, и с его, когда он унаследует Бромли.

Элеонора медлила с ответом, желая прежде выяснить, что скажет на это отец. А тот всячески уклонялся от разговора, и ее девичье сердце предательски дрогнуло. Она принялась винить себя за намерение покинуть отца, за свое соучастие в планах, из-за которых он теперь боится быть с ней наедине и постоянно выглядит расстроенным и озабоченным. В действительности шла обычная борьба между отцом и возлюбленным за первенство в любви, тогда как родителю следовало бы проявить благородство и не противиться естественному ходу вещей. И опять-таки, как обычно, бедная девушка оказалась без вины виноватой и понапрасну корила себя за то, что стала причиной разлада, допустив такое развитие событий. Элеоноре не с кем было поговорить по душам, кроме отца и возлюбленного, а поскольку их интересы столкнулись в этом деле, ни с одним из них она не могла говорить прямо и потому изводила себя мыслями об оставшемся без ответа письме мистера Корбета и о затянувшемся молчании отца. Она бледнела и все больше падала духом. Раз или два, внезапно вскинув глаза, она ловила на себе отцовский взгляд, исполненный непонятной тревоги; но стоило ей встретиться с ним глазами, как он спохватывался и начинал оживленно говорить о чем-нибудь сиюминутном и малозначительном.

Не дождавшись письма ни от мистера Уилкинса, ни от Элеоноры, мистер Корбет в конце концов потерял терпение и повторно написал мистеру Уилкинсу с просьбой как можно скорее ответить, что он думает по поводу нового предложения его отца, которое заключалось в следующем: мистер Уилкинс вносит в качестве аванса определенную сумму в доверительный фонд для усовершенствования усадьбы Бромли; из доходов от этого имения (или от других источников, имеющихся в распоряжении мистера Корбета-старшего) на означенную сумму аванса будут выплачиваться высокие проценты, что безотлагательно обеспечит молодой паре гарантированный доход и значительно повысит стоимость имения, которое достанется Элеоноре в случае непредвиденных обстоятельств. Предложенные условия были столь привлекательны, что мистера Уилкинса так и подмывало тотчас на них согласиться. В то утро он почувствовал острый укол совести, глядя, как его дочь бледнеет и чахнет. Простое решение – немедленный перевод конкретной суммы денег – позволило бы ощутить, что он принес весомую жертву, пролило бы бальзам на его душу, терзаемую угрызениями. Всегдашняя лень и желание отложить неприятное дело на потом «уравновешивались» в характере мистера Уилкинса склонностью к опрометчивым решениям. Схватив клочок бумаги, он быстро произвел грубые подсчеты (все документы и бухгалтерские книги, то есть все, чем поверяется точность подобных вычислений, хранились в конторе) и пришел к выводу, что в состоянии разом выложить запрошенную сумму, о чем тут же и сообщил в письме мистеру Корбету. Но, прежде чем его запечатать, он позвал Элеонору и спросил, что она думает о его ответе. Он увидел, как краска бросилась ей в лицо, как от волнения у нее задрожали губы. Еще не дочитав письмо до конца, она кинулась на шею отцу и расцеловала его, выражая свою благодарность не столько словами, сколько смущением, ласками и румянцем счастья на щеках.

– Ну будет, будет тебе, – сказал он с улыбкой и вздохнул. – С меня довольно. Ты, верно, считала меня домашним деспотом, под стать жестокому отцу несчастной героини какого-нибудь романа. Видела бы ты свой скорбный лик в последнюю неделю – вылитая Офелия! Решения о таких суммах не принимаются в один день, моя девочка. Могла бы потерпеть – твоему старому отцу требуется время, чтобы все обдумать.

– О папá! Я думала, ты рассердился, только этого я боялась!

– Пожалуй, я был несколько изумлен, а твой нездоровый и скорбный вид не способствовал ясности в мыслях и чувствах. Должен сказать, папаша Корбет рьяно блюдет интересы сына. Хорошо, что я не мот!

– Но, папá, нам с Ральфом столько и не нужно.

– Нужно, нужно! Все правильно. Ты войдешь в их семью с деньгами, если не с титулом, как леди Мария. Полно, не забивай свою головку подобными материями. Поцелуй меня еще раз, и пойдем – прикажем заложить лошадей. Прокатимся по такому случаю, устроим себе праздник. Ведь я заслужил праздник, а, Нелли?

Заслышав шум экипажа, сельские жители, трудившиеся на придорожных участках, ненадолго выпрямляли спину и восхищенными взглядами провожали отца и дочь – красивых, нарядных, счастливых. Кто-то заметил вслух, что в семействе Уилкинс все пригожи как на подбор (старый мистер Уилкинс, отец нынешнего, тоже был по-своему хорош в своих видавших виды бриджах и гетрах – старый Уилкинс любил одеваться как фермер). Другой проворчал, что богачам красота легко дается: еды у них всегда вдоволь, и от усталости с ног не падают – лошадь запряг да поехал, и крепко спят – не думают ночи напролет, что ждет их завтра. Вздохнув над своей печальной долей, крестьяне вновь принимались за работу – кто изгородь строить, кто канаву копать.

Ах, если бы они только знали!.. Если бы бедняки догадывались о всех невзгодах и соблазнах богачей; если бы им дано было предвидеть роковую тучу, сгущавшуюся над отцом и накрывшую также и дочь; если бы сам мистер Уилкинс на одну минуту допускал возможность такого будущего!.. Верно гласит старая языческая поговорка: «Пока человек не умрет, не завидуй ему»[10]10
  Перифразированное высказывание древнегреческого мудреца Солона в изложении Геродота (1.32): «…Но пока человек не умрет, воздержись называть его блаженным, но [называй его] лучше удачливым» (Геродот. История в девяти книгах / Перев. и примеч. Г. А. Стратановского. Л.: Наука, 1972. Книга 1, параграф 32).


[Закрыть].

После той совместной прогулки Элеонора больше не каталась с отцом – никогда. А в тот день, поднявшись на вершину продуваемого ветрами холма с общинным лугом, они долго смотрели на полуразрушенный замок, который находился не близко, но и не особенно далеко, и размышляли, не съездить ли туда прямо сейчас, однако рассудили, что, пока доедут, светлого времени останется только на беглый осмотр и лучше отвести на эту экскурсию один из ближайших дней, когда они смогут пораньше выехать из дому. А потом зарядили дожди, и о прогулках нечего было думать. Ненастье ли угнетало мистера Уилкинса, или на душе у него камнем лежала иная печаль, но отчего-то он разом сник и утратил вкус к активному времяпрепровождению, предпочитая посредством вина взбадривать свой дух и разгонять по жилам кровь. Простодушная Элеонора не задумывалась о причинах такой перемены. Она только видела, что отец какой-то скучный, словно ему все опостылело, что вечерами он подолгу сидит и мрачно пьет, пока не начнет клевать носом. Если бы слуги меньше любили его за доброту и щедрость, они бы возроптали, и по праву: ему теперь все было не так, любая мелочь выводила его из себя.

– Вы бы хоть раз прокатились вместе с хозяином, мисс, – сказал однажды Диксон, подсаживая Элеонору в седло. – Он плохо выглядит, совсем заработался в своей конторе!

Но стоило Элеоноре обмолвиться о прогулке, как отец сердито перебил ее: женщинам хорошо говорить, они свободны как птички, а у мужчин есть дела поважнее прогулок. Поняв, что ошарашил и расстроил ее своим выпадом, он сбавил тон и пустился в объяснения: Данстер все громче пеняет своему партнеру за частые отлучки и вообще слишком много на себя берет, совсем распустился, поэтому нужно почаще наведываться в контору, чтобы показать наглецу, кто здесь хозяин… то бишь старший партнер, короче говоря, кто всему голова.

Элеоноре на миг взгрустнулось, оттого что у отца совсем не остается времени на нее. Впрочем, она быстро забыла о своих мелких горестях и воспылала праведным гневом по адресу мистера Данстера, который и раньше досаждал отцу как заноза, а с недавних пор возомнил, будто ему позволено тут командовать! При всем уважении к взрослым, Элеонора считала такое поведение недопустимым для младшего партнера, в недавнем прошлом наемного клерка, по отношению к человеку, который, безусловно, стоит выше его. Недаром у них дома, в Форд-Бэнке, уже много недель ощущается что-то неладное. Мистера Уилкинса словно подменили – исчезла его обычная жизнерадостность, пропала охота к общению и остроумным экспромтам; и это даже в те дни, когда он не был особенно раздражителен и недоволен всем и всеми, включая себя самого. Весна в тот год запоздала: холодный дождь и слякоть превращали любую попытку выйти из дому в наказание, лишая людей естественной и привычной радости пребывания на свежем воздухе. Зимние увеселения – ассамблеи, собрания, званые ужины – давно отшумели, а о летних удовольствиях никто не помышлял. Но у Элеоноры в душе был свой неугасимый источник света и радости: стоило ей подумать о Ральфе, как окружающая ее мутная, тягостная атмосфера уныния сама собой рассеивалась. Ей ли унывать, ведь он любит ее – и она… ах, как она любит его! И может быть, уже ближайшей осенью… Но это будет зависеть от его успехов в карьере. Не нынешней осенью, так следующей, не важно. Благодаря еженедельным письмам от любимого и его коротким наездам в Хэмли Элеонора чувствовала себя вполне счастливой и едва ли не предпочла бы отсрочить день, когда ей придется переехать от отца к мужу.